Текст книги "Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)"
Автор книги: Леонид Платов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 52 страниц)
Глава девятая
НА БЕРЕГУ МОРЯ
– А действительно, Леша, когда же мы были там в последний раз? – спросил Андрей, откладывая письмо.
Я принялся высчитывать на пальцах. Выходило что-то очень давно, лет восемь назад.
– Как же это так, а?…
Я пожал плечами. Все не получалось. То одно мешало, то другое. Времени не хватало. А вернее сказать – просто не к кому было ехать. Отец Андрея умер еще до революции. Тетка моя, у которой я воспитывался, тоже умерла. Дядюшка, передавали, был жив, но у меня с ним не было ничего общего, кроме фамилии.
Зато теперь, в новом Весьегонске, появился свой, близкий человек, к которому мы могли поехать, – Лиза!
– Ну как, поехали?
– Давай. Интересно, как они там с морем теперь.
– Да, занятно. Весьегонск, наверное, не узнать.
– Конечно, не узнать. Был в низинке – влез на гору. Стоял у реки – очутился у моря.
– Весьегонское взморье! Каково?… Знакомые будут спрашивать: «Куда едете?» – «На взморье». – «На черноморское?» – «Нет, весьегонское!»
Андрей захохотал, откинувшись на диване.
Внезапно он оборвал смех и испуганно посмотрел на меня.
– Лешка! Ведь мы вдвоем не можем ехать!…
– Почему?
– А решение насчет экспедиции?
– Но Степан Иванович сказал: не раньше августа…
– А вдруг?
Я задумался.
Решение вопроса об экспедиции для поисков Земли Ветлугина было передано в высшую инстанцию. Степан Иванович не очень обнадеживал насчет сроков. На очереди к рассмотрению немало других вопросов, помимо нашего. «Что-нибудь август, сентябрь, – прикидывал он. – Так и тамошние референты говорят. Даже в рифму получается: жди ответа к концу лета!…»
Но Андрей был прав. А вдруг?… Референтам могли понадобиться справки, какие-нибудь дополнительные данные, цифры.
Мой друг огорченно оттопырил губы. Я подумал, что ему очень хочется поглядеть не только на Весьегонск, но и на одну из строительниц нового Весьегонска.
Что ж, в добрый час! Судя по письму Лизы, в новом городе немало отличных мест для объяснения в любви. Например, обрыв. Мне представились длинные лунные дорожки на воде. Откуда-то снизу, может быть с проходящих пароходов, доносится негромкая музыка. Шуршат ветви сосен над головой. И близко, почти у самого лица, сияют в темноте удивительно яркие, светло-карие, почти ореховые глаза…
Я почему-то вздохнул.
– Выходит, ехать одному из нас, – сказал я. – Тебе.
– Почему же именно мне?
– Да уж потому. Сам знаешь почему. Я стихов не писал.
Но Андрей не захотел этой «жертвы», как он выразился.
– Жребий, жребий! – сказал он.
Мы бросили жребий, согласно хранимым с детства романтическим традициям, и мой друг выиграл. Ему выпало ехать, мне – оставаться. На другой день он уехал с Химкинского речного вокзала.
Я проявил о нем заботу до конца.
– Не бери стихов, – посоветовал я, помогая Андрею укладываться. – Прочтешь ей потом, когда поженитесь.
Он сделал вид, что не понял или не расслышал меня.
Мне стало немного грустно, когда он уехал.
Я привык, что в Москве мы всегда проводим время вместе: он, я и Лиза. Теперь я остался в Москве один, а Лиза и Андрей были вдвоем в Весьегонске. Я представил себе, как они катаются на лодке по синему заливу и Лиза звонким голосом поет «Отраду». Потом идут зеленой улицей вверх, проходят мимо аккуратных бревенчатых домиков, обсаженных цветами, и медленно поднимаются к обрыву. Заходит солнце, стволы сосен делаются прозрачно-розовыми. К ночи начинают сильнее пахнуть маттиола и табак.
Только бы он не начал читать стихи!…
Вернулся Андрей неожиданно рано, не пробыв в Весьегонске и недели. Вернулся надутый и мрачный.
