Текст книги "Странности любви"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

Соавторы: Любовь Ямская,Валентина Дорошенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Полине как-то неудобно было напомнить Александру Витальевичу, что погода для этого не совсем подходящая – сыро все же. После некоторого колебания опустилась рядом. Стог пах лугом, рекой, разнотравьем.

– Лепота! – повторил Александр Витальевич; выдернул из стога травинку, закусил ее зубами. – Верно, Полина?

– Васильевна, – поправила она, повернувшись к Александру Витальевичу.

Он тоже повернулся к ней, их взгляды встретились, Полина поспешно отвела глаза в сторону. И тут заметила шагающего по дороге Галкина. Он так неожиданно возник из тумана, что Полина, не успев что-либо сообразить, вскочила на ноги и скрылась за стожком. Александр Витальевич, ничего еще не понимая, тоже последовал за ней. Уже подхватывая бушлат, увидел Галкина и все понял. А Полина тем временем была далеко – шла быстро, не оборачиваясь.

"Вот дура-то! – ругала себя. – Господи, какая дура! Чего вскочила? Словно меня застали на чем-то постыдном…" Но ведь и в самом деле застали – вдвоем, в уединенном месте. Что Галкин мог подумать? Не объяснишь же ему, что носок…

Александр, видимо, понимал ее состояние – молча шел сзади, соблюдал дистанцию. И, лишь дав порядочный крюк, когда они уже подходили к лагерю, нагнал, осторожно взял за локоть:

– Успокойтесь, ничего же не было…

– Глупо-то все как! – покачала головой. "Интересно, видел он нас или нет?"

В лагере было по-прежнему тихо – у ворот стоял пустой автобус, перед корпусом нарисовались в тумане два сонных студента и тут же исчезли в подъезде. "Плохи дела", – подумала Полина. Александр Витальевич, наверно, думал то же самое, она не решалась на него взглянуть.

Через несколько минут Аня рассказала, что произошло в их отсутствие, – капитан не мог говорить, сорвал голос, "беседуя" со студентами.

Отряд, оказывается, и в самом деле забастовал. Причину Аня так и не могла понять – кричали все сразу, были всем недовольны, начиная от погоды и кончая вилами, которыми заменили комбайны. Возмущались и тем, что плохо кормят и не вывезли с поля картошку: "Зачем же мы спины гнем? Она же все равно гниет!"

"Но мы-то тут при чем? – возмущалась Аня, обращаясь почему-то к командиру. – Можно подумать, будто мы технику и горючее поставляем!"

Потом студенты вспомнили, что картошка – дело добровольное. И ни за что не хотели слушать командира, тщетные его доводы, что думать об этом надо было в институте…

– Ну, мы тут тоже кое-что вспомнили, – заключила Аня: – "Кто не работает, тот не ест".

– Здесь мы, конечно, погорячились, – признал свою неправоту командир. – Не надо было смешивать политику с питанием. Вернее, надо, но не так. Потому что они совсем озверели: обойдемся без ваших кислых щей. А сегодня-то на завтрак знаете что? Колбаса с вермишелью.

Однако на завтрак студенты демонстративно не пошли. Галкин куда-то исчез – то ли в магазин, то ли на почту, звонить в Москву.

"Интересно, видел он все же нас с комиссаром или нет?" – вновь подумала Полина, чувствуя, что краснеет.

– Ну, что будем делать, господа? – хрипло поинтересовался командир.

Комиссар пожал плечами.

– Может, и нам забастовать? – предложила Полина.

– А что? – приняв шутку, оживился Игорь Павлович. Но тут же опять скис: – Если бы не эти чертовы деньги! Что мы в Фонд мира переводить будем?

– Ну что, чайком побалуемся? – Аня взяла чайник, пошла наливать воду.

– Золотой ты человек, Анна Ивановна, – просипел ей вслед Игорь Павлович. – Знаешь, чем горло мое полечить.

Полину слегка знобило, и она тоже с радостью подумала о стакане горячего чая.

– Ну, и что будем делать? – отхлебнув обжигающего чая, Александр Витальевич повторил вопрос командира.

– Закручивать гайки, что ж еще! – упорствовал Игорь Павлович.

– А как?

