Текст книги "Странности любви"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

Соавторы: Любовь Ямская,Валентина Дорошенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Подхватив грязную корзину, сестры Мироновы, потомки знаменитых Мурашевых, повернули к борозде, выдавливая в рыхлой почве большие ребристые следы.

Поле, усеянное студенческими спинами на длинных бороздах, напоминало огромные счеты с беспорядочно разбросанными костяшками.

Полина тоже взяла корзину, склонилась к борозде.

– Личным примером? – съязвил Александр Витальевич, присоединяясь к Полине и отбирая у нее тяжелую, словно вобравшую в себя все осенние дожди, корзину. – Ого! Ее и пустую-то не дотащишь, а уж с картошкой…

Полина энергично принялась за работу. Хотелось показать – и Александру Витальевичу и студентам, что она, преподаватель, тоже, в общем-то, "от сохи", не белоручка. Однако к середине борозды почувствовала легкое головокружение и выпрямилась.

– Может, хватит? – пристально посмотрел на нее Александр Витальевич, пересыпая в мешок картошку из корзины.

Вытянув шею, Полина глянула, сколько еще осталось до конца поля, и ей стало тоскливо.

– Товарищ комиссар, разрешите обратиться! – послышалось над самым ухом.

Полина подняла голову и увидела растущие из резиновых сапог ноги, а потом – всего Галкина, в черных трусиках и белой маечке, в каких выводят на солнечные ванны ребят в детском саду. Только вместо белой панамки голову прикрывала черная шляпа.

"Он небось и спит в своем сомбреро. – Полина с удовольствием разогнула затекшую спину. – Но пончо уже снял, модник несчастный".

– Товарищ комиссар, – Галкин стоял навытяжку, подчеркивая комичность своего вида, – разрешите доложить: мешки кончились! Куда картошку ссыпать прикажете?

– Куда? В кучи, наверно…

– Чтобы ей сподручнее гнить было? – Галкин перевел вопросительный взгляд с комиссара на Полину и снова на комиссара. Оба молчали, не зная, что ему на это сказать, и он подытожил: – Ну, как прикажете…

Галкин удалился, с душераздирающим звуком сдвинув каблуки резиновых сапог, отчего у Полины поползли по спине мурашки.

К ремонтирующимся у опушки копалкам прибавилась еще одна. Полина обвела взглядом поле и увидела над его краем, мягким горбом уходящим вдаль, к березняку, слабый голубой дымок.

– Ого, куда копалка утопала! Нам за ней всем отрядом не угнаться!

– Нет, это не копалка, – сказал Александр Витальевич, вглядываясь в дальний конец поля. – Похоже, наши костер разложили. Картошку пекут. – И, глянув на часы, прокомментировал: – Рановато начали!

Постепенно согнутых над бороздами спин становилось все меньше, а дымков над опушкой прибавилось.

– Никакой дисциплины! – вздохнул Александр Витальевич, точно копируя командира. – Надо наводить порядок, Полина Васильевна.

Прочесывая опушку, отыскали "дезертиров" и возвращали полю его бойцов. Костры засыпали землей. Но вскоре оставили это бесполезное занятие. Комиссар присел на корточки у одного из отвоеванных костров, пошуровал веткой в золе:

– Интересно, тут что-нибудь найдем?.. Та-ак, одна, кажется, есть… "Яблоко земли", – уважительно произнес, выгребая из золы картофелину. – А у нас в Сибири – просто "яблоко".

– Выходит, вы сибиряк?

– Не похож? – усмехнулся Александр Витальевич, перебрасывая горячее "яблоко" из ладони в ладонь. – Не те габариты?

– Да нет, что вы!.. – Полина смущенно запнулась. Действительно: ее представление о могучих сибирских здоровяках никак не вязалось с хилым видом комиссара.

– За последние два месяца восемнадцать килограммов скинул, – вдруг разоткровенничался он. – Пока разводился, пока сына отсуживал… Не от-су-дил, – произнес раздельно, забыв перекинуть горячую картошку в другую ладонь. И, заметив сочувствие во взгляде Полины, поспешил защититься: – Ничего, отъемся тут на деревенских хлебах да на картошке. Командир привезет аванс, в совхозе бычка заколют…

Аванс съели за три дня. А картошки за это время собрали ровно треть нормы. Бычок же продолжал гулять на воле.

