Текст книги "Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)"
Автор книги: Леонид Платов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 52 страниц)
Глава шестая
ВНУТРЬ ЗИГЗАГА
Мы продолжали обстукивать дно Восточно-Сибирского моря «волшебной палочкой» – эхолотом.
По-прежнему линия на кальке была очень ровной, такой же ровной, как и дно под килем корабля, – «Пятилетка» все еще двигалась над материковой отмелью. Однако, судя по карте, нас уже подносило к местам, где корабль Текльтона начал свой зигзаг.
То и дело Вяхирев, Таратута, Васечка Синицкий, Сабиров, я, Союшкин, Никита Саввич, Андрей, Степан Иванович, Федосеич – все вместе или поодиночке – подходили к карте, висевшей в кают-компании, и застывали подле нее, сосредоточенно дымя папиросами. Даже самый занятый человек на корабле (по крайней мере, он считал себя таким) – завхоз экспедиции, вытирая на ходу губы салфеткой, замедлял шаг у карты.
Внимание привлекали две ломаные линии – одна черная (дрейф Текльтона), другая красная (наш дрейф). Обычно они двигались параллельно, изредка пересекались или расходились. Цифры дат, проставленные в отдельных пунктах, свидетельствовали о том, что мы намного «обогнали» Текльтона, иначе говоря – пловучие льды несут нас к земле быстрее, чем несли его.
И вот настало утро, когда Сабиров, сменившись с вахты, явился к завтраку с многозначительно-торжественным видом.
Дрейф на северо-запад замедлился!
Перед тем как смениться, старший помощник определил по солнцу координаты. Оказалось, что нас протащило по прямой к северу всего на полмили за ночь, хотя беспрерывно дули ветры южной половины горизонта.
Почему это случилось?
Ответ вертелся на языке.
– О порожек запнулись! – вскричал Таратута, самый экспансивный из всех.
Вяхирев и Синицкий нетерпеливо посмотрели на меня.
Я молчал, изучая карту.
Да, замедление дрейфа было подозрительным.
– Пробиваться будем? – спрашивал Таратута за моей спиной. – Ну же, Алексей Петрович! Как вы думаете: там земля?…
– Необязательно земля, – неуверенно бормотал Союшкин. – Быть может, подводный порог. Известен порог Нансена – подводная гряда, отделяющая Ледовитый океан от Гренландского моря…
Но, видно, и он был взволнован. Одно дело выражать скептицизм в тиши кабинета, совсем другое – самому подойти к волнующей разгадке тайны.
Между тем на кальке эхолота не возникало никаких изменений. Если и была впереди земля, то еще очень-очень далеко. Дно моря оставалось гладким, будто было укатано гигантским катком.
Однако льды впереди наткнулись на какую-то преграду, в этом не было сомнений. Беря днем очередную пробу воды, Андрей обнаружил, что трос отклоняется к юго-востоку.
Накануне мы довольно быстро подвигались к северо-западу. Обычно массы воды при ускоренном дрейфе льда увлекаются вслед за ним. Тут же вода двигалась в противоположном направлении.
Прошло еще несколько тревожных часов.
Корабль начал медленно разворачиваться вместе со льдами. Единственным ориентиром в однообразно белой пустыне было для нас солнце. В это время дня оно обычно находилось сзади, за кормой. Сейчас оно светило прямо в глаза.
– Корабль лег на другой галс, – доложил Федосеич. Мы склонились над прокладкой курса в штурманской рубке.
Линия дрейфа делала резкий поворот вправо, почти под прямым углом. Теперь пловучие льды несли нас на северо-восток, обносили вокруг земли.
Итак – зигзаг!
Все преобразилось на корабле, выходившем из дрейфа. Повеселел старший механик. Заработали мощные машины. Задрожала палуба под ногами.
Ледокол возобновил активное плавание во льдах. Он ринулся напрямик к цели, а эскортировавшие его ледяные поля так же неторопливо продолжали путь на северо-восток, в обход препятствия.