– Ты почему такой? Лизы не видал?
– Видал. Уже купил обратный билет, а тут она заявляется. Объезжала район. В общем, разминулись с ней…
– И поговорить не удалось?
– Обменялись несколькими словами. Привет передавала тебе. Она возвращается на будущей неделе в Москву…
Андрей рывком сдернул с себя пальто, швырнул на диван. Я с удивлением наблюдал за ним. Я никогда еще не видел его в таком настроении.
– Ну и накурил же ты, Лешка! – брюзжал мой друг умываясь. – Хоть бы форточку открыл! Сидишь, как в норе. Зарылся с головой в таблицы и карты свои…
– Да ты не злись, – сказал я спокойно. – Ты по порядку рассказывай… Ну-с, сел ты, стало быть, на пароход…
Да, сел он в Москве на пароход. Чудесный лайнер, замечательный. Белым-белехонький, без пятнышка. Блеск, чистота, как полагается на морском корабле.
Море тоже было замечательное. (Читатель помнит, что Андрей не был щедр на эпитеты.) И покачивало основательно, не на шутку; в таких замкнутых со всех сторон водохранилищах ветер разводит большую волну.
В нижнем, южном, углу Рыбинского моря располагается Рыбинск, в правом, восточном, – Пошехонье-Володарск, в левом, западном, – Весьегонск.
Несмотря на сильный противный ветер (моряки говорят: «мордотык»), Андрей не уходил с палубы и разглядывал море в бинокль как строгий приемщик, как инспектор по качеству. Но придраться было не к чему – Лиза сделала свою работу хорошо.
Навстречу, ныряя в волнах, двигались пассажирские пароходы, нефтевозы, буксиры, баржи со строевым лесом. Особенно много было плотов. Не тех хлипких, связанных кое-как, вереницы которых гоняли по Мологе когда-то, а сбитых особым образом, морских.
«Так называемые «сигары», – с удовольствием пояснил стоявший на палубе моряк. – Тяжелые плоты, по семь и по восемь тысяч кубометров. Плавучий дровяной склад…»
Эти «плавучие склады» плыли на длинных тросах следом за пароходами. Теперь уж плотовщикам не приходилось маяться с плотами, как раньше, то и дело снимать их с мелей, проталкивать на перекатах. Море было глубоко и просторно.
Все расстояния с появлением Рыбинского моря чудесным образом сократились. Теперь от Пошехонья, Рыбинска и Весьегонска рукой было подать до Москвы!
Андрею вспомнился отъезд Петра Ариановича на железнодорожную станцию после его увольнения. На лошадях, по грязи, под дождем!…
В Пошехонье-Володарске Андрей воспользовался получасовой стоянкой и сошел на берег. Он прогуливался по набережной, любуясь своим белоснежным двухпалубным пароходом, – со стороны тот выглядел особенно внушительно. Гордость пассажира – одна из забавных разновидностей гордости – овладела моим другом. Он остановил проходившего мимо грузчика.
– Красив? – спросил Андрей, указывая на лайнер.
– Красив, – охотно согласился грузчик. – Не видали таких, пока море к нам не подошло…
– Выбрались из медвежьего угла?
– Какой там угол! – с достоинством сказал пошехонец. – На самом бойком перекрестке живем. – Он посмотрел на часы, висевшие над зданием порта. – Сейчас будут гудок давать. К отправлению. Не отстали бы от парохода, гражданин!
Таков был конец захолустья. Пошехонск – Володарск стоял теперь на обочине большой морской дороги. Мимо тянулись караваны: из Белого моря – на Черное, из Балтики – на Каспий, с Каспия – на Баренцево…
На рассвете лайнер Андрея остановился у причалов весьегонского порта.
Город, стоявший на высоком берегу, среди мачтовых сосен, выглядел гораздо красивее и компактнее, чем раньше. Андрею пришло на ум сравнение. Строители подняли Весьегонск на вытянутой ладони, чтобы видно было проходящим мимо кораблям: «Вот он, наш новый город! Смотрите, любуйтесь на него!…»
И впрямь, огни Весьегонска, по свидетельству лоцманов, были видны в море издалека.
