Текст книги "Закон рукопашного боя"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

СКВОЗЬ ПОЖАР

– Ушли солдаты, – прошептал Клещ, – по одному их, вишь ты, на веревке вытягивали. Хорошо, брат, что сюда не докопались.

– Нам-то как уйти, дедушка?

– Хрен его знает, думать надо. Сначала поищем, где еще стена тонка, а потом, ежели такого места не найдется, где бог даст, там и начнем. Струмент есть, долбить обучены. Авось не успеем до того с голоду помереть.

– Это что же, сами ход копать будем?

– А те, по которым ходили, думаешь, не люди копали? И тоже, брат, жрать хотели.

Пошли вдоль стены, Клещ осторожно выстукивал стену костяшкой согнутого среднего пальца. Чем дальше шел, тем больше мрачнел.

– Толста… – пробормотал он, переходя к другой стене. Но и тут утешения не было.

– Дедушка, – спросил Агап, – а может, через ту, где лестница?

– Хм… Думал об том, еще когда в нужник дыру пробивали. Где начнем-то знаем, а вот куда выйдем? А ну как за стенкой на первом этаже французы? Тут ведь Кремль, самихний стоит, значит, и солдат до хрена. Опять же, от развала у них чуткости прибыло, не спят, поди, караулят. Начнем долбить – услышат. В таких делах под пол уходить надо, да тут, вишь, залито водой, и сочится она из-под пола. Стало быть, и глубже вода… Пойдем-ка, все стены обстучим.

Но сколько ни стучали, такого тонкого места, как у нужника, не нашли.

– Да, брат, – покачал головой Клещ, – и вправду, выходит, надо через лестницу. Иного места нет. Не забоишься, тамбовский?

– С тобой-то нет, дедушка.

– Ну, коли так, с богом. Бери кирку.

Агап размахнулся, клюв кирки отскочил, будто от железа.

– Камень, – заметил Клещ, – это тебе не кирпич. Покрепче будет. Старайся в швы бить. Поди, ломом сподручнее.

– Дедушка, – Агап припомнил, как начало у него выходить дело с той стенкой, что он вчера продолбил…

– А что – и то затея! Хм! – Клещ с Агапом в две струи полили стену по краям, а затем дружно взялись долбить – один ломом, другой – киркой.

Некоторое время из стены выпадали кусочки раствора. Но потом вдруг зашатался и выпал, с грохотом расколовшись, огромный каменюка. И сразу вся стенка вздрогнула, треснула и повалилась.

– Берегись! – заорал Клещ.

Агап шарахнулся, отскочил, но сам Клещ не уберегся: пудовый камень с хрустом ударил его по носку сапога. От страшной боли Клещ коротко вскрикнул и повалился наземь, потеряв сознание.

Проем открыл им выход на свежий воздух, впрочем, сильно задымленный. Была ночь, но зарево освещало все окрест так, будто солнце еще не зашло. Совсем неподалеку на фоне багряного неба рисовались купола соборов, колокольня Ивана Великого, шатровые верхушки башен с кроваво-блестящими медными орлами.

– Дедушка! – взвыл Агап, бросаясь к неподвижному Клещу, затормошил старика.

– О-о-ох! – выдохнул Клещ. – Ногу-то мне расшибло, начисто… Беги! Сам беги! Мне пропадать, а тебе еще жить!

Откуда-то справа по каменным плитам затопали сапоги.

– Ки вив?! Ки вив? – загомонили чужие голоса.

– Не могу я, дяденька! – Слезы покатились у Агапа из глаз.

– Обое пропадем, дурак! Тикай! Убью! – Клещ выдернул из-за пазухи пистолет и прицелился в Агапа, но тут боль снова выбила его из сознания. А топот ног все приближался, хотя солдаты еще не видели ни Агапа, ни Клеща.

