Текст книги "Странности любви"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

Соавторы: Любовь Ямская,Валентина Дорошенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Проводив начальство, командир сбросил ватник, расстегнул воротник гимнастерки и поманил пальцем Полину и Анечку:

– Пошли, глянем, что там в нашей кухне жарится-парится. А ты, комиссар, ребят расквартировывай, – бросил очень высокому и очень худому человеку в черном матросском бушлате. Полина приняла его вначале за студента. – Кстати, прошу любить и жаловать: Александр Витальевич Нивелов, капитан, мой коллега и моя правая рука, – представил комиссара Полине и Анечке.

"Коллега?.. – удивилась про себя Полина. – Сколько же ему лет?"

– Это из-за худобы, – внес ясность Александр Витальевич, правильно истолковав недоуменный взгляд Полины. – А на самом деле я старый-престарый: две с половиной пятилетки срочной службы в стенах родного вуза.

"Значит, мы ровесники", – высчитала Полина.

В конце аллеи пожилая женщина, судя по виду, местный сторож, отчитывала:

– Ты чего ж это цветы топчешь, а? Пионерчики сажали, сажали, а ты! Вот бесстыдник!

Галкин пытался накрыть своим черным сомбреро желтую капустницу. Увидев приближающихся преподавателей, приветственно махнул им черной шляпой, и, перепрыгивая через цветущие астры, покинул клумбу.

– Ишь что делает! Все цветы потоптал, бесстыдник! Вы уж, товарищ начальник, накажите своим ребяткам, – повернулась к командиру. – Пусть поаккуратнее! И комнаты чтоб в чистоте держали, а то рук не хватит мыть да убирать. Со вчерашнего лета стены разукрашены – все ругательными словами исписаны. Пионерчики-то грамотные, читают. Тоже студенты жили…

– Не бойся, бабуся, – успокоил ее Игорь Павлович. – Наши студенты если и напишут, то на иностранном языке. Пионерчики не поймут.

Когда уборщица ушла, Игорь Павлович попросил Полину и Анечку:

– Вы и в самом деле последите, чтобы студенты не занимались художественной росписью.

– За ними уследишь! – невесело усмехнулась Анечка. – Вы с ними построже, Игорь Павлович. Совсем распустились, никакой дисциплины.

– Будет где нашим бойцам отдохнуть, диски покрутить, – порадовалась за студентов Полина, кивнув на большое двухэтажное здание. – И вообще, я вижу, условия царские.

– Да, – согласился Игорь Павлович, – санаторий и только.

Стал рассказывать, как выбивали этот пионерлагерь, сколько инстанций исходили. Райком уперся, ни в какую: "После ваших студентов капитальный ремонт нужен".

– Вообще-то их можно понять: разве наши студенты ценят хорошие условия? Видели бы, в каких мы бараках на сельхозработах жили…

– Нормальные бытовые условия, Игорь Павлович, сегодня в порядке вещей, – не согласилась с ним Анечка.

Ее грудь вздрагивала в такт шагам, и командиру, видно, стоило большого мужества смотреть прямо перед собой.

Столовая встретила их закрытыми дверями и подозрительной тишиной.

– Не похоже, чтобы тут что-то жарилось-парилось. – Полина втянула в себя свежий, не тронутый запахами кухни воздух. – Не прислали поваров?

Игорь Павлович никак не хотел мириться с очевидным – дергал замок, заглядывая в окна, несколько раз обежал вокруг здания.

– Не прислали! – пнул ногой пустую консервную банку, достал сигареты. – Надо звонить в Москву.

Повернулся кругом и быстрым четким шагом пошел прочь – Полина и Аня еле успевали за ним.

– Главную заповедь секретаря парткома мы, похоже, сегодня не выполним, – посочувствовала Полина командиру, нагоняя его. – Не накормим ведь…

– Накормим, – сухо заверил Игорь Павлович, не очень-то обманутый Полининым сочувственным тоном. – Сухим пайком отоварим. Сегодня, думаю, выкрутимся. А завтрак придется вам взять на себя. Поможете выкрутиться из бедственного положения?

