Текст книги "Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)"
Автор книги: Леонид Платов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 52 страниц)
Глава третья
«СКРЫТНЫЙ ПЕСЕЦ»
…С шелестом перевертываются страницы учебников. Открываются и закрываются двери в высокие, светлые аудитории. Диковинными цветами расцветают абажуры на столах в университетской читальне.
Словом, быстрой чередой проходит несколько лет, и вот в жаркий июльский полдень спешит по Манежной площади загорелый молодой человек, с любопытством озираясь по сторонам.
Поразительно! Стоит на год отлучиться из Москвы, чтобы по возвращению обязательно найти в ней значительные перемены. Взять хотя бы Манежную. На углу Охотного ряда, словно из-под земли, выросла вышка шахты, обнесенная забором, похожая на старинную деревянную крепость, и сразу же привычный вид площади изменился.
Москва строится! Она строится сейчас не только ввысь, но и вглубь!
– Прошу извинить. Это, наверное, метро? – обращается молодой человек к прохожему в белых брюках и панаме, суетливой рысцой пробегающему мимо.
– Да, вышка Метростроя. Вы в Москве первый раз?…
– Нет, я москвич. Вернулся из длительной командировки…
Сдвинув панаму на затылок, прохожий удивленно глядит вслед молодому человеку.
Удивляться есть чему.
Термометр у «Метрополя» показывает 28 градусов в тени. Москвичи по этому случаю разгуливают в белых парусиновых брюках, а москвички – в невесомых сарафанах. Только молодой человек, вернувшийся из командировки, одет не по сезону. На нем унты, опущенные до икр и раздувшиеся подобно ботфортам мушкетеров. Через левую руку переброшен комбинезон на меху, в правой – меховой треух, которым приезжий обмахивается, как веером.
Его появление в трамвае, где пассажиры стоят плотно, плечом к плечу, не вызвало восторга.
– Хоть бы на подножке ехали! – простонал кто-то, притиснутый комбинезоном к стене. – Такая духота, а вы с медведями со своими!
– Это олень, – пояснил владелец комбинезона, точно от оленя было менее жарко, чем от медведя. – Я только что с аэродрома. Извините, пожалуйста…
– С периферии?
– Из Арктики.
Это признание сделало его центром внимания в трамвае. Пионер попытался уступить место. Гражданин, притиснутый комбинезоном, сказал подобревшим голосом:
– А двери за собой в Арктику не забыли закрыть? Хоть бы щелочку догадались оставить, чтобы ветерком пахнуло…
Даже кондукторша, со свирепым видом отрывавшая билетики, милостиво разрешила сойти с задней площадки, когда трамвай остановился у Кропоткинских ворот. («Где уж вам шагать через весь вагон в сапогах таких!»)
Так – почти триумфально! – состоялся мой приезд в Москву, потому что молодым человеком в унтах был я (читатель, наверное, уже догадался об этом).
Какая-то девушка, обогнав меня на тротуаре, засмеялась и оглянулась. Ей, вероятно, понравился треух. Я даже не улыбнулся в ответ. Не до улыбок было сейчас. Чем ближе к дому, тем серьезнее и сосредоточеннее я становился.
Медленно, стараясь протянуть время, поднялся по лестнице, повернул ключ в замке.
– Алексей Петрович приехал! – крикнули на кухне.
Тотчас население коммунальной квартиры высыпало в коридор – выбежали сразу все, будто сидели, притаясь за дверью, в ожидании моего возвращения.
– Где же Андрей? – удивился я.
– Андрей Иванович в институте. Хоть и выходной, а в институте. Прилетел на прошлой неделе. Думал, что вы уже дома. Загорел больше вас!
– Спрашивал меня кто-нибудь?
– Елизавета Гавриловна. Каждый день…
Еще бы!
Я подошел к телефону:
– Лиза? Это я. Здравствуй!… Да, только что… Приезжай – расскажу… Здоров, здоров… И вот что: захвати Андрея по дороге. Он в лаборатории… Там нет телефона… Фотографии? Привез. Получилось хорошо… Увидишь…
Завтра или послезавтра фотографии появятся в газетах. Нехорошо, если Лиза узнает обо всем не от меня, а из газет.