Агап было попытался волочь старика. Но ему сразу стало ясно, что так и впрямь не уйти. Тогда Сучков втянул Клеща обратно в пролом, протащил по лестнице и укрылся в промежутке между лестницей и полом – в небольшой нише.

Топот приблизился. К алым и багровым отсветам зарева прибавился желтоватый свет фонарей.

– Кес ке се? – озадаченно произнес кто-то. – Лабреш…

Французы лопотали, стали спускаться вниз. Агап сжался – Клещ лежал без памяти, но стоило ему застонать…

На всякий случай Агап положил руку на рот старика, но, слава богу, Клещ молчал.

Солдаты спустились под лестницу, мельком посветили в угол, но Агапа с Клещом на коленях в нише не заметили. Они прошли дальше, убедились, что подвал пуст и не содержит ничего стоящего, а потому вернулись и поднялись наверх.

Клещ пришел в себя и тихо простонал:

– Чего ж ты не ушел-то, дурак?

– Солдаты были, дедушка. Все одно поймали бы.

Агап осторожно выбрался из-под лестницы, прислонив Клеща спиной к стене, и, поднявшись наверх, выглянул из дыры. Поблизости никого не было, но по всему Кремлю слышались гогот, пьяные песни, ругань на чужом языке. Агап вернулся.

– Дедушка, я ведь и куда идти не знаю. Тута дома кругом большие да стены…

– Это так… Ворота, поди, стерегут. А стены тут по многу сажен, каменные, не перескочишь. Уи-я-а… Не сдюжаю. Силов нет терпеть! М-м-м… Вот что: попробуй-ка пойти направо, может, до Тайницкого сада доберешься. Там с горки слезешь, внизу стена будет… Есть там в одном месте дырка, лопухами заросла. Пролезешь, к реке выйдешь…

– Да пропаду я без тебя, дедушка! Я ведь Москву эту вашу только из-под земли и видал!

– Экой ты… Ну, выходит, так и так пропадать. На закукорки-то возьмешь? Удержишь ли?

– Удержу! – решительно ответил Агап и, взяв Клеща за руки, взвалил на плечи.

Благополучно поднявшись по лестнице, Агап вынес Клеща на двор; стараясь не высвечиваться из темноты, двинулся направо.

Проулком выбрались к освещенному месту. Тут пылало несколько костров, стояли две или три бочки с вином, ружья, составленные пирамидкой.

Барабаны. Часть французов уже дрыхла на расстеленных шинелях и попонах, другие горланили песни, третьи, пошатываясь, бродили, размахивая кружками, кто в обнимку, кто поодиночке. Валялись обглоданные кости, тряпки, какие-то детали амуниции…

– Не пройти, – пробормотал Агап, – все заполонили…

– Шинелишку бы да кивер добыть… – помечтал Клещ. – Под эдакий запой и не отличили бы… Они небось и пароль не спрашивают. А нога саднит поменее. Пошли бы на манер вон тех питухов… Глядишь, и выбрались бы.

– Гля, деда, – испуганно зашептал Агап, – никак сюды идут…

– Идут, – скрипнул зубами Клещ, присаживаясь и вытягивая из-за пазухи пистолет.

Пошатываясь, в проулок вошли два очень пьяных француза.

– Пар бле… – мутно пробормотал один и осел у стены. Шинель, надетая внапашку, сползла с плеч.

Второй француз, бородатый, помочился, постоял, а затем уселся рядом с приятелем и захрапел.

Клещ, опираясь на плечо Агапа, осторожно глянул.

– Готовы, поди. Ну, Агап, теперя изловчись-ка. Вон с того не худо бы сапоги снять, чтоб лапти твои не показывались. А с обоих еще – и шинели.

– А ежели проснутся?

– Зарежешь, – спокойно сказал Клещ. Того…

– Не смогу… – виновато произнес Агап. – Снять-то сниму, а ежели поймают – не смогу ножом. Не умею.