"С чем сегодня суп варить? Опять с вермишелью?" – интересовался присланный из Москвы повар Петя, флегматичный, вялого вида юноша, постоянно жующий резинку, которую он время от времени выдувал изо рта белым тугим шаром.

– В суп свой бабл-гам не урони! – брезгливо предупреждал командир.

Студенты тут же четверостишье:

Девочка в супе картошку нашла:

«Что это, Петя?» – спросила она.

Петя, задумавшись, долго молчал.

«Где же я жвачку свою потерял?»

Но дело свое Петя знал: даже вермишелевый суп все ели с удовольствием, считали, что Пете было известно с полсотни рецептов его приготовления.

Командир ежедневно общался с директором, в устной и письменной форме требуя дополнительных денег. Но результат был неизменным: "Здесь не касса взаимопомощи. Зарабатывайте", – отвечал Дормидонтович, или Дормир, как урезали его имя-отчество студенты.

Красивая мечта самофинансирования была, как все понимали, неосуществима – ни для отряда, ни для совхоза "Вперед", с легкой руки тех же студентов переименованного в "Полный вперед!".

Что на хлеб насущный надо зарабатывать, было ясно всем. Но как заставить непривычных к труду городских ребят, эти "цветы асфальта", выполнить норму в двадцать мешков, если они уже после третьего падали на борозду? С парнями проще, а вот девочки подняли бунт: "Не можем мы восемь часов подряд нагибаться и разгибаться!"

"Ничего-ничего, – пробовал отшутиться Игорь Павлович, – легче рожать будет. А то вконец разленились".

Грубый юмор командира действовал на девчонок благотворно, и на какое-то время они возвращались к своим рабочим местам. А потом все начиналось сначала: на одном чувстве юмора два поля, как известно, не вспашешь.

Первые час-полтора на поле еще что-то копошилось-теплилось – хлопотливо попыхивали голубым дымком копалки, вспарывая серую, слежавшуюся почву; обнадеживающе ползли вдоль борозд согнутые студенческие спины; росли, хоть и не слишком быстро, наполненные клубнями мешки.

Но вскоре эта радостная картина мирного труда распадалась на части – копалки одна за другой выходили из строя, отползая к лесу ремонтироваться, студенты разбредались кто куда: одни – глубоко в лес, по грибы, другие – на опушку разводить костры и печь картошку, коротая тем самым оставшееся до обеда время.

Одна Нефертити продолжала работать, с яростным упрямством, с каким-то ожесточением бросая в корзину грязные клубни.

– Ты что, больная? – весело удивлялись покидающие поле сокурсники.

– Хочешь в Книгу рекордов Гиннесса попасть?

– Надо ж хоть чем-то выделяться…

За ужином на стене столовой появилась "молния": Миронова-Нефертити, нарисованная вполне похоже, выжимает штангу, с обеих концов которой свешивается по огромному мешку с картошкой. Подпись гласила: "Вес взят!"

Командир торжественно вручил ей торт "Сюрприз", каким-то чудом добытый в сельской кооперации, поздравил, галантно поцеловав Тане ручку.

– А мои трудовые мозоли? – съехидничала Зоя, томно протягивая свою узкую ладонь. – Разве не заслуживают?

– Вполне! – Галкин, вскочив с места, чмокнул протянутую руку.

Миронова-старшая, с кривой усмешкой принимавшая поздравления, буркнула, метнув вызывающий взгляд в сторону недобро притихших сокурсников: "Будет за что меня убивать". И, демонстративно выставив вперед коробку с тортом, прошествовала на место, рядом с Зоей.

Игорь Павлович оповестил отряд о задуманном еще в институте мероприятии:

– Товарищи, внимание! В нашем ССХО объявляется конкурс красоты. Он пройдет в несколько туров, заключительный совместно с институтом кинематографии: их ССХО тут по соседству. Предлагаемое название конкурса "Мисс Планета". Этим подчеркивается значение… так сказать, глобальность мероприятия. Ни возрастных, ни профессиональных, ни других ограничений для участия в нем нет. Дерзайте, состязайтесь! Но, – поднял указательный палец, – помимо принятых в мировой практике обязательных условий конкурса – обаяние, остроумие и знание иностранного языка, у нас будут учитываться и ваши трудовые показатели, особенно в первом туре.

– У-у, – разочарованно загудели студенты, – выходит, не "Мисс Планета", а "Мисс Картошка"?

