Текст книги "Странности любви"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

Соавторы: Любовь Ямская,Валентина Дорошенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Нет, страх пришел потом. Вначале – непонимание, остолбенелая растерянность: что это? Потом – удивление, почти шок: как, неужели? И полная беспомощность: вот-вот все рухнет, погибнет, а ты ничего не сможешь сделать, ни крикнуть, ни спастись. От тебя ничего не зависит…

Наблюдая мужа и эту женщину, взгляды, которыми они обменивались, Полина испытывала то же чувство беспомощности. Вот-вот все рухнет, а ты – ни крикнуть, ни спасти. Каждый раз она как бы попадала в многовольтное напряжение, возникающее между мужем и женщиной при случайных столкновениях на улице, на пляже.

Старшая сестра учила: если станет совсем уж плохо, сделай прическу, надень какую-нибудь новую тряпку и посмотрись в зеркало. Сразу полегчает!

Накрутила челку на бигуди, перерыла чемодан в поисках обновы. Но ничего, кроме пары колготок, не обнаружила – все не раз надеванное.

Выбрала пестренький цветастый сарафан – не новый, правда, но и не сильно заношенный, босоножки на высоком каблуке. Оделась, покрутилась перед зеркалом. Но увидела свое лицо: бледность, проступающую сквозь загар, припухшие отчего-то веки, плакать вроде бы давно не плакала – и накопившийся было положительный заряд приказал долго жить. С отвращением отвернулась от зеркала. Но тут же снова повернулась, взбила прическу и, сощурив веки, пообещала: не дам сделать себя несчастной. Никому!

Достала тушь, косметику, слегка подвела глаза, наложила в нужных местах тени. Подмигнула себе зеркальной и, нарочито громко стуча каблуками, направилась к двери…

Выбежав к морю, сбросила с ног босоножки. Держа их в руках, быстро зашагала кромкой прибоя. Мокрый песок упруг и прохладен – приятно ощущать его голой ступней. Набегающая волна щекочет пятки, брызги ласкают загоревшие ноги. Сарафан развевается на ветру, играя в солнце яркими цветами.

– Куда вы так спешите? – услышала сзади голос. – Еле догнал!

Мужчина лет тридцати пяти – знакомый, сидит через два стола от них – спешил за ней следом. Полина заметила, что он давно наблюдает за ней – и в столовой перехватывала его пристальный изучающий взгляд, и на пляже. Она понимала, чего ищут здесь временные холостяки, и поводов для мало-мальски близкого знакомства не давала. А тут решила – пускай!

На следующее утро они снова встретились на пляже. "Плывем к буйку?" – "Плывем!" По пути он ей рассказывал, какая она хорошая, непохожая на других. Полина слушала. В нужных местах улыбалась.

Демонстративно, на глазах у мужа, она принимала его ухаживания. Володя это, очевидно, понял – в его взгляде проскользнула ирония: поиграть, дескать, решила?

Ах, так?! Обида придала решимости. И когда ее поклонник в очередной раз пригласил на чашку кофе, сказала: "Приду. После ужина". – "Дверь будет открыта, можно не стучать…"

Володя, как всегда, уехал на рыбалку. Она стала собираться.

Господи, что же в этих случаях надевают? И спросить-то не у кого.

Лихорадочно роясь в чемодане – время вдруг побежало, как сорвавшаяся с цепи собака, – Полина отбрасывала одну вещь за другой – та не по сезону теплая, эта – слишком яркая или чересчур мрачная. Сарафан – вызывающе открытый ("еще подумает, что соблазняю!"). И вдруг поняла, что надеть нечего.

Села перед разоренным чемоданом и чуть не заплакала. "Не пойду! Мне, в общем-то, совсем не хочется…"

"Можете не стучать, дверь будет открыта…" Интересно, Володя так же договаривается? Пойду!

Уже беззаботно, даже весело, набросила с трудом найденную светлую кофточку, потянулась за юбкой и… зацепила новыми колготками за угол кровати. "О господи, ну почему все против меня? Все против!" – простонала, наспех намазывая лаком для ногтей образовавшуюся над правым коленом дыру – снять колготки почему-то не пришло в голову. Ничего, под юбкой дыры видно не будет!

Теперь быстро причесаться, подмазать губы – и бегом наверх: время катастрофически приближалось к отбою.

На восьмой этаж поднималась, как на Голгофу. Все в ней кричало: "Не хочу! Не хочу!" Все мужчины стали ей противны – все одинаковы! Но она приказала себе: я должна, надо…

Несколько раз, встречая знакомых, проходила мимо нужного номера, спускалась вниз, снова поднималась, чувствуя себя преступником, пойманным врасплох.

Все же дошла до запретной двери. Прежде, чем протянуть к ней руку, снова оглянулась – никого. А как же его зовут? Только сейчас дошло – они до сих пор не познакомились, обходясь нейтральным "вы". Он почему-то не спросил ее имени, она – тоже, неудобно первой-то! Как же теперь быть?.. Хотела повернуть назад, но тут дверь неслышно отворилась. Он втянул ее за руку в комнату и тут же заключил в объятья.

Уперлась руками в крутые плечи, желая оттолкнуть – куда там! "Минутку, – бормотала, вырываясь. – Минутку… А как… как же кофе?" – "Кофе? Ах, да! Кофе – непременно. С коньяком?"

Полина кивнула – а почему бы нет?

"Ты не торопишься?"

Сразу на "ты". Когда же имя спросить?

"Садись, – подтолкнул к дивану и принялся доставать из тумбочки кофе, мельницу, кипятильник. – Тебе с сахаром?" – поинтересовался, ссыпая в кипяток коричневый порошок и помешивая кофе мельхиоровой ложечкой.

