Текст книги "Странности любви"
Автор книги: Леонид Жуховицкий
Соавторы: Любовь Ямская,Валентина Дорошенко
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
– Сами не умеем перерабатывать, пусть хоть американцы, – выдавила Полина.
– А что мы умеем? Что? Митинговать? – Миронова зло швыряла в корзину осклизлые клубни. Вдруг ее рука замерла, взгляд беспомощно приклеился к другому концу поля. – Не хотите попить, Полина Васильевна? – спросила, выпрямляясь. – В горле пересохло.
И, громко чавкая резиновыми сапогами, Нефертити направилась к бидонам. Полину жажда не мучила, но отказать Мироновой было неудобно.
– Только портить умеем, разрушать. Потому что мы варвары. И обожаем свое варварство, наслаждаемся им…
Нефертити замолчала, сосредоточенно шагая по полю. Этот его необработанный участок с полегшими стеблями увядшей картофельной ботвы чем-то напоминал Полине картинку из школьного учебника по истории Древней Руси, где изображено поле брани: "…и наших полегло на том поле – тысяча, а врагов – тьма…"
Пожухлая ботва источала пряный запах тлена.
Галкин и Зоя уже мелькали меж берез, удаляясь к лесу. Нефертити с ненавистью выплеснула воду, сделав всего один глоток.
– Все отравлено, испоганено: вода, земля, культура, нравственность. Вы заметили, что тут птицы не поют? Ни одной на всем поле – даже галок нет. Войны не надо – сами вымрем.
Ветер рванул пленку, взметнув ее грязным парусом, брызнул в лицо холодной липкой водой. Нефертити бросила прощальный взгляд на опушку и повернула назад.
– Мы в этом году на Черном море отдыхали. Там почти все пляжи закрыты – говорят, где-то прорвало канализацию. Никак очистить не могут – который год! Пьем собственные испражнения, каково!
– Вместе с родителями отдыхали?
– Куда от них денешься. Галкин говорит: вырвать свободу у родителей – все равно что отнять кость у собаки.
– Галкин, я слыхала, талантливый парень?
– Ну? – снова насторожилась Нефертити. – Талантливый. Особенно в постели.
– Таня, как вы можете! Любовь – это же…
– Любовь? Любовь! – фыркнула Миронова. – Ой, держите меня пять человек – любовь!! Да кому она сейчас нужна, эта любовь? Техника, Полина Васильевна, простая техника. Вы что, не знаете, как это делается?
Полина покраснела.
– Нет, я не совсем то имела в виду, – виновато поправилась Миронова. – Любовь – это слишком утомительно. Зачем? В наш-то век? Век демократии и хозрасчета! "Без всяких эмоций", – как говорит Галкин.
– Демократия, – раздумчиво повторила Полина, с удовольствием отрываясь от клубней. – Трудновато дается нам сия наука.
– Так мы ж и учиться уже разучились! А демократия – наука.
Она быстро швыряла тяжелую от налипшей земли картошку, не давая Полине передохнуть.
– Вы не устали, Таня? – забеспокоилась Полина, глядя, как быстро наполняется очередная корзина. – Отдохнуть не хотите?
– Нет! – резко ответила Миронова. – Я обязательно выполню норму! Сделаю им это чертово изобилие! И гляну, как они будут бороться…
"Изобилие для нас хуже голода", – вспомнила Полина какую-то телепередачу.
После холодного мрачного поля, после дождя и ветра возвращение в лагерь казалось светлым праздником. Наспех сполоснув в большом корыте перед столовой сапоги, не заходя в корпус, студенты бежали скорее внутрь – не столько к хитрому Петиному ужину, сколько к теплу, свету, цивилизации.
Сваленная в кучу мокрая одежда вскоре начинала дымиться густым терпко пахнущим паром. Все столпились у свежей "молнии", обсуждая последние новости.
– Опять Нефертити все рекорды перекрыла!
– Конкурс красоты отменяется, "Мисс Картошка" уже есть!
– Слушай, Тань, имей же совесть! С твоими темпами у начальства "Сюрпризов" не хватит!
– Хочешь всю Россию нитратами закормить?
– Наоборот! В мешках-то картошке сподручнее гнить! – взял Нефертити под защиту Боб Беспутнов: – Зря бочку на человека катите.