– Обвал! Полный вперед!

– Зачем же конкурс? И так ясно, кто эта "Мисс".

Нефертити, словно не слыша намеков, невозмутимо разрезала "Сюрприз" на небольшие кусочки.

– Объявляется конкурс на главную роль в фильме "Королева полей", – продолжали острить студенты.

– Награда в первом туре – переходящий торт "Сюрприз"!

– А что, вполне вкусный торт, – Зоя демонстративно запихнула в рот отрезанный сестрой кусок. – Даже очень!

– Эй, все-то не слопай! А то в качестве приза предложат дополнительную порцию вермишелевого супа…

Игорь Павлович пытался обаять расшумевшихся студентов белозубой улыбкой, но на него не обращали внимания.

– Тише, товарищи, тише! Во-первых, ваши трудовые успехи – не единственное условие, а одно из… А во-вторых, будет несколько победительниц. Так что состязайтесь на здоровье!

Студенты, перебивая друг друга, стали обсуждать конкурс и его условия.

– Товарщи, не так бурно! Тише, – успокаивал их Игорь Павлович. Но в конце концов махнул рукой, пошел к выходу, всем видом выражая: никакой дисциплины!

Полина с Аней догнали Игоря Павловича на выходе из столовой:

– Здорово все придумали, Игорь Павлович!

– И очень вовремя – конкурс поднимет их настроение, будут лучше работать: есть стимул.

Аня игриво сняла с вешалки свой великолепный дождевик.

– Кстати, киношники и в самом деле могут кого-нибудь из наших пригласить на съемки. Скажем, Зою Миронову.

– Или вас, Анна Ивановна, – поддержал игру Игорь Павлович, помогая Ане надеть плащ.

– Или меня, – добавила в шутку Полина.

– А что, серьезно! Никаких ограничений нет, почему бы вам двоим не принять участие в конкурсе? – Игорь Павлович перевел взгляд с Ани на Полину и обратно. – Вполне серьезно!

Полина расхохоталась. Аня, стягивая на высокой груди дождевик, с веселой скромностью опустила глаза:

– Надо подумать, Игорь Павлович.

– Тут и думать нечего, – поддержал Игоря Павловича подошедший к ним комиссар. – Конкурс-то для всего отряда. Значит, для преподавателей – тоже. Вы вполне могли бы претендовать на…

– По трудовым показателям? – съязвила Полина.

Все четверо вышли во влажную, пряно пахнущую опавшими листьями черноту. Отсюда, из зябкой тьмы осенней ночи, наполненный неоновым светом кубик столовой казался празднично-ярким аквариумом, царством тепла.

Предоставленные самим себе студенты на всю катушку наслаждались свободой, заполняя оставшееся до дискотеки время кто как мог – одни устраивались у телевизора, у шахматной доски или отправлялись послушать сестер Мироновых: обе закончили музыкальную школу, Таня даже собиралась поступать в консерваторию, но в последнюю минуту раздумала, вслед за Зоей подала документы в педагогический. Здесь на стареньком полурассохшемся пианино они часто устраивали сольные концерты в четыре руки. К ним присоединялись "Блиц-гитары" Галкина и Беспутнова, и, когда дискотека по каким-нибудь причинам срывалась, для танцев годился и этот оркестр.

Преподаватели в это время тоже отдыхали, собираясь в штаб-квартире командира, – слушали музыку, обсуждали текущие дела, гоняли чаи, принося кто чем богат – печенье, сушки, варенье. Заканчивались эти "заседания" штаба одновременно с дискотекой: дисциплина есть дисциплина.

– Я тут новую кассету обнаружил. Сегодня послушаем, – объявил Игорь Павлович, вынимая из кармана ключи.

– Сегодня я не с вами, – сказала Полина, останавливаясь у корпуса. – Хочу подышать свежим воздухом.

– Кто не с нами, тот против нас, – вспомнила Аня. Но тут же разрешила: – Подышите, Полина Васильевна. Свежий воздух скоро тоже станет дефицитом.

Влажной аллеей, с добросовестно подстриженными пионерами кустами жимолости, Полина медленно пересекала лагерь. Тугие гроздья маслянисто блестели в тускло-желтом свете редких фонарей. Пахло сырыми листьями, пожухлой травой, грибами. Ночная прохлада стала проникать под куртку, неприятно щекотать позвоночник. Надо было бы поддеть что-то теплое, но возвращаться не хотелось. Полина ускорила шаг.