Мы расстались со своими «попутчиками» без сожаления. Пловучие льды выполнили положенную им часть работы. Закончить ее мы могли и сами. Земля, остававшаяся по-прежнему невидимой, была, казалось, рядом, рукой подать.
Но это только казалось.
За сутки ценой огромных усилий «Пятилетка» пробилась вперед всего лишь на полторы мили.
Небо над нами было грозно белым. Значит, нигде нет и признака спасительной полыньи, подобной той, что находилась севернее острова Врангеля. Льды, льды – тяжелые, сплоченные!…
Я никогда еще не видел таких массивных льдов.
То же было и на второй день и на третий.
Дважды поднимались мы с Сабировым на грот-мачту и осматривали окрестности в бинокль. Льды громоздились впереди, как оцепеневшие валы прибоя. Чем дальше на север, тем валы делались выше, страшнее. Видимо, там были стамухи – льдины, севшие на дно. Они окружали землю-невидимку непреодолимым барьером.
Невеселые вести поступали снизу, из машинного отделения. Очень большим был расход горючего.
Механик смотрел на меня печально-вопрошающим взглядом. Но я и так знал, что, продлись подобная «скачка с препятствиями» еще несколько дней, горючего не хватит на возвращение домой.
Сомнения разрешили два слова, сказанные Федосеичем.
– Рискуем винтом, – негромко произнес он, когда мы остались одни на мостике.
Делать было нечего.
– Позовите ко мне водителя вездехода, – приказал я Сабирову. – Будем готовить вездеход к спуску на лед…
Еще в бытность свою на мысе Челюскин мы с Андреем облюбовали этот вид полярного транспорта.
Перед традиционной собачьей упряжкой вездеход имеет ряд преимуществ. Он передвигается в пургу, когда собаки отказываются идти. Поднимает значительно больше груза, чем собачья нарта, – до полутора тонн. Наконец, представляет, по существу, передвижной домик на гусеничном ходу, а ведь в закрытой кабине удобнее не только человеку, но и чувствительным приборам.
Обдумывая план экспедиции, мы реально учитывали возможность того, что ледяной барьер преградит нам дорогу к Земле Ветлугина. В этом случае должен был помочь вездеход.
Над безмолвными, будто притихшими льдами прокатилась зычная команда Сабирова:
– Вира! Вира помалу!
Из трюма подняли закутанный в брезент вездеход. Пока Тынты с озабоченно-счастливым лицом хлопотал возле мотора, прогревая его, в крытый кузов стали укладывать разнообразные предметы: камелек, автоматический бур, анероид, анемометр, секстант, компас, хронометр, три винтовки с запасом патронов, три спальных мешка, аптечку и запас продовольствия.
Под наблюдением Андрея установили эхолот, который, в отличие от корабельного, измерял глубину через лед. Затем старший радист и Таратута погрузили рацию.
Сабиров шутил, что тех, кто отправится на вездеходе, будут «держать на радиоверевочке». Они должны были не только поддерживать регулярную связь с ледоколом, но могли по радиопеленгу найти его на обратном пути.
Предполагалось, что вездеход пересечет «белое пятно» (может быть, не раз и не два), пока корабль будет двигаться с пловучими льдами в обход «белого пятна». Ограниченное зигзагом, оно было не очень велико, в самой широкой своей части составляло не более семидесяти километров. Людям, который отправятся на вездеходе, понадобится дней пять для того, чтобы пересечь «белое пятно» в различных направлениях, как бы заштриховать его. Затем вездеходчики должны двинуться на соединение с ледоколом. Оставался еще запас времени для переброски зимовщиков на вновь открытую землю.
– Текльтон затратил на обход препятствия одиннадцать дней. Времени уйма у нас, – сказал Андрей. – Уверен, что управимся на вездеходе за два-три дня. А сойдемся с тобой, Леша, где-нибудь здесь.
Он склонился над картой.