– Все мы под Бобом ходим, – не остались в долгу студенты.
Не успели рассесться за столами, как к зданию, коротко посигналив, подкатил забрызганный грязью голубой "Жигуль". Игорь Павлович вышел встречать гостя, секретаря парткома института.
– Жаль, скат подвел, – сокрушался секретарь, поднимаясь с командиром по лестнице. – Хотел на поле успеть.
– Главное – на ужин не опоздали.
Потирая руки – руль-то холодный! – секретарь прошел в столовую, сел за стол. Студенты с интересом наблюдали, как он отнесется к ужину – треске с вермишелевым гарниром.
– А что? Очень вкусная вермишель, – похвалил, набив рот. – А треска вообще блеск! Ее ведь почти всю уже выловили, так что скоро и такой не будет.
Но, когда студенты разошлись, в тесном кругу преподавателей стал снимать со всех стружку:
– Что ж это вы студентов вермишелью закормили? Уже жалобы посыпались: три раза в день вермишель да рыба, рыба да вермишель.
– Директор обещал мясом отоварить, но… – слабо защищался командир.
– Надо требовать!
– Директор говорит, надо зарабатывать.
– Так в чем же дело? – иронично улыбнулся секретарь. – В старые времена, когда – из-под палки – это еще понятно Но теперь-то сельхозработы на добровольной основе! По доброй воле поехали!
Несмотря на бурлящие вокруг перемены, парторганизация в их институте не утратила своей руководящей роли. Поэтому секретарь мог позволить себе и иронию и выговор – рядовые члены партии, он знал, сильно возникать не станут.
– Ну ладно, – произнес уже добродушнее, – пошли глянем, как студенты проводят досуг. К конкурсу-то готовятся?
На первом этаже народу было мало – студенты отдыхали в корпусах, набираясь сил для танцев в дискотеке. Галкин с Беспутновым настраивали свои "блиц-гитары", Нефертити вяло постукивала одним пальцем по клавишам старого пианино, кто-то смотрел телевизор. Натренированно-бодрым голосом диктор сообщал:
– …Перестраивается и оборонная промышленность, нацеливая свои мощности на переработку сельскохозяйственной продукции. Не крылатые ракеты, а чипсы, картофельные котлеты и другие изделия…
– Ой, опять про картошку! Надоело! – Зоенька подошла к телевизору, собираясь переключить программу.
– Оставь, интересно же! – попросила Нефертити и тут же, аккомпанируя себе на расстроенном пианино, стала импровизировать:
Уже не делаем ракеты
И не тревожим Енисей,
Но, как и прежде, по котлетам
Мы позади планеты всей.
– Это, очевидно, называется «поэтом можешь ты не быть»? – улыбнулся Игорь Павлович, беря секретаря под локоть и направляясь с ним к двери.
– Постойте, постойте, – окликнула их Зоя. – Тут как раз про канадских фермеров передают. Они разоряются, потому что слишком много производят, девать некуда.
– Нам разорение не грозит, – подмигнул Зое командир.
– Оказывается, государство им доплачивает. И, как думаете, за что? За то, чтобы они меньше продукции выдавали. Каково?
– Надо же? – Галкин перестал бренчать на гитаре, прислушиваясь к разговору. – Платят, чтобы не работали!
– Вам, Галкин, за безделье никто платить не собирается, не волнуйтесь, – успокоил его командир и пошел к выходу догонять парторга.
– "У российских – собственная гордость", верно? – понеслось им вслед.
– Просто в Канаде едят мало, – попробовал кто-то объяснить причину разорения канадских фермеров, – а у нас тут…
– Нас тут совсем закормили! – усмехнулась Нефертити и заиграла в ритме марша: "Широка страна моя родная…" Она смогла извлечь вполне приличные звуки даже из этого рассохшегося ящика.
Командир и секретарь выходили из столовой, когда услышали надрывное коровье мычание. Прибежав во двор, увидели у фонарного столба, где секретарь поставил свою машину, привязанную к опоре породистую буренку. Корова мотала головой, буйствовала, норовя освободиться от пут, и грозила не только фонарному столбу, но и ни в чем не повинному "Жигуленку".
– Чьи шуточки? – строго допрашивал командир вызванных на место происшествия бойцов, пока секретарь отгонял машину в безопасное место.