Переодевшись, я поднялся на крышу, чтобы полюбоваться городом.
Внизу текла Москва-река. В воде отражались белые облака, зеленые деревья бульваров и красная Кремлевская стена. Будто крылья вырастали, когда смотрел отсюда на Москву.
Я любил ее такой – в яркий солнечный день. Но мне нравилась она и в туман, и звездной ночью, и в искрящемся зимнем уборе.
Всегда ободряла, радовала, успокаивала.
Только сегодня, несмотря ни на что, оставался осадок на душе. Я не мог забыть о фотографиях.
Да, ни одно из моих возвращений не было таким печальным. Какое же это было по счету возвращение?…
После окончания университета я зимовал на Северной Земле. Второе лето плавал в море Лаптевых и на гидрографическом судне «Гусляр», уточняя границы материковой отмели. Отплавал – вернулся. Зиму провел в Москве и снова улетел в Арктику, на этот раз на остров Котельный, в группе Новосибирских островов.
С каждым годом, как видит читатель, подбирался все ближе к «нашей» земле, к району «белого пятна» в Восточно-Сибирском море.
«Белые пятна» на географической карте нельзя закрепить за собой. В любой момент может выдвинуться из тьмы некто, шагнуть к «белому пятну» и стереть его с карты одним взмахом руки.
Текльтон, правда, уже не мог сделать этого. Он умер, «не прозрев», как говорили мы с Андреем, то есть так и не узнав, что слева по борту остались неизвестные острова.
Это был один из последних иностранных путешественников, побывавших в русском секторе Арктики. Кончилось время, когда к берегам Сибири жались норвежские, американский, английские корабли, пытавшиеся подобраться отсюда к полюсу. Кончилась эпоха случайных набегов, одиночных вылазок в Арктику. Советский Союз предпринял ее планомерное, последовательное освоение.
Ни одно капиталистическое государство, конечно, не смогло бы действовать с таким размахом и, главное, так целеустремленно. За короткий срок советские полярники продвинулись очень далеко в Арктике, закрепляясь на отвоеванных у природы позициях.
Уже зареял гордый советский флаг над островом Врангеля – крайней восточной точкой советской территории в полярных морях. Уже взметнулся он по флагштоку вверх над островом Виктории – крайней западной точкой Советской Арктики. Плещущий по ветру красный флаг подняли и в бухте тихой. Отважный советский ученый, академик Шмидт, высадился со своими спутниками на Земле Франца-Иосифа и утвердил права Советского Союза на этот обширный архипелаг, расположенный наиболее близко к полюсу.
Осуществилась мечта всех передовых русских людей: за одну навигацию был пройден Северный морской путь. Экспедиция на ледокольном пароходе «Сибиряков», возглавляемая академиком Шмидтом, совершила то, что многим казалось невозможным: за два месяца прошла из Белого моря в Берингов пролив.
«Белые пятна» исчезали на карте одно за другим, и я следил за этим со странным чувством, в котором, кроме радости, было и ревнивое нетерпение.
– Недолго осталось ждать, – говорил я Андрею. – Очередь дойдет и до наших островов в Восточно-Сибирском море.
Но при этом мы все чаще беспокойно переглядывались.
Петр Арианович считал, что острова располагаются не очень далеко от материка. Однако, по мере того как советские полярники продвигались в глубь «моря тайн», «моря тьмы», гипотетическая земля отступала все дальше на северо-восток.
Открытые до сих пор в Советской Арктике острова находятся в пределах материковой отмели, то есть на дне окраинных сибирских морей, которое является как бы подводным продолжением материка. Глубины здесь сравнительно невелики. Дальше глубины резко падают, начинается материковый склон, а за ним – ложе океана. На большой океанической глубине существование гипотетических земель, конечно, гораздо менее вероятно.
– Ну, а Земля Ветлугина – вулканического происхождения, как Ян-Майен? – с надеждой спрашивал я.
Андрей с сомнением качал головой.