Андрей говорил так, словно вопрос о том, кому идти, а кому оставаться, был уже решен!…
Наш вездеход, помимо груза, поднимал только трех человек. Одним был, понятно, водитель Тынты. Вторым должен был идти радист. Третьим – научный работник.
Ни Степан Иванович, ни Васечка, ни Вяхирев не претендовали на место в вездеходе, как бы по молчаливому уговору уступая его Андрею.
Я был начальником экспедиции, отвечал за всю экспедицию и должен был оставаться на ледоколе.
Да, это было вполне логично, и все же с этим нелегко примириться.
Корабельная лебедка подняла вездеход и, пронеся над головами, бережно опустила на соседнее ледяное поле. По трапу быстро сбежал Тынты. До меня донесся прерывистый призывный рокот. Водитель запускал мотор.
На палубе старший радист давал последние наставления Таратуте. Радист слушал его, то и дело нетерпеливо поглядывая на меня: скоро ли? Скоро ли наконец Алексей Петрович даст сигнал к отправлению?
Молодого радиста лихорадило от волнения. Он очень боялся, что на вездеходе пошлют не его, а Никиту Савича. Пока все шло хорошо, нормально, он надел уже меховой комбинезон и унты, и Никита Савич напоследок инструктировал его, наставительно помахивая указательным пальцем… Ну, а вдруг Алексей Петрович раздумает и пошлет все-таки Никиту Савича, а не его, Таратуту?
Я услышал смех Вяхирева.
– Посмотри-ка, Алексей Петрович, – сказал он: – Союшкин занял позицию!
У вездехода на льду уже нетерпеливо прохаживался бывший первый ученик. Пенсне он снял. Значит, готовился фотографироваться.
«Экипаж вездехода перед отправлением в глубь «белого пятна»!… Ведь это будет исторический снимок! И он, Союшкин, с достойной улыбкой – на переднем плане, рядом с водителем Куркиньш!…
– Ну что же, Леша? Попрощаемся – и в добрый путь?…
Андрей стоял у трапа в полном походном снаряжении, в высоких унтах, с «Фэдом» через плечо, похлопывая огромными рукавицами одна о другую, – только это и выдавало его волнение. Снизу, со льда, раздавался голос Сабирова, который ворчливо торопил с отправлением.
Вот никогда не думал, что придется стоять так друг против друга, решая, кому идти к Земле Ветлугина, а кому оставаться на борту корабля, потому что для нас двух в вездеходе не будет места!…
И в это время я почувствовал на себе взгляд Степана Ивановича, умный, добрый, внимательный. Наш парторг понимал мое душевное состояние, смятение, растерянность и сочувствовал мне.
Что-то блеснуло в его взгляде, какая-то мысль.
Я с надеждой смотрел на него.
– Ты изучал радиодело, Алексей Петрович, – сказал Степан Иванович и замолчал.
Ну конечно! Это был выход из положения!
На Северной Земле и на мысе Челюскин я изучил радиодело, освоил вторую профессию, – тогда это носило особое, трудно произносимое название: «взаимозаменяемость». Сейчас я мог заменить Таратуту, тем более что работа на походной рации была несложной.
Таратута побледнел, хотел что-то сказать, но только сделал глотательное движение, будто у него пересохло горло.
– Я отвечаю за всю экспедицию, – сказал я.
– Я помогу тебе. Мы все поможем тебе! – Степан Иванович повел рукой в сторону Федосеича, Вяхирева и Синицкого, стоявших на палубе.
– Конечно, Алексей Петрович! Поможем, Алексей Петрович!… – раздалось в ответ.
Один Таратута был недоволен новым вариантом. Он сердито откашлялся.
– Начальнику экспедиции – идти в разведку? – пробормотал он и оглянулся на старшего радиста, ища поддержки.
– А это не разведка, – поправил Синицкий. – Это решающий этап экспедиции!… Алексей Петрович и Андрей Иванович должны оба участвовать в решающем этапе!