– Кто-то из местных, – предположил Галкин.
Игорь Павлович строго глянул на говорившего:
– А где вы во время ужина были, Галкин? Ну, колитесь, куда шастали?
Друзья начали что-то врать насчет репетиции, но командира подобные отговорки не устроили, и они в конце концов сознались:
– Случайно, Игорь Палыч, ей-ей случайно. В темноте с бычком спутали.
– При чем тут бычок?
– При том, что Дормир… директор то есть, нам его обещал. Вот мы и решили, явочным порядком.
– А теперь тем же порядком – назад на ферму. Шагом марш!
– Так ведь обещал же! Хоть молока надоим… Ну, товарищ командир!
– Разговорчики в строю! – прикрикнул командир, отвязывая буренку и провожая взглядом Галкина и его дружка, суетливо подгонявших корову.
– Вы их накажите, со всей строгостью! – требовал секретарь. – Ведь эта скотина чуть мой "Жигуль" в металлолом не превратила. Построже, Игорь Павлович!
Командир обещал и, в свою очередь, попросил секретаря подтолкнуть вопрос о транспорте. "Без колес тут – сами видите. Давно ведь "газик" обещали".
После ужина руководство отряда собралось в штаб-квартире, вывесив, как всегда, на двери строгую таблицу: "Идет заседание штаба, просьба не мешать".
Но на этот раз преподаватели не просто гоняли чаи под тихую музыку кассетника и обменивались новостями. Главным сегодня было разработать задание для конкурса красоты. Но думалось всем почему-то плохо, коллективный мозг работал вяло, не в силах оторваться от картофельной темы.
– Пусть в качестве домашнего задания приготовят блюда из картошки. Чтобы побольше и повкусней. А мы попробуем.
– Лучше национальные картофельные блюда, разных стран.
– И пусть приведут все известные поговорки со словом "картошка". На английском и французском.
Аня не выдержала.
– Все "картошка" да "картошка". Тошнит от нее! Давайте что-нибудь другое.
– Вы правы, Анна Ивановна. Налейте-ка еще чайку, – протягивая пустую чашку, Игорь Павлович смотрел на Аню с такой мольбой, словно просил не чашку чая, а всю Вселенную.
Аня, поправив бретельку, вальяжно направилась к электрическому чайнику – наверно, представила, как должна ходить какая-нибудь "Мисс Планета".
– Почему без сахара пьете? – заметив, что Полина хлебает пустой чай, комиссар придвинул блюдце с рафинадом. – Все-таки калории.
Полина взяла кусочек рафинада – не хотелось обижать Александра Витальевича. Вообще-то сахар она не употребляла.
Александр Витальевич придвинулся ближе.
– Почему скромничаете? Берите, берите, – уговаривал, протягивая блюдце. – Хоть и по талонам, но пока дают!
Полина вынуждена была взять еще кусок.
– Сколько вам положить? – спросила Аня у командира, подходя к нему с чашкой.
– Побольше, Анна Ивановна! Люблю сладкое, грешен! Послушайте, ну что мы тут голову ломаем, задания придумываем? Может, пусть они пройдутся туда-сюда в купальниках, что-нибудь там споют, станцуют и хватит? – устало предложил командир, принимая из рук улыбающейся ему сонной, проникновенной улыбкой Анечки.
– Ну нет, – запротестовал Александр Витальевич. – Эка невидаль – в купальниках! В этом разве вся красота?
– А разве нет? – возмутилась Аня. – Совсем уже забыли, что такое женщина!
– Красота – это политика, – тонко улыбнулся Игорь Павлович. – Поэтому…
В дверь постучали.
– Кто там еще? – недовольно поднялся командир, направляясь к двери. За нею оказалась Зоя Миронова.
– Можно? – с похвальной вежливостью спросила Зоя, входя в комнату и пристально глянув на стоящую за спиной командира Аню. Перевела взгляд на Полину и комиссара, сидящих слишком близко друг к другу, и дисциплинированно потупила свой лукавый взор. – Не помешала?
– Помешала, – не слишком вежливо ответил командир. Но, глянув в Зоины раскаивающиеся глаза, помягчел: – Что случилось?