Он утешал меня тем, что северо-восточная граница Восточно-Сибирского моря, то есть граница отмели, до сих пор не уточнена гидрографами. Это поддерживало в нас надежду.
По окончании университета мы с Андреем выбрали специальность гидрографа. На этот счет сомнений не было: гидрографом был Ломоносов, гидрографом был и Седов. И наш Петр Арианович, наверное, был бы гидрографом, если бы ему не преградили дорогу в Арктику.
Двум гидрографам трудно устроится на одну и ту же полярную станцию. За порогом университета наши пути с Андреем временно разошлись.
В отличие от меня, он двигался к Восточно-Сибирскому морю не с запада, а с востока. Две зимы провел в бухте Провидения, потом перекочевал на мыс Уэлен.
Только на третий год Андрею посчастливилось приблизится к нашему «белому пятну». Он получил назначение на полярную станцию острова Врангеля.
Я с интересом прочел в «Гидрографическом вестнике» его сообщение о том, что в середине зимы им замечены айсберги, приткнувшиеся к северному берегу острова. Мы так привыкли с полуслова понимать друг друга, что сразу же стало понятно значение, которое Андрей придавал этому.
«Откуда приплыли айсберги? – задавал он себе, наверное, вопрос. – Не из района ли нашего «белого пятна»?»
Ведь именно так был открыт в свое время остров Ушакова. О существовании его не подозревал никто, пока с гидрографического корабля «Садко» не заметили множество айсбергов, плывущих по морю. Предположили, что где-то близко находится их отправной пункт – «месторождение». Двинулись навстречу айсбергам и, действительно, вскоре увидели на горизонте остров – ледяную шапку. От нее и откалывались ледяные глыбы, уносимые по воде ветром.
Не терпелось встретиться с Андреем, чтобы расспросить его о сделанных им наблюдениях и обсудить их.
Наши пути, однако, скрестились не в Москве, а над белой пустыней Восточно-Сибирского моря.
Весной донеслись оттуда тревожные сигналы «SOS». Вмерзшее осенью во льды и дрейфовавшее с ними нефтеналивное судно «Ямал» было раздавлено во время одного из сжатий. Люди высадились на пловучую льдину.
Тотчас были организованы спасательные работы. Первым к месту аварии добрался самолет, базировавшийся на остров Врангеля. Андрей был на нем. Я прилетел позже, с группой самолетов, направленных с Новосибирских островов.
Дела было невпроворот. Научным работникам, включенным в состав экспедиции, приходилось все время быть начеку. Погода капризничала. Льды непрерывно двигались. Нетрудно представить себе, что произошло бы, если в разгар эвакуации сюда проник циклон…
Я знал, что Андрей совершил только один рейс на льдину и затем вернулся на остров Врангеля. Группа же самолетов, которую я обслуживал как гидрограф-ледовик, базировалась на Котельный. Нам так и не удалось повидаться, хотя, по арктическим понятиям, мы были соседи – нас разделяло всего несколько сотен километров.
Во время одного из рейсов я пролетел над районом «белого пятна», в центре которого, по мнению Петра Ариановича, находились острова. Мне посчастливилось сфотографировать этот неисследованный до последнего времени закоулок Арктики. Я сделал несколько снимков.
Вот они здесь, все до одного, отпечатанные на самой лучшей, блестящей, глянцевой бумаге!…
Эх, лучше бы их не было!… Я досадливо оттолкнул полевую сумку с фотографиями.
На секунду снова увидел льды под крылом самолета – почти так же отчетливо, как улицу внизу, полосатую от пересекавших ее теней. Потом издалека донеслось мое имя.
На тротуаре у подъезда стояли и смотрели вверх улыбающиеся Андрей и Лиза.
Через несколько минут железные листы загромыхали под их шагами.
– Греешься?… Промерз? – спросила Лиза.
Светло-карие глаза ее стали совсем ореховыми. Высоко взбитая челка выгорела за лето и выглядела, как маленькая корона из золота, ловко укрепленная в волосах.
Метания ее, «поиски себя» давным-давно кончились. Она училась в Строительном институте, выбрав одну из наиболее популярных в те годы профессий.