Я оставил инструкцию Федосеичу и Степану Ивановичу, хотя в ней не ощущалось особой нужды – все было ясно и без инструкции: «Пятилетке» продолжать дрейф со льдами, огибающими препятствие, на выходе из зигзага взять нас снова на борт.
Переодевшись, я быстро, следом за Андреем, спустился на лед.
Сабиров и Андрей сверили часы. Последний, решающий этап экспедиции начат в 15 часов на координатах…
Провожающие приветственно замахали шапками. Таратута что-то кричал мне, усиленно жестикулируя, кажется напоминал о каких-то хрупких деталях аппаратуры, но его почти не было слышно за гулом мотора.
Тынты Куркин включил третью скорость. Вездеход медленно всполз на ледяной вал и перевалил через него. Впереди белели новые, еще более высокие валы.
– Сейчас мы здесь, – показал Андрей наше место на карте и отметил его карандашом. – Где-то остановимся?…
Я положил карту на груду спальных мешков и разгладил ее, как вдруг что-то завозилось под рукой. Из-под мешков вылезла черная лохматая собака и, зевнув, почесалась задней ногой. Это был Ротозей, самая ленивая собака из всех, которых мы везли с собой на Землю Ветлугина.
По-видимому, питая особое расположение к Тынты, она сбежала за ним по трапу, некоторое время присутствовала при запуске и опробовании мотора, потом, соскучившись долгими приготовлениями, залезла внутрь кузова и заснула там.
Только толчки и качка заставили пса очнуться.
Как всегда, Ротозей проснулся в меланхолическом настроении. Косо поглядел на нас, приподняв ухо, затем, как ни в чем не бывало, принялся вычесывать блох.
– Он нам блох напустит! – вскричал Андрей.
– Традиция, брат, – сказал я, отталкивая пса ногой. – Ни одно открытие в Арктике не обходилось без собаки. Почитай-ка описания открытий…
Но Ротозей нарушил традицию.
Шум мотора и резкие толчки действовали ему на нервы. Он пополз на брюхе по полу, неуклюже спрыгнул с вездехода и, быстро перебирая мохнатыми лапами, побежал назад к кораблю.
Путь вездехода пролегал строго на север, через настоящий ледяной лабиринт. Мы то ныряли в ущелья, и тогда наш корабль исчезал за торосами, то взбирались на гребень и снова видели свою родную «Пятилетку». Она делалась все меньше и меньше.
Мы продвигались не очень быстро – в среднем по две – две с половиной мили в час, то есть около пятидесяти миль в сутки. Правда, немало времени отнимали объезды – торосы поднимались в отдельных местах на пятнадцать метров.
Вдобавок нас сносило дрейфующими льдами в ту же сторону, что и «Пятилетку». Приходилось учитывать снос при прокладке курса.
Две мили в час – это, конечно, немного, но ведь путешествие по пловучим льдам – одно из самых трудных путешествий. Двигаться мешают неровности льда, торосы, достигающие иногда высоты шестиэтажного дома, подтаявший мягкий снег, в котором вязнут гусеницы.
Каково же было путешественникам, которые шли пешком? Зачастую они не шли, а ползли и считали большим достижением, если за день удавалось пройти милю.
Впрочем, нам и в вездеходе доставалось.
Ледяные валы напоминали доты и дзоты, а глубокие ямы между ними – крепостные рвы. Мотало и кидало нас так, что иной раз согласился бы вылезти и идти пешком. Казалось, утлое суденышко швыряет штормом. То вездеход проваливался вниз, так что заходилось сердце, то начинал с ревом и скрежетом взбираться вверх, принимая почти вертикальное положение.
Обязанности в пути распределены так: Тынты управляет машиной, я прокладываю курс по карте, Андрей держит в поле зрения морское дно.
Сосредоточенное, серьезное лицо моего друга склоняется над эхолотом. На четырехугольное отверстие, в которое видны квадратики медленно передвигающейся кальки, падает конус света от лампы.