Клещ достал из сапога кнут, развинтил рукоять, вынул «дудочку» и иголки. Агап, помалкивая, смотрел…

– Заснут они сейчас, – не желая пугать молодца, пояснил Клещ. – Крепче прежнего… Так и снимешь незаметно.

Клещ прицелился, дунул. Иголка вонзилась французу в щеку. Тот на секунду проснулся, дернулся, толкнул и разбудил второго, но тут же осел, повалился на бок. Второй что-то пьяно забормотал, повернулся к товарищу, но вторая иголка, пущенная Клещом, попала ему в затылок.

– Дьябль! – пробормотал француз и ткнулся лицом в труп своего приятеля.

– Ступай! – строго велел Клещ. – Сымай лапти и надевай сапоги. Носил когда на деревне-то?

– Со свадьбы ненадеваны лежат… – вздохнул Агап, перекрестился и с опаской приблизился к французам.

Сдернуть сапоги удалось легко, еще легче было снять шинели. Взяв все в охапку, Агап вернулся за контрфорс, где дожидался Клещ.

– Скидай лапти, влазь в сапоги… Онучи не снимай, вот так, – морщась от периодически накатывавшей боли, пробормотал Клещ. – Помоги-ка мне шинель надеть… Вот, молодец… Ий-мать! Дергает нога… Ну, пошли с богом. По-русски – ни-ни! Молчи! Ежели я чего буду орать, то мычи, понял? Давай плечо, обопрусь… Дай боже за ворота выйти!

На освещенную площадку вышли, шатаясь. Никто не обратил на них внимания. Клещ бормотал невнятное, прикидываясь. Агап тоже. Мимо костров прошли не спеша, хотя у Агапа поджилки тряслись. Черноволосые, курчавые, усатые французы пьяно горланили, визжали.

Стали спускаться к Боровицкой башне. У ворот горел костер, прохаживались трое часовых. Они увидели идущих к ним Клеща и Агапа, но особенно не взволновались. В ворота то и дело проходили какие-то солдаты, некоторые вели с собой девок…

– Ишь стервы! – прошипел Клещ. – Подстилки! Кишки бы выпустил гулящим этим!

– Ки вив? – на всякий случай окликнул одного из солдат часовой.

– Мерд! – ответил тот, и оба заржали.

– Пароль, что ли? – удивился Клещ. – Хотя это ж по-ихнему «дерьмо»…

Видно, у часовых глаза уже так примелькались, что они и Клеща с Агапом приняли за своих. Правда, один из них, что помоложе, хотел было заступить дорогу, но Клещ с неожиданно правильным французским прононсом запел:

– Вив ле Анри Куатро! – После чего часовой махнул рукой и пропустил их.

Агап, прибавив шагу, поскорей увел Клеща в ближайший проулок.

Здесь еще не горело, но совсем неподалеку, в двух-трех улицах, уже бушевал огненный шторм, ветер гнал пламя, дотла сжигавшее деревянные дома, а каменные превращавшее в скелеты.

– К Арбату бы надо, – тоскливо произнес Клещ, – там лаз у меня есть, под землю уйдем. Только вот огонь бы не опередил…

– Может, в дом к кому постучаться? – предложил Агап. – А то нога-то у тебя…

– Да я уж скоро и чуять ее не буду, – сказал Клещ. – Дойти надо. А в дома стучаться не след. Нет никого. Окромя французов.

В гору идти было трудно. Агап умаялся, а Клещ – и того больше. Видно было, что он вот-вот опять потеряет сознание. А впереди, уже совсем близко, стена деревянного дома повалилась на улицу и перегородила ее пылающей баррикадой из бревен и досок.

– И не тушит никто… – пробормотал Агап. – Дураки они, что ли, французы-то?

– Дураки… – пробормотал Клещ. – Дураки и есть, крыс еще жрать будут…

– Не пройти, – охнул Агап, – и сзаду огонь лезет… Вона, смотри!

