Текст книги "Таран"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Но это все были эмоции, а у Тарана все-таки был еще кое-какой разум и башка варила более-менее. И разум этот подсказывал, что с автоматами по городу белым днем не гуляют. Конечно, мирные граждане, может быть, и не станут спрашивать, где он такую симпатичную игрушку купил, но вот менты могут, по крайней мере, разрешение на ношение потребовать… А у Тарана его нет.

Однако Юрке бросать автомат не хотелось. Очень кстати ему на глаза попался старый пластиковый пакет с оборванными ручками, валявшийся на полу кузова. По глазомерной прикидке, в него вполне мог поместиться «АКС-74у», если сложить приклад-рамку. А если еще вокруг автомата развернуть старую газету «Коммерсантъ», тоже лежавшую в кузове, то, пожалуй, оружие через пластик не просветится… Сказано – сделано. Таран упрятал автомат в газету, а потом в пакет. Точно – ни черта не видно! Фиг поймешь, автомат он несет или селедку бочковую.

Да, Тарану надо в цирке работать! Канатоходцем он уже был, собак дрессировал, теперь на фокусника учится… Теперь бы еще из машины выбраться как-нибудь! Джигитовкой заняться, что ли, спрыгнуть на скаку?!

Но этого не потребовалось. «Газель» приготовилась делать правый поворот из узенького переулка на оживленную улицу и остановилась, пропуская поток машин. За задним бортом «Газели» никакого транспорта не было, и Таран вместе с кейсом и пакетом попросту вылез на мостовую и незаметно для водителя вышел на тротуар. Возможно, тот и увидел Юрку краем глаза, когда выворачивал на улицу, но даже и подумать не мог, что этот парень у него в кузове прокатился…

Куда дальше топать, Таран, по правде сказать, не знал. До дома было не больше десяти-пятнадцати минут ходьбы, но идти туда он все-таки не решился. Пожалуй, даже не потому, что за себя опасался, а из-за того, что не хотел родителей подставлять. И еще ему очень не хотелось светиться в родном дворе с синяками и ссадинами. Пойдет в народе слух, что Тарана побили. А это ему – «грозе района» – было бы гораздо неприятнее смерти, поскольку за истекшие два дня он еще не перестал быть мальчишкой в духовном смысле слова.

В принципе, с этой точки зрения, не стоило особо шастать и по близлежащим улицам, потому что тут его каждая собака знала. Именно поэтому Юрка решил поскорее укрыться в ближайшем подъезде, подняться на чердак и там маленько отдышаться от ночных приключений, а заодно помыслить над тем, как действовать дальше.

Часть третья ДОЛГ ЧЕСТИ

Радушный прием

Странно, но, входя в подъезд, он воспринимал его именно как первый попавшийся, хотя в общем-то знал, что здесь живет Надька Веретенникова, у которой он в школьные годы несколько раз бывал на днях рождения. У него и в мыслях не было к ней заходить, тем более что, по идее, ее могло еще и дома не быть.

Однако в тот момент, когда Таран уже топал по лестнице на площадку между первым и вторым этажами, позади него хлопнула дверь подъезда, и бойкий голосок окликнул:

– Эй, вы не меня ищете, гражданин Таран?!

После чего послышалось звонкое «шлеп-шлеп-шлеп» кроссовочных подметок по ступенькам и госпожа Веретенникова настигла гражданина Тарана.

Лучезарная улыбка – рот до ушей, хоть завязочки пришей! – сразу испарилась и заменилась испугом, когда Надька увидела, каков внешний вид ее бывшего одноклассника.

– Ой… – вырвалось у нее. – Юрик! Идем скорее!

И так резко ухватила Тарана за руку, что он волей-неволей потащился за ней, успев только пробормотать:

– У тебя. мать с отцом в обморок грохнутся, если меня увидят…

– Не грохнутся. Они в деревню уехали. Я одна в городе сижу.

Надька затащила Тарана на третий этаж и отперла квартиру.

Когда Юрка вошел, она включила свет в прихожей и всплеснула руками:

– Ужас! У тебя же вся одежда в крови! Как же ты по улице шел?!

– Меня на машине подвезли… – пробормотал Таран, держа в руках свой «багаж» и не решаясь никуда поставить ни пакет с автоматом, ни кейс с компроматом.