Размахивая чемоданчиком, Андрей медленно шел в гору по незнакомым улицам. Они были очень зеленые и тихие.
Город потерял свое прежнее административное значение по довольно редкой причине: за неимением района. В результате затопления Весьегонский район почти целиком ушел под воду. Поэтому районные учреждения переехали в другой город.
Но Андрею не нужны были районные учреждения. Он искал лишь контору строительного участка.
Вздорные собачонки, не признавшие в нем весьегонца, провожали его в качестве шумного эскорта от пристани до самой конторы. Но там моего друга ждало разочарование.
– Елизаветы Гавриловны нет, – сказали ему. – Уехала по трассе.
– По трассе? Вот как?
Андрей поставил чемодан на пол и с огорченным видом вытер платком лицо и шею. Припекало.
Кудрявой машинистке, стучавшей в углу на «Ундервуде», стало, видно, жаль его.
– А она скоро приедет, – утешила девушка Андрея, прервав на минуту свою трескотню. – Дня через два или через три. В Переборах побудет и в Ситцевом. Может, еще в Поморье заглянет. Она собирается в Москву, ей нельзя задерживаться… так что погуляйте пока в Весьегонске. Наш городок маленький, не заблудитесь…
Андрей хотел было сказать, что до недавнего времени знал в Весьегонске каждый переулок, даже каждый проходной двор, но только поблагодарил за ценную справку.
Он вышел из конторы в раздумье. Ждать – поджидать было не в его характере. Да и времени было у него не так уж много. Москва не выходила у него из головы. Как там? Нет ли новостей в отношении экспедиции? Не возникло ли в высокой инстанции непредвиденных затруднений? Сумеют ли с ними справиться Леша и Степан Иванович?
В конторе говорили, кажется, о деревне Поморье? Лиза, возможно, заедет туда из Перебор – в поморьинском колхозе живет у нее престарелый дед.
Андрей подумал-подумал, посердился на Лизу, которая приглашает людей в гости, а сама исчезает в неизвестном направлении, и махнул в Поморье.
Часть пути он проделал на попутной машине, а у развилки шоссе сошел с грузовика, решив сократить расстояние и пройти к колхозу напрямик, берегом.
В Весьегонске ему довольно точно объяснили маршрут: «Все по столбам да по столбам – и дойдете».
Железные столбы-великаны шагали навстречу Андрею. Собранная вместе вода Волги, Шексны и Мологи вертела турбины на гидростанции в Переборах, а электроэнергия, переданная оттуда по проводам, питала окрестные заводы, фабрики и колхозы.
Да, сбиться с дороги было мудрено.
А вскоре нашелся и попутчик – мальчишка лет двенадцати, поморьинский пионер. Он возвращался из Весьегонска, куда его посылали отправить заказное письмо в Москву, в Сельскохозяйственную академию. Мальчишка был очень горд своим поручением.
Они быстро шли по тропинке вдоль берега, то приближаясь вплотную к воде, то удаляясь от нее и ныряя в высокие хлеба. День был безоблачный, жаркий. Море лежало рядом, светлое, ослепительно яркое, даже как будто немного выпуклое, словно линза.
Вдруг в кустах у воды Андрей увидел притаившегося зайца.
Андрей не был охотником, на мысе Челюскин не раз осуждал меня за излишний охотничий пыл. Но день на берегу моря был так хорош, что внезапно моего друга охватило совершенно мальчишеское желание побеситься, поорать, побегать, – желание, которое иногда охватывает даже самых подтянутых, строгих с виду людей.
– Го-го-го! – закричал суровый гидрограф и со всех ног кинулся к зайцу.
За спиной раздался предостерегающий возглас, но Андрей уже кубарем катился с пригорка.
Он тотчас же вскочил на ноги. Что это? Земля качнулась под ним!… Он сделал несколько неуверенных шагов. Еще толчок… Второй!… Землетрясение?
Андрей вскинул глаза к верхушкам елей и сосен. Они раскачивались, словно от ветра, хотя поверхность моря была зеркально-гладкой.