Игорь Павлович повернулся к Полине:

– Вы с Аней намекните студентам насчет недалекой уже сессии: зачетов, экзаменов. Припугните чуток.

– Хотите из нас пугало сделать? – усмехнулась Полина.

– Надо бить на их будущую стажировку, – предложила Аня. – Дескать, не будете работать, ни в какие колледжи не поедете.

Допив чай, Полина тихонько выскользнула из штаба: пусть поспорят без нее. Забежала в свою комнату, поддела под куртку теплый свитер – и к автобусной остановке. Решила позвонить в Москву, пока нет особых дел.

На почте оказалась огромная очередь – в основном их студенты. Из какой-то кабины доносился радостно взбудораженный голос: "Ма, мы тут бастуем… Бастуем, говорю. Вези чего пожрать. Побольше. И позвони родителям Зины и Гарика. И Маринкиным. Пускай тоже приволокут съестного. Да, да, побольше…"

Полина прикинула, что ждать ей часа два, и не солоно хлебавши повернула назад.

Пока стояла на автобусной остановке, выглянуло солнце. Туман рассеялся, открылся голубой кусочек неба. "Надо торопиться, а то еще без меня в поле уедут", – заволновалась, поглядывая на часы.

Но, приехав в лагерь, поняла, что волновалась напрасно. Студенты весело проводили время – из открытых окон доносилась музыка, смех, громкие возгласы. Рвалась наружу радость обретенной наконец долгожданной свободы. В поле, судя по всему, никто не собирался.

Командир в сопровождении комиссара и Анны Ивановны ходил из комнаты в комнату и, держа на больном горле ладонь, призывал студентов выйти на работу. Но они чихать хотели на его призывы. "Да, Фонд мира, похоже, не дождется наших отчислений", – вздыхал командир, направляясь к своей штаб-квартире лечить чаем горло. Аня обещала ему поставить компресс.

– Полина Васильевна, не хотите сходить на почту, в Москву позвонить? – предложил Александр Витальевич.

– Уже ходила. Там такая очередина!.. – Полина старалась избегать его взгляда.

Зайдя к Кате Родниной за аспирином, побрела к себе в комнату, отлежаться, почитать, а может, и поспать чуток.

Но уснуть было невозможно. Корпус гудел от неукротимого, яростного, запредельного какого-то веселья. Студенты прямо ошалели от свалившейся на них свободы – носились из комнаты в комнату, орали, смеялись, пели. Сдвигались столы, кровати, выбрасывались в коридор ненужные "картофельные" одежки – грязные куртки, свитера, перчатки, очищали, словно от скверны, комнаты, готовясь к чему-то новому, загадочно-прекрасному.

Студенты сновали из корпуса в корпус, перенося посуду, продукты – набег на местные магазины, судя по всему, оказался удачным. По коридору поплыли интригующие запахи. Из-за дверей неслись взбудораженные голоса, позвякивали бутылки.

– Нарзану не было, одна "Славянская". Пойдет?

– Сало резать?

– А к пиву что? Соленую капусту?

"Надо бы глянуть, не притащили бы чего покрепче", – лениво подумала Полина.

Но вставать и идти по комнатам с проверкой не хотелось, она повернулась к стене и сразу задремала.

Проснулась, как от удара, – в корпусе стояла подозрительная тишина. Рывком встала с кровати, вышла в коридор – никого.

Выбежала на улицу – солнце сияет, теплынь – лето, да и только!

Студенты тоже разбрелись по лагерю кто куда: одни просто сидели на лавочке, подставив лицо по-летнему теплому солнцу, другие лениво раскачивались на пионерских качелях, гоняли мяч по грязи футбольного поля.

Явное оживление, Полина заметила, происходило на зеленой лужайке между двумя корпусами, недалеко от клумбы, на которую заботливая тетя Клава высадила недавно поздние астры.

Подойдя к клумбе, где толпилось с десяток студентов, Полина увидела неподалеку живописную картину: на подстилке из нескольких одеял – голова к голове – лежали ничком несколько девушек в одних купальниках.

– Самое интересное проспали, Полина Васильевна, – обернулся к ней стоящий тут же Александр Витальевич.

– Точно, – подтвердил командир, закуривая. – Вот видите – лежачую забастовку устроили.