– Снимай все скорее и лезь в ванну! – решительно приказала Надька. – Да поставь ты это!

И ухватилась как раз за пакет…

– Ой! – испуганно охнула она. – Это что? Оружие?!

– Тихо ты! – прошипел Таран, которому показалось, что их на лестнице могут услышать. И поспешно положил кейс на тумбочку, а поверх него пакет, в котором отчетливо брякнула антабка автоматного ремня.

– Ты что, с бандой связался? – растерянно пролепетала Надька.

– Нет, это она со мной связалась, – буркнул Таран. – Зря ты меня к себе привела… Неприятности могут быть.

– Я понимаю… – кивнула Надька. – Но тебе ж, наверное, деваться некуда, раз ты ко мне пришел…

– Вообще-то ты права насчет «некуда деваться», – согласился Юрка. – Только, если по правде, я не к тебе шел. На чердаке у вас хотел спрятаться…

– Ну и дурак! Что бы там делал? Лег и с голоду помирал?! Иди мойся, на фиг!

– А переодеваться во что? – Юрка некстати вспомнил, что вот так же было, когда они с Дашей прибежали с Симеоновской…

– Ну, найду тебе что-нибудь.

В ванной Юрка снял себя как раз ту одежду, которой оделила его Даша. Когда раздевался, из-под майки выпала аптечка с Шуркиными «дозами». Таран положил ее на умывальник. Когда остался голышом, то впервые после мордобоя на ферме осмотрел себя как следует при ярком свете. Если на роже был только один синяк под глазом, то на теле их оказалось еще штук пять. На ребрах, на плече, на бедре… И царапины были, и ссадины. Кулаки были ободраны здорово. Большую часть всех этих увечий он, конечно, получил на ферме, но мог и поцарапаться и в лесу, и в том подъезде, где Шурку ножом ткнули, и на стройплощадке… Кроме того, на него много Шуркиной крови налипло. Когда Таран стал смывать ее, у него на глаза вдруг слезы навернулись, чего с ним давненько не бывало.

Вот уж действительно ни черта не поймешь. Ну, кто она ему была? Никто. Чужая, психованная, старая (Тарану все бабы старше двадцати пяти казались пожилыми), проститутка, которая взялась невесть откуда. Он не ее выручал там. на скошенном лугу, себя спасал. И потом сам не рад был, когда она после укола беситься начала. Но вот поди ж ты – грудью его от ножа закрыла… А он ничем ей не помог, ничем! Надо было туда в огонь броситься, самому изжариться или ее вытащить! А он сбежал, испугался за себя, поступил, как… Дашка продажная. Да, именно так!

Ненависть к самому себе так и забушевала в Тарановом сознании, заодно перемешиваясь с не менее сильной, хотя и притупившейся за последние часы ненавистью к Даше. Все беды, вся боль, вся мерзость от нее, заразы! Она, стерва поганая, тварь вонючая, его во все это втравила! Обманула, продала, вынудила стать убийцей, потом опять продала! Ладно, хрен с ними, с бандитами, которых из-за нее уже почти десяток на тот свет отправился, хотя они тоже люди и помирать не хотели! Но ведь она и таких людей, как Крылов и Душин, погубила. С Крыловым, правда, Таран мало общался, но если он был другом Душина, то, несомненно, был человеком прекрасным. Таран свято верил в поговорку: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты». Таран впервые в жизни не в кино увидел и не в книжке прочитал, как ведет, себя перед смертью настоящий человек, настоящий мужчина, настоящий боец. Хотя он только сутки знал этого отставного офицера и до боя на ферме двумя словами с ним не обмолвился, но то, как он умирал, Юрка видел своими глазами. И теперь все надежды Тарана были связаны с тем телефоном, который ему дал перед смертью Алексей Иванович.

И вот такого человека, который во сто тысяч крат лучше, чем она или сам Таран, проклятая Дашка погубила! Подло, мерзко, в «благодарность» за проявленную доброту, за ужин и кров, который им предоставили в трудную минуту. Хотя Душин мог бы их и на порог не пустить! Не пустил бы – и был бы жив сам, и Крылов тоже. И он, Таран, сейчас бы не чувствовал своей вины перед ними…

– Юрка! – постучала Веретенникова в дверь ванной. – Я тебе тут бельишко нашла, около двери на стиральную машину положила. Приоткроешь дверь, руку протянешь – и возьмешь. Ты меня слышишь, а?