Тут только мой друг заметил, что стоит в каком-то странном, мертвом лесу, точнее – подлеске. Вокруг торчали голые, с обломанными ветками низенькие стволы, много деревьев полегло. На елях еще осталась часть хвои, но была она какого-то желтоватого, неживого цвета.
Пожар прошел здесь? Или то был бурелом?…
Андрея сердито потянули за рукав. Он оглянулся. Рядом стоял пионер с озабоченным лицом.
– Я же кричал: остров, остров! – говорил он быстро. – А вы бежали за русаком, не послушались… Руками русака хотели поймать или как?
– Какой остров?
– Да пловучий же остров! Сами разве не видите?
Андрей осмотрелся с изумлением. Пригорок, на котором они только что стояли, медленно удалялся. Между мертвым лесом и полем пшеницы сверкнула полоска воды. Она делалась все шире и шире.
Андрей инстинктивно рванулся назад, к удалявшемуся берегу.
– Э, нет, дядя, лучше стойте на месте! – строго сказал пионер и придержал Андрея за рукав. – Тут такие окна бывают в земле, вроде проруби, туда провалишься – и под воду…
Оказалось, что мертвый лес, в котором они находились, еще неделю или две, а может быть, и месяц назад был дном нового, Рыбинского моря.
При затоплении междуречья Молога – Шексна закрыто было много торфяников. Спустя некоторое время они начали всплывать на поверхность с оставшимися на них, повалившимися, как после бури, кустами и деревьями, а также торчавшими из-под толстого слоя черной земли корнями. Площадь некоторых пловучих островов достигает десяти, даже пятнадцати гектаров. Ветер носит их по морю, прибивает к берегу. Вначале прибрежные жители, особенно бабы и девчонки, пугались, когда из воды внезапно появлялись голые деревья, опутанные водорослями, как утопленники, но потом привыкли. Мало ли чудес совершается на Рыбинском море!…
Все это поморьинский пионер рассказал почти скороговоркой, то и дело осматриваясь по сторонам.
В начале Андрей решил, что его спутник воображает себя капитаном корабля, которому ветки деревьев заменяют паруса. Однако выяснилось, что пионер озабочен безопасностью его, Андрея.
– Не бойсь, бойсь, – приговаривал он, заметив, что Андрей смотрит на него, и считая, по-видимому, что приезжий боится утонуть. – Нас скоро ветер к берегу прибьет. Я здешний ветер хорошо знаю… А коли и не прибьет, – добавил он после некоторого раздумья, – так поморьинские рыбаки снимут. Они вон за тем мыском сети ставят…
Путешествие на торфянике, всплывшем со дна, было непродолжительно и обошлось без неприятностей. Минут через сорок пловучий остров, обогнув мысок, остановился у берега, в двух или в двух с половиной километрах расстояния от Большого Поморья.
Когда-то оно называлось Поречьем, потому что стояло на берегу реки Мологи. В те времена деревня насчитывала не более двух десятков изб. Если придерживаться старой терминологии, это даже была не деревня, а посад. Здесь не было обязательной принадлежности деревни – улиц. Все избы выстроились в один ряд.
И вот из Весьегонска приехали строители и трактористы.
– Подхватили тракторы нашу деревню – и в поле, – с восторгом рассказывал спутник Андрея. – Оглянуться не успели – уже на новом месте живем! И сады возле изб, и деревянные тротуары настилают…
Тогда, по словам пионера, переселили сюда крестьян из ближайших деревень, предназначенных к сносу в связи с затоплением: из Голодаевки, Комашни и Мокрого лога. Население Поморья (Поречья то ж) сразу утроилось. Деревню стали именовать не просто Поморьем, а Большим Поморьем.
Во всем чувствовалась особая красота – зажиточности и порядка. Общественные постройки сведены были в одно место. Возле каждого дома зеленел сад. Вдоль улиц проложены были аккуратные деревянные тротуары.
И эта работа была выполнена Лизой на совесть.