– Игорь Павлович, там местные ломятся. В смысле, на дискотеку. Как бы чего…
Не дослушав, Игорь Павлович выскочил из комнаты, побежал к столовой. Остальные – за ним.
В столовой творилось что-то невообразимое: крики, девчачий визг вперемежку с грохотом динамика. На полу перекатывался огромный клубок человеческих тел.
Командир с комиссаром тут же бросились разнимать драку. Но им это плохо удавалось. Осатанело молотя кулаками, ничего не видя, не слыша и не понимая, ребята избивали друг друга в тупом, озверелом восторге почуявших свежую кровь животных. С жадностью, с придыханием и каким-то нечеловеческим рыком впивались зубами, ногтями в соседа, не разбирая – свой это или чужой. Вдруг раздался милицейский свисток – у командира он, к счастью, оказался с собой.
Клубок на миг замер – этого оказалось достаточно, чтобы вырвать из него нескольких человек. Потом – еще нескольких, пока наконец не растащили всех в разные стороны.
Последним в этом намертво связанном узле оказался Галкин. Командир с трудом отодрал его побелевшие руки от никому не знакомого рыжего парня.
Местные нехотя покидали зал. А рыжий, в крупных светлых веснушках, как конь в яблоках, уходить не торопился: набычившись, зло глядел на Галкина. У обоих были расквашены носы, оба тяжело дышали, готовые, если бы не стоящий между ними командир, снова вцепиться друг в друга.
– Сомбреро свое подбери, – посоветовал Галкину Игорь Павлович, кивнув на измятую шляпу на пыльном полу. – И зайдешь ко мне, поговорим… А тебя я чтобы больше здесь не видел, понятно! – повернулся к рыжему.
Нефертити успела намочить платок и уже прикладывала к распухшей галкинской переносице. Второй платок, тоже мокрый, протянула рыжему:
– Возьми, Вась, приложи к носу-то.
– Когда же они познакомиться успели? – шепнула Полине Аня, провожая глазами покидающего дискотеку рыжего. – На танцах, что ли?
На улице Игорь Павлович отряхнул испачканную гимнастерку, повернулся к комиссару:
– Этого нам еще не хватало! Да-а, а этот рыжий ершистый, как петух! Да и Галкин хорош!
– Не поделили! Ну, теперь в гости повадятся! – остановился, поджидая Полину с Аней, комиссар. – Узнали дорожку…
Позже Аня рассказала:
– Самое смешное, Полина Васильевна, что не поделили-то они знаете кого? Ни в жисть не догадаетесь! Вашу Нефертити, да, да! Из-за нее Галкин этому рыжему в кудри вцепился.
– Вожак! Не потерпит, чтобы кто-то зашел на его территорию.
Наконец из дома пришло письмо – ответ на ее третье. "Слава богу, все в порядке", – поделилась Полина с Аней, пробегая глазами размашистые Дашкины строчки.
"…в школу я еще ни разу не опоздала, не волнуйся, но пока хожу в куртке – тепло.
Вообще мы с папой живем в полном мире и согласии – согласней чем с тобой, вот! Сейчас он готовит меня к олимпиаде (первый тур – в конце сентября, может, приедешь?). Уроки отец тоже проверяет – ты не волнуйся.
Заканчиваю, потому что отец боится, что не оставлю места для его любовного послания. Целую!"
Подписаться Дашка, конечно, забыла.
В своем "любовном послании" мелким старательным почерком муж сообщал, что все у них нормально, все есть, кроме времени. "Правлю рукопись, занимаюсь с Дашкой, делаю всякие текущие дела – быт совсем заел, хоть вешайся…" Остальная часть его послания была посвящена перечислению дел, которые он сделал и которые еще осталось сделать: "Белье из стирки забрал, обувь из мастерской получил, электрошнур (у ночника, помнишь?) заменил, сантехника вызвал. Ухлопал на это целый день – без конца звонил в домоуправление, несколько раз сам туда бегал, потом ждал до бесконечности… Короче, приезжай скорее – с тобой эти бытовые проблемы переживаются легче. А то мы с Дашкой крутимся, как белки в колесе, и никак не можем выбраться к тебе…"
Полина улыбнулась, представив себе этих двух белок: большого папу-белку и маленького бельчонка. Впрочем, не такого уж маленького…
В письмо была вложена газетная вырезка – рецензия на Володин перевод "Восточного эпоса".
