Текст книги "Закон рукопашного боя"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

ПРО БАБУШКУ НЕФЕДОВУ

Включили телевизор. Областные новости уже закончились, поэтому про то, с кем встречался и куда ходил здешний губернатор – именно с этого всегда все обычно начиналось, – сидевшие за столом не узнали. И про заготовку кормов пропустили. Попали сразу на самое интересное – на криминальную хронику.

И вот, под самый финиш, когда Наталья Владимировна уже понемногу начала присматриваться к экрану, дабы узнать, какая на завтра обещается погода, ведущий, получив прямо в руку какую-то бумажку из-за кадра, на секунду глянул в нее, срочно сделал скорбное лицо и произнес:

– Только что мы получили тревожное сообщение. Сегодня на городском пляже около трех часов дня скоропостижно скончались два человека. Одним из них, к глубокому прискорбию, является наш коллега, журналист газеты «Областной телеграф» Андрей Рыжиков, много и плодотворно сотрудничавший с нашей телекомпанией. По предварительной версии, смерть обоих пострадавших наступила от солнечного удара. Однако, пока это не будет окончательно подтверждено, распоряжением городской администрации пляж будет временно закрыт…

Весь этот текст читался на фоне фотографии того самого молодого человека, которого опознал телеоператор. Для Володи-спасателя то ли места не нашлось, то ли его фотографии не сумели раздобыть.

– А ведь я его видела! – сочувственно произнесла Наталья Владимировна. – Он тут прошлым летом много шастал, корреспондент этот. А потом еще один раз зимой приезжал ненадолго. Сюда-то не добирался, а вот в самом Васильеве дня три побыл, наверное. У Нюшки Нефедовой стоял…

– Это у Анны Гавриловны, что ли? – быстро отреагировал Птицын.

– У нее… А ты что, знаешь ее, Геня? Ты-то вроде у нас не бывал раньше.

– Да понимаете, мне, когда я сюда собирался, посоветовали к ней обратиться. Она ведь, говорят, умеет боли снимать…

– Вроде бы умеет она что-то, – кивнула Наталья Владимировна. – Этот корреспондент покойный даже в газете про нее написал: «Народная целительница». А правда или брехня, не знаю. Одни старики говорят, что все как рукой снимает, а другие – что после ейных лечений еще хуже ноет. Я так к ней не хожу. А ты чем же маешься? Вроде бы молодой еще…

– Да уж не совсем молодой, – вздохнул Птицын. – Полтинник – он и есть полтинник. Нога у меня была поломана когда-то. Вроде бы нормально срослась, лет пятнадцать не беспокоила, а теперь – ноет сильно. Анальгин принимал, но не очень помогает. Может, присоветует ваша Анна Гавриловна, чем полечить?

– Сейчас-то ничего, после речки? Не ноет?

– Ну, сейчас вода теплая, на воздухе жара. А вот осенью или весной, ну и зимой, если не укутаю, – пробирает.

– Ну сходи, сходи к Нюшке. А если не поможет – я тебе свой рецепт дам.

Таран тем временем лихорадочно припоминал, где ж он эту фамилию слышал – Рыжиков Андрей. «Областной телеграф» он читал только один раз в жизни, да и то всего одну заметку в разделе «Спорт». Прочитал он ее по одной простой причине: в заметке писалось о том, что намедни прошло первенство города по боксу среди школьников, и было написано, хоть и очень мелким шрифтом, но черным по белому: «В полутяжелой весовой категории победу одержал Ю. Таран».

Так или иначе, но прочитать эту фамилию на страницах газеты Юрка не мог. Телепередач с участием Рыжикова он тоже не видел, потому что чаще всего смотрел по ящику только фильмы да изредка «Вести» или «Время». А областное ТВ он вообще почти не глядел, только здесь, благодаря бабушке Наташе, приучился интересоваться погодой.

Но фамилия эта была ему точно знакома. И после трех-четырех минут напряженного перерывания собственной памяти Таран вспомнил.

Вспомнил подвал под кухней фермерского коттеджа Алексея Ивановича Душина. Именно там бывший майор, уже полумертвый, добрым словом помянул своего друга, журналиста Крылова, убитого к этому моменту, и произнес что-то вроде: «Был бы он подлецом, как его коллега Рыжиков Андрей, то мог бы получить большие деньги за компромат, но он не продался!»