У самой воды рыбаки тянули сеть, в которой сверкали серебряные блестки. Под вечер рыба, видно, шла хорошо. Пионер, озабоченно поправив галстук, зашагал к рыбакам по высокой траве.
– Вот вам квитанция, Филипп Лукич, – сказал он. – Утром, как вы сказали, так и отправил… А это вот со мной… Приезжий гражданин из Москвы…
Андрей поспешил объяснить цель своего прихода.
Оказалось, что Лизаветы Гавриловны, (лица, по-видимому, очень уважаемого), нет в Поморье: сегодня утром отбыла на колхозном грузовике в Переборы. А дед ее действительно проживает в колхозе.
– Деда вам представим. Это у нас мигом, – бодро сказал председатель колхоза.
– Ну хоть бы деда, – растерянно ответил Андрей, думая про себя, что дед ему решительно ни к чему.
Присев на одну из перевернутых лодок, Андрей угостил хозяев московскими сигаретами. Покурили, распробовали, сказали, что хороши, но слабоваты. Мало-помалу разговорились.
Выяснилось, что рыба ловится в этот год не в пример лучше, чем раньше.
– Пудами брали, теперь тоннами берем, сотнями тонн, – сказал один из колхозников.
– А почему? – подхватил председатель. – Надо объяснить товарищу. Он приезжий, может не знать… Тут, дорогой товарищ, причина та, что в прошедшие времена рыба уходила метать икру вверх по реке. Искала заводей, проток. Рыболовам это было не с руки. А сейчас рыбе у нас приволье. Мечи икру, где тебе желательно. Места хорошие, тихие, солнцем прогреваются до дна…
Он так убедительно разъяснял преимущества морского простора, что если рыба в окрестных реках могла слышать его, то, наверное, сразу же косяками пошла в гостеприимное Рыбинское море.
– Уже шестой консервный завод на берегу ставят, – сообщил кто-то из колхозников. – Скоро наша рыбка в бочках по всей России поплывет…
– Хлеб, значит, не сеете вовсе? – рассеянно спросил Андрей, думая о том, что вряд ли застанет Лизу в Переборах, если отправится туда за нею.
– Хлеб? Да что вы! – Председатель от удивления даже привстал с перевернутой лодки.
Но тут явился дед – при часах и в праздничном новом пиджаке.
Хотя прошло лет двадцать, Андрей сразу же признал старика из Мокрого Лога, деревеньки на сваях, который разводил канареек на продажу «по всей Российской империи». Он мало изменился, только побелел весь да глаза выцвели, стали водянистыми, как у младенца.
– Мы с вашей Лизой друзья, – сказал Андрей, здороваясь со стариком. – Помните, в гости приходили? Еще учитель был со мной. В очках и крылатке. О море говорил. Будет, мол, море в этих местах…
Дед ничего не ответил, недоверчиво приглядываясь к новому человеку.
– Старый старичок, – извиняющимся тоном заметил председатель. – Годов восемьдесят будет…
– И не восемьдесят, а семьдесят семь, – недовольно поправил дед, подсаживаясь к рыбакам.
Сосед принялся скручивать ему толстенную цигарку из самосада – сигарет дед не курил.
– Вы сказали про хлеб, – обратился председатель к Андрею. – Нет, неверно, глубокая ошибка. Наше Поморье – хлебное, не чета Поречью!
– Как так? Ведь ваш район под воду ушел. Сколько же у вас осталось земли?
– Хватит земли. Тут важно: чья и какая земля!… Колхозная! Приморская!…
Поморьинцы оживились и заговорили, перебивая друг друга. Несколько минут только и слышалось вокруг Андрея: «полив», «осадки», «средняя годовая», «киловатт в час», «дешевые расценки».
Андрей понял из объяснений, что колхоз электрифицирован и электроэнергия с гидростанции стоит гроши.
Он обратил внимание на то, что собеседники его часто употребляют выражение: «до моря», «после моря». Это, судя по всему, был рубеж в летоисчислении, важная отправная веха.
– Счет годам ведете от Рыбинского моря, от новой гидростанции? – пошутил Андрей.