– Не забастовку, а… конкурс красоты, – нашелся Галкин, выходя из толпы. – А что? Начнем, девчата? Самый подходящий момент! Боб, тащи гитару. Будем выбирать "Мисс Планету".

– Каждый – себе?

– А что? Можно! Предлагайте конкурсные задания.

И тут же посыпалось:

– Первый конкурс – голых ножек!

– Девчата демонстрируют, ребята – отгадывают. Анонимный показ.

– Так и назовем: "Чьи это ножки?"

"Ни за что на свете не отгадала бы, где тут чьи", – решила Полина, не без любования глядя на обнаженные спины и ноги. Впрочем, не все одинаковые. У девушки в синем купальнике именно та "пара стройных женских ног", – поэт, безусловно, выбрал бы их. Да и фигурка, пожалуй, самая ладная. Первый приз достанется, конечно, ей. Кто же это, интересно? Густые длинные волосы закрывали лицо.

Мужчины, Полина заметила, тоже смотрят именно на синий купальник: Игорь Павлович даже про сигарету забыл – потухла.

Наконец девушкам надоело лежать лицом вниз и слушать колкости – задвигались, стали одеваться. Последней поднялась та, что в синем купальнике.

Отбросила волосы с лица и… Полина ахнула: Нефертити! Вот так сюрприз! По растерянности командира и комиссара было видно – не предполагали, что может таиться под уродливыми картофельными одеждами их подопечных.

Зоя по сравнению с сестрой явно проигрывала. А до чего красивые у Тани волосы!

Ребята восторженно загудели:

– У-у, класс!

– Ну, Миронова, выдала!

– "Ужель та самая Татьяна"?

Нефертити застенчиво улыбалась. Озаренное этой улыбкой ее лицо было таким одухотворенным, что казалось даже красивым.

Полина поискала глазами Галкина, как он реагирует? Его сдержанно-безразличная ухмылка говорила, что Танины достоинства не явились для него такой уж неожиданностью.

И опять подумала: "Видел или нет?"

Заметив Полинин взгляд, он с наигранным смущением надвинул на глаза свое сомбреро: "Ох, уж эти преподаватели! Насквозь тебя просвечивают", – вздохнул с деланной иронией.

Не видел! – отлегло от сердца.

У ворот тормознул директорский "газик", и командир с неохотой заспешил навстречу. Преподаватели последовали за ним.

– Почему не вышли на работу? – с ходу набросился Дормир на Игоря Павловича. – Что у вас тут происходит?

– Конкурс красоты, – ответила за командира Аня. – Понимаете, Михаил Дормидонтович, командир сорвал горло – ему трудно говорить.

– Трудно? – сверкнул глазами Дормир. – Нечего было лезть в командиры!

Круто развернулся и, не дав никому и рта раскрыть, вскочил в работающий "газик", рванул с места – только скаты взвизгнули.

Игорь Павлович глянул на Анну Ивановну: в самом деле, чего вмешалась? Справился бы как-нибудь и со своим севшим голосом.

Поле глаз не радовало: грязные, до сих пор не вывезенные мешки, отмытые дождями картофельные горы, которым для полного сходства с верещагинскими черепами только воронья не хватало.

А вот дальняя перспектива была прекрасна: огромный скошенный луг перед зеленой еще опушкой, затканная паутиной стерня, стожки с янтарным отливом. Полина, узнав тот, возле которого комиссар поправлял свой сбившийся носок, украдкой взглянула на Александра Витальевича и, встретив его взгляд, поспешно отвела глаза.

У развилки дорог они остановились, выбирая, которой возвращаться назад. На другом конце поля по отходящему от большака проселку медленно пробирался светлый "Москвич".

– Смелый водитель, – покачал головой Игорь Павлович, глядя на плохо просохшую дорогу. – Как он застрять-то не боится?

У Полины радостно кольнуло сердце: "Володя!"

Глаза не отрывались от светлого "Москвича". "Наш лагерь разыскивает", – догадалась и непроизвольно подняла было руку. Но машина вдруг остановилась.

– Ну вот, застрял, бедняга, – посочувствовала Аня, глядя на внезапно остановившуюся машину.