Прочитала письмо и рецензию еще раз, потом сунула их в журнал "Огонек" – изучит, пока будет дозваниваться в Москву, – и отправилась на почту.
На душе светло и спокойно: дома все в порядке, Дашка здорова; Володя весь в работе, помогает дочери готовиться к Олимпиаде. Может, она увлечется языками и прекратит этот свой дурацкий бунт: "Сказала – в ПТУ, значит, пойду в пэтэушку". Этот ваш инкубаторский способ выведения интеллигентов! В гробу я его видела!"
Как важно, что Володины переводы похвалили в печати: может, перестанет комплексовать. "Может, в чиновники пойти? Творчество не для меня!" Короче, все хорошо, все на месте.
А что до остального или до остальных… Господи, какое это имеет значение!..
Проходя мимо комнаты, где жили сестры Мироновы, услышала странный звук. Дверь в комнату была приоткрыта, и Полина, заглянув, увидела Нефертити, с яростью разрывающую какие-то бумаги. Постучав, Полина вошла. Нефертити – она была одна в комнате, – уже сложила бумажные обрывки в глубокую общепитовскую тарелку и, чиркнув спичкой, любовалась пламенем.
– Классно горит, верно? – сощурив глаза, бросила Полине, не отрываясь от пламени.
Сдула пепел в открытое окно, нехорошим взглядом обвела комнату и, заметив лежащее на стуле черное сомбреро, вышвырнула его в окно – вслед за пеплом.
– Подлец! Подонок! Все мужики сволочи!
Глянула на остолбеневшую Полину и вдруг, рухнув на кровать, разрыдалась.
– Таня! – испугалась Полина, подходя к кровати и осторожно трогая Нефертити за плечо. – Танюша, ну не убивайся! Все будет хорошо, вот увидите. Просто он еще не знает, что вы ему нужны. Именно вы и никакая другая.
– И не узнает! – зло крикнула Нефертити, не переставая рыдать.
– А вот это от вас зависит – узнает или нет, – Полина специально не заметила, что имеет в виду Миронова. – Помните, кто-то сказал: мужчина – это то, что сделает из него женщина. Так что…
Нефертити горько плакала.
– Ну будет, Таня, а то глаза распухнут. Кстати, я все хотела вас спросить… Помните, вы мне про свою бабушку рассказывали? Как она корову в атласных туфельках доила, помните?
– Ну, – отозвалась Нефертити, все еще всхлипывая.
– Мне очень интересно: как корова отнеслась к этим атласным туфелькам? Заметила?
– Еще бы! – Нефертити встала, вытирая мокрые щеки.
– Ну и как она среагировала на бабушкины туфли?
– Классно! Раньше давала ведро молока в день, а с этими туфлями стала давать ведро в месяц, – улыбнулась Таня и потянулась за косметичкой. – Ой, и правда глаза красные… Нет, вообще-то бабка у меня была будь здоров! Знаете, почему в трудные годы выжила? И детей – то есть мою мать и ее брата – от голода спасла? Ни за что не поверите! Корову забрали, жрать нечего… Так она собирала лошадиные лепешки, каким-то особым способом их сушила, просеивала и добывала из них непереваренный овес. Зерно в общем. А потом молола его, пекла его. Вот! А ведь совсем, казалось, к жизни была не приспособлена.
– Да, – вздохнула Полина, – сильная личность ваша бабушка. Очень сильная…
– Ну, – согласилась Нефертити, извлекая из сумки косметичку. И, глянув в зеркало, ужаснулась: – Господи, на кого я похожа! И в самом деле рожа распухла.
– Пройдет, – успокоила ее Полина, – это не страшно – приложите мокрое полотенце. Пройдет…
Выходя из подъезда, Полина заметила метнувшуюся от Таниного окна чью-то тень. В падающем из открытых створок жиденьком свете вспыхнули рыжие вихры. Лица Полина не успела разглядеть, но была почти уверена, что оно ей знакомо.
Полина, забеспокоившись, обошла корпус, но никого не встретила и направилась дальней аллеей к выходу.
Осторожные ночные звуки леса, далекий плеск реки под обрывом, Фроськин омут. Легенда о местной красавице, утопившейся из-за неразделенной любви, вполне соответствовала этим глухим местам.