Раз Душин сказал, что Рыжиков подлец, – значит, так оно и было. Юрка не имел оснований сомневаться в этом. Но теперь дело даже не в том, подлец он или нет, а в том, что он, этот самый Рыжиков, побывал здесь зимой, у Полининой бабки. То есть, возможно, в одно время с Полиной? Может, ему она и продала эту самую папку? Зачем – ясно. Хотела вернуть должок за братца Костю какому-то бандиту по кличке Варя. Но почему Рыжиков заплатил за эту папку с рецептами и недописанным романом пять кусков?

Ответ, конечно, напрашивался сам по себе. Ежели там были описаны какие-то средства, снимающие боль, то ведь это наркотики. И, может быть, такие, которые можно делать не из индийской конопли или опийного мака, что не везде растут и дорого стоят для оптового торговца, и ведь еще надо всю эту шмаль возить хрен знает откуда, платить за «проводку» товара через всякие там таможенные и административные границы. И, может быть, каким-то мафиозникам стало интересно, нельзя ли раздобыть рецепты чего попроще и подешевле, но зато заставляющего людей сразу подсаживаться на иголку и потом не слезать с нее до самой смерти. Причем почти наверняка, изучив это самое «попроще и подешевле» на базе растительного сырья, можно синтезировать наркотик из нефти и всякой иной химии на химкомбинате в поселке Советский.

Ведь корпели же на покойного Дядю Вову какие-то химики, разрабатывая ту заразу, от которой маялись покойная Шурка и ныне здравствующая Милка! И странный препарат, от которого зимой Полина и еще несколько человек превратились в сверхпослушных роботов, – его ведь тоже кто-то придумал…

В это время Птицын уже закончил свою беседу с Натальей Владимировной, а Надька побежала к Лешке, который, должно быть, намочил пеленки и голосисто потребовал их сменить.

– Юрочка! – напомнила она. – Огород поливать надо!

Птицын с Юркой полили огород и присели на травку у задней калитки, передохнуть.

– Вот так, – сказал Генрих Михайлович, – сколько бы веревочке ни виться, а конец будет. Этот Рыжиков, между прочим, прямой виновник смерти Крылова и Душина. Он на Крылова настучал и Самолету, и Жоре Калмыку. От обеих контор, поди-ка, бабки получил. Специально зазвал Крылова на день рождения, чтоб к нему на квартиру мог взломщик залезть и кассету унести. Только вот Ваня Седой об этом не знал и послал вас с Дашкой избивать Крылова.

– А вы не подумали, – решился спросить Таран, – что это Рыжиков купил у Полины папку?

– Предположить можно, – осторожно произнес Птицелов. – Расклад получается такой: приехал прошлым летом, познакомился с Полиной и ее бабкой, возможно, узнал, что бабка располагает какими-то обезболивающими снадобьями, сделанными по рецептам, которые находились в коричневой папке. Может быть, и о самой папке узнал. Предложил Полине продать ему эту папку, дал свой телефон. Та не согласилась, потому что, возможно, уже знала, что за эту папку можно гораздо больше получить. Ну, может быть, ждала, что он цену набавит. А потом, когда деньги потребовались, – решила продать за пять тысяч. Поэтому Полина и помчалась среди зимы к бабушке в деревню. Логично?

– А теперь Полина во сне припомнила, что продала только за пять – да и те потом Варя отобрал! – и сделала этому Рыжикову солнечный удар, – развил мысль Юрка.

– Тоже возможно, – кивнул Птицын, – хотя пока мы об этом судить не будем. Во-первых, потому что еще неизвестно, насколько Полина причастна ко всем этим смертям и сумасшествиям, а во-вторых, потому что мы еще не знаем, отчего на самом деле умер Рыжиков. Раз в передаче сказали, что есть нужда пляж проверить на всякую там экологию-эпидемиологию, значит, есть у них сомнения насчет солнечного удара. Ну, это я по своим каналам узнаю. Если Рыжиков помер, то далеко уже не убежит. Завтра съезжу к бабушке Нефедовой и проверю, был ли тут вообще этот Рыжиков, общался ли он с Полиной и так далее. Ну а заодно и про саму папку поинтересуюсь. Может, она вообще никуда из Васильева не уезжала, а так и лежит у бабки в кладовке.

– Мне вот чего интересно, – заметил Таран. – Ежели, допустим, Полина продала эту папку еще зимой, то почему ребята Зуба требовали ее в мае? Как они вообще про эту папку узнали?