Дашка небось до сих пор в своей легкой куртке бегает. Нужно срочно написать Володе, чтобы достал ее осеннее пальто, сам ведь не догадается. И чтобы уроки у нее проверял: чем больше муж будет занят дочерью, тем меньше останется у него времени на всякие глупости. И еще…

– Ух, еле догнал! Куда вы так припустили?

Полина вздрогнула от неожиданности: Александр Витальевич, накидывая на ходу черный бушлат, зашагал рядом.

– Прохладные стали вечера, верно?

– Замерзли? – сухо поинтересовалась Полина, не собираясь прощать комиссару прерванные мысли о своем доме. – Тоже мне, сибиряк!

– Сибиряк, Полина Васильевна, не тот, кто не мерзнет, а тот, кто хорошо одевается. – Александр Витальевич демонстративно поправил бушлат на плечах.

Полина сдержанно улыбнулась шутке и продолжала молча шагать по аллее.

– Кстати, Полина Васильевна, тут такой деликатный вопрос. Нефер… то есть сестра Зои Мироновой, зачастила в наш корпус. По ночам. К кому ходит, не знаю, но… непорядок, Полина Васильевна.

– По-моему, она Галкину симпатизирует. А он – ее сестре, Зое. И нам, наверное, в их дела лучше не влезать. Сами разберутся.

– Пожалуй, вы правы. Таня, видимо, неплохой человек. Но какая-то резкая, грубая.

– Просто она еще девочка. Бунтующая против несправедливости природы-матушки.

Через боковую калитку вышли к реке. Внизу, под обрывом, дремал Фроськин омут, получивший свое название в незапамятные времена, когда здесь, если верить молве, утопилась из-за неразделенной любви местная красавица.

– Ну и крутизна! Чуть оступишься – и…

Полина отошла от обрыва, повернула к лагерю.

– Грибами пахнет, чувствуете?

– Угу, – отозвался комиссар. – Вам не холодно?

Сбросил с плеч бушлат, протянул ей. Полина отвела его руки: что вы, какой там холод!

Они подошли к калитке. Александр Витальевич поднес руку к разбухшей от дождей древесине, преградил дорогу:

– Торопитесь?

– Хочу почитать перед сном.

– А может, еще погуляем?

– Нет. – Полина покачала головой.

Он посмотрел на нее долгим печальным взглядом и толкнул калитку.

"И вы тоже, Александр Витальевич, – подумала Полина, подходя к своему корпусу. – По той же банальной схеме. Господи, до чего все примитивно!"

…Тихий курортный городок близ Азова. Прибранные улочки, аккуратные игрушечно-маленькие участки перед домами. Полина так радовалась, что удалось достать три путевки – в кои-то веки выбрались отдохнуть всей семьей. Современный многоэтажный корпус со всеми удобствами, вполне приличная еда, обслуга – отдыхай, не хочу! Правда, Дашка все время ныла: «Пусти в пионерлагерь! Ненавижу курорты». Ей, конечно, скучно – сверстников тут почти нет. А Володя выглядел вполне довольным: играл с Дашкой в настольный теннис, ходил с Полиной и дочерью по грибы-ягоды, рыбачил. Только купался мало. «Это море для меня слишком мелкое, – смеясь, объяснял причину собственной лени. – Пока дойдешь до места, где можно плавать, вся охота пропадает».

К конце первой недели он вдруг загрустил. Перестал играть в теннис, к рыбалке тоже охладел. Сидел часами на берегу и глядел в морскую даль, делая вид, что читает. Полина старалась его развлечь как могла, но в ответ муж лишь вымучил на лице подобие улыбки.

Потом им овладело неясное беспокойство. Полина всей кожей это чувствовала. Взгляд стал напряженным, движения резкими, весь словно в узел стянут. Ему, видно, стоило больших усилий усидеть на одном месте. И не спешить к междугородному телефону-автомату, у которого Полина его несколько раз видела. "Редактору звонил", – объяснял муж, отводя взгляд.

А тут еще Дашка совсем скисла. "Не пустила в лагерь, отпусти к бабушке. Там девчонки в поход собираются. Я им написала, что тоже пойду". Полина возила ее на экскурсии, на концерты. Но она продолжала канючить: "Отпусти. Ну отпусти!"

Пришлось отпустить.

– Может, и я с ней поеду? – предложила Володе.