– Слышу… – глухо отозвался Таран, перешагивая через борт ванны. Вытерся осторожно, стараясь болячки не повредить. Потом достал со стиральной машины майку и трусы. Еще и шлепанцы обнаружились, видать, Надькиного папаши.

– Ну, ты уже оделся? – поинтересовалась хозяйка.

– Вроде да… – отозвался Таран. – Ежели б еще треники нашлись, тогда б совсем хорошо было.

– Нету, к сожалению, – вздохнула Надька, выходя из кухни, где, судя по запаху, яичница жарилась. – Ой, да ты ж весь избит!

– Ерунда… – поморщился Юрка.

– Слушай, давай я тебе хоть йодом ссадины помажу! Загноиться ведь могут.

– Нечего мазать, я уже сутки так хожу, ничего не гноилось… – проворчал Таран. – Э, а где мои вещи?!

– Я их к себе в комнату унесла, в шкаф спрятала. Не лежать же им в прихожей?

– А к тебе кто-то зайти собирался? – спросил Таран настороженно.

– Вообще-то нет. Может, конечно, Майка зайти, но ближе к вечеру. Она же знает, что я с ночи пришла.

– Так ты небось спать хочешь, – заметил Таран, – а я тебе хлопот наделал…

– Ничего ты не наделал! – заторопилась Веретенникова. – Во-первых, меня сегодня раньше времени с работы отпустили, а во-вторых, у меня вообще два дня отгула. Так что отосплюсь.

– Телефон у тебя есть? – спросил Юрка.

– Есть, а что?

– Мне, может быть, позвонить придется… – Таран не знал, стоит ли говорить об этом Надьке и стоит ли звонить с се телефона.

– Ну и звони, если надо.

– Спасибо. Это мне не сейчас, попозже понадобится… Слышь, а ты вообще-то не боишься меня пускать? Тем более ничего не спрашивая…

– Не-а, – ответила Надька. – Я знаю, что ты ничего плохого сделать не можешь. А спрашивать я не люблю. Захочешь – сам расскажешь, не захочешь – твое дело… И вообще, иди есть. Яичница на сковороде, с колбасой жареной. Чайник тоже закипает. А я пойду душем окачусь.

На кухне Таран быстро разобрался. Он был не очень голоден и съел ровно половину яичницы, оставив вторую половину радушной хозяйке. Как раз в то время, когда он допивал чай, вернулась Надежда, розовенькая и свеженькая, в халатике и с распущенными по плечам темно-каштановыми волосами, подсушенными феном.

А тебе так лучше, – расщедрился на комплимент Юрка.

– Спасибо, – неожиданно строгим голосом ответила Веретенникова. – Можно спросить, что это за дрянь?

И она показала Тарану оранжевую аптечку, которую тот забыл на умывальнике.

– Открывала? – поинтересовался Юрка.

– Да. Ты что, колоться стал?

– Нет. Автомату ты меньше удивилась…

– Я и про чемодан ничего не спрашивала. Даже не пробовала взглянуть, сколько в нем денег лежит.

– Денег там нет.

– Могу поверить. Но вот эти тюбики…

– Надь, ты ж только что говорила, что веришь, будто я ничего плохого сделать не могу.

– Говорила, потому что этой аптечки не видела. Автомат ты мог у бандитов отобрать, это я уже сама за тебя придумала. Так, для самообороны. А зачем наркоту взял? Сам не колешься, значит, торговать собрался?

– Нет. Понимаешь, это совсем новый наркотик. К нему с одного раза привыкают… – произнес Таран немного сбивчиво.

– Ты сам, что ли, укололся?

– Сдурела?! – возмутился Юрка. – Нет, конечно! Просто я видел, как он действует… В общем, это все надо с самого начала рассказывать, а мне не хочется тебя грузить. Понимаешь? Если ты хоть где-то случайно сболтнешь, то можешь в нехорошую историю влипнуть. Как я влип…

– Юр, – не очень обидчиво произнесла смягчившаяся Веретенникова. – Я знаю, что ты меня считаешь болтушкой. Не хочешь говорить – твое дело. Но если ты действительно влип, то тебе, может быть, какая-то помощь потребуется. Я уже догадалась, что ты не от хорошей жизни на чердаке прятаться собрался. И даже не от того, что у тебя родители опять нажрались. Я даже не спрашиваю, почему ты ко мне пришел, а не к Даше своей любимой…

– Даша оказалась дрянью, – хмуро произнес Таран. – Такой, что и представить себе не можешь!