Отвернувшись, чтобы не видеть ее счастливого лица (не хотелось причинять ей боль), я вытащил из сумки фотографии. Андрей и Лиза нетерпеливо нагнулись над ними.
Льды и туман… Туман и льды… Больше там не было ничего!
Ни единого, самого маленького, черного пятнышка! Ни признака суши. Безотрадно плоская равнина льдов с темнеющими кое-где полыньями.
Лиза ошеломленно опустилась на коврик, не отводя взгляда от фотографий.
Андрей снова перебрал их одну за другой, вертя в руках, придирчиво рассматривая и так и этак.
– На каких координатах снято? – допрашивал он. – А тут?… А тут?…
Координаты, как полагается, были записаны мною на обороте.
– А точно ли определялся? – спросил Андрей. – Как определялся? Может быть, по магнитному компасу?
Кто не знает, что в Арктике из-за близости магнитного полюса обычный магнитный компас – ненадежный путеводитель?
Нет, я определялся по солнечному указателю курса.
Мы летели в тот раз налегке, и летчик, по моей просьбе, сделал небольшой круг, дважды пройдя над районом, внутри которого, по расчетам Петра Ариановича, должна была находиться земля.
Фотографии последовательно фиксировали наш путь. Ничего, кроме льдов и тумана, обнаружено не было.
– А Петр Арианович не мог ошибиться, неправильно вычислить? – неуверенно спросила Лиза.
– Петр Арианович? – переспросил я с негодованием. Вопрос показался мне чуть ли не кощунственным. – Ну что ты! Нет, дело в другом…
– В чем же?
Андрей со всегдашней своей, изводившей меня методичностью принялся рыться в карманах.
– Пока я не знаю, понимаешь, но…
Он бережно вытащил маленькую фотографию.
Ничего замечательного на ней не было. Снят был песец. Тощий, облезлый, сфотографированный скорее всего весной, после зимней голодухи. Он одиноко стоял на льдине у ропаков.
Поза его была напряженной, хвост поджат, уши насторожены. Видно, чуял опасность и в любое мгновенье готов был задать стрекача.
– Обыкновенный песец, – сказала Лиза разочарованно.
– Не совсем обыкновенный. Важно то, где он снят.
– А где?
– Не очень далеко от этих мест… – Андрей кивнул на мои фотографии.
– Снято не с самолета?
– С земли. Точнее, со льда. Нам, видишь ли, пришлось сделать вынужденную посадку. На обратном пути, когда возвращались с эвакуированными.
– Ну?
– Посидели малость на льду. Пока исправляли маслопровод. Закусили чем бог послал. Тут песец и пожаловал с визитом. На запах рыбных консервов.
– Убили?
– Пожалели. Уж очень отощал за зиму. А надо бы! Как-никак, вещественное доказательство.
– Доказательство?
– Ну, как же! Вспомни повадки и образ жизни песцов… Где живут песцы?
Я с удивлением смотрел на Андрея. Неужели?…
Дело в том, что песцы отличаются любовью к комфорту. Они не довольствуются скромным биваком на льду, как белые медведи, – живут в норах, вырытых в земле. Им обязательно требуется земля для жилья!
– Есть одно возражение, – сказал я, всей душой желая, чтобы мой друг разбил это возражение. – Известно, что в поисках пищи песцы откочевывают очень далеко. Учти: дело было весной, после зимней голодухи…
– Думал об этом. Откочевывают, да. Но не такие расстояния. Погляди на карту. Каково расстояние до ближайшей земли – то есть до острова Врангеля?… Ага, то-то и оно! На многие сотни километров вокруг и признака суши нет… То есть на карте нет!
– Значит, ты считаешь…
– Пока не считаю ничего. Просто перед нами две фотографии. Сличаем. Та, где песец, противоречит той, где ледяная пустыня.
– Противоречит, конечно, – пробормотал я, с надеждой глядя на фотографии. – Загадочная картинка: где острова? Может, погребены под снегом? Но ведь сказано: горы высотой до небес?…
Смуглая рука протянулась сзади, схватила снимок песца.