– Хочешь вконец испортить мне отпуск?

Без Дашки стало совсем тоскливо. Зато Володя ожил. Повеселел, с Полиной стал шутить, заигрывать, сделался необыкновенно разговорчивым. Вначале она обрадовалась, пока не поняла причину перемен в муже.

Эту женщину они часто встречали в поселке. Полина, наверно, не обратила бы на нее внимания – мало ли красивых, элегантно одетых курортниц. Но женщина чересчур уж пристально ее рассматривала. Может, знакомая? Сколько их в институте-то!.. Небольшой шрам над правой бровью женщину не портил, пожалуй, наоборот – даже придавал ее лицу некую пикантность.

Заметила и другое: Володя старательно не глядел в сторону незнакомки. Полине льстило, что муж не обращает внимания на красивых женщин. Но однажды они оказались четверо в одном лифте – Полина с мужем и эта женщина в паре с отдыхающим. Полина почувствовала, как напрягся Володя, не зная, куда деть руки, глаза.

Полина словно оказалась в магнитном поле между двумя полюсами. Лишь кавалер соперницы ничего не замечал – весело болтал, обсуждая только что просмотренный фильм.

Когда они вышли, Полина и Володя одновременно откинулись к стенке лифта, будто их внезапно выключили из сети высокого напряжения.

Володя снова замкнулся, и Полина с тревогой поняла, что муж ее – такой же, как все, и только помани его…

– Полина Васильевна, какую любовь вы исповедуете? – шумно встретила ее Аня.

– Не вероломную, – пыталась отшутиться Полина.

– Нет, серьезно? – Аня стояла перед зеркалом в трусиках и бюстгальтере, опоясанном сантиметровой лентой. – Не проходит! Обидно: бедра и талия – в пределах нормы, а грудь – нет, – сокрушалась, разглядывая деления.

– Ты что, решила участвовать в конкурсе красоты? – догадалась Полина, задергивая занавеску. – Всерьез, что ли?

– Нет, конечно. Но если бы и решила, все равно бы не прошла – не тот стандарт, – вздохнула, скатывая в рулончик сантиметр. – Просто…маленькая победа мне бы сейчас совсем не помешала.

Полина стянула куртку, сказала нарочито назидательным тоном:

– Победитель, Анна Ивановна, не тот, кто побеждает, а тот, кто считает себя непобедимым.

И, довольная тем, как удалось перекроить афоризм комиссара, отправилась спать.

С самого утра, едва Полина с Аней проснулись, к ним начали приходить за освобождением: у кого больные почки, у кого желудок. Другие просили освободить от полевых работ по обычным женским недомоганиям. "Слушайте, я же не гинеколог!" – взмолилась Анечка.

Каждый день Полина теребила командира: нужен врач. Командир по нескольку раз звонил в партком, чтобы надавил на райком, а райком, в свою очередь, – на Минздрав. Там уверяли: "Врач выделен. Ждите, должен подъехать".

Врача ждали все: и преподаватели и студенты. Отвели под медицинский кабинет отдельную комнату, на двери повесили плакат с крупной надписью: "Спасибо, доктор!" – под чашей, обвитой змеей.

Постепенно чаша стала наполняться пририсованными студенческой рукой камнями – по количеству прожитых ими без медицинской помощи дней. Змею раскрасили в угрожающе зеленый цвет, намекая на нежелательные последствия, если в медицинской помощи им и дальше будут отказывать. В лагере, само собой, царил сухой закон.

Согнать студентов с теплых, пусть жестких, постелей в промозглую предрассветную серость не было никакой возможности. Подъемом стройотрядовцев занимались все – и Полина с Аней, и командир с комиссаром. Игорю Павловичу, отвечающему за своевременный выход ребят на работу, доставалось больше всех. "Подъем! Под-дъем!" – срывая голос, стучал в закрытые двери.

Галкина однажды внесли в столовую на койке – он так и не проснулся. Только перевернулся на другой бок, когда ребята протискивали койку в узкие двери. "Устал, бедняга!" – "Еще бы – всю ночь трудился", – поглядывая в сторону Мироновых, притворно сочувствовали спящему Галкину.