– С Октябрьской революции ведем свой счет, – внушительно поправил председатель. Он обвел взглядом колхозников, сидевших на перевернутых лодках, усмехнулся. – Слышали такое глупое слово – «бобыль»? – повернулся он к Андрею.
– Как будто… что-то… – неуверенно начал Андрей припоминая.
– Ну, «бобыль» – значит «холостой». А у нас так мужиков называли, которые земли не имели. Без земли – стало быть, вроде как холостой… Вот мы все, что нас видите, до советской власти в «бобылях числились». Я плоты гонял, этот – в извозчиках был в Твери, дед – может знаете? – птичек для купеческой услады разводил…
Все посмотрели на деда.
– А почему он птичками занимался? – продолжал председатель. – Потому что барыня с земли его согнала. У нее своей небось десятин с тыщу было, да еще дедовых две – три десятинки понадобились. Водой затопила их.
– Она плотину ставила, – уточнил один из колхозников. – Мельница ей понадобилась.
– Вот и смыло нашего деда водой с земли.
– Непростая, слышно, барыня была, – лениво заметил кто-то. – Тройная!
– Как это – тройная?
– Три фамилии имела… Дед, а дед! Как ей фамилии-то были, обидчице твоей?
Обидчицу дед вспомнил сразу, будто проснулся.
– Эльстон! – громко и внятно, как на перекличке, сказал он, подавшись всем туловищем вперед. Почему-то из трех фамилий назвал только одну – иностранную.
– А теперь он, гляди, какой, дед-то! – заключил председатель с удовольствием. – Его наше советское Рыбинское море с болота, со свай подняло и снова на твердую землю поставило…
Андрей почтительно посмотрел на старика, с которым произошли в жизни такие удивительные перемены: сначала «смыло» водой с плотины, поставленной «тройной барыней», потом, спустя много лет, светлая волна, набежав, подняла с болота у Мокрого Лога и бережно опустила на здешний зеленый колхозный берег.
Бывший птицелов, видимо, был польщен оказанным вниманием. Выяснилось, что хотя он и не мог припомнить Андрея в лицо, но человека, говорившего о том, что синь-море само до него, деда, дойдет, помнил очень хорошо.
– Большая ему сила была дана, ох, большая! – сказал старый колхозник, качая головой. – Море мог угадывать!… А на вид простой, ростом, как я. И разговор имел тоже простой, душевный… Я на свои ноги обижался, не надеялся до моря дойти, а он говорит: идти не надо, дедушка, ты живи до моря!… Сам-то жив?
– Без вести пропал в Сибири.
– Жаль! Не дожил, значит, до моря…
Был тот спокойный вечерний час, когда в воздухе после жаркого дня, полного хлопот, разливается успокоительная прохлада.
Так тихо по вечерам бывает, кажется, только в июле в средней полосе России. Даже облака как бы в раздумье остановились над головой. Водная поверхность сверкает, как отполированная – ни морщинки, ни рябинки!
В зеркале вод отражаются неподвижные кучевые облака, задумчивый лесок, ярко-зеленая луговина и разбросанные по берегу колхозные постройки. Там темнеет круглая силосная башня, здесь раскинулся просторный ток, а вдали, на холмах, высятся столбы электропередачи – обычный фон современного сельского пейзажа.
– Море в полной точности предсказал, – продолжал бормотать дед, не сводя глаз с моря. – Ну, просто сказать: как в воду глядел…
– Ухи наварим. Поужинаете у нас, – говорил тем временем Андрею председатель. – Переночуете в комнате для приезжих, а утречком по холодку – в Переборы. От нас грузовик пойдет…
Андрей молча кивнул. В этот тихий вечерний час не хотелось разговаривать.
Пахло скошенной травой и сыростью от развешанных на кольях сетей.
За неподвижной грядой облаков заходило солнце. С величавой медлительностью менялась окраска Рыбинского моря. Со всех сторон обступили его тихие лиственные и хвойные леса, будто это была чаша зеленого стекла, налитая до краев. На глазах совершались в этой чаше волшебные превращения. Только что вода была нежно-голубого цвета, потом налилась густой синевой, и вдруг море стало ярко-пестрым, будто поднялись со дна и поплыли полосы, огненно-синяя коловерть.