Клещ опять выстегнулся из ума, но наступил на раздробленную ногу и от боли пришел в себя.

– Направо сворачивай, может, на Колымажный двор выйдем…

Свернули. В проулке огня не было, но дым ел глаза и сушил горло.

– Морду кутай, задохнемся! – прохрипел Клещ и попытался поднять ворот французской шинели.

Красное пламя столбом встало сквозь пелену дыма, искры роем взвихрились где-то впереди, за полосой дыма, тысячами светляков взмыли вверх, ветер бросил их куда-то вбок, на еще не горящие дома…

– Стой! – с надрывом крикнул Клещ. – Вертаемся… Горит Колымажный… К реке надо, налево!

С испуганными криками мимо Клеща и Агапа пробежало сразу с десяток французов. На последнем горела шинель, он визжал и корчился на бегу, не догадываясь сбросить одежду.

Жар настигал. Клещ и Агап не могли бежать так быстро, как французы, а огонь, подхваченный ветром, слизывал одно строение за другим по обе стороны проулка, то тут, то там падали головни, не раз уже искры кусали руки и шею.

– Пропадем, дедушка! Сгорим! – взвыл Агап.

– Ништо… – пробубнил Клещ. – Выберемся еще, господь не оставит…

Успели они дойти до улицы прежде, чем весь проулок залило огнем. На счастье, подвернулись выломанные французами ворота какой-то богатой усадьбы, уже разграбленной дочиста. По всему двору валялись битые стекла, зеркала, посуда, распотрошенные подушки, перины, расколотые чашки…

На истоптанном дворе, в грязи, на атласном зеленом пуховике лежала мертвая истерзанная девчонка. Не барышня, а так, из дворовых, видать, или уличных. Попалась не в добрый час голодным до баб солдатам, не поглядели, что дите…

– Все! – сказал Клещ, садясь. – Не могу идти. Топай один, внучек…

Агап не знал, чего сказать, потому как ему было ясно, что с Клещом он пропадет наверняка, а без Клеща – обязательно.

Сквозь гул и треск пожара вдруг послышалось ржанье.

– Конюшня! – дым стлался по двору, летали искры и копоть, но Агап двинулся в ту сторону, куда указал Клещ. Все денники были открыты, лишь в одном тоскливо ржал старый, кожа да кости, мерин. Бросили его баре.

Агап вывел коня на свежий воздух.

– Э-э, брат, – вздохнул Клещ, подмигивая коню. – Да мы, поди, ровесники с тобой. Лет пятнадцать тебе, сивый, а то и поболее будет…

Клещ поставил здоровую ногу на колено Агапу, уперся руками в холку, со стоном перекинул разбитую ногу через круп.

– Уздечку бы, – Агап повернулся к конюшне, но тесовая крыша ее уже пылала.

– За ногу держись, – посоветовал Клещ, – а может, за спину ко мне сядешь. Коняка жилистый, повезет двоих…

Агап с опаской взобрался на коня. Мерин всхрапнул, но не зло, а как бы укоризненно: мол, куда вас столько на старую хребтину?

– Пошел, – сказал Клещ, легонько поддав коня каблуком. Мерин затрусил куда-то в глубь двора, потом чуть прибавил шагу. Через выбитую калитку проскочили на пустую, еще не загоревшуюся улочку, пересекли ее, пригибаясь, проехали сквозь низкую подворотню. Мимо брошенных кем-то недогруженных телег, через внутренний двор протиснулись между сараями.

Но тут справа кто-то грозно рявкнул:

– Хальт! Штеен бляйбен!

– А вот хрен тебе! – гаркнул Клещ, пришпорив мерина каблуками. Агап только успел вцепиться Клещу в кушак, а сам Клещ – в сивую гриву своего «скакуна». Мерин с неожиданной прытью перешел на галоп, промчался через истоптанный огород, перескочил палисадник и вынес седоков на крутой и извилистый спуск. Между крышами кроваво-маслянисто мерцала подсвеченная пожарами речная гладь.