– Тоже здравая мысль, – сказал Генрих Михайлович. – Конечно, узнать они могли от самой Полины, тут ничего невозможного нет. А может, еще от Костика покойного просветились. Это не главное. Главное в другом: ведь если б Полина сказала им, что продала эту папку, то они, наверно, выспросили бы, кому, куда и за сколько. И тогда, если б она им была нужна позарез, поехали бы за этой папкой сюда, к Рыжикову, а не стали трясти Полину за грудки. Верно? То есть если они требовали, чтоб Полина им за три дня разыскала эту папку, то считали, что папка у нее, и она, как видно, этого не отрицала. Стало быть, либо Полина эту папку вовсе не продавала, либо морочила им голову.

– А зачем ей им голову морочить?

– Ну, хотя бы потому, что если б она сразу сказала, что папка, допустим, у Рыжикова, то стала бы им на фиг не нужна. Ткнули бы ее ножиком и бросили бы в ближайший пруд. Она девушка хитрая, могла бы понять ситуацию.

– Тут мне чего-то не очень понятно, – наморщил лоб Юрка. – Вроде бы они ей три дня сроку на поиски папки давали, да? И в то же время получается, что они ее собирались убить сразу после того, как она их приведет на квартиру Сметаниных за этой чертовой дискетой 18–09. И мина в машине была установлена…

– Да, – покачал головой Генрих, – насчет мины и прочего это совсем непонятно. Самое главное, что сейчас уже никого спросить нельзя из тех, кто в этом деле участвовал. Сидор, Митя и Суслик – покойники, Зуб – тоже, его первый зам Кубарь – в коме. Полина тоже – источник недоступный. Хотя все это в принципе может только косвенное отношение к делу иметь. Не будем пока разбрасываться, отработаем версию с Рыжиковым.

Сзади послышались осторожные шажки. Это Надька с Лизкой, хихикая, пробирались по огороду.

– А мы к вам пришли! – объявила госпожа Таран. – Гулять пойдем?

– Ребенка уложила? – строгим тоном грозного мужа спросил Юрка.

– Так точно! – доложила Надька. – Насосался, поросенок, и сопит в две дырки. Пеленки погладила, все путем. Готова к вечернему моциону!

– Это у вас обычай такой? – спросил Генрих Михайлович.

– Да, – сказал Таран, – как в части – вечерняя прогулка.

– И далеко вы гуляете? – поинтересовалась Лизка.

– С километр вдоль речки, – ответила Надька. – Закатом любуемся, о жизни говорим. Пошли?

Никто возражать не стал. По тропинке спустились вниз гуськом, а дальше пошли, так сказать, «развернутым фронтом» по выкошенному лугу.

– Да, – еще раз восхитился Птицын, – чудное тут место! Соловьи еще поют?

– Поют, – сказала Надька, – на том берегу, чуть подальше, если вверх по речке идти, один или даже два обязательно заливаются. Здесь это место так и зовут – Соловьиные кусты. Но они пугливые, если на этой стороне кашлять или громко говорить, молчать будут.

Но, как видно, эта компания, чинно шедшая по бережку, соловья не испугала. И, немного не дойдя до того места, напротив которого находились Соловьиные кусты, все четверо услышали заливистые трели.

– Садитесь, послушаем! – восторженно сказала Надька вполголоса. – Мы с Юркой сюда специально бревнышко притащили, чтоб слушать. Это наш концертный зал.

САМ ПО СЕБЕ

Старшина Муравьев Иван Сергеич был уже два часа как дома. Жена с дочкой и сыном у него пребывали в отъезде – в Крыму загорали, благо там родня жила, и это обходилось относительно дешево. Само собой, что в квартире было тихо, скучно, пыльно, а наводить порядок старшине было влом.

Препаршивое настроение было у Сергеича. Во-первых, в его смену произошло ЧП на пляже, которое вызвало явное неудовольствие подполковника Тягунова. Начрайотдела очень не любил, когда на территорию наезжало слишком много народа из разных ведомств. Если б старшина сегодня по-умному повел себя, то все могло бы и тишком закончиться. А во-вторых, Муравьев напоследок сам себя подставил, когда заметил то, чего мог и не заметить, – то есть отсутствие риски на крышке тюбика. На фига он не только заметил, но и операм сказал? Когда только, блин, он научится язык придерживать?!

Действительно, многие из ребят, с которыми Муравьев после армии пришел в ментуру, давным-давно капитаны и майоры, кто-то даже до полковника успел дорасти. И даже не только те, кто высшие школы МВД, академии или юридические институты закончили. Есть, блин, и такие, что безо всякого образования, на одной выслуге и умении ладить с начальством, добрались до офицерских должностей и трех-четырех звездочек на погонах. А он, Сергеич, точно, так и уйдет на пенсию с этой широкой лычкой, если раньше не пристукнут где-нибудь.