– Красивее нашего моря, считаю, нет и не может быть, – негромко сказал пионер, спутник Андрея.
– Красивее трудно сыскать, – подтвердил кто-то из колхозников, также негромко, будто боясь нарушить очарование вечера.
– А вот насчет «не может быть» не согласен, – сказал председатель откашлявшись. – Будут еще многие другие моря, и, должно быть, покрасивей нашего…
– Почему?
– Да уж потому. Порядок такой. Возьмем для примера легковые машины. Год от году их все лучше делают у нас. Теперь, говорят, какие-то обтекаемые выпускают… Ну, а наше Рыбинское – это море первого выпуску…
– Будут, значит, и второго, и третьего?
– А как же! Ты смекни: какая страна большая у нас! Шестая часть суши! И на весь Советский Союз внутренних морей – раз, два, да и обчелся… Считай: в пустыню, в Кара-Кумы куда-нибудь, надо море?
– Надо.
– Ну вот. А в поволжские засушливые степи?
– Туда, пожалуй, одного моря маловато. Парочку бы!
– Видишь, сколько новых требуется?… А ты сказал: нет и не может быть!…
Слушая неторопливый разговор поморьинцев, Андрей засмотрелся на море, лежавшее у его ног. Оно было такое тихое, спокойное, приветливое…
Сбоку, в редкие просветы между облаками, падали косые лучи солнца. Сияние их растекалось по воде. Целая вереница сверкающих пятен протянулась на восток, а самое дальнее из них, мерцая, сливалось с линией горизонта…
Утром, посоветовавшись с председателем, Андрей отказался от поездки в Переборы и вернулся пешком в Весьегонск. Он решил дожидаться Лизу в Весьегонске.
Четыре дня подряд слонялся мой друг по зеленым тихим улицам. Город был очень милый, уютный, но ничем не напоминал тот Весьегонск, в котором Андрей родился и провел детство. Никто не узнавал Андрея, и он никого не узнавал. В конце концов ему стало просто скучно в незнакомом городе.
Каждое утро он приходил, как на службу, в контору строительного участка и перебрасывался несколькими фразами с кудрявой машинисткой, которая принимала в нем участие. Обычно свое «Лизаветы Гавриловны нет, задерживается Лизавета Гавриловна» она произносила очень грустным голосом и смотрела на Андрея так, что ему становилось немного легче.
Но и она не могла долго беседовать с Андреем – контора переезжала на другую стройку и сейчас напоминала улей во время роения. Пробегали мимо озабоченные чертежницы, задевая Андрея свитками карт и рейсшинами. Яростно щелкали на счетах бухгалтеры, «подбивая» итоги. Кто-то за тонкой фанерной перегородкой диктовал простуженным голосом: «С нижней террасы перевезено три тысячи двести семнадцать жилых домов. Написали?… Газонов разбито…»
Однажды, протискиваясь к выходу, мой друг споткнулся о человека, который сидел на корточках у высокой пачки писчей бумаги и хлопотливо пересчитывал листы, то и дело слюнявя пальцы. Видна была только лысина внушительных размеров, розовая, почти излучавшая сияние.
– Федор Матвеич! – окликнули его из-за столов. – Дайте людям пройти! Весь проход загородили пачками своими.
Человек, сидевший на корточках, обернулся. Что-то странное было в этом одутловатом, бритом актерском лице. Казалось, не хватает обычного грима: накладных усов и бороды.
Выпученными рачьими глазами со склеротическими прожилками он скользнул по Андрею.
– Ах, виноват, виноват, – вежливо сказал он. – Пожалуйста!
Он посторонился и нагнулся над бумагой, снова показав Андрею свою лысину.
Где-то Андрей уже видел эту лысину. Знакомая лысина! Забавно!… Где же он ее видел?
Он потоптался в раздумье у порога, напрягая память, но так и не вспомнил.
Мысли были заняты другим. Сегодня пятый день его сидения в Весьегонске, а Лизы нет как нет! Не махнула ли она из Переборов прямо в Москву?