– Не спится?
Вздрогнув, Полина повернула голову и увидела выходящего из неосвещенной аллеи Александра Витальевича – в неизменном черном бушлате, накинутом на плечи, в кирзовых сапогах.
– Вы тут никого не встретили?
– Нет, – помахивая тонким ольховым прутиком, Александр Витальевич зашагал рядом. В его глазах Полина прочла вопрос, на который она не хотела бы отвечать. И она его опередила:
– Для меня срезали? – кивнула на прутик.
– Да вот, гляжу – вы к Фроськиному омуту направились, – с нарочитой лихостью стеганул прутиком по кирзовому сапогу.
– Ошиблись – к станции. Разговор с Москвой заказать.
– Не боитесь? В столь поздний час в столь дальнее плавание. Придется проводить.
– Вы слишком широко понимаете свой долг, – улыбнулась Полина, сворачивая зачем-то журнал трубкой.
– Что читаете?
– Так, воспоминания одного режиссера. Пишет, как его притесняли в застойные времена. Так расписал – слеза наворачивается. А на самом деле преуспевал и тогда, и сейчас: его внучка вместе с моей Дашкой учится. Серенький он какой-то, честно говоря.
– Сейчас модно вспоминать, даже то, чего не было. Очень удобно объяснять отсутствие таланта перегибами времени.
Исчерпав тему, они замолчали.
– Ваш сын… вы с ним часто видитесь? – прервала неловкую паузу Полина.
– К сожалению, нет. Жена говорит "Он должен от тебя отвыкать". Вот так… Хороший мальчик, способный: математика легко дается.
– Сколько ему?
– Скоро пятнадцать. Уже мой бушлат впору.
– Выходит, ровесник моей Дашке? Дочь решила в ПТУ поступать, ничего не могу с ней сделать.
– А мой – в мореходку.
– Муж, конечно, против, хочет, чтобы она языками занималась.
– Ваш муж, – начал Александр Витальевич и осекся. – Простите, я, наверно, не имею права задавать вам этот вопрос, но…
– Не надо, – перебила она его… – Пожалуйста, не надо. Давайте лучше поговорим… ну, скажем, за образование, как говорят в Одессе.
– А о чем тут говорить? – Александр Витальевич отвел нависшую над тропинкой еловую лапу, пропустил Полину вперед. – Какое же это образование, Полина Васильевна! Слезы, да и только!
Они вышли к остановке и увидели дымный след удаляющегося автобуса.
– Ну теперь жди! Может, пешком? – предложил Александр Витальевич. – Обувка вроде подходящая, – перевел взгляд со своих кирзовых сапог на ее "луноходы", бывшие в моде еще совсем недавно.
– Возвращались бы вы в лагерь, Александр Витальевич, – стала убеждать его Полина: домой, как она считала, ей нужно идти звонить одной, без провожатых. Примета, конечно, глупая, но так, на всякий случай. – Меня никто не похитит, честное слово.
– Одной в такую темь? И не просите!
Пошли через поле, стараясь сократить путь, но вскоре поняли, что экономия во времени им дорого обойдется.
– Ой, вот залезли-то! Поверхность прямо-таки лунная, не земная. – Полина с трудом вытаскивала из грязи ноги, рискуя остаться без своих "луноходов".
– Придется на буксир брать, – улыбнулся Александр Витальевич, взяв Полину за руку и потащив вперед. – Ой, руки какие холодные! Замерзли?
"А у него сильная рука, – удивилась Полина. – Сам вроде хрупкий, а рука – крепкая, мужская".
Ее озябшие пальцы быстро согрелись в его теплой ладони.
– Поворачиваем к дороге, Александр Витальевич! Иначе мы до утра отсюда не выберемся.
Вспухшие жилы борозд тянулись далеко-далеко, до самой станции, отмеченной жидкой цепочкой фонарей.
Картошка, судя по всему, вырыта здесь уже давно: разбросанные по всему полю картофельные пирамиды, добела отмытые дождями, зловеще проступают сквозь тьму, напоминая черепа на известной картине Верещагина.
– А ведь это безобразие кому-то выгодно. – Александр Витальевич кивнул на обреченные гнить в кучах клубни.