– Убьет! – взвизгнул Агап. – Не удержать без узды-то!

– Держись! – гаркнул Клещ, силясь захватить мерина под горло.

Две темные фигуры, появившиеся из-за очередного извива спуска, только успели шарахнуться в стороны из-под копыт и что-то заорали вдогон:

Вода была уже совсем близко, и Агапу казалось, что уж вроде бы все добром кончилось, когда вдруг зацепился конь ногами за валявшееся поперек улицы бревно. Оба седока полетели через голову мерина…

Упали хорошо, если не считать того, что Клещ, ударившись больной ногой, на минуту потерял сознание. Агап ушибся не сильно, только рожу ободрал о какие-то ветки да ладони ссадил. А хуже всех пришлось коняке: он не только сломал себе о бревно передние ноги, но и шею, когда навалились на нее седоки… Лежал мерин, судорожно подергивая ногами, и растерянно моргал левым глазом, не будучи в состоянии повернуть голову. В глазу этом отражалось клокочущее, окутанное дымом московское небо, и большая слеза выкатывалась на оскаленную морду…

– Река, дедушка! – прошептал Агап. – Рядышком! С обрыва только сойтить…

– Не подняться мне в этот раз, – пробормотал Клещ, – сила ушла. Марфа все сосчитала, зараза.

– Донесу! – Агап ухватил Клеща за руки, взвалил на плечи и потянул вниз, мимо бревенчатых заборов, туда, где маячил на фоне воды силуэт дощатого причала. Оставалось десять, может быть, пятнадцать шагов, когда спереди кто-то невидимый окликнул:

– Ки вив?

– Ле сапер! – ответил Клещ первое, что пришло в голову, и дал возможность Агапу пройти еще шагов пять, прежде чем часовой рявкнул:

– Пароль!

– Но тире па! – сказал Клещ, собрав силы, и, опершись на единственную ногу, отшвырнул Агапа вбок, к причалу, а сам упал наземь, выхватывая из-под армяка пистолет. Выстрел грохнул, и пуля свистнула там, где за секунду до этого была голова Клеща. Клещ двумя руками навел пистолет туда, откуда сверкнула вспышка, пальнул, с наслаждением услышал человечий предсмертный взвизг и бряцанье выпавшего ружья. Агап, сопя и кряхтя, отползал к причалу.

Наделала стрельба переполоху. У набережных изб послышались шум и топот, грянуло несколько выстрелов в воздух. Клещ покатился поближе к Агапу.

– Дедушка, есть там лодка! – бросаясь к старику, завопил тот. Волоком, из последних сил, Агап втащил Клеща на причал, но тут со стороны спуска грянуло сразу с десяток выстрелов.

– Убили… – ахнул Агап и навзничь рухнул на дно лодки, куда только что влез сам и пытался втянуть Клеща. Вторая пуля перебила веревку, которой лодка была привязана к причалу, и ветер потянул ее от берега, на середину. Французы заметили это и били по лодке беглым огнем. Пули свистели над причалом, где ничком лежал Клещ. Он опять потерял сознание и даже не заметил, что случилось с Агапом. Французы различали его, но не стреляли, считая убитым. Однако разум опять к нему вернулся. Он приподнял голову и увидел три-четыре фигуры, которые с ружьями наперевес подходили к причалу. Стараясь, чтобы его шевеления не заметили раньше времени, Клещ осторожно приподнялся и медленно вытянул из-за пазухи второй пистолет. Собрав все силы, он рванул пистолет и в упор выпалил в подошедшего француза.

– О-a! – вскрикнул тот, рухнул на доски, а Клещ рывком катнул свое тело вправо и с шумным плеском плашмя упал в еще не сильно остывшую москворецкую воду. Две пули, которые он опередил на какие-то доли секунды, пронзили то место, где он лежал, оставив в досках две рваные овальные дыры. Когда несколько французов подбежали к причалу, ни около мостков, ни далеко от них не было видно ничего, что походило бы на человеческую голову.