Передняя дверка распахнулась, из нее выскочил плечистый водитель, а за ним еще мужчина. Оглянувшись по сторонам, они быстро подбежали к ближайшему мешку и слаженным движением кинули его на заднее сиденье. Так же споро затолкали и второй мешок.

Все в немом оцепенении наблюдали эту сцену, длившуюся не более минуты, переглянулись и, не сговариваясь, бросились к "Москвичу". Но он не стал их ждать – на полной скорости рванул к большаку, оставив позади лишь голубое облачко выхлопных газов.

Не успел "Москвич" скрыться из виду, как с большака на проселок свернули "Жигули" и тоже направились к мешкам с картошкой. Все четверо рванули, размахивая руками и пытаясь криками отпугнуть любителя дармовой наживы.

– Э-эй! Убирайся отсюда! Мы номер запишем.

Но владелец "Жигулей", видно, был не из пугливых: спокойно впихнул в багажник мешок, не торопясь подошел к передней дверке и, послав бегущим воздушный поцелуй, без особой спешки тронулся с места. Насчет номера он был спокоен: заляпанный грязью номерной знак и вблизи-то трудно разобрать, а уж с такого расстояния…

– Ну, обнаглели! – не без восхищения констатировал запыхавшийся комиссар.

Командир, разгоряченный бегом, возмутился, забыл беречь горло.

– Этак они всю нашу картошку разворуют. Надо бы охрану организовать, часовых выставить.

– К каждому мешку часового не приставишь! – фыркнула Аня и повернула к лагерю.

Остальные уныло побрели за ней.

– Хорошо, что студенты не видят, как водители тут шуруют, – сказал Полине Александр Витальевич.

– Рано радуетесь, сегодня только пятница. Можно представить, что тут будет в субботу и воскресенье…

В лагере продолжалось веселье – шел, как все поняли, музыкальный конкурс.

Мы – дети застоя, с нас нечего взять,

Мы поздно родились – не нам отвечать… —

пели сестры Мироновы. Собравшиеся в круг студенты лихо подхватывали припев:

Эх, яблочко, куда ты котишься?

В совхоз «Вперед» попадешь – не воротишься.

И снова солировали Таня и Зоя:

Мы в бога не верим, а только лишь в класс,

«Аврора» стреляла не в белых, а в нас…

– Смотри-ка, – хмыкнул Игорь Павлович, подходя к кругу, – неплохо сестры-то спелись!

– В каком смысле? – вскинулась почему-то Аня.

"Отчего она сегодня такая ершистая?" – удивилась Полина.

Из-за Аниного плеча она наблюдала, как взволновались девушки, готовясь ко второму туру конкурса "Мисс Планета".

– Капитана – в жюри! – закричал кто-то. – Игорь Павлович, давайте сюда!

Аня метнула в его сторону многозначительный взгляд, и Игорь Павлович, сославшись на горло, отказался:

– Не могу. Пусть вот Александр Витальевич оценивает, – подтолкнул вперед комиссара, а сам вышел из круга и направился к корпусу.

– Игорь Павлович, – догнала его одна студентка. – А как насчет киношников? Вы не забыли?

– Нет, – бросил на ходу Игорь Павлович. – Но чтобы ехать к киношникам, нужно, кроме голых ножек, иметь и трудовые показатели. Не забыли?

– Для кого трудиться-то? Для автотуристов? Так им и этой картошки хватит: еще и половины мешков не разворовали, – с хорошо рассчитанной издевкой прокричала вслед удаляющемуся командиру и повернула к кругу.

Оттуда уже неслось:

Раз – картошка, два – картошка,

Раз – мешок, и два – мешок.

«Как бороться с изобилием?» —

Приглашаем на урок…

И тот же припев: про яблочко и про «не воротишься».

В субботу, едва рассвело, как лагерь заполнили разъяренные туристы. Вызвав командира, вручили ему подписанное несколькими десятками подписей письмо, в котором требовалось сурово наказать хулиганов, проживающих в пионерском лагере "Зорька". Тут же перечислялся материальный ущерб, нанесенный владельцам автотранспорта, приехавшим сюда на выходные дни, и пространно доказывалось, что такое поведение не совместимо со званием студента. Копию письма автовладельцы, по их словам, направляли в райком, а вторую грозились послать еще выше…

– Почему вы решили, что наши студенты? – отбивался командир. – Это еще надо доказать!