– Нет, вы всмотритесь в него! – потребовала Лиза. – Уши торчком, глаза – как бусинки. Сторож тайны!… Ну только что не говорит. Скрытный!
Глава четвертая
ПОСЛЕДНИЙ МИРАЖ
На следующий день вышли газеты с фотоснимками Восточно-Сибирского моря.
Большинство читателей почти не обратили на них внимания. Интересовали подробности спасения людей с «Ямала». Почти незамеченными прошли следующие слова в одной из статей:
«Попутно решена проблема гипотетической земли к северо-западу от острова Врангеля, о существовании которой высказывались догадки до революции; полеты двух научных работников на самолетах, эвакуировавших команду «Ямала», с очевидностью показали, что земли в этом районе нет…»
Однако заграничная, главным образом американская, печать придала большое значение моим фотоснимкам. Их напыщенно именовали «беспристрастным рефери».
«Фотографический аппарат рассудил людей, – заявлял, например, «Манхэттен кроникл». – Земли в этом районе нет. Земли и не могло быть. Иначе ее нашел бы Текльтон. Глупо было сомневаться в этом».
Расторопный корреспондент «Манхэттен кроникл» в Москве перетряхнул старые журнальные комплекты и вытащил на свет известную читателю статью Петра Ариановича «О возможности нахождения острова или группы островов…». Мало того: он заинтересовался мною и Андреем и разведал наши биографии.
То, что мы учились когда-то у Петра Ариановича, придавало всему, в понимании американца, привкус сенсации:
«Ученики опровергают учителя!», «Конец арктической сказки», «Текльтон был прав!» Тройной заголовок оглушал, сбивал с ног!
По нашему адресу корреспондент рассыпался в комплиментах. Больше всего пришлась ему по душе наша «объективность», «свободная, – как он писал, – от мелочного и узкого национального самолюбия!»
Читатель, я думаю, поймет, какие ощущения пробудила в нас эта статейка.
– Хвалят? – спросил я, поднимая глаза от газетного листа.
– Хвалят, черт бы их побрал!
Лицо моего друга было красно, сердито, сконфужено. Такое лицо было, наверно, и у меня.
Мы сидели друг против друга в библиотеке. Только что получены были последние иностранные газеты и журналы с откликами на спасение «Ямала».
– А помнишь афоризм: «Скажи, кто тебя хвалит, и я скажу, кто ты»?
Да, афоризм был колючий.
О такой ли похвале мечтали мы с Андреем?!
Андрей решительно отодвинул пеструю пачку журналов и положил на стол блокнот.
– Вот смотри. Набросал вчера. Давай условимся, о чем говоришь ты, о чем я. О песце я? Хорошо… Тогда обоснуй довод насчет тумана. Вспомни Норденшельда, открытие Северной Земли…
Предстояло выступить в Ленинграде с кратким сообщением о научных итогах экспедиции по спасению команды «Ямала». Нами был проведен ряд интересных гидрографических и метеорологических наблюдений. Но «гвоздем программы», по-видимому, считалось «решение проблемы Земли Ветлугина».
В поезде еще раз всесторонне продумали свою аргументацию. Да, песца и туман можно считать довольно убедительными доводами.
Конференц-зал научно-исследовательского института был полон.
Поздоровавшись со знакомыми, я и Андрей поспешили занять места. Тотчас же председатель постучал карандашом по столу:
– Слово для вступительного доклада предоставляется кандидату географических наук Союшкину!
Кому?
Я удивленно вскинул глаза.
На трибуне стоял человек примерно моих с Андреем лет. Левой рукой он то и дело поправлял хлипкое пенсне-клипс и даже вскидывал голову, чтобы оно не сползало с носа.
Прямые волосы его были зачесаны набок и блестели, точно на них навели глянец сапожной щеткой. Он был похож на морского льва в водоеме и гордо пофыркивал на публику из-за графина с водой.