– Мне, например, – улыбнулась Полина, с удовольствием выбираясь на дорогу – тоже не бог весть какую, но все же не такую вязкую, как поле. – Я тут с удовольствием отдыхаю: от бесконечных заседаний, от занятий и, стыдно признаться, – от домашних дел. Безобразия, Александр Витальевич, всегда кому-то выгодны, так ведь?
– Ну, – осторожно согласился комиссар, не выпуская ее руки.
– И у студентов кругозор расширится. Так называемое наглядное обучение, – высвободив руку, махнула в сторону тускло белеющих картофельных пирамид.
– Да, "Полный вперед!", студенты правы, – поправив на плечах бушлат, нерешительно глянул на Полину.
– Ох, как станция еще далеко, – вздохнула Полина и быстро зашагала в сторону фонарей, просеянными зернами вкрапленных в темноту.
Опять наступила долгая пауза.
– А насчет образования вы совершенно правы, Александр Витальевич.
– Нет его у нас. Нет, мы школы новой не создали, и нового человека не воспитали…
– Новое, новое, – ворчливо повторил Александр Витальевич, с трудом включаясь в разговор. – Новая программа, новая школа… Будто старая гимназия так уж плохо учила. Или лицей. Помните, кого он выпускал?
– Сейчас на некоторых школах тоже дощечки прибили: "Лицей", – усмехнулась Полина. – А вы знаете, что бабушка наших Мироновых из рода Мурашевых? Декабристы то есть.
– Нет, не знаю. Нефертити, ну надо же! Впрочем, что-то в ней есть. В Зое, правда, больше, но и в Тане… Новое поколение? Да, – вернулся к своей мысли Александр Витальевич, – мы так упорно ищем новое – словно какой-то клад, который сразу нас обогатит, решит все проблемы.
– А что? Я где-то читала, что под обломками храма Христа Спасителя действительно обнаружили клад. Только там не написано, куда эти сокровища дели.
– На проект "Дворца Советов", куда ж еще! – в тон ей ответил Александр Витальевич. – Или какой-нибудь другой проект. А вы говорите – три поколения! Теперь, пожалуй, и в десятом утерянное не восстановишь…
"Какой я ему кажусь, должно быть, занудой", – вдруг подумала Полина.
– Хотите смешной случай из нашей практики? Мне рассказывала приятельница, она ведет английский в техвузе, принесла выпускникам-англоязычникам тест на… незнакомом немецком. Сказала, что – на английском, дала задание: прочесть, перевести, выделив основную мысль. Студенты мучились с полчаса, потом сдались: "Много незнакомых слов…"
– Подумаешь, не могли отличить английский текст от немецкого! Технари все же, – снисходительно защищал Александр Витальевич. – А вот один мой приятель из МГК рассказывал, как одна из его коллег принимала зачет у студентов… знаете где? Нет, не угадали: в ломбарде. А что – там ведь огромные очереди. В целях экономии времени, так сказать. Вот. Интенсификация учебного процесса.
– Да, намудрили мы с этой интенсификацией, – покачала головой Полина. – Как ни дергай морковку за хвостик, быстрей не вырастет.
Он вдруг споткнулся, угодив ногой в какую-то яму.
– Осторожно, – вскрикнула Полина, подхватывая свалившийся с его плеч тяжелый бушлат.
– Не хватало производственную травму тут схлопотать! – рассмеялся Александр Витальевич, принимая бушлат.
Он задержал на ней свой взгляд, и Полина, вспыхнув, отвернулась.
– Это – "за дальний поход"? – кивнула на приколотый к бушлату значок.
– Да, за экватор ходили, было дело, – Александр Витальевич вновь набросил бушлат на плечи. – А знаете, какая там жара? Все матросы только на "Огуречной палубе" и спасались. Там огурцы хранят, поэтому так и прозвали. Но все равно дико жарко! Нас всех хоть выкручивай – пот в десять ручьев… Да, всякое бывало: море есть море…
А еще я любил слушать морзянку. Сидишь в рубке и ловишь. Веселый такой отбой. По звуку уже знал, с какого корабля идут сигналы – с французского, американского или арабского… Ой, что-то я разговорился, – спохватился он.
– Я тоже скучаю без аудитории. Это профессиональное…
Оправдав, как она считала, комиссара в его собственных глазах, Полина снова замолчала.