– А тут и доказывать нечего! – распалялся плотный мужчина в наброшенном поверх белой майки пальто, из-под которого выглядывали полосатые пижамные штаны. – Они в вашу сторону бежали. Одного я хорошо запомнил – в черной шляпе с большими полями. Я как раз в кустики вышел, а они – драпака. Все скаты, стервецы, прокололи! И прицеп с обрыва спустили… Если вы не примете меры…

Командир дал слово, что разберется. Вызвал Галкина. Он, конечно, возмутился:

– Да меня и близко там не было! Вообще не до того: конкурс красоты – вы же видели!

– Туристы тоже кое-что видели – черное сомбреро.

– Ночью все сомбреро черные…

Не успел командир разобраться с Галкиным и атаковавшими лагерь автотуристами, как началось новое нашествие – родителей. Приняв сигнал бедствия от своих голодающих детей, они устремились в лагерь на "Жигулях", "Запорожцах", "Тавриях", набитых провизией.

Студенты, тотчас забыв про конкурс красоты, бросились уничтожать привезенные родителями деликатесы.

Пустовавшие контейнеры за столовой стали быстро заполняться пищевыми отходами: арбузными и дынными корками, куриными костями, огрызками колбасы, консервными банками..

– Я просто боюсь за их желудки, – заволновалась Полина. – После нашего-то вермишелевого супчика каково?

– Точно, добром это не кончится, – поддержала ее Аня.

Командира, судя по всему, беспокоили те же проблемы:

– Не лопайте все подряд, – предупреждал, заглянув в корпус, – расстройства не боитесь?

– Всю жизнь бы так бояться, – хохотали студенты. – Присоединяйтесь к нам, Игорь Павлович! У нас ветчинка югославская и арбуз – на десерт.

– А у нас – дыня. Идите лучше к нам, – весело звали из соседней комнаты.

Во второй половине дня размах студенческого веселья достиг угрожающих размеров.

– Нет, добром это не кончится, – повторила Аня. – Надо их остановить! Пока не поздно…

Вместе они вышли в коридор. Острые запахи домашней кухни, солений, сигаретный дым – ароматы вольной жизни.

Из-за дверей доносился недвусмысленный звон стаканов, развязные возгласы. Полина с Аней постучали в одну из комнат – их не услышали. Переглянувшись, вошли без приглашения.

За сдвинутыми столами, уставленными снедью, теснились ребята и девушки. Комната была украшена цветами, флажками, красочными плакатами, славящими Первомай. Тут же красовались и огромные открытки с нарисованными восьмерками. "Заодно и Международный женский день отмечают", – догадалась Полина.

И почувствовала неуместность их появления на этом раздольном празднике: их просто не замечали – в упор не видели.

– Пошли отсюда, надо посоветоваться с командиром, – Аня утянула Полину из комнаты.

Во втором корпусе – такое же раздольное гульбище. Штаб-квартира оказалась заперта – ни командира, ни комиссара.

Заглянув в несколько комнат, Аня с Полиной наконец их обнаружили – в веселом обществе Галкина – Беспутнова и остальной компании. В бутылках торчали наломанные еловые ветки, плавали в сигаретном дыму свисающие с потолка бумажные снежинки – явно праздновался Новый год.

Игорь Павлович о чем-то оживленно разговаривал с Зоей Мироновой. В тот момент, когда вошли Полина с Аней, Зоя тянула губами из пачки сигарету, Игорь Павлович весело щелкнул зажигалкой, отчаянно высекая искры. Нефертити, зажатая между Галкиным и Беспутновым, разливала чай.

"И медперсонал здесь, – отметила присутствие Кати Родниной. – На случай, если понадобится "скорая помощь"?

В самом конце стола, отдельно от других, скучал Александр Витальевич – он, судя по всему, чувствовал себя не совсем уютно в этой компании. "И чего сидит? – удивилась про себя Полина. – Из солидарности с командиром?"

Первым их заметил Игорь Павлович:

– У-у, кто пришел! Анна Ивановна! Полина Васильевна! Давайте к столу: руководители должны быть со своим народом.

– Да здравствуют аппарат и демократия!

– Садитесь! Вот сюда, – радушно приглашали студенты, освобождая место за столом.