– Почему? – пожала плечами Веретенникова. – Запросто могу… Ты ж сам мне не поверил, когда я сказала, что на рынке ее видела за день до того, как ты у меня сотню ей на цветы одалживал… Только я тогда одну вещь постеснялась сказать. Она не одна приходила. С ней был мордастый такой, крутой. А Зыня, охранник наш, ну тот, которого ты дубасил, сказал: «Это сам Коля Моргун, весь «дырочный бизнес» в городе держит, говорят!» На «мерсе» подъехали. Зашли в дирекцию рынка ненадолго, а потом укатили. Должно быть, Седого искали… Того самого, который тобой восхищался, когда ты Зыню и остальных отметелил.

– И почему ты мне это не сказала? – мрачно спросил Таран.

– Пожалела… – потупилась Надя. – Не хотела настроение портить. Уж больно ты счастливым выглядел! Прямо светился весь!

– От этой твоей жалости, между прочим, я и влип! – в сердцах произнес Таран. – Если б ты мне все толково объяснила, я бы, может, сейчас не ходил с разбитой мордой!

– Ага, – нахмурилась Веретенникова, – нашел, значит, главную виновницу!

– Ну, насчет главной я не говорил… – поправился Юрка. – Главный виноватый я сам. Мне надо было соображать немного, а я только пялился на нее. как дурак, бегал вокруг нее, как собачка на поводке… А она…

Он замолчал, потому что у него слов не было всю злость высказать. Засопел только сердито, барабаня пальцами по столу.

– Дура она, – скорее с сожалением, чем с осуждением произнесла Надя. – Хотя и воображала об себе выше крыши. Эгоистка и дура. Мне ее даже жалко, знаешь ли. Разменялась на пятаки, а твою любовь прозевала… Извини, может, я лишнее говорю?

– Понимаешь, – сказал Таран, – то, что она шлюхой оказалась, – это не главное…

И начал рассказывать Веретенниковой все подряд, без утайки. Все, начиная со встречи на вокзале и кончая тем, когда выпрыгнул из «Газели» рядом с Надькиным домом. Не умолчал ни о Дашке, ни о Шурке, хотя и заметил, что Надежда эти места в его рассказе восприняла отнюдь не спокойно.

– Да-а… – вздохнула Веретенникова. – Я и не думала, что все так серьезно. Так ты, значит, теперь только на этого Генриха надеешься?

– И еще на тебя немного, – нехотя произнес Юрка. – Я, конечно, не думаю, что ты тут же побежишь всему рынку про мои дела рассказывать, но… В общем, поосторожней надо. Я уже как-то привык к тому, что пристукнуть могут, а тебя за собой тащить неохота. Короче, если боишься, я как пришел, так и уйду…

– Куда ты пойдешь? – грустно усмехнулась Надька. – Я еще не знаю, отстираются твои одежки или нет. А если по делу, то тебе весь прикид надо менять. Давай, я к родичам твоим сбегаю?

– Ну, блин, ты и сообразила! – укоризненно произнес Таран. – Если они трезвые, то начнут тебя спрашивать, с чего это я у тебя устроился и не пора ли им деньги на свадьбу копить. А если лыка не вяжут, то, даже если ты им объяснишь, что никому про меня говорить нельзя, обязательно сболтнут. Считай, что к вечеру нас какие-нибудь братки навестят.

– Правда, – виновато покачала головой Надя, – не подумала про это… Ну ничего, на новые тренировочные и майку у меня, наверное, хватит. Тут магазин недалеко, сбегаю…

– Шла бы лучше спать, чем суетиться, – сказал Таран. – Не было у бабы заботы – купила порося! Я, между прочим, тебе еще ту сотню не отдал… За розочки.

– Отдашь как-нибудь все сразу. Если жив будешь… Я тебе на диване в столовой постелю. Подремлешь, может быть?