– Фин, – мрачно сказал один из солдат, видать, жалея, что не удалось всадить штык в того негодяя, который убил двух его товарищей.

А лодку с исклеванными пулями бортами уже унесло за поворот реки…

КРОШКА

Ей было очень страшно. Свеча, оставленная Клещом в фонаре, догорела. На подземную «штаб-квартиру» навалилась тьма. Крошка забилась в угол, уселась с ногами на лавку, сделанную по-крестьянски, впритык к стене, нашарила тяжелое лоскутное одеяло, набитое тряпьем и куделью, завернулась и ждала. Чего ждала? И сама не знала.

Крошка села на лавке, подложив ноги по-турецки. Ей хотелось есть. Она помнила, что где-то была еда, и осторожно слезла с лавки. Сначала нашла бадейку с квасом и зачерпнула ледяного пойла. Потом нашарила мешок с сухарями и снизку лука. Ощупью ободрав луковицу, она стала откусывать от нее горькие кусочки, грызть сухари и запивать квасом. Полегчало. Сил прибыло, и Крошка даже подумала, не поискать ли ей выход на поверхность. Однако, поразмыслив, она решила, что делать этого не стоит. Во-первых, блуждать в темноте, не зная, куда идти, казалось страшным, а во-вторых, здесь все-таки были еда и питье.

Прошел, наверное, еще час, и Крошка услышала наконец то, что она хотела и одновременно боялась услышать: шаги.

Шаги сперва казались ей капаньем воды, но по мере того, как человек, шедший подземным ходом, приближался, становились тверже и различимее. Кто-то явно шел сюда, и вскоре Крошка увидела где-то вдали красноватое пятно света. Еще немного, и она увидела фигуру человека с фонарем в руке, приближавшуюся довольно быстро. Еще немного – и Крошка разглядела женщину в длинном платье с распущенными волосами. Женщина вошла в подземную комнату и увидела Крошку. Это была цыганка Настя.

– Ты кто, ромала? – спросила она по-русски, но Крошка не поняла.

– Но компрене… – пробормотала Крошка.

– Французка? – удивилась Настя. – Ла филь франсез, уи?

– Уи, уи! – закивала Крошка.

– Де Пари? – спросила цыганка.

– Уи, мадам! – Крошка была ужасно рада. Странная цыганка, как оказалось, вполне сносно знала французский.

– Откуда вы знаете французский?

– Знаю, дорогая. Я не цыганка, я сербиянка. Я у вас в Париже бывала, кочевала немного. Песни пела, гадала. Три года назад. Хороший город, только богатые скупые очень. И полиция злая.

– Я уже давно там не была, – вздохнула Крошка. – Наверно, лет десять.

– Ничего, приедешь. Русские выгонят вас. Армия домой пойдет, ты и уедешь.

Настя добыла откуда-то из-под одежды затертые карты, раскинула на столе, где горел фонарь.

– На сердце у тебя, дорогая, трефовый король, – пояснила Настя, – ты его любишь, он с тобой живет, а любит деньги одни. Правду говорю?

– Да-а… – протянула парижанка.

– Хочешь, погадаю на него?

Настя выкинула карты, разложила, сделала удивленное лицо, снова собрала, снова раскинула и, не в шутку удивившись, пробормотала:

– Большое счастье ему ложится, жить в казенном дворце у шестерок и валетов, дам и королей – все ему служить будут. Настоящим королем будет. Тебя забудет, совсем бросит. Это не я говорю, карты говорят. На тебя погадать, а?

– Гадай про меня, – сказала Крошка упавшим голосом.

– О, плохое дело, – сокрушенно сказала Настя. – Туз пик тебе выпал, дорогая. Вот, смотри, не я говорю – карты говорят… Дай ручку, там посмотрю, может, есть спасение.