Первых слов я не разобрал, поглощенный изучением его наружности. Затем донеслось:
– Нет больше «белых пятен» на земле! Период открытий закончен. Все уже открыл, взвесил, измерил человек. Мир обжит нами, мы знаем его теперь, как собственную свою собственную комнату…
Он высмеял провинциального учителя географии, страдавшего манией величия, осмелившегося поднять руку на общепризнанный – мировой! – авторитет Текльтона. Не смехотворны ли были его претензии считать себя чуть ли не «открывателем островов», призванным исправить «ошибку Текльтона», хотя сам он, как известно, в Арктике никогда не бывал?
– Итак, из перечня гипотетических, то есть предполагаемых, земель выброшена еще одна. Полеты советских исследователей (короткий полупоклон в нашу сторону) над Восточно-Сибирским морем перечеркнули буквы «С.с.» – «существование сомнительно» – заодно с сомнительной землей!
Он сделал решительный, немного театральный жест в воздухе, точно крест-накрест перечеркивал тайну Земли Ветлугина.
Раздались разрозненные хлопки.
Я покосился на Андрея. Он сидел, глядя прямо перед собой, сжав губы.
Докладчик сошел с трибуны и бочком двинулся к своему месту, обходя сидевших за столом, точно боясь, что кто-нибудь из членов президиума невзначай толкнет его или подставит ножку.
– Он? – шепнул я Андрею.
– Как будто он!
Неужели же это был наш зубрила Союшкин?
Но председатель уже выжидательно улыбался со своего места:
– Слово – участнику спасательной экспедиции товарищу Ладыгину!
Я поднялся на трибуну.
Впоследствии московский корреспондент «Манхэттен кроникл», присутствовавший, как выяснилось, на заседании, вышутил меня. Он написал, что оратор «напустил много туману в свое выступление».
Это был каламбур, потому что я говорил именно о тумане.
Что делать! Тумана в Арктике было в самом деле слишком много, но, как ни странно, это как раз и помогало уяснить положение.
Я начал с того, что поблагодарил за характеристику, данную фотографиям.
– В Америке их назвали «беспристрастным рефери». Пусть так. Рефери так рефери… Все ли участники обсуждения имеют на руках альбомы с репродукциями?… Очень хорошо. Попрошу, в таком случае, обратить внимание на то, что всюду между ярко освещенными пространствами льда видны длинные полосы тумана. На репродукции номер один туман занимает почти треть снимка. На репродукции номер четыре – не меньше половины. А это, как станет ясно из дальнейшего, имеет немаловажное значение.
В зале хлопотливо зашелестели страницами, перелистывая альбом.
– Позволю себе, – продолжал я, – напомнить случай с Нобиле. В 1928 году его дирижабль пролетел всего в пятнадцати километрах от Северной Земли, и она осталась не замеченной в тумане. Ни Нобиле, ни спутники его не смогли увидеть внизу огромный архипелаг, несмотря на то, что координаты его были известны.
Я рассказал о том, что в Америке нашлись скептики, которые воспользовались случаем печатно высказать подозрения в научной добросовестности Вилькицкого, за пятнадцать лет до пролета Нобиле открывшего Северную Землю. Некоторые даже развязно сравнивали его с печальной памяти мистификатором доктором Куком.
«Северной Земли нет», – так-таки напрямик утверждалось в приложении к американскому гидрографическому справочнику «Arctic Pilot».
– Мне особенно приятно вспомнить об этом, – сказал я, – потому что я с группой советских полярных исследователей как раз находился на Северной Земле, когда туда доставили экземпляр заокеанского справочника, не пожелавшего признать ее существование…
Смех в зале.