– Ничего против не имею… Третьи сутки днем сплю, а ночью бегаю. А в магазин не торопись, еще только-только семь часов натикало. Закрыто все.

– Ладно… – сказала Надежда, отчего-то нахмурившись. – Пошла стелить…

Бог любит троицу

Таран примостился на диване, где Надька положила пухлую подушку со свежей наволочкой и две очень свежие простыни. А Веретенникова пошла к себе в маленькую комнату. Такую же примерно, как у самого Юрки.

Заснул Таран быстро, но и проспал недолго. Просто снял нервную усталость, которая у него появилась после всех этих «цирковых номеров» на недостроенной АТС и на складе. Пары часов с семи до девяти вполне хватило. Как-никак вчера в брошенной деревне капитально подрыхал, с утра до вечера.

Открыл глаза, но из-под простыни вылезать не стал. Все же приятно понежиться чистому на чистом белье. Хотя, конечно, дамоклов меч от его головы никто не убирал, но здесь, у Надьки на хате, все-таки была какая-то иллюзия безопасности. Вроде бы никто не мог заметить, как он вошел в этот подъезд, и уж тем более никто не видел, как он зашел к Веретенниковой в квартиру. Молодец, конечно, Надька, добрая, хорошая девчонка! Другая бы, увидев его таким, как он в подъезд зашел, перепугалась бы. Ну а уж домой не потащила бы ни за что. А эта встретила как брата родного. Готова даже на одежду потратиться, хотя знает ведь, что Тарану на возврат долгов денег долго не найти…

Ох, лишь бы только не сглупила нигде по наивности и добросердечию! Да и ему, Юрке, надо с умом себя вести, чтоб ее не подставить. Интересно, у нее постоянный парень есть? А то, блин, еще явится, а тут Таран в одних трусах отсыпается. Неприятно будет насвинячить ей по жизни…

Надька мирно посапывала у себя в комнате. Уютно так, по-домашнему. И как-то невзначай у Юрки промелькнула нескромная такая и очень несвоевременная, может быть, мыслишка о том, что он не прочь послушать это сопение рядом с собой. До сих пор он об этом как-то не думал.

Когда эта мыслишка возникла, Таран стал всеми силами гнать ее в шею. Очень уж это по-хамски получается: напросился на постой, пожрал на халяву, вымылся, выспался, а теперь еще насчет потрахаться заинтересовался. Хотя, в отличие от всего остального, ему это не предлагали. И вообще, Дашка с Шуркой – при всех своих нравственных различиях – шлюхи. Просто Дашка подлая и хитрая, а Шурка несчастная и простодушная. А Надька – не такая. Рынок, конечно, не институт благородных девиц, но и не бордель. Витька Полянин, который неподалеку от нее в ларьке работал, помнится, говорил, что Надька – дура, мол, была б кое с кем попроще, так и зарплату бы повыше получила, и ларек повыгоднее. Наверное, могла бы Тарану и про Зынины приставания ничего не говорить. Тем более если б Зыне уже отломилось чего-то. Хотя с парнями ее Юрка видел не один раз, но то все были прогулочки в детское время. Впрочем, хрен ее знает… Дашу он и вовсе ни разу с другими пацанами не видел, а что в итоге оказалось?!

Опять эта чертова Даша гадит! Мало того, что она Тарана надувала безбожно, мало того, что в авантюру втравила, мало того, что Крылова с Душиным предала, так она еще и в душе у Юрки напакостила. Сперла все то чистое, доброе, что там было, и подложила, извините, завафленное какое-то… Ведь Таран, пока ее любил, конкретно ни о постели, ни о том, как и куда ей вставить, можно сказать, и не думал вовсе! То есть мечтал, конечно, но как-то расплывчато, и полагал, что все это будет когда-нибудь потом. А когда сидел с ней рядышком и разговаривал, то старался ни на ноги не смотреть, ни даже на руки, если они были обнажены хотя бы по локоть. Смущался, блин! Боялся, что она, которая уже тогда была стерва траханая, его уличит в низменных помыслах, биомать!