Крошка подала руку, Настя поцокала языком, поднесла ладонь к глазам, поглядела.

– Сходится все, дорогая-золотая. Богу молись, если умеешь.

– От чего я умру?

– Любовь тебя погубит. Слишком любишь своего короля, а он тебя нет.

– Где он сейчас? Знаешь?

– В казенном дворце – так карты говорят. Все карты ему служат… Не ходи к нему – плохо будет.

Крошка в предсказания не очень верила, но все-таки боялась.

– Хочешь, выведу отсюда? – предложила Настя.

– Да, да! – воскликнула Крошка.

Настя встала, взяла фонарь, двинулась вперед. Крошка пошла за ней, ощущая какую-то странную силу, которая заставляла ее верить этой цыганке.

Совсем скоро они подошли к лестнице, ведущей вверх, ко входу в Марфин подвал. Настя трижды постучала в дверь.

Марфа открыла дверь, встала на пороге, мрачная, строгая, с каменным, непроницаемым лицом.

– Пришли? – спросила она глухо. – Ну и добро, девушки. Обе вы нужны, для того и послала тебя, Настя.

– Грудь болит, – пожаловалась Настя, – молоко распирает. А дите вы забрали.

– Матери молоко отдашь. Коли противиться мне своей силой не будешь, освобожу тебя от скорби. Она грудь до срока засушила, а ты чужого младенца украла. Обеим бог за грехи воздал.

– Как отдать? – удивилась Настя, всплескивая руками. – Ты что, бабушка? Я что ей, свои сиськи приставлю?

– Не протився, тебе же легче будет, – настойчиво повторила Марфа. – Садись рядком с Надеждой. За руки возьмитесь, крест-накрест. Прочитайте «Отче наш» по три раза, но в один голос. А я покуда питье изготовлю…

Когда женщины закончили третье чтение молитвы, Марфа подала им кружки.

– Пейте!

Женщины с робостью взяли кружки в руки и поднесли к губам.

Уже через пять минут обе мирно посапывали, откинувшись к стене. Марфа встала перед ними и забормотала себе под нос что-то невнятное. Затем она прикоснулась одной рукой к груди Насти, а другой к груди Надежды, быстро поменяла руки местами, три раза плюнула через левое плечо, дунула обеим в лица и перекрестила.

– Аминь! – громко сказала Марфа, и обе очнулись.

– Присохло… – удивленно пробормотала Настя. – И не болит.

Надежда и говорить ничего не стала. Вместе с «аминем» проснулся Евгений и заорал. Однако, получив в свое распоряжение материнскую грудь, мирно засопел, сосредоточенно зачмокал, прижмурив маленькие глазенки, и полностью умиротворился.

Крошка глядела на Марфу со страхом: она впервые видела настоящую колдунью.

– Слушай, Марфа, – потеплев в лице, спросила цыганка, – как делаешь, а? Скажи, тыщу рублей дам! Честное слово, как бог свят!

– Добро люби, не молись злу-то. Ты свою силу в черной ночи берешь, а я – в белом дне, – наставляла Марфа. – Добро у Христа, а зло – у Антихриста. Крест-то не свяченый у тебя, и в церкви не бываешь, не постишься, оттого дух слабый в тебе и бесы тебя губят. Душа-то у тебя уж наполовину черная. Не ровен час, всю заберут. Молись, Настенька, молись. Добро завсегда зло осилит, если человек по-доброму живет. А науку я тебе не открою. Вот будешь добром жить, тогда погляжу.

Настя взяла Крошку под руку и сказала:

– Аллон, мадам!

– Меня слушай, – наставительно произнесла Марфа. – Я в сердце твоем буду. Куда сердце помнет – туда и иди. Поняла, девушка?

– Поняла, – кивнула Настя, взяла Крошку под руку и повела вниз, в подземелье.