"А Володя возит в командировки растворимый", – отметила про себя, Не зная, занести ли это мужу в "плюс" или в "минус".

Наливая из начатой бутылки (кого-то уже угощал) пятизвездочный коньяк, он подмигнул Полине: "Мы с тобой последние русские, которые пьют армянский коньяк ереванского разлива. Ну, за. нас?"

Полина пригубила и поставила рюмку на стол. "Э-э, так не пойдет! За нас надо до конца".

Возражать не стала: надо значит надо. С непривычки задохнулась, потеряла дыхание.

"Пей кофе", – посоветовал, по-прежнему игнорируя имя. И придвинулся вплотную – ей было безразлично, коньяк приглушил неприязнь. Только натянула пониже юбку, чтобы не увидел дыру над правым коленом. Незаметно включился магнитофон. Ритмичные звуки популярного рок-ансамбля приятно смешивались в туманный коктейль с пятизвездочным армянским.

Делая вид, что смакует кофе, Полина по капле отхлебывала из чашки. Под рокот магнитофона хозяин наклонился к вырезу ее платья. "Как… как вас зовут?" – поинтересовалась Полина, отодвигаясь. "Потом, потом", – шептал, целуя ее шею, грудь, лицо. Горячие, нетерпеливые ладони, прерывистое дыхание. Жадные пальцы скользнули по ее правому бедру. Полина отпрянула, прикрывая юбкой драный чулок. Он нетерпеливо отбросил мешающую ему руку, властно притянул Полину к себе. Они молча боролись – он клонил ее к подушке, диван глухо стонал, поскрипывая пружинами. "Какой отвратительный звук!.. Какие у него липкие, неприятные губы!.. Колготки-то бесстыже сверкают замазанной лаком дырой…"

– Кто-то стучит. Слышите?

– Нет. – Он отпрянул, прислушался. – Показалось. Я ведь закрыл дверь? Кажется, закрыл.

Встал, направился к прихожей. Полина рванулась следом и, чуть не сбив его с ног, вылетела из комнаты: дверь оказалась не заперта.

В своем номере, стоя под душем – надо протрезветь к возвращению мужа – и с удовольствием подставляя пылающие щеки под прохладную струю, она, как ни странно, не чувствовала ни капли раскаяния…

Утро было мрачным. Дождь громко барабанил по железной крыше корпуса. От такого ливня никакая пленка не укроет. Студенты группами и по одному выбегали на крыльцо, задирали вверх светящиеся радостью лица и громко ругали небесную канцелярию: «Ну и погода!» «Что ж за свинство-то? Опять нас в поле не пустят, да? Только разработались…» «Товарищ командир, а мы настаиваем!» – откровенно издевались над начальством, прекрасно зная, что оно отвечает за их здоровье. «Предлагаю отпраздновать сегодня Новый год – погодка подходящая. А заодно – и праздник красоты», – Боб Беспутнов подмигнул Нефертити.

– Ты-то какое отношение к празднику красоты имеешь? – возмутилась рядом стоящая Зоя.

Наконец приехал доктор – симпатичная студентка-третьекурсница Катя Роднина. Кто-то сразу пустил слух, что она родная сестра знаменитой когда-то фигуристки. Новость породила всякие толки, и Галкин добровольно вызвался установить истину. Однако Катя разочаровала – не сестра, не родственница даже. Но разочарованный было Галкин умолял ее получше потрясти свое генеалогическое древо – Катя ему явно приглянулась.

Галкин выяснил, что Катя запоздала не по собственной воле, а из-за недоразумения: институтское начальство, забыв о запросе из райкома, заслало ее на уборку картофеля в другой район.

С появлением врача число заболеваний резко сократилось: Катя за здорово живешь справку не выдавала, и ребята изменили тактику – стали приходить к кабинету по вечерам, приглашать врача на дискотеку. Особенно старался Галкин: с гитарой устраивался в коридоре перед медкабинетом и дергал струны, перманентно мурлыча про ненаглядную певунью, с которой в стогу ночевал…

Постепенно Галкин перешел на романсы, призывая врача отворить калитку. Но поскольку Катя и тогда не отворила, Галкин в сердцах сдернул с ее двери плакат "Спасибо, доктор" и заменил его другим: "Минздрав СССР предупреждаю…"

Обидевшись на Катю, Галкин перешел к верному, как он считал, способу уесть врачиху – переключил свое внимание на Таню Миронову, открыто ухаживая за нею. Аня, делая обход, обнаружила их в одной кровати.

– Послушайте, Галкин! Я вовсе не хочу вмешиваться в вашу личную жизнь, но… нельзя же так! Вам-то что, а вот Мироновой такая популярность… Зачем?

– Так я же без всяких эмоций, Анна Ивановна, – широко раскрыл наивные глаза Галкин.

– Вы – да, но Миронова – другой человек. Подумайте над этим…

По вечерам студенты выгоняли простуду дискотекой, а днем – чаем с шиповником и гитарой.

Командир решил срочно провести первый тур конкурса красоты, пока нет работы. Но девушки запротестовали – не тот товарный вид. Катя, не в силах справиться с наплывом больных, выдавала направления в районную больницу.

Два дня лил дождь, и два дня студенты не выходили в поле – лечились, сушились.

На третий небо очистилось, и распахнулась такая яростная синь, какая бывает только в июне. Настроение у бойцов сразу поднялось, в автобус, отвозящий их в поле, входили с шутками, забыв про хилый завтрак.

– Сегодня юбилейная дата: ровно половина срока! – подсчитал Галкин. – Объявляется конкурс под девизом "