А теперь что? Лежит Таран, которого Надька по доброте душевной приютила и на диванчик ему простынки постелила, и размышляет про себя, что у Веретенниковой сиськи покрупнее, чем у Даши, и, должно быть, посвежее, чем у Шурки. Сравнивает задницы, бедра, ляжки, животики. Само собой, прикидывает, а какова она, Надька, будет, ежели ее раком поставить… Тьфу! И это при том, что она ему никаких знаков внимания до сего дня не выказывала, окромя ни к чему не обязывающих и ни шиша не обещающих предложений прогуляться на дискотеку, чтоб послушать лопотню диджея Фини, про которого все говорят, что он пидор, а потом несколько часов стадом потрястись под какие-нибудь мелодии, в которых ни хрена путевого нет – одни децибелы.

Вот гадина Дашка, а? Сама ему в душу, извините, насрала, но при этом даже в свое отсутствие – чтоб ей Жорины братки матку вывернули! – заставляет его, Тарана, соизмерять свои чувства с теми, которые он к ней в лучшие времена испытывал.

Таран аж зубами скрипнул. Да, он и стихи писал, и портреты Дашкины рисовал, и даже книжки читал, чтоб хоть чуточку поумнее выглядеть по сравнению с интеллигентной Дашей. А Шурке, благодаря которой он здесь лежит живой и относительно невредимый, ничего не писал. Просто трахал, чтоб усмирить этот чертов наркотик. И Надькин портрет не рисовал, хотя, может быть, она уже тем, что Тарана в квартиру пустила, это заслужила.

Вот так, оказывается, Дашка, которую, возможно, бандюки уже удавили – туда ей, суке, и дорога! – настолько прочно у него в башке прописалась, что ее оттуда хрен выгонишь. Ее ехидный голосок, типа того, каким она говорила после побега со свалки, так и звучал у Тарана в ушах, прямо будто вживую слышался: «Ну что, птенчик, на Наденьку облизываешься? Ай-яй-яй! Конечно, она девочка аппетитная, гладенькая, кругленькая, помоложе меня на два года. Может, даже целочка, а? Поди проверь, это же близко совсем… Вдруг не прогонит? Или ты думаешь, что ей надо сперва поэму написать? Напиши, лапуля, пошкрябай бумажку. Хочешь, первую строчку подскажу? Как ты мне писал, помнится: «Нету краше милой Даши!»? Клево, до сих пор балдею. А ей напиши так: «Нету бляди, лучше Нади!» Современно, страстно и со вкусом. Или портретик нарисуй – с членом во рту. Как это выглядит, ты знаешь, я показывала…»

Таран аж выматерился шепотом и повернулся на другой бок, чтоб всякая дурь не лезла в голову. Но и на этом боку всякие грешные мысли проскальзывали, и уже отчетливо рисовались картиночки из недавно пережитого, где вместо Дашки и Шурки фигурировала Надя. Очень соблазнительные и манящие… И что особенно противно – неистребимые. Потому что чем больше Юрка старался их отогнать от себя, тем настырнее они снова показывались. Ну и, конечно, всякие там безусловные рефлексы проявлялись – короче, шишка вскочила и торчала самым бронебойным образом, не поддаваясь никаким словесным уговорам и рациональным аргументам. Не призывать же на помощь небезызвестную Дуню Кулакову! Тем более что тут Веретенникова Надя имеется, и очень близко…

Мирное посапывание за стеной неожиданно прекратилось, и Надька заворочалась на своей кровати. Будто ей крошек в постель натрясли. Поворочалась-поворочалась, похоже, подушку переложила, тяжко вздохнула и на какое-то время притихла, но дышала уже как-то не так. Не ровно, а с какими-то перебивками. Не то носом шмыгала, не то вообще всхлипывала. Потом опять поворочалась, снова подушку перевернула и аж с какой-то злостью хлопнула ею по простыне. А потом до ушей Тарана прямо-таки на пороге слуховой чувствительности долетело тихое-претихое и грустное-прегрустное, берущее за душу, как крокодил за ногу:

 
Милый, милый Юрик!
Ты такой ханурик!
 

Тарана словно током ударило. Конечно, он уже далеко ушел в стихосложении со времен сочинения «Нету краше милой Даши!» и вообще-то не каждому гражданину мог простить, если тот его «хануриком» обзывал, хотя и не знал точно, что сие слово обозначает. Но интонации, с какими Надежда прошептала в подушку свое самопальное двустишие, явно не рассчитывая, что Юрка его услышит, сказали Тарану гораздо больше, чем тридцать строф, написанных на уровне Ахматовой или Цветаевой.