Поднять девушек – тоже не легче. Аня предлагала привезти для этого мегафон. Наконец, сомнамбулами двигаясь по коридору, начинали стекаться к местам общего пользования. Потом нехотя натягивали резиновые сапоги, прихватывали полиэтиленовые пленки – на случай дождя и, сонно передвигая ногами, и глаз-то почти не раскрывая, часто без завтрака, направлялись прямо к автобусам. Невыспавшиеся, несчастные, но – накрашенные-намакияженные по всем канонам современной косметики. "Когда они только успевают?" – каждый раз удивлялась про себя Полина.

Намаявшись с подъемом, Игорь Павлович запирался в своей штаб-квартире и ложился досыпать, вывесив на двери табличку: "Командир – в поле. Просьба не беспокоить".

В этот раз, прежде чем отправиться на отдых, распределил обязанности: Аня с комиссаром – в правление, выбивать из Дормира обещанный дополнительный аванс, а Полина Васильевна со студентами – в поле.

Полина сама подсела к Нефертити – надо же поговорить с ней о Галкине. Но как?

– Как чувствуете себя, Таня?

– Нормально.

– Не выспались?

– Выспалась. Все нормально.

Нефертити упорно не смотрела в сторону Галкина с Зоей.

– А как вы… Расскажите мне… о своей бабушке. Вы ее помните?

– Слабо. Отдельные картины, как вспышки. Помню, например, как корову доила, когда в деревне жили – всегда в атласных туфельках. Почему-то эти атласные туфли и запомнились, – Нефертити поймала и выпустила в окно случайно залетевшую бабочку-капустницу. – Сейчас бы я ее, конечно, расспросила: интересно же, какие гены во мне бродят! Полностью бы это самое генеалогическое древо восстановила – до последнего листочка. Но…

– Но ваша мама наверняка знает.

– Что там она знает! – досадливо махнула рукой Миронова. – В те времена знать было не модно. Да и опасно, вы же понимаете. Ну а теперь…

– Теперь надо восстанавливать, Таня, – оптимистичным педагогическим тоном посоветовала Полина. И, вспомнив начало их картофельного пути, привела пример: – Вот как храм Христа Спасителя. Недалеко от нашего института, знаете?

– Еще бы!

– Сейчас многое хотят восстанавливать.

– Хотеть не вредно, – вяло усмехнулась Миронова. Но, перехватив взгляд Галкина, заговорила вдруг громко, откровенно ерничая: – А вообще-то я против! Ну что я буду иметь с этого храма? Я же атеистка, так меня учили. А в бассейн "Москва" у меня абонемент, круглый год плаваю. На пару с сеструхой, верно, Зой?

Миновав центральную усадьбу, автобус вдруг резко затормозил. Из преградившего дорогу "газика" выскочил директор, направился к ним.

– Ну-с, где тут наши доярки-телятницы? – всунув голову в предупредительно распахнутую водителем дверку, весело закричал в автобус.

– Пять человек туда и пять – сюда, – кивнул он на занятую под амбар полуразрушенную церковь и покосившийся деревянный сарай за нею.

Студенты недоуменно молчали. Игорь Павлович, вспомнила Полина, как-то бросил: "Дормир совсем обнаглел! Доярок на ферму требует".

– Мы так не договаривались, Михаил Дормидонтович. В договоре только картошка.

– Командир обещал, – наседал директор.

Полина нерешительно повернулась к студентам – может, в самом деле обещал?

– Кто хочет коров подоить? Есть добровольцы?

– Были б атласные туфли, я бы, пожалуй, пошла, – отозвалась Нефертити. – А в резиновых сапогах что-то не хочется.

– При чем тут какие-то туфли? – вскипел Дормир. И поощрил: – Давайте, давайте! Заодно бычка себе на суп выберете.

– Мы доверяем вашему вкусу, – острили студенты, наотрез отказываясь работать на ферме.

– Но командир обещал!

– Пусть он и доит.

Полина сочувственно улыбнулась директору, попросила водителя трогать.

– А еще аванс просят! Ладно, вы у меня попросите! – грозил Дормир, спрыгивая со ступеньки. – Белоручки! Интеллигенты, мать вашу так!

– Эй, полегче! Тут ведь девушки! – возмутился Галкин.

– Вы же культурный человек, – присоединился к нему Беспутнов.

Но директор уже шел к церкви-амбару.

– Неужели у нас все руководители такого уровня? – повернулась к Полине Нефертити, когда автобус отъехал от фермы.

– Что вы, Таня, есть много хуже. Этот ведь академию закончил.