– Спасибо! – сухо поблагодарила Аня, – но Полина Васильевна плохо себя чувствует, ей надо лечь…

Полина еле поспевала за ней.

– Нет, что творится-то? Что творится! До чего докатились, а? – гневно обвиняла Аня, не сбавляя шагу. – До чего же доводит это панибратство? Командир называется!

– Может, у него не оставалось выбора, – пыталась защитить Игоря Павловича Полина, – как еще следить за порядком?

– Только обнимая студенток, как же еще?! Надо же опуститься до такого уровня! Чтобы со студентами! С плебсом…

– Неправда: Мироновы дворянских кровей, – шуткой пыталась утихомирить разбушевавшуюся Аню.

Но она плохо воспринимала юмор:

– Куда мы идем? Нет, ответьте, Полина Васильевна: куда? Если уж руководители черт знает что себе позволяют!..

Полина и в самом деле чувствовала себя неважно и, придя к себе, тут же легла в постель, приняв еще одну таблетку аспирина. Сквозь первый некрепкий сон ей послышалось, что кто-то тихо плачет. Аня? Хотела встать, но тут ее сморило, и она уже ничего не слышала.

Проснувшись среди ночи, почувствовала какую-то странную пустоту в комнате. Подняла голову – так и есть: Анина постель смята, но не разобрана, видно, еще не ложилась. Где же она? Что-то подсказывало, что не у командира.

Накинув поверх ночной рубашки Анин серебристый дождевик, вышла на улицу. Светила луна, выстелив мягким голубоватым светом спящий лагерь.

Обошла корпус, никого не встретив. Хотела уже возвращаться – ночной ветерок легко проникал под тонкий дождевик и ситцевую рубашку.

Но тут заметила женский силуэт, смутно проступающий на фоне берез за мужским корпусом.

Аня, вытянувшись в струнку на каком-то ржавом, поставленном вверх дном ведре, застыла мрачным изваянием перед полуосвещенным окном штаб-квартиры.

– Анечка! – окликнула ее Полина. – Ты что тут делаешь?

Аня вздрогнула, чуть не свалилась с ведра. Но все же устояла.

– Тс-с! Полина Васильевна. Я хочу видеть, кто там с ним.

– Да никого там нет! Успокойся, Аня, пойдем спать.

– Нет, есть! У него там кто-то есть – видите тени?

– Не вижу, тебе показалось. Это – от деревьев, не придумывай!

С трудом стащила Аню вниз, увела в корпус. Она дрожала еще больше Полины.

– Сейчас чаю вскипячу. Ложись.

Аня не сопротивлялась, послушно дала напоить себя чаем, уложить в постель.

Полина уснула только тогда, когда Анино дыхание стало ровным.

Воскресное утро выдалось тихим – было слышно, как лениво шуршит засыхающими листьями береза за окном. Мутное солнце сонно просвечивало сквозь туман – день обещал быть ясным.

Полина привычно вскочила с постели: проспала! Но в корпусе стояла глубокая тишина Вспомнив вчерашний день, подумала, что отряд и сегодня может не выйти на работу хотя это воскресенье было заранее объявлено "черным".

Как быть? "Надо посоветоваться с командиром", – улыбнулась, глядя на спящую Аню.

Вставать, естественно, не хотелось, к тому же болела голова и слегка знобило – ночная прогулка явно не прошла даром. "Что мне, больше всех надо?" – подумала, снова нырнув под одеяло.

Когда, окончательно проснувшись, Полина вышла в яркий солнечный день, ей показалось, что все уехали в поле. Но увидела на дальней скамейке комиссара и Аню, мирно загорающих на солнце, и поняла, что студенты еще просто-напросто спят.

У ворот командир с мрачным видом выслушивал разгневанного директора; каждую фразу Дормир сопровождал резким движением ладони – словно дрова колол. Потом повернулся к командиру спиной, сердито хлопнул дверцей "газика" и умчался прочь.

Аня, увидев идущего к ним командира, вскочила с лавочки и, схватив Александра Витальевича за руку, потянула его в противоположную сторону.

Игорь Павлович растерянно смотрел им вслед. "А что, они неплохо смотрятся", – подумала Полина. Но радости от своего нечаянного открытия почему-то не испытала.