Звуку приходится сейчас проделывать двойную работу: помимо толщи воды, пронизывать еще и толщу льда, и Андрей в своих расчетах делает поправку на это.
Морское дно под нами – ровным-ровнехонько, как асфальт шоссе. Ни ухабов, ни рытвин! Резкий контраст с тем, что делается наверху, на поверхности плавучих льдов… Вот бы прокатиться по дну на вездеходе! Единым духом («с ветерком», – как говорят шоферы) домчал бы нас Тынты до Земли Ветлугина!…
59 метров, 60, 59, 62, 61. Пока что глубины неизменны. Материковая отмель полого спускается в общем направлении на север.
Вдруг звук провалился. 128, 150, 206! Значит, мы отделились уже от края материковой отмели и двигаемся над материковым склоном.
Тынты поворачивает вездеход. Наш путь должен пролегать строго над краем материковой отмели. Земля Ветлугина, по нашему убеждению, может находиться только на отмели. За ее пределами землю нечего искать.
58, 62, 63… Когда же дно начнет повышаться под нами? Когда цифры глубин начнут уменьшаться, предупреждая нас о близости земли?…
Рывок! 282!… Эхолот как бы оступился в пропасть. Оборвалась отмель, начался материковый склон.
Еще рывок! Глубины достигли 306 метров. Но сейчас же эхолот обнаружил повышение склона.
Стало быть, мы миновали сейчас узкую и глубокую подводную ложбину.
Андрей поспешно наносит ее направление и конфигурацию на карту глубин.
Не вырыла ли балку какая-нибудь полноводная река, много тысяч лет назад впадавшая в этом месте в океан? Или, быть может, ледник, грузно сползавший с крутого берега в воду?…
Опять звук срывается на большую глубину. Я делаю знак, и Тынты поворачивает влево…
И сейчас еще, спустя много лет, я, засыпая, ощущаю иногда нечто вроде толчка. Будто шел, шел – и споткнулся, оступился в яму. Ух, и глубока же!… Это вспомнилось то странствие во льдах с «волшебной палочкой» – эхолотом в руках…
Через каждые полчаса мы останавливались и производили наружные наблюдения.
Работать на холоде было нелегко. Мороз достигал четырнадцати градусов. Пальцы обжигало, едва лишь они касались металла. (Перчатки и варежки приходилось снимать.) Особенно донимал ветер. Он дул не переставая, с воем и улюлюканием проносясь по всхолмленной ледяной равнине. Снежная пыль, летящая в воздухе, проникала через малейшие отверстия под одежду.
А работать надо быстро и точно. Термометры нельзя нагревать дыханием. Даже долго в руках их нельзя держать – на показания прибора может повлиять температура тела наблюдателя.
Возвращаясь вприпрыжку к вездеходу, привалившемуся к торосу, я услышал голос Андрея за спиной:
– Леша! Оглянись, Леша!… Следы светятся!
Я посмотрел под ноги. Ну и чудо! Голубоватый нимб окружал мои подошвы!…
Я сделал несколько шагов, оглянулся. Да, снег искрился, будто я наступал на тлевшие подо льдом угли.
– Вот так так! В святые попал! – сказал я и засмеялся.
Андрей, стоявший у вездехода, ответил шутливо:
– У святых нимб вокруг головы, а у тебя вокруг подошв. Это значит, что благодать почиет только на твоих ступнях. Бедный Леша!…
Затем он вытащил часы и объявил деловито:
– Продолжительность свечения – три секунды. Так и занесем в бортовой журнал…
В свечении льда, понятно, нет ничего чудесного. Мы знаем с Андреем, что явления флюоресценции встречаются не только в бирюзовых водах южных морей. Светятся также морские организмы, находившиеся в воде и попавшие на поверхность льда под снежный покров.