А все-таки, когда он подходил к трупу, тюбик с риской на крышке еще лежал в кроссовке, прикрытый носком. Конечно, риску эту процарапали не случайно. Должно быть, чтоб не попутать ядовитый крем с обычным. Риска эта особо незаметна, тем более для того, кто никакой беды от этого крема не ждет. Да и вообще, если б этот самый старик по фамилии Шнобель ничего не заметил, то на этот несчастный тюбик не стали бы обращать внимание.

Ох уж этот Шнобель! Если б он не увел старшину от трупа к машине, то хрен бы Сергеич дал поменять тюбики. Нет, конечно, подозревать этого затюканного пенсионера в пособничестве предполагаемым убийцам Муравьев ни за что не стал бы. Но за те двадцать, а то и больше минут, что Сергеич выслушивал показания Семена Шлемовича и около трупа оставался только Миня Михеев, спереть ядовитый тюбик и заменить его обычным кремом ничего не стоило. Подошел кто-нибудь, отвлек на пару минут парой каких-нибудь пустяковых вопросов, а другой в это время вынул тюбик с риской и подложил тот, что был у Рыжикова до первой подмены. А потом вся эта троица – один молодой, загорелый, в черных плавках, с мокрыми волосами, смотревшийся как темный шатен, другой со шкиперской бородой соломенного цвета, в зеленых плавках с дельфином, третий в черных шортах с белыми лампасами и бейсболке с надписью «West Point», налысо бритый, – спокойно слиняла с пляжа, ибо об их существовании и отношении к делу Муравьев узнал только от гражданина Шнобеля. Впрочем, Шнобель сказал, что мужик, подменивший тюбик, сразу же ушел наверх и уехал на машине. Это, однако, неизвестно, уехал он или нет. Старик сказал, что он не смотрел. А остальные двое ушли играть в волейбол с девушками. Знать бы, с какими… Надо было сразу же спросить, с какими и в каком месте пляжа. Но старшина до этого не додумался, потому что еще не очень верил в то, что гражданин Рыжиков мог загнуться от крема для загара. А поверил только тогда, когда прибежал Ваня-Пух и стал орать, что Володя загибается.

Старшина вдруг задался вопросом: а на хрена этим предполагаемым убийцам было подменять тюбик?

Яд-то все равно в организме. И эксперты, которые будут брать у покойного кровь на анализ и все такое прочее, наверняка дотумкают, что господин Рыжиков помер от такого-то вещества, которое было подмешано в крем для загара. Правда, на тюбике могли остаться отпечатки пальцев. Но неужто те, кто собирался травить Рыжикова, были такими лохами, что решились подложить тюбик с ядом, не позаботившись о том, чтоб не подарить ментам свои «пальчики»? А потом, сообразив, что допустили оплошку, наскоро кинулись производить повторную подмену. Тогда, когда уже и Миня рядом с трупом стоял, и Люба поблизости была, да еще и зеваки вокруг толпились. Нет, что-то не похоже. Ежели эти ребята провернули такое хитрое убийство, то должны были все продумать с самого начала. И постараться по второму разу к трупу не приближаться.

Конечно, бандиты тоже люди, а людям свойственно ошибаться. Мог кто-то из них ухватиться за тюбик голыми руками, а потом, уже после дела, об этом вспомнить. Но любой здравомыслящий бандюга все же не попрется к месту убийства – тем более если там уже появились менты! – чтоб поменять тюбик. В таких случаях надо дружно убегать, а потом тихо мочить того, кто оставил отпечатки. Закон Космоса! У блатарей ответственность за оплошку очень высокая. Особенно за такую серьезную.

Муравьев вдруг подумал, что и подстава могла иметь место. Мужик, который подменил тюбик, как и те двое, что играли с Рыжиковым в карты, вовсе не знали, что убивают своего приятеля. Допустим, им сказали, что там какая-нибудь безвредная мазь, от которой, к примеру, кожа сразу становится как у негра, но только в тех местах, где ею помажешь. Ложишься загорать и через часок видишь: пузо и грудь черные, а все остальное белое. Милая шуточка старых друзей! Ну а когда эти самые шутники сообразили, что уморили дружка, с перепугу решили опять подменить тюбики…

Нет, не больно это достоверно выглядит! Тем более что парни, судя по описанию Шнобеля, не слишком молодые. Такие шуточки в компании 18—20-летних оболтусов возможны, а тут, наверно, были ровесники Рыжикова, ребята из тех, кому за тридцать.