Он понял, что, сам того не зная, оказался предметом возвышенных чувств, которые заставили девицу из ларька, днями и ночами сидящую за решеткой в окружении бутылок, пивных банок и сигаретных коробок, выслушивающую по сотне тонн мата в день, оторваться от грешной земли и воспарить куда-то к сияющим вершинам. Точно так же, как он когда-то, попав под воздействие Дашкиных чар…

Прямо соловушка какой-то запел в сердце. Все самое грязное, безлюбо-физическое, натоптанное Дашкиными копытцами, будто брандспойтом смыло. Но заодно и тревога появилась, волнение. Не раздавил ли он сегодня Надькины чувства своими откровениями? Ведь сам помнил, как тогда, в самую первую ночь с Дашей, размышлял про «муху в молоке». И как Храм Любви в прах рассыпался, тоже помнил. А ведь казалось – на века строился…

Тот Храм Таран три года сооружал по камешку, по кирпичику. А сдуло его – за шесть секунд. Ну, может быть, чуть побольше. И к настоящему моменту от него камня на камне не осталось, даже фундамент песком занесло. Может, и у Надежды сейчас ее Храм рассыпался? Или потрескался хотя бы. А потому достаточно какого-нибудь неосторожного дуновения со стороны Юрки – и сыпанется он на мелкие кусочки. Тем более что ежели откровенно, то нет у него к Надежде ничего хоть сколько-нибудь похожего на то, что было к Даше. Дружба, благодарность, сочувствие, наверное, нежность, страсть, конечно, но не любовь. Воспользоваться Надюхиной слабостью – это значит обмануть. А Таран сам обманулся, испил горькую чашу разочарования – теперь только плеваться осталось. Очень не хотелось такую же пакость Надьке подкладывать.

В общем, во внутреннем мире Тарана все заходило ходуном. Не то штормяга в двенадцать баллов, не то землетрясение какое-то. То его возносило аж до небес, когда он от всего телесного отрекался, то плюхало в какие-то мутные, пахучие, но теплые и бесшабашные пучины, где не было ничего, окромя сисек, писек и попок.

Само по себе это могло бы еще сто лет устаканиваться. В конце концов Таран понял, что если он сейчас не встанет с дивана и не зайдет к Наде, то у него крыша поедет.

Нет, он шел вовсе не затем, чтоб сразу руками хватать. Надька крепенькая, недаром каждый день ящики с бутылками ворочала. Если плюху отпустит – может надолго все желания отбить. Он поговорить шел, в чувствах разобраться и ее, и своих, и вообще…

Когда поставил ноги на пол, то всякие звуки, долетавшие из Надькиной комнаты, то есть ворочание, шуршание и бормотание, стихли. Даже дыхания ее Таран не слышал. Не напугалась ли? Тем не менее Юрка хоть и не очень уверенными шагами, но подошел к двери. Странно, но почему-то в самый последний момент он отчего-то вдруг захотел, чтоб дверь оказалась запертой на ключ или на задвижку. Тогда бы он вернулся на диван и запросто успокоился. Может, даже сумел бы заснуть.

Но дверь была незаперта. И когда Таран потянул за ручку, то открылась очень легко и даже без скрипа.

Окно было плотно зашторено, но утренний солнечный свет все равно пробивался сквозь щели, и не скажешь, что в комнате царил сумрак или даже полумрак. Все было видно хорошо, и то, что узрел Таран, еще не войдя в комнату, а только приоткрыв дверь, его, прямо скажем, поразило.

Надькин ситцевый халатик был небрежно брошен на спинку стула, а на сиденье лежали алые узкие трусики. Сама Веретенникова, обняв своими полными руками большущую пухлую подушку и отвернув лицо от двери, лежала на животе, вытянув в стрелку сомкнутые ноги. Совершенно нагая и ничем не прикрытая.

Навряд ли ей было жарко под той тонкой простыней, которую она спихнула куда-то к стене. Через открытую форточку из-за штор в комнату струилась утренняя прохлада, до полуденной жары и духоты было еще далеко. И уж конечно, она давно могла бы укрыться, заслышав шаги Тарана. В том, что Надя не спит, он был уверен на сто процентов. Нет, Надька хотела, чтоб он ее такой увидел. Хотя наверняка очень стеснялась, раз лицо отвернула.