Странная мысль пришла мне в голову, когда мы уселись на свои места и вездеход тронулся. Я подумал о том, что по светящимся следам полагалось бы найти Петра Ариановича. На льду Восточно-Сибирского моря мы с Андреем могли бы увидеть даже слова, начертанные нашим учителем географии, что-нибудь вроде: «Ищите меня к северо-западу», или: «Не ищите меня! Земля вместе со мной опустилась на дно»… Фу, какая чушь лезет в голову! От этой тряски и холода, что ли? А впрочем, внутренняя логика была бы в этом. На Земле Ветлугина нас должен был встретить сам Петр Арианович Ветлугин.
Я сказал Андрею об этом.
– В качестве нового заполярного Робинзона? – спросил он, не отрывая взгляда от эхолота.
– Да. Птиц там много, если верить догадкам Куркина-старшего. Летом Петр Арианович заготовлял бы и сушил мясо впрок. Можно предположить, что птицы не только кормили бы его, по и одевали.
– Как так? Что ты выдумываешь!
– Ну конечно, выдумываю! Но ведь это могло быть. Он сшивал бы жилами кожу птиц с перьями. Ходил бы в причудливой одежде, сам похожий на огромную птицу…
– Я поверил бы во все это, – сказал Андрей, – если бы Земля Ветлугина была ближе к берегу. Так далеко от материка Петр Арианович не мог бы добраться.
Суровый и рассудительный Андрей! Он никогда не давал мне заноситься за облака, отрываться от земли – от реальной действительности…
Я взглянул на часы и занялся рацией. Настал час радиосвязи.
– Ну, как дела, Алексей Петрович? Как самочувствие? – зазвучал в наушниках заботливый голос Степана Ивановича.
– В порядке! Как у вас на корабле?
– Благополучно. По-прежнему несет на северо-восток. Наше место такое-то… А ваше?
Я дал ему наше место. Степан Иванович сообщил, что о нас уже дважды запрашивали из Москвы. Член правительства, занимавшийся вопросами Арктики, приказал докладывать ему через каждый час о том, как идут поиски земли на вездеходе. Я пожаловался на то, что ухудшилась видимость.
Пошел снег – большие, тяжелые хлопья. Тынты включил фары, но качающаяся белая завеса придвинулась почти вплотную к вездеходу. Двигаться вперед приходилось с большой осторожностью и очень медленно.
– Думаю остановиться и переждать снегопад, – сказал я.
– Правильное решение, – согласился Степан Иванович. – Как бы между торосами гусеницу не заклинило…
Закончив разговор, я приказал остановиться и устроить короткий роздых, не выключая мотора.
– Подремлите немного, – сказал я Андрею и Куркину. – Я послежу за тем, чтобы мотор не заглох. Снег пройдет – разбужу…
Прошло, наверное, часа два.
Я неподвижно сидел, глядя на Тынты, прикорнувшего на спальных мешках подле Андрея. Почему-то мне пришла на ум Лиза. Какие все-таки странные эти женщины! Сама пригласила нас в Весьегонск, но когда Андрей приехал, обошлась с ним сухо, чуть ли не выставила за дверь. А меня так-таки и выставила, хотя я только хотел помирить их. И почему на аэродроме у нее были грустные глаза? Сама смеялась, а глаза были грустные…
Вдруг мною овладело неприятное ощущение. Показалось, что кто-то стоит за моей спиной и смотрит на меня. Я оглянулся.
Сутулая тень прыгнула в сторону.
Да, это был силуэт песца. Вот из-за гряды торосов вышло еще несколько песцов, хорошо видных на фоне серого неба.
Снегопад кончился.
Песцы гуськом протрусили мимо вездехода, то и дело останавливаясь и принюхиваясь к незнакомым запахам. Ушки их стояли торчком, хвосты были зажаты между ног. За силуэтами видна была пологая синеватая туча. Туча? Вот не везет! Значит, снова пойдет снег?
Я стряхнул с себя дремоту.
Туча?… Какая там туча! Ведь это земля!
Земля!