– Не провожу пока аналогии, – продолжал я. – Просто говорю: вот что может наделать туман! Я бывал на мысе Челюскин. Северная Земля находилась от нас в каких-нибудь тридцати шести морских милях, по ту сторону пролива, однако видно ее было очень редко, лишь в исключительно ясную погоду. Говорят, из Сухуми бывают видны на горизонте горы Трапезунда. Но то Черное море, а это Арктика… Могу назвать еще людей, которые за туманом не видели Северной Земли, хотя до нее было рукой подать. Это штурман Челюскин, добравшийся до мыса сушей на собаках и продвинувшийся по льду еще на восемнадцать километров к северу; это Норденшельд, по описанию которого туман был так густ, что моряки, стоя на носу, не видели кормы судна. Норденшельд оставил Землю слева по борту, так же как и Нансен на «Фраме». И тот и другой не заподозрили ее существования. У мыса в начале двадцатого века зимовал наш отважный и настойчивый Толль, отправляясь на поиски Земли Санникова. Он гнался за химерой, а реальная Земля осталась незамеченной, неоткрытой, хотя, повторяю, до нее было всего тридцать шесть морских миль… Заколдованная Земля! И только перед экспедицией Вилькицкого наконец раздернулась завеса тумана…
– Вывод, вывод! – попросили из президиума.
– А вывод прост: пока воздержаться от выводов! То, что мы не видели островов, не значит еще, что их нет. В нашем распоряжении слишком мало фактов. Гипотеза Ветлугина не поколеблена и ждет глубокой, всесторонней проверки…
В зале царило молчание. Я уступил место Андрею.
Он был краток, говорил отрывисто и сердито, косясь на Союшкина, сидевшего сбоку стола в непринужденной позе и покачивавшего ногой. Нога эта, видно, больше всего раздражала Андрея.
– Остров, – начал он, – или группа островов, над которыми пролетали самолеты, могли быть погребены под снегом…
– Ветлугин писал о высоких горах, – скромно вставил Союшкин.
Андрей с ненавистью поглядел на его ногу.
– Ветлугин не писал о горах, о них говорил землепроходец Веденей! Да, Землю Ветлугина легко было не заметить сверху, в особенности если перед тем выпал снег. Что касается корабля, тот не мог подойти вплотную к Земле. Часто острова на такой широте окаймлены неподвижным льдом. К островам, как видите, очень трудно подступиться как с моря, так и с воздуха. Поэтому в своих суждениях мы можем опираться пока лишь на отдельные косвенные улики…
Он предъявил «косвенную улику», то есть снимок «скрытного» песца.
Тощий зверек с поджатым хвостом и настороженными ушами произвел впечатление на собрание. Все были ошеломлены: никто не ждал, не мог ждать, что так обернется обсуждение научных итогов экспедиции. Союшкин хвалил нас. А мы спорили с ним!… Нам говорили: «Вы хорошо сделали, что доказали отсутствие Земли Ветлугина», а мы упрямо повторяли: «Проблема не решена. Земля Ветлугина есть, должна быть!…»
Андрея проводили слабенькими аплодисментами. В президиуме, вежливо улыбаясь, хлопал один Союшкин.
В тот же вечер мы снова встретились с нашим бывшим первым учеником.
После собрания нас пригласили на чай к директору научно-исследовательского института. Директор был очень огорчен всем происшедшим.
– Никак не мог ожидать, – повторял он, пропуская нас к себе в кабинет. – Поверьте, никак! Если бы ожидал…
Он, видимо, не любил скандалов, а то, что произошло, представлялось ему скандалом в науке.
– Ничего, – успокоил его Андрей. – Без драки не проживешь!
Из-за огромного, как саркофаг, письменного стола медленно поднимался навстречу Союшкин.
– Мой заместитель, – заторопился директор. – Прошу любить и жаловать.
– Мы знакомы, – сказал я.
– Ну как же! – улыбнулся Союшкин. – Вместе учились.
Он держался очень спокойно и с достоинством. Меня и Андрея с академической вежливостью называл по имени-отчеству, хотя то и другое перепутал. Был предупредителен. Кланялся одной головой – на английский манер.
Я с интересом присматривался к нему. Кажется, я говорил уже, что не запомнил его лица в Весьегонске.
Ну что ж! Лицо как лицо. Ничего отталкивающего. Лишенные всякого загара бледные щеки. Остроконечный носик. Небольшие черные глаза. Общее выражение настороженности, неуверенности.
Пожалуй, его наружность даже понравилась мне, потому что Союшкин несколько напоминал сейчас песца на фотографии.
Но внутренний облик его, по-видимому, не изменился. По-прежнему он знал только «от сих» и «до сих». По-прежнему брал благонравием и зубрежкой.