– Ну, что будем делать? – подошел к ней Игорь Павлович. – Народ все еще бастует.

Полина глянула на невыспавшееся, небритое лицо командира и с неожиданной для самой себя резкостью ответила:

– Вы командир, вы и решайте.

По пути к себе завернула к Кате Родниной – взять тройчатку от головной боли. Кабинет оказался заперт. Полина, постучав на всякий случай, пошла было восвояси, но услышала за дверью легкое движение и остановилась.

Дверь открылась не сразу. Вид Кати показался Полине несколько странным: лицо красное, волосы встрепанные, глаза с виноватым испугом.

– Я, наверно, вас разбудила? – извинилась Полина.

Катя не отпустила дверную ручку и, спросив Полину, чего она хочет, смутилась:

– Минутку, я сейчас.

И скрылась за дверью, не пустив Полину в кабинет.

"Не иначе Галкин своего добился!" – предположила Полина, и, зажав в ладони выданные врачом таблетки, уже дошла до конца коридора, как вдруг дверь одной из комнат резко распахнулась, и, чуть не сбив Полину с ног, оттуда выскочила Нефертити. Подбежала к кабинету врача, рванула на себя дверную ручку, принялась изо всех сил дергать ее.

– Таня, что вы делаете! – Полина пыталась поймать ее обезумевшую руку. – Остановитесь, нельзя же так!

Нефертити ее словно не слышала.

Неожиданно щелкнул изнутри замок.

– Что случилось, Таня? – вскинула брови Катя Роднина.

Оттолкнув от порога врачиху, Нефертити бросилась в комнату, к открытому окну.

Полина вздохнула с облегчением, только взяв Миронову под руку и вытащив из кабинета.

Едва они вышли из корпуса, как увидели бегущую к ним навстречу Зою.

– Тань, а Тань, ты видишь, кто к нам в гости приехал? – закричала издали, показывая в сторону ворот.

За ними горел в лучах яркого солнца оранжевый "Кировец".

– Представляешь, Васенька! Вместе с братом. Классная тачка, верно?

Зоя оттащила сестру в сторону от Полины, зашептала что-то ей на ухо. Через секунду они обе уже бежали к воротам.

"Кировец", отфыркиваясь дымом, исчез из виду.

А через два часа командир собрал экстренное заседание штаба отряда, поставив на повестку дня вопрос об отчислении из ССХО Тани Мироновой.

– …мало того, что она нарушила приказ, воспользовалась государственной техникой в личных целях, – стараясь не очень горячиться, докладывал командир, – она преступила нормы нашего общежития. Она… – он кашлянул, соображая, как бы получше назвать вещи их собственными именами, но махнул рукой и сел, отвернулся к окну.

Впрочем, все и так знали, что стряслось.

Директор, возвращаясь через станцию в центральную усадьбу, заметил спрятанный в переулке оранжевый "Кировец". Быстро вычислив, где может быть водитель, пошел к винному магазину, к которому тянулся длинный растрепанный хвост. Здесь он их и застукал – Василия и Нефертити, уже успевших отовариться. В руках Василия была объемистая капроновая сумка, где под надежным прикрытием "Боржоми" директор обнаружил несколько бутылок "Русской". Впрочем, Нефертити тут же заявила, что сумка – ее, Вася только помогал нести.

Ивана и Зою, стоявших в очереди за продуктами, Дормир не заметил, и они благополучно смылись.

Василию директор приказал возвращаться в совхоз: "Сейчас разберемся!" А Нефертити передал из рук в руки командиру – вместе с вещественными доказательствами.

Миронова попыталась выкрутиться: это, дескать, для растирания, для больных суставов, так сказать, в лечебных целях. Но командир был не из тех, кого можно провести на мякине, – тут же организовал собрание.

– Предлагаю исключить Миронову из отряда и отправить в институт, сопроводив соответствующим письмом, – заключил Игорь Павлович. – Прошу высказываться.

Комиссар заерзал на стуле:

– Старшую исключить, а младшую оставить?..

– Предлагаете исключить обеих? – обрезал его командир.

– Может, она и в самом деле для натирки? – неуверенно сказала Аня.

– Не смешите коллег, Анна Ивановна! – вяло отреагировал Игорь Павлович. – Натирка за червонец?