"Интересно, мои ждут звонка или нет? Дашка, конечно, уже вернулась из секции. А Володя? Дома или нет?"
В небе полыхнула молния, вспоров крутую мглу. Над головой на миг озарились рваные клочья облаков, и тут же снова сомкнулась темь. Еще через мгновение просыпались тугие тяжелые раскаты.
Полина вздрогнула. Удар грома, так неожиданно ворвавшийся в ее мысли о доме, был, конечно, знаком. Только чего?
– Вас тут подожду? – предложил Александр Витальевич, усаживаясь на скамейку перед почтой.
Полина поспешила к окошку междугородной. "Все же следовало прийти сюда одной", – подумала, подавая заказ. Ею овладело вдруг непонятное беспокойство. Почему-то казалось, что на ее звонок никто сейчас не ответит.
Но трубку почти тут же подняли. Услышав сонный Дашкин голос, Полина тут же успокоилась.
Володя тоже оказался дома, уговаривал ее быстрее заканчивать свою "картофельную эпопею" и возвращаться в Москву.
"Вот странно, – удивилась Полина, выходя на улицу. – Все в порядке…"
На обратном пути тоже повезло: успели на последний автобус.
Когда сошли на своей остановке, Александр Витальевич попросил:
– Погуляем, а, Полина Васильевна? Куда вы все время так торопитесь?
– Так ведь дождь! Ух и хлынет сейчас! Надо поднажать…
В воротах столкнулись с рыжим парнем. Подняв воротник щегольской кооперативной куртки, парень воровато проскочил мимо Полины и комиссара и дунул к шоссе.
– Тот самый, что с Галкиным на дискотеке подрался. Я его уже видела сегодня.
– Да, командир прав: узнали дорожку, – вздохнул Александр Витальевич, придерживая для Полины тяжелую створку ворот. – Интересно, к кому это он?
Пройдя за ворота, остановился:
– Да совсем нет дождя, так, отдельные капли. Может, все же погуляем? Воздух-то какой, чувствуете?
Воздух и в самом деле был великолепный. От леса потянуло свежестью, запахом поздних ромашек и почему-то клубникой. Александр Витальевич сбросил бушлат и поднял над их головами.
Редкие капли глухо ударяли о плотную материю.
– Хороший зонт. Только тяжелый – долго не продержите. – И, попрощавшись с комиссаром, направилась к своему корпусу.
Все это было – и дождь, пахнущий ромашками, и веселый перестук упругих струй. У Александра Витальевича, конечно, – тоже. Было, было…
Правда, размазанная по полям влажная чернота совсем не похожа на жгучую, пахнущую полынью и морем, наполненную сладко-трескучими песнями цикад, смоляно сверкающую темь, каждые сутки заглатывающую их тихий курортный поселок.
Володя почти каждый вечер ездил на рыбалку – на какую-то речку, то ли озеро, час с небольшим на автобусе, – и возвращался, когда она уже спала.
После той истории с лифтом он стал не в меру замкнутым, сосредоточенным. Словно решал в уме сложное уравнение. "Не буду мешать", – решила Полина и делала вид, что ничего не замечает. И жалела: зря не уехала с Дашкой.
Та женщина приходила еще не раз в их санаторий. И всегда в сопровождении одного и того же отдыхающего. Полине было больно смотреть в это время на Володю: обычная сдержанность его оставляла, выражение лица становилось беспомощным и жалким. Прежде, когда они встречали женщину одну в поселке, Володя даже не глядел в ее сторону. А тут стал здороваться. Что ж, успокаивала себя Полина, двухминутное пребывание в лифте вполне сойдет за официальное знакомство. Но интонация, с какой он произносил это "здрассте", просящее, чуть ли не подобострастное выражение, с каким ловил ее взгляд!..
Как-то Полина, когда гостила с Дашкой у матери, попала в землетрясение. Это были, как потом выяснилось, лишь слабые отголоски того, что происходило за сотни километров от их городка.
Вначале они ничего не поняли, вдруг взбесилась люстра под потолком, зазвенела и поехала вниз посуда в серванте. Полина схватила Дашку и потащила к дверному проему – то ли сработал инстинкт, то ли когда-то где-то услышанное.