Это было не очень забавно. Просто глупо. Он поджидает ее здесь, пятый день гуляет взад и вперед по Весьегонску, тогда как в этот момент в Москве, возможно, решается судьба экспедиции, дело всей его жизни! Все ли там в порядке? Справляются ли без него Леша и Степан Иванович? Не выкинул ли новый фортель Союшкин?
Беспокойство все сильнее овладевало моим другом.
Машинально он шел по улицам, пока не очутился перед зданием порта. Ноги сами принесли его сюда.
Он справился в кассе о ближайшем пассажирском пароходе. Ага, ожидается через полчаса! Очень хорошо! Один билет до Москвы, будьте добры!
Итак, с весьегонским сидением покончено. Завтра он в Москве!
Неторопливо шагая, совершил Андрей свой последний прощальный круг по городу. Спешить было некуда. Он рассчитал время так, чтобы по пути на пристань заглянуть в контору – попрощаться с приветливой машинисткой.
На этот раз та встретила его необычно. Она улыбалась, кивала, трясла своими веселыми кудряшками.
– Приехала! – сообщила она радостным шепотом. – Дождались. Вот!
Действительно, посреди комнаты, окруженная сослуживцами, стояла Лиза. На ней был просторный пыльник с откинутым капюшоном – не успела снять. Голова с задорной челкой быстро поворачивалась из стороны в сторону. Лизу одолевали расспросами, тянулись к ней через столы, подсовывали на просмотр и на подпись какие-то бумажки.
Встреча с Андреем не удалась. Разговор произошел почти на ходу, в скачущем телефонно-телеграфном стиле.
– О! Андрей! Ты приехал?… Здравствуй, здравствуй! – сказала Лиза. – Извини, что так сложилось. Вызвали, понимаешь, на трассу. Ты давно в Весьегонске? Да что ты говоришь!… Но ты все видел в Весьегонске? Все, все? И новую школу, и цветники, и обрыв? Ну как? Какое у тебя впечатление?… Приятно слышать. Я рада, что понравилось. Жаль, Леша не видал. Я к вечеру освобожусь. Андрей, – покажу тебе город еще раз… Почему? О! Уезжаешь? Нет, честное слово, мне очень жаль… Хотя на следующей неделе я тоже в Москву. Мы переезжаем, ты знаешь?… А что нового с экспедицией? Леша ничего не писал?…
Впрочем, можно ли говорить более связно, когда над ухом тарахтит телефон и сотрудники, стоящие вокруг, осуждающе смотрят на Андрея. («Как не стыдно такими пустяками отвлекать?»)
– Ты мне что-то хотел сказать? – догадалась наконец Лиза. – Что-нибудь важное? Отойдем в сторонку.
Они отошли к окну, но тут Лизу настиг владелец лысины, которую Андрей видел где-то, но так и не смог припомнить где. Суетливо шаркая подошвами, он приблизился, одернув на себе толстовку, до предела вытянув тощую, жилистую шею.
– Кнопочки я купил, Лизавета Гавриловна, – сказал он конфиденциальным тоном. – Вы давали указание насчет кнопочек…
Тьфу ты пропасть! Нигде не дают поговорить!
С моря донесся протяжный низкий звук. То пассажирский пароход, весь белый от ватерлинии до верхушек труб, подходил к пристани.
– Не опоздаешь, Андрей?
– Да, да! Я побежал, – спохватился Андрей. – Договорим в Москве…
Только на пароходе он припомнил, где и когда видел служаку, заведовавшего писчей бумагой и кнопками. В те времена, правда, толстое брюхо его, выпиравшее из-под легонького, франтовской расцветки пиджака, перетягивала цепочка от часов. Румяное и полное лицо было украшено подвитыми усами и бородой, заботливо расчесанной на две половины, «на отлет». Но лысина была та же. Лысина осталась без изменений.
Секретарь земской управы, враг Петра Ариановича, дядюшка Леши – вот кто это был!
Бывшая «душа общества». Или, может, правильнее сказать – душа бывшего общества?…