Юрку это тоже очень устраивало. Потому что ему не хотелось, чтоб Надежда с ходу увидела, что у него трусы выпятились конусом. А на случай если она все же повернется, Таран присел на корточки у ее изголовья, и подсунул свою левую ладонь под Надину правую, и осторожно притянул к губам…

Поцеловал сперва в запястье, потом в костяшки кулачка, затем мизинчик с остриженным и скругленным ноготком, покрытым багровым лаком, и все остальные пальчики тоже. А левой рукой при этом Таран дотронулся до гладких, еще чуточку влажных волос, осторожно провел по ним ладонью от макушки к шее, погладил крепкие округлые плечики, дошел до лопаток. Ой, какая ж у нее приятная, нежная, прохладная кожа! И какие у нее, оказывается, нежные и душистые ладошки! Земляникой пахнут… Почему Юрке это раньше не было известно, а? Где были его глаза три года назад?!

Известно где – смотрели только на Дашу и больше ничего видеть не хотели. А тут рядом было настоящее чудо, которое накинуло на себя грубоватую масочку с буратинской улыбкой – «рот до ушей, хоть завязочки пришей» – и прятало под этой маской свою грусть, страдания и неразделенную любовь… Может, и гуляло это чудо с кем-то от тоски да одиночества, но втайне все-таки надеялось на то, что наступит счастливый день… То есть сегодня.

Конечно, в чем-то Таран перебарщивал, когда оценивал Надькины чувства. Очень может быть, что из свойственного мужикам, особливо таким молодым, как он, завышенного самомнения. А может быть – оттого, что проводил полную аналогию между Надиной влюбленностью в себя и собственной любовью к Даше.

Но уж очень ему было сейчас хорошо, хотя он еще и на кровать-то к Надьке не взобрался. Наверное, не было того волнения и остроты восприятия, которые были с Дашей в первую ночь, когда вообще все было в первый раз, но зато было какое-то тихое, нежное блаженство, набегавшее плавными теплыми волнами, когда Юрка осторожно прикасался губами к смуглой Надиной руке, постепенно перемещаясь от запястья к локтю, а потом от локтя – к плечу. И при каждом прикосновении чуял легкую дрожь нарастающего возбуждения в ее теле. А ведь он еще ни до чего такого не дотронулся.

– Ущипни меня, а? – тихо попросила Надька не оборачиваясь. – Ты правда здесь или во сне снишься?

– Нет, не во сне… – Юрка нагнулся и, бережно отведя полосы от ее уха, кончиком языка прикоснулся к мочке, украшенной маленькой золотой сережкой с красным камушком.

– А с Дашей ты тоже такой ласковый был? – все тем же голосом спросила несносная Надюха.

– Нет, – сказал Таран твердым голосом, – и ее вообще больше нет, понимаешь? Она больше не существует.

– Ну а с той, второй?

– Там вообще было как в бреду, – нехотя буркнул Таран. – Не ломай кайф, а?

– Ну, понимаешь, – Надька переложила голову на другую щеку, и теперь ее круглое личико с прикрытыми глазами было обращено к Тарану, – мне показалось, будто ты о ней очень нежно говорил…

– Шуру мне жалко, и я ей жизнью обязан, понимаешь?

– Понимаю, – вздохнула Надя, – значит, я у тебя третья?

– Слушай, – уже совсем проворчал Таран, – зачем эти вопросы не по делу? Я ж не спрашиваю, который я у тебя?!

– А зря. Могу сразу сказать – первый, – ответила она. – Устраивает?

Таран не поверил – слишком уж лихо разделась и даже не делала вид, что стесняется. А вот остудить его дурацкими вопросами смогла очень быстро. Та благодать, которая обволакивала его душу, пока он руку целовал, куда-то ушла.

– Нет, – сказал Юрка. – Все это не то…

И, встав на ноги, вышел в столовую. Но до дивана дойти не успел. Бух! Увесистая Надежда обеими ногами спрыгнула с постели и – шлеп-шлеп-шлеп! – звучно топая босыми пятками, побежала за ним. Цап! – и крепко обхватила его сзади. Да, лапки здоровые, сила есть…