– Чего вы добиваетесь, не понимаю? – говорил он слегка в нос, позванивая ложечкой в стакане. – Вы провели большую научную работу, стерли «белое пятно» на карте. Это признано всеми, даже за границей… Так почему же ставите под сомнение результаты своих наблюдений? Нет, не понимаю вас…
Андрей отделывался сердитым покашливанием…
– Самое странное в нем то, что он не изменился, – в раздумье сказал мой друг, когда мы вышли. – Все изменилось вокруг, а Союшкин не изменился. Удивительно!…
– Может, просто мало знаем его? – сказал я осторожно.
– Нет, не защищай. Зубрила и зубрила!… О чем разглагольствовал директор?
– Пытался разъяснить свою точку зрения. Так и не понял, за нас он или за Союшкина. Большой любитель недомолвок. Знаешь, совершенно не признает двух слов: «да» и «нет».
– Это как в детской игре: «Барыня прислала сто рублей, что хотите, то купите, «да» и «нет» не говорите…»
Мы засмеялись.
Но смеяться было рановато. Через несколько дней в специальном научном журнале появилась статья бывшего первого ученика, озаглавленная довольно дерзко:
«Мираж, привидевшийся за письменным столом».
Спору нет, Союшкин обладал известной эрудицией. Однако как все это было книжно, мертво! Он прыгал, подобно дрессированному попугаю, по книжным полкам, перенося в клюве цитаты с места на место, снимая и навешивая ярлычки. Он не был ученым, нет, всего лишь архивариусом фактов!
«Весьегонский учитель географии, – так начиналась статья, – вообразил острова в океане, потому что корабль Текльтона, дрейфуя со льдами, сделал резкий зигзаг. «Льды огибают в этом месте преграду», – предположил Ветлугин. Между тем не проще ли считать, что зигзаг является результатом влияния ветров? В наши дни, однако, нашлись апологеты этой провинциальной гипотезы. Выдвинут второй аргумент. Ссылаясь на показания безвестного – фамилия не установлена – русского землепроходца XVII века…»
Далее Союшкин приводил обширные цитаты из известной читателю «скаски», сопровождая их снисходительными комментариями. Правда, он проявил некоторое великодушие и отводил от Веденея подозрения в лживости. По его мнению, Веденей не лгал и не пытался разжалобить начальство, чтобы выманить «награждение». Он действительно думал, что видел землю.
«Надо учесть психику путешественников, которые находились на краю гибели, – писал Союшкин. – По собственному признанию, «Веденей со товарищи» в течение нескольких дней буквально умирали от голода. При этих обстоятельствах им могло привидеться все, что угодно. Удивительно ли, что измученным, обреченным людям привиделась желанная земля?»
Союшкин старательно обосновал этот тезис.
«В пустыне арктических льдов миражи так же часты, как в песчаной пустыне, – резонно замечал он. – Можно сказать, что злая Моргана, фея английских сказок, жившая на дне моря и обманчивыми видениями дразнившая путешественников, переселилась от берегов Британии в Арктику…»
Вслед за тем наш оппонент перечислил наиболее известные арктические миражи.
Он выстроил перед читателем длинную шеренгу призрачных островов, возникавших на пути полярных путешественников и таявших в воздухе, едва лишь корабли приближались к островам.
Норденшельду как-то почудился остров в тумане. Спустили шлюпку, подошли к «острову». Это оказалась голова любопытного моржа, высунувшаяся из полыньи!
Так меняются очертания предметов, и так трудно определить расстояние до них в Арктике!
Пролетая над Полюсом недоступности, Амундсен увидел группу островов. На борту дирижабля засуетились. Фотографы взяли фотоаппараты на изготовку. Подлетели ближе – ахнули: острова на глазах развеяло порывом ветра.
Некоторые арктические миражи, по словам Союшкина, перекочевали даже на географическую карту. В 1818 году, отыскивая Северо-Западный проход, Росс на своем корабле уткнулся в тупик. Впереди был кряж, наглухо запиравший выход. Видел его не только Росс, видела вся команда. Путешественники повернули обратно.