Полина кивнула: раз "бедственное", надо выручать. А про себя ужаснулась: двести ртов! Тут двоих-то не знаешь, как накормить, а стольких…

Сухого пайка – двух яиц, плавленого сырка и пачки вафель "Ягодка", розданных на обед, хватило и на ужин: студенты обошлись собственными запасами, навязанными им любящими родителями. Ужин с песнями под гитару растянулся до отбоя.

Я в весеннем лесу пил березовый сок,

С ненаглядной певуньей в стогу ночевал… —

пели в одном конце лагеря. И пока Аня бежала туда, напомнить, что завтра – рабочий день, ранний подъем, и вообще – режим есть режим, на другом конце начинали с веселым остервенением:

Картошка, картошка, картошка – страсть моя…

В общем – дорвались ребята до свободы.

В соседней с преподавательской комнате перебор шестиструнки – тихий, берущий за душу:

Ты у меня одна, словно в году весна.

Аня подняла было руку, но так и не решилась постучать, напомнить о режиме – больно уж песня хорошая:

Словно в ночи луна,

Словно в степи сосна…

– Ну что, пойдем в «горизонт»? – Полина шмыгнула под одеяло, с удовольствием ощутив прохладный покой казенной постели. Вскоре и Анечка, щелкнув выключателем, последовала ее примеру.

…Нету другой такой ни за одной рекой…

За окном – залитая лунным светом ночь, за тонкой стенкой – плавный, неторопливый перебор гитары, и Полине под ее мелодию хорошо думалось.

Интересно, догадывается ли Дашка? Ведь ей скоро собственную семью строить. Насмотрится на родителей и не захочет. Полина, конечно, тщательно скрывает от нее свои отношения с мужем, но девочка уже взрослая, все читает по взглядам, даже по молчанию.

Из-за дочери и на развод не стала тогда подавать – отца Дашка обожает, и для нее это было бы жестокой травмой, что и говорить! И вообще – умные женщины, Полина знала, переступают через такие события, вероятные в каждой семье, как ни в чем не бывало и идут по жизни дальше. Она и сама не раз пыталась сыграть безразличие, отнестись к случившемуся с юмором. Но вдруг поняла, что актриса из нее никудышная, а чувство юмора где-то в желудке, обнаружить можно лишь с помощью желудочного зонда.

Сегодня она пересилила себя и позвонила. Теперь надо удержаться на этом уровне и не опускаться до мелочных выяснений. Да и если честно, то сама виновата – какая же ты женщина, если не можешь удержать мужчину? Тут уж никто ничем не поможет… Но звонил он, конечно, той своей – без всяких сомнений. Сообщить, что свободен и что… Опять?!

Странно: радость испаряется в момент, а обида – как деготь сквозь краску…

В корпусе угомонились. В наступившей тишине стало слышно, как ветер раскачивает сосновые лапы над крышей, плещет река под обрывом. В открытую форточку плывут непривычные, будоражащие запахи. А в окно так неистово, так осатанело светит луна, что совершенно невозможно уснуть.

Полина поднялась и, стараясь не разбудить Анечку, завесила простыней окно. Спрыгнула с подоконника, но не легла – осторожно выскользнула в коридор: проверить заодно, все ли в порядке.

В дальнем конце коридора наткнулась на Таню Миронову. Щадящий свет чахлой лампочки под потолком не скрывал печального несоответствия внешности Нефертити мировым стандартам, принятым в их институте. О таких говорят: "Лицо в нагрузку".

– Что, Таня, не спится? Луна не дает?

– Не бойтесь, Полина Васильевна, – буркнула Нефертити, – вешаться не собираюсь.

– Ну и шуточки у вас! Луна к черному юмору располагает?

– Да уж какой есть.

– А Зоя уже спит?

Взгляд Нефертити заледенел, и Полина поняла, что совершила промах: о сестре, видимо, не стоило сейчас спрашивать.

Случай или судьба, называй как знаешь, настойчиво и неотвратимо сталкивал Полину с сестрами Мироновыми. С первой встречи, когда она принимала у них вступительные экзамены и обе Мироновы попали в ее группу. Тогда Полина, понятно, еще не знала, что они сестры.