Полина вспомнила, как Игорь Павлович по просьбе своего знакомого, уволенного в запас, забрасывал директору удочки насчет аренды нескольких га в местных краях. Дормир отшил Игоря Павловича вместе с неизвестным директору претендентом на совхозную собственность. "У нас своих прохиндеев хватает, кто хочет за государственный счет собственные карманы набивать. Чтобы еще чужих вскармливать, советских миллионеров плодить!"

– Короче, пусть пропадет, но другому не попадет. – Полина старалась отвлечь Миронову от ее мыслей, но она все же напряженно прислушивалась к происходящему за спиной – к веселому баску Галкина и беззаботному смеху Зои.

– Вы говорите – руководители. А дети? Нравственная ошибка…

Поговорить с Нефертити о Галкине так и не удалось – приехали на поле.

И тут же небо стало заволакивать тучами.

Если у природы нет, как считают, плохой погоды, то наверняка есть плохое настроение. Иначе как объяснить, что в солнечные дни все делается легко и просто. Даже картофельное поле с бороздами бесконечной длины не производит такого гнетущего действия. А вот в дождь… Мало того, что земля черная, сапоги и руки – тоже, так еще на душе мрак, непроглядная хмарь.

– Здорово мы смотримся со стороны, верно? Парусники двадцатого века, – громко говорила Нефертити, в расчете на отклик шедших впереди ее Галкина и Зои.

Вздувшиеся на спинах ребят блестящие от дождя полиэтиленовые пленки и в самом деле напоминали паруса под ветром, разбросанные по темным волнам огромного поля. С каждым порывом они крупно вздрагивали, словно готовые сорваться и полететь по застывшему морю.

– Пошто мы в эту глину здоровье свое закапываем? Все равно ж эту нитратную картошку жрать никто не будет – сгниет! – Борис Беспутнов придвинул свою корзину к Нефертити.

– Работай, работай! – поощрила она, поглядывая на соседнюю борозду, где сонно передвигался с набрякшим от дождя мешком Галкин.

– А зачем? Уже импортная идет. Читала?

– Нет, – буркнула Миронова, сердито толкая вперед корзину.

– Ну как же, в "Комсомолке"! Так и называется: "Картошка из Берлина".

– Вот дают! – восхитилась Нефертити так громко, чтобы слышно было и на соседней борозде. – До чего докатились! Картошка – из Берлина, пшеница – из Канады, стиральный порошок – из Индии. Весь мир на нас работает, не кисло, а?

– Верно! – с готовностью откликнулся Боб. – Больше всех выращиваем и больше всех по дороге теряем. Все рекорды Гиннесса переплюнули. Семьдесят лет с гаком учились!..

– Тебе ль, Боб, об учебе-то говорить, помолчал бы лучше, – вдруг ощетинилась Нефертити, глядя, как Галкин ссыпает в мешок собранную Зоей картошку. И, дождавшись, когда Зоя поплелась с пустой корзиной назад, крикнула сестре: – Валяй, валяй, Зоя! Один Берлин всю Россию не накормит.

– Для конкурса красоты стараетесь? – съязвил Беспутнов.

– А что? По трудовым показателям любому фору дадим.

Галкин завязал наполненный мешок, пнул его для большей прочности носком сапога и собрался было идти за другим. Но Нефертити его остановила:

– Ой, что это у тебя на шляпе?

– Отстань! – отрывисто бросил Галкин, однако стащил свое сомбреро, глянул на его поля. – Птичка, наверно, пролетала.

– Благодари бога, что коровы не летают!

Перескочила через борозду и, достав белоснежный платок, принялась очищать с тульи оскорбительное пятно. Галкин, воспользовавшись передышкой, распрямил широкие плечи и, шурша полиэтиленом, сладко потянулся, помесил резиновыми сапогами глинистую землю, разминая ноги:

– Э-э! Отличная погода, господа! А не испить ли нам чего покрепче?

Его взгляд устремился к другому концу поля, где стояли огромные бидоны с водой и куда направлялась Зоя.

– Надо же: в жару и стакана воды не выпросишь, а тут целых два бидона притащили!

– А у нас все навыворот: летом работают комбайны снегоуборочные, а зимой – картофелеуборочные, – радуясь взаимопониманию, зачастила Нефертити.

Не сводя глаз с другого конца поля, Галкин хлопал в вязкой жиже тяжелыми сапогами.

– А ты говоришь: "атласные туфельки".

Нефертити вскинула брови: оказывается, в автобусе Галкин не так уж сильно был занят Зоей. Оказывается, прислушивался и к тому, что говорила она, Таня…

– Ой, ты же ведь промок! Давай пленку получше натяну.

– Отстань!

– Возьми вот сухие варежки.

– Отстань!

– Забуксовал? – благодарно глянула на прочно увязшие в глине сапоги Галкина. – Помочь?

Он раздраженно дернул плечом, повернулся в сторону бидонов.

– А ты заметил, какое слово сейчас в самом ходу у газетчиков? Про-бук-сов-ка. Заметил? – поинтересовалась, загораживая собой ненужную перспективу на другом конце поля. – Только за что-нибудь возьмемся, как уже буксуем. И в экономике, и в праве, и в социальной сфере – везде. Во в трясину-то залезли! Никак выбраться не можем.

– Чёй-то ты в политику вдарилась? Хороший заменитель секса, да?

Галкин вызволил наконец из грязи свои сапоги и, обойдя Миронову-старшую, крупно зашагал к бидонам с водой. Вскоре оттуда донесся звон кружек и Зоин смех.

– У-у, жидкая, не иначе опять разбавленная, – хохмил Галкин, демонстративно выплескивая воду.

– Галкин правильно говорит, – Беспутнов снова подтянул к Нефертити корзину с картошкой. – Лучше бы сексом занималась.

– С тобой, что ли? – фыркнула Нефертити.

– А хотя бы. Ну и характерец у тебя, Миронова!

– Мою физию характером не исправишь, – засмеялась Миронова. И уже мягко, почти нежно, словно увещевая малое дитя, стала втолковывать Беспутнову: – Секс, Боренька, игрушка для родителей. У нас есть дела поважнее, верно?

Подмигнула потерявшему дар речи Беспутнову и пошла прочь, мужественно не глядя в сторону бидонов.

– Что происходит, а, Полина Васильевна? – пожаловалась, становясь в одну с Полиной борозду. – Куда идем? Кто перестраивать все это будет? Мы, что ли? "Духовный потенциал страны" – звучит, правда? Это мы-то?.. А откуда нам духовность черпать? Из чего? Где они, образцы-то?

– Видите ли, Таня, – попыталась ответить Полина. Но Нефертити ее не слушала.

– Ведь все уничтожили. Все, что тысячелетиями по крупицам собирали. Ну разве это по-хозяйски, а, Полина Васильевна? На голом месте вон и сурепка не растет. Вырубили под корень всю интеллигенцию, всех носителей культуры. Как же – аристократия чертова!

– История революций, Таня…

– История?! Растранжирили генофонд нации, а теперь с нас культуры требуют, нравственности. А на меня, может, умных генов не хватило! Дефицит – во всем, не только в порошке стиральном.

Она оторвалась от клубней, вытянув шею, наблюдала, как Галкин удалялся с Зоей к опушке, укрыв ее своей полиэтиленовой полой.

– Лишь бы урвать побольше. Только себе! А чтобы для других… Кто сейчас выйдет на Сенатскую площадь? Или на костер пойдет ради общего дела? Шкуроспасы! Хапуги! Обыватели!

– Ну не так уж все мрачно. Международные связи зато усиливаются – берлинскую картошку скоро кушать будем.

– Вместо берлинского печенья! Даже Смоленск на валюту картошку покупает, читали? Миллионы золотом тратим, а каких-то там тысяч рублей, чтобы овощехранилища построить, не находим. Не вредительство ли это? – Нефертити распрямилась. – А насчет международных связей вы совершенно правы. Мой дядька погиб в боях за Крым. А теперь мы его – без единого выстрела иностранцам отдаем. А остальное? Всякие совместные предприятия и акционерные общества – это что? Мой батя матери пантокрин в этом году искал – после операции он ей вот как нужен! Черта с два нашел, пока в Якутию к оленям не слетал. Да и то – с большим трудом добыл, потому что американцы там целый завод строят. Они нам – железки, мы им – оленей. А также – лес, газ, нефть. Все чрево земли-матери выкачали. Раздели ее, обстригли, голой по миру пустили, с протянутой рукой, – далеко отшвырнула попавшийся вместо клубня булыжник. – А потом тот же пантокрин, ту же бумагу у Америки на валюту покупать будем. Не говоря о всякой там пластиково-капроновой дряни.