– А если дешевле нету? – хмыкнул комиссар. – Попробуй-ка, найди ее.

– И вы пробовали?

– У Тани и в самом деле суставы болят.

– Товарищи, товарищи! – Командир постучал карандашом по столу. – Не забывайте, зачем мы собрались. Прошу по существу.

– А если по существу, – начала Полина, – то вы, Игорь Павлович, прекрасно понимаете, что это значит для Мироновой. Мы ведь не только характеристику ей испортим, но и…

– Она ее сама себе испортила! И если мы ее сейчас не накажем…

– …других будет трудно удержать в узде, – закончила за него Полина. – Известный способ закручивания гаек.

– Известный или нет, а я не вижу другого, чтобы навести дисциплину в отряде.

– Нечего было в командиры лезть, раз со зрением плохо, – повторила Полина слова директора.

– Вообще надо что-то делать, – не, глядя на Полину, предложил комиссар. – В отряде такое творится… Надо их остановить.

– Кнутом?

– Кнут, Полина Васильевна, надежный союзник любой демократии. И самое быстродействующее средство, – поддержал командир.

Аня, с тревогой переводившая взгляд с Полины на Игоря Павловича, поспешила вернуть их от политических дискуссий к повестке дня:

– Но Зоя виновата нисколько не меньше! Это она все затеяла, верно, Полина Васильевна?

– Ее вина недоказуема. А вот сестру директор поймал с поличным. Короче, давайте проголосуем. Полина Васильевна, как я понимаю, против исключения Мироновой. Кто за? – Комиссар, по-прежнему не глядя на Полину, медленно поднял руку. – А вы, Анна Ивановна? Воздержались, надо полагать? Итак – большинство за при одном против и одном воздержавшемся, – подвел итоги голосования.

Не успел командир отстукать свой приказ на машинке, как услышал крики и топот ног бегущих в сторону Фроськиного омута.

Бросившуюся в него Нефертити спасли – к счастью, в это время поблизости оказалась тетя Клава, промышлявшая удочкой для "щец из щучки". Таня отделалась сравнительно легко: наглоталась воды, да на теле было несколько кровоподтеков.

Когда Полина влетела в кабинет врача, куда поместили Миронову, Таня лежала лицом к стене, с закрытыми глазами и плотно сжатым ртом. Катя Роднина стерилизовала шприцы, а тетя Клава, сидящая у Таниного изголовья, гладила ее и причитала:

– Ой ты, деточка ты моя горькая, да разве ж так можно? Да что ж ты глазоньки-то свои не пожалела? И рученьки свои красивые не пощадила? Вон кожа-то у тебя какая белая да гладкая, – осторожно проводила жесткой, как терка, ладонью по голому Таниному плечу. – Вон синячищи какие здоровенные!.. Ничего, все пройдет, все уляжется. Я тоже, когда сыночка своего, Петеньку, похоронила… Он у меня шофером работал, позапрошлой зимой на машине разбился. Думала, не смогу жить, глаз никогда не выплачу. А вот живу. Той же задницей на той же табуретке сижу. Ничего…

За дверью столпились студенты, жаждущие прорваться к Мироновой, и Полина вышла их утихомирить:

– Расходитесь, Тане нужен сейчас покой, – уговаривала их.

Отогнав всех от двери, направилась было к себе, но ее догнал Галкин:

– Полина Васильевна… я… тут вот… короче, передайте это Тане, – достал из-под джинсовой куртки целлофановый сверток, неловко сунул его Полине.

– Что это?

– Да так, ерунда. Атласные туфельки – родители по моей просьбе достали. Блажь, конечно, ерунда… Но, может, ей будет приятно, а?

– Конечно. Но вы должны передать ей это сами. Не сейчас, конечно, потом.

Вернув Галкину сверток, отправилась в свою комнату: ее сильно знобило, болела голова.

Едва открыв дверь, услышала приглушенные рыдания.

– Аня, что случилось? – бросилась к кровати, на которой, уткнувшись лицом в подушки, плакала Аня.

Полина обняла ее за вздрагивающие плечи.

– Не надо, Полина Васильевна! Это я, я во всем виновата! Если бы я проголосовала против, Миронова бы…