Но ведь подменил же кто-то этот чертов тюбик!

А что, если подстава и состояла в том, чтоб подложить тюбик с чужими отпечатками? Могло быть такое? В принципе – могло. Но тогда, опять-таки, это надо было сразу делать, а не тогда, когда Миня там возвышался.

Наконец, старшина додумался до самого маловероятного. А что, если сами опера подменили тюбик? Сейчас всякое бывает… И мало ли ментов, которые на две стороны работают? Зарплата-то не ахти, а жить хочется не хуже других.

Муравьев утешил себя мыслью, что он лично – человек маленький, никто ему не поручал вести следствие, доложил он все, что положено, а его дело – смотреть, чтоб на пляже был порядок. Так что он вовсе не обязан ломать голову над тем, за что лейтенанты, капитаны, майоры и прочие чины со звездами получают свои зарплаты. Они сами по себе, а он сам по себе. Выговорешник, возможно, он вполне заслужил, но с работы его не выгонят.

И все-таки что-то мешало спокойно лежать на диване и ловить кайф от пива. Будто зудело что-то, только не на коже, а в мозгу. Как будто туда, в черепушку, муха залетела или гусеница заползла. Но Муравьев прекрасно понимал, что такого быть не может. Истинной причиной этого мозгового зуда была та самая, последняя, «маловероятная» идейка насчет того, что опера подменили тюбик с кремом.

Старшина как-то невзначай подумал: его неуместное замечание о том, что тюбик не тот, может вызвать намного более крутые последствия. Как ни крути, а он единственный, кто толком видел настоящий тюбик с риской. То есть свидетель, который может и в прокуратуре дать ненужные показания, и в суде. И против тех, кто отравил корреспондента Рыжикова, и против оперов, которые, возможно, проводили, так сказать, «операцию прикрытия». Фиг его знает, за что и почему навели решку этому писаке. Неизвестно, в какие крутые делишки он сунул нос, кому перешел дорожку и – главное – насколько большие деньги в результате оказались под угрозой.

Если очень большие, то тут никто не поскупится провести «зачистку местности». То есть убрать всех, кто способен где-то и что-то вякнуть, о чем-то заикнуться и так далее. Причем одно дело, ежели речь идет о простом желании отмазаться от представителей закона. Тогда просто-напросто дадут кому надо на лапу, и дело об убийстве Рыжикова либо просто не станут возбуждать, признав, что он помер от солнечного удара или острой сердечной недостаточности, либо, если все-таки возбудят, то через пару месяцев или даже раньше закроют.

Но совсем другое, если Рыжиков влип в разборку между какими-нибудь солидными конторами. Допустим, если одна фирма наняла его для того, чтоб накопать кое-что про другую, тиснуть статейку в «Телеграфе», который сам губернатор читает, и тем самым, грубо говоря, «обосрать всю малину» конкурентам. А другая фирма, почуяв, что Рыжиков про нее что-то вынюхивает, решила, что этого щелкопера пора пристукнуть.

Однако журналюг для начала стараются перекупить, а уж потом прибегают к каким-то силовым мерам. Как представлялось старшине, ежели этого Рыжикова решили уморить с помощью ядовитого крема, то очень хотели, чтоб смерть была признана последовавшей от естественных причин. А раз так, то всех, кто знает что-либо лишнее о причинах этой смерти, нужно вывести из игры. И если догадка старшины насчет того, что тюбик подменили сами опера, справедлива, то они могут сообщить тем, кто их обашляет, и про слишком наблюдательного старичка Шнобеля – не зря он боялся, черт побери! – и про старшину, который тоже увидел лишнее.

Никто особо не удивится, если Иван Сергеевич погибнет на боевом посту. В России за год погибает несколько сот милиционеров. Дело обычное:..

Нет, все-таки дурак он, хотя еще и не старый! Так оценил себя Муравьев в свете всех этих размышлений. Ну увидел, что тюбик не тот, – промолчи! Выслушал россказни Шнобеля, покивал: «Спасибо, гражданин, разберемся!» – и не стал бы ничего докладывать. Или доложил бы, но как-нибудь, как выразился сам Шнобель, «конфиденциально». Вот теперь сиди и жди, придурок, когда тебя мочить придут!

В эту самую минуту в дверь квартиры позвонили. Старшина никого в гости не ждал…