Когда отвечала по билету Таня – очень спокойно, в отличие от других поступающих, уверенно, – Полина, не без любопытства разглядывая ее некрасивое лицо, подумала: не буду придираться, не повезло девочке с внешностью, так пусть хотя бы с институтом повезет. Отвечала Миронова на верную пятерку, только под конец решила соригинальничать: на вопрос о задачах комсомола в свете решений последнего съезда ответила: "У комсомола одна задача: учиться порядочности". Полина попросила ответить подробнее: протокол экзамена – бумага серьезная. Но Миронова молчала, и тогда ассистирующая Полине напарница решила ей помочь: "Поясните, пожалуйста, это свое положение". – "Мое положение? – абитуриентка, похоже собиралась надерзить, но вовремя опомнилась: расставлять мебель в квартире, на которую еще нет ордера, опрометчиво, и, сделав просветленно-простецкое лицо, спросила невинным голосом: – А разве понятие "порядочность" нуждается в пояснении?" "Непростой орешек", – усмехнулась про себя Полина, торопливо выводя в экзаменационном листе пятерку.

Получив желаемое, Татьяна Миронова не обрадовалась, во всяком случае – ничем радости не выдала. Вместо слов благодарности кивнула в сторону готовящихся к ответу абитуриентов: "Вон та Миронова – моя младшая сестра. Если ее провалите, повешусь прямо перед вашим окном. Учтите!" И ушла. "Ну и ну! – Полина переглянулась с ассистенткой. – Ничего себе заявочки!" И тут же решила – приготовить для Мироновой-младшей пару дополнительных вопросов – разумеется, в рамках программы, но таких, на которые и не всякий преподаватель-то ответит. Пусть знают, как шантажировать экзаменаторов!

Когда Зоя Миронова ответила на билет, Полина поинтересовалась:

– Намного сестра старше вас?

– На двадцать минут.

– Выходит, вы двойняшки?

– Двойняшки.

"А девочка, кажется, ничего: скромная и, не в пример сестре, достаточно воспитанная, – решила Полина, любуясь ее открытой улыбкой. – Сделаю двойняшкам доброе дело, что мне стоит!" И не стала сыпать: "Думаю, мы вполне можем поставить хорошую отметку?" – повернулась к ассистентке. Та не возражала, Зое поставили четверку.

Дома, рассказывая мужу об экзамене, Полина покаялась, как взяла грех на душу в случае с Мироновыми, натянула младшей лишний балл. "Добрые дела всегда окупаются, – отозвался муж, изучавший "Вечерку". И, многозначительно глянув на Полину, протянул ей газету. – Ну-ка, читай громко и выразительно!" На последней странице было помещено объявление о конкурсе на замещение вакантной должности старшего преподавателя кафедры Полины в ее институте, из чего следовало, что никаких формальностей для вступления Полины в должность не осталось. Обычно этих объявлений полгода ждут, а тут месяца не прошло – и пожалуйста.

Приказ по институту о зачислении Полины на должность старшего преподавателя совпал с оглашением списков поступивших. Среди новых студентов были и сестры Мироновы, что Полина считала для себя добрым знаком. Однако Миронова-старшая ни на день не давала забыть о себе. Не прошло и половины первого семестра, как на Нефертити посыпались жалобы от всех преподавателей. "В ее группе невозможно вести занятия!" "Нефертити (теперь уже не только студенты, но и преподаватели между собой ее так звали) просто дурно воспитана".

Лектору по литературе Нефертити заявила: "Как вам можно верить? Сейчас вы нам читаете одно, а в наших учебниках написано совсем другое". – "Но учебник-то когда писался?! – пыталась парировать литераторша. – Тогда так думали и писали, это общеизвестно! Убеждения тоже меняются…"

Одному Миронова сорвала лекцию, другому – семинар, третьему – лабораторное занятие. Полине, куратору, приходилось во всем разбираться. "Надо же и с трудными студентами работать", – убеждала коллег и себя, прекрасно понимав, почему Нефертити бунтует. Спасало Миронову-старшую лишь то, что училась она блестяще. Видно, злость оттачивает ум лучше любого точила.

Но все уже устали от бесконечных протестов Нефертити. Она бурно, страстно была несогласна со всем на свете – с преподавателями, с правительством, с кооператорами и акционерными предприятиями. "Все это было. Было! – страдала она на политсеминарах. – Это надо просто знать. Сесть – и вызубрить".

Младшая Миронова из общего ряда не выделялась ничем: надежный "середняк". Однако таких в институте больше половины. И это закономерно: без тусклого фона не было бы и звезд видно. Зато с такими, как Зоя, никаких проблем: вежливы, уступчивы, незлобивы…

Отношения между сестрами были не из простых. Жгучая, ничем не скрываемая ревность Нефертити к Зоеньке стала притчей во языцех. Зоя это, конечно, знала. В обращении с сестрой у нее появилась легкая раздражительность, которая сестре казалась чуть ли не ненавистью. Нефертити затаивалась, замыкалась, давая себе слово никогда больше не подходить к сестре, не докучать ей своей любовью. Однако долго не выдерживала: стоило Зоеньке глянуть на нее с прежней ангельской улыбкой, как Таня все забывала.

Впрочем, долгих ссор не выдерживала и Зоя. И не только потому, что ей нужно было от сестры что-то конкретное: конспект по политэку, лабораторку или курсовую, которую та обещала за нее написать, – вовсе нет. Просто Зоенька нуждалась в полном всеобщем обожании, в атмосфере любви и преклонения, к которой она привыкла с раннего детства.

Старшая, сильнее привязанная к младшей, сильнее и страдала. Единственным средством от любви, как она догадывалась, была новая любовь. И Таня со свойственной ей неумностью бросалась на поиски очередной симпатии: забрасывала учебу, теряла покой и сон от яростного желания найти родственную душу.

Новая идея ее словно преображала: на щеках загорался румянец, в глазах появлялся загадочный блеск. Но ее одухотворенное поиском лицо вызывало лишь сочувствие…

Однако объект любви все не находился, ожидание не оправдывалось, и Танино лицо гасло. Как-то Аня передала Полине случайно слышанный в курилке ее разговор с сестрой: "Я так много могла бы им дать, так много! Не улыбайся, ты не о том подумала. Мне просто нужно отдавать. Меня распирает от этой потребности. А брать почему-то никто не хочет. Почему, а, Зоя?" "Несчастная, – посочувствовала тогда Аня Мироновой-старшей, – к ее бы мозгам Зоину мордашку!" Однако Полина отмела Анины соболезнования: если умная, то выстоит. Вот у меня соседка. Страшная – не приведи господь! Но – "баба с мозгом". Так вот она говорит: "Со своей головой я могу позволить себе любую внешность". И в самом деле, пользуется бешеным успехом у мужчин.

А что до совпадений… Нет, глупость все, чушь.

Разве можно всерьез утверждать, что случайное столкновение Володиной машины с другой и неподписанная характеристика Нефертити как-то взаимно связаны? Абсурд, разумеется. Мироновой-старшей на международном конгрессе, бок о бок с иностранцами, просто нельзя было работать: мало ли, что она там выкинет! Поэтому Полина, посоветовавшись с деканом, не подписала ее характеристику. Решили так: Зоя пусть работает на самом конгрессе, а Таня – по его обслуживанию. Тоже почетно, считают студенты, а то, что Нефертити хотела именно на конгрессе, и именно с сестрой, то – хотеть не вредно. И никакой связи нет с тем, что Володя в тот вечер собрался к приятелю на своем "Москвиче". Обычно он на метро к нему ездит, всего две остановки. Но Дашка опаздывала на занятия в секции, и Володя решил ее подбросить. Все это – в какие-то минуты: Дашка уже стояла у лифта, Володя увидел и крикнул: "Давай подвезу! Я мимо еду". Дорога скользкая, такси занесло на повороте, вот и… Володя и его "Москвич" не сильно пострадали, а Дашку пришлось в Филатовскую везти, шов накладывать. Хорошо, что глаз цел, только бровь рассечена…

И то, что сейчас, на картошке, Полина оказалась вместе с сестрами Мироновыми – тоже игра случая: должен был ехать другой курс…

… – Так почему не спится, Таня?

– Вам и впрямь интересно? – с вялой иронией спросила Нефертити. – Ну, в расстройстве я. Не то душа, не то желудок.

– Тогда зайдите в санчасть, попросите что-нибудь… сердечное.

Ответная улыбка Нефертити показала, что мир восстановлен.

– Идите спать, Таня, хорошо? – осторожно коснулась ее плеча Полина. – До завтра!

– Спокойной ночи, Полина Васильевна.

"Боже, если бы ты знала, как мы с тобой похожи! – подумала Полина, провожая ее взглядом. – Я тоже не знаю, куда деваться со своей любовью!"…

…Приблизительно в это время и приблизительно в этих же краях Полина сказала Володе, что согласна стать его женой. И он был так счастлив. А через несколько лет…

Кто-то пытался определить возраст любви. Интересно, что у него получилось? "Заведи и себе романчик – сразу все образуется…" – посоветовала Полине ее старшая сестра.

Когда муж ни с того ни с чего стал ревновать Полину к каждому встречному, она подумала: "Может, и права сестра? Хоть будет ради чего терпеть его оскорбления". Но…

Нет, ни во что сверхъестественное она не верила, а вот в наказание почему-то уверовала свято. Случится что-то в семье – простудится ли Дашка, Володя, отвергнут у мужа в очередной раз его перевод, еще какая-нибудь неприятность – Полина рассматривала это как кару ей, хранительнице очага, за какое-то ее неприглядное действо.

Много лет назад был случай, в начале их совместной с Володей жизни. Дашке едва исполнился год, и они отправили ее на весну и лето к Полининым родителям – сельский воздух, степное солнце, фрукты и прочие прелести юга. Полина сдавала весеннюю сессию, и муж вызвался отвезти дочь сам. Проводив их, Полина решила немного пройтись пешком подышать воздухом, весной, распускающимися почками. И вот тут, на пути с вокзала, столкнулась со своим другом детства, односельчанином, с которым вместе росли и ради которого поступала в московский вуз – он-то уже учился в столице. Предложил проводить. Полина согласилась: что ж тут такого? Ведь все давно перегорело и забылось. Юношеская любовь почти у всех бывает неудачной. Но пока шли к ее дому, разговаривая ни о чем, Полина поняла, что забылось не все – сердце замирало и проваливалось при каждом его случайном прикосновении. "Вот дура! – ругала себя. – Он же мне совершенно чужой! Я люблю Володю, только его. И никто мне больше не нужен. Только он и Дашка".

У двери она подала ему руку, а он неожиданно привлек ее к себе, поцеловал в плотно сжатые губы… Ей как-то удалось оттолкнуть его, запереться в своей пустой квартире. Он долго стучал, просил открыть. На следующий день его беспрерывные звонки не давали заняться делом, лишали воли, покоя, твердого намерения – не отвечать. А когда звонки прекратились, Полина вдруг поняла, что не сможет дальше жить, если не услышит его голос: подошла к телефону и, повернув к стенке их семейную фотографию – она, Володя и Дашка, – собралась набрать запретный номер. И в тот момент, когда протянула руку и уже дотронулась до трубки, раздался звонок междугородной. В тот самый момент!

Помнит, как обожгло ее ладонь, когда схватила трубку и услышала голос матери: "Дашка в больнице". Полина не поверила: здоровая жизнерадостная девочка, еще день назад бегала, гоняла по квартире, хохотала и вдруг… Нет, этого просто не может быть!

Тут же села на поезд – и к матери. В больнице выяснилось: результат нестерильно сделанной накануне прививки…

Ее вера в неотвратимость наказания, кары, доходила до нелепости. Как-то сестра похвалила Полинину новую косынку, приобретенную у перекупщика. Полина сдержала свой порыв тут же ее подарить: косынка хотя и маленькая, но дорогая, из натурального шелка, а жили они с Володей в ту пору бедновато. К тому же сестре, которая на десять лет старше Полины, она слишком ярка… Короче, не сделала подарок, носила сама. Но стала замечать, что у нее появились головные боли. Едва наденет косынку, так и начинает ломить в висках и ныть затылок. Снимет – все проходит. Полина понимала, что это – самовнушение, и ничего больше. Но головные боли прекратились лишь после того, как подарила косынку сестре.

Пять часов утра. Трещит будильник, надо вставать, готовить завтрак. А сна было всего-то несколько часов, и то неглубокого. Анечка сползает с кровати, не раскрывая глаз, натягивает джинсы.

"Интересно, как там Дашка без меня встает?" Володя, конечно, не будет ее долго расталкивать, заплетать косу, пока она сонно ковыряет вилкой, совать ей на ходу яблоко в сумку. Ни за что не станет! И правильно сделает…

Электрическая плита под темным зевом вытяжки, мрачная и холодная, как надгробный гранит, занимала почти всю кухню.

– Вы когда-нибудь готовили эту чертову пшенку? – поинтересовалась Анечка, чихая над пыльной крупой, найденной в кладовке.

– В таких количествах никогда, – призналась Полина, – просто не представляю, сколько сыпать на две сотни ртов… Полмешка хватит, как думаешь?

Плита никак не нагревалась, вода в огромных котлах не хотела закипать. Но самое страшное произошло потом: едва наметился слабый шум в котлах, лампочка на кухне вдруг погасла – отключили электричество, а до завтрака оставался всего час с небольшим – в восемь уже подадут автобусы.

Оставив Анечку сторожить котлы, Полина побежала к командиру: намаявшись накануне с расселением, он еще спал. Вместе разбудили комендантшу, потребовали ключи от кабинета директора, где за семью замками таился старенький телефонный аппарат. Связь с городом устанавливалась через два коммутатора, но все же это была связь. К счастью, свет вскоре дали. Но когда Полина вернулась на кухню и глянула на остывшие котлы, поняла, что пшенной каши студентам сегодня не видать, как собственного затылка. Срочно переключились на спасительную вермишель – оставалось всего ничего.

В общем, с завтраком запоздали, и голодные студенты, съевшие за вчерашний день все запасы, громко возмущались у двери столовой:

– Собираются нас сегодня кормить или нет?

– Лечебное голодание – дело добровольное.

Громче всех кричал Галкин, демонстративно затягивая ремень, хотя джинсовый костюм едва не лопался на его довольно плотном теле:

– Ну, дают! Где же трудовая дисциплина? На целых двадцать минут завтрак задержали!

– Куда торопишься? – поинтересовалась Нефертити, откровенно любуясь его шикарной шляпой из черного фетра. – Уж не на работу ли?

– Куда ж еще? На нее, родимую! – Галкин подмигнул Зоеньке Мироновой, глядя мимо ее старшей сестры.

В неизменном черном сомбреро и пончо, накинутом поверх джинсового костюма, Галкин, безусловно, выделялся среди прочих бойцов картофельного отряда. Командир, решивший успокоить ребят насчет задержки с завтраком, просто онемел, увидев этот его "рабочий" наряд.

– Ты никак в поле собрался? Нагнуться-то в джинсах сможешь?

– Придираетесь, Игорь Павлович.

– И небритый! Вон Беспутнов, как на праздник пришел – аккуратный, выбритый…

– Так у него не растет, товарищ командир!

– Выходит, праздник труда для тебя уже не праздник? – не остается в долгу его друг Беспутнов.

Галкин содрал с головы сомбреро и натянул его на глаза Беспутнова, уставившегося на сестер Мироновых.

Товарищи отрицательную приставку в фамилии опускают и зовут Боба Путным. Имя его тоже успешно эксплуатируется. Во все известные пословицы и поговорки, содержащие слово "Бог", студенты подставляют "Боб": "Ни Бобу свечка, ни черту кочерга", "Как Боб на душу положит", "Дела идут, слава Бобу", "Сам Боб велел", "Отдал Бобу душу"…

Имя Бориса Беспутного появлялось на устах студентов с не меньшей регулярностью, чем, скажем, слово "деньги" в какой-нибудь "Файнэншл таймс". И не только в священных этим именем пословицах. Беспутнов вошел в историю институтского ССХО как автор блестящего проекта, принятого всеми на "ура": за тот месяц, что они будут на картошке, отпраздновать все положенные на год праздники, и советские и церковные. А так как дней в месяце было меньше, чем известных им праздников, то решили отмечать по нескольку торжеств сразу, и не обязательно в хронологической последовательности. В ближайший выходной было решено праздновать Масленицу, Май, День Победы и День мелиоратора. Борис уже муку для блинов запасает и сочиняет новую программу для ансамбля "Блиц-гитары", организованного им вместе с Галкиным.

– Слушай, может, и Восьмое марта заодно отпразднуем? А то когда еще-то? – предложила Нефертити, стаскивая с него черное сомбреро и возвращая его хозяину.

– Надо подумать. Эй, Галкин!

– Да Зойкин он, Зойкин, – веселым хором поправляют девушки.

Наконец завтрак готов, студенты шумной толпой ввалились в столовую, устроили свару, норовя поскорее протиснуться к окну раздачи.

Половина сваренной с таким трудом вермишели осталась, естественно, на тарелках. Полина с Аней, наконец-то вымучившие из упрямых котлов и плиты это нехитрое кулинарное чудо, сами никак не могли сесть за стол. "Ничего, скоро освободимся, – успокаивала Полина свою голодную помощницу, – студенты, похоже, только чай пьют".

И вдруг Полина с Аней просто оторопели:

– Можно добавки, Полина Васильевна? – улыбаясь от уха до уха Александр Витальевич протягивал пустую тарелку в окно раздачи.

– Хоть весь котел! – опережая Полину, Аня выхватила у комиссара тарелку.

– К сожалению, котел не получится, Анна Ивановна. Вон совхозное начальство жалует, и – отменная была вермишелька! – снова улыбнулся Александр Витальевич и заспешил вслед за командиром встречать совхозное руководство.

– Вторая порция ему бы не помешала, – вздохнула Аня, сочувственно глядя на удаляющуюся тощую фигуру комиссара. – Даже бушлат его не спасает…

Игорь Павлович с преувеличенным энтузиазмом тряс руку плотному приземистому мужчине средних лет, судя по всему, директору:

– Как кстати, Михаил Дормидонтович! Позавтракать с нами не хотите? Вкусная сегодня вермишель, Анечка, сообразите две порции! – крикнул в раздачу, проводя в столовую директора и приехавшего с ним совхозного бригадира, в чье распоряжение поступал отряд.

– Спасибо, мы позавтракали, – отказался директор, окинув взглядом почти нетронутую студентами еду в тарелках. И, верно оценив обстановку, заявил прямо: – Хотите хорошо есть, выполняйте норму, – и назвал космическую цифру. На одни руки выходило в день больше двадцати мешков картофеля. – В наше время, когда все переходят на хозрасчет и самофинансирование, другого выхода нет, – развел руками директор.

– А вы сами-то уже перешли? – поинтересовался комиссар.

– Это не ваша забота. От вас требуются дисциплина и стахановские методы.

– Картошки-то хватит? – с ехидцей поддела Аня, вытирая тряпкой стол, за который они уселись.

– Вообще-то в этом году хорошо, картошки неурожай, – включился в разговор совхозный бригадир. – Так что вам повезло, а то в минувшем до белых мух собирали…

И споткнулся, сообразив, что переборщил, успокаивая их насчет размеров нынешнего урожая. Но тут же поправился:

– Ну, ничего, работу вам найдем. С этим полный порядок.

– А с нитратами-нитритами? – съязвила Аня.

Командир дипломатично заверил директора:

– Работать, Михаил Дормидонтович, будем в поте лица, затраты окупим. Но чем кормить бойцов сейчас? Есть-то им сейчас хочется.

– Хотеть не вредно – так говорят ваши студенты? – усмехнулся Директор. – А насчет аванса, на который вы, Игорь Павлович, намекаете… Так и быть, выпишу вам сотняшку-другую.

Директор откинулся на железную спинку общепитовского стула с видом доброго отчима, уважившего не слишком скромную просьбу нахального пасынка.

– Сколько? – разочарованно протянул Игорь Павлович. И, быстро подсчитав в уме, решил поторговаться: – А в райкоме обещали…

– С райкома и спрашивайте. А у нас – самофинансирование! – Припечатав ладонями стол, директор встал, кивнул бригадиру. – Ты покажи им, как чего, поставь на борозды, а я – погнал, лады? Ну а норму давать будете, так уж и быть – прирежем бычка, мясцом отряд отоварим. Верно, Филиппыч? Короче – работайте!

– При таком питании наработаешь! – не слишком, видимо, рассчитывая на сочувствие, напомнил все же командир, провожая директора из столовой.

Когда сели в автобус, чтобы ехать в поле, Полина забыла вдруг все – усталость, необычно ранний подъем, хилый завтрак, директора с его нормами и авансами…

Вокруг творилась невообразимая, неправдоподобная красота. Неяркое, невыспавшееся солнце робко всходило над краем леса, сгоняя мрачные тени, высвечивая сочные краски осени. Ало вспыхнули молодые клены, мелко задрожали золотые пятачки берез, выпукло проступили сквозь зеленые еще листья маслянисто-пунцовые гроздья рябины. Рядом с автобусом побежали разноцветные лоскутные одеяла полей, косо пришитых друг к другу – зеленые, желтые, палевые, темно-коричневые. И все это – чистое, сверкающе-умытое.

– Во просторы-то, верно? – вздохнула сидящая рядом с Полиной Нефертити.

Аню командир оставил хозяйничать на кухне – на случай, если повар вовремя не приедет, а Полину отправил со студентами в поле.

Оглушенные поначалу этой первозданной красотой, студенты начали потихоньку приходить в себя. С грохотом опускались стекла, выпрастывались наружу руки, жадно ловили прохладный осенний ветер. Многие впервые видели настоящую "кантри-сайд". Не по телевизору, а вот прямо за окном:

– Красота-то?

– Балдеж! Полный отпад! – восторгался Галкин, обнимая за плечи Зою Миронову.

– И речка совсем рядом – купаться можно.

– А луга-то, луга какие!

– Ой, смотри, смотри – корова! Траву грызет, наха-алка!

– В естественных условиях самофинансирования…

– Я тащусь!

Нефертити придвинулась ближе к Полине:

– Видите ту липовую аллею, Полина Васильевна? И развалины, к которой они ведут? Вот в такой усадьбе – ну, не в разрушенной, конечно, а в целой – мы с Зоей могли бы сейчас жить.

– Что? – Полина с трудом оторвалась от бегущих за окном красот, посмотрела, куда показывала Таня Миронова.

– Моя покойная бабка, урожденная Мурашева, говорила, что…

– Уж прямо и "урожденная", – улыбнулась Полина. – Не та ли самая Мурашева, из рода декабристов, которая…

– Та самая. Наша родственница по какой-то там линии.

Полина недоверчиво протянула:

– Так мы, выходит, в гости к вам едем?

– Почти: в соседнем поместье будем картошку убирать.

За центральной усадьбой автобус свернул вправо и, проехав полуразрушенную церковь, явно занятую под амбар, остановился на границе поля и леса.

На поле бригадир объяснил Полине и комиссару задачу:

– Будете подбирать за копалкой. Там корзины лежат, – кивнул на опушку леса, – под той березой, но чтобы вернуть все до единой!

– А куда ссыпать? – поинтересовался Александр Витальевич. – Где мешки?

– На поле пошукайте. Должны с прошлого года остаться.

– С прошлого?

– Студенты побросали, не вернули. Трактористы собрали чуток, а остальные – в боровках. Пошукайте! – посоветовал бригадир и удалился.

Из пяти картофелекопалок две стояли у опушки леса, ремонтировались. Остальные тарахтели, попыхивая голубым дымком, на разных концах поля. А поле-то – без конца и без края! Так показалось, судя по всему, не одной Полине.

– Неужели это все нам убирать? – услышала за своей спиной и, обернувшись, увидела Зою Миронову.

– Нет, Миронова, вам еще роту солдат выделят.

– Ладно уж, давайте хотя бы взвод. А что? – вдруг вдохновилась Зоя. И, капризно пристукнув резиновым сапогом по вспаханной земле, поинтересовалась: – Кого из нас военная кафедра готовит, а?

– Правильно мыслишь, – поддержала Зою Нефертити. – Мы – медсестры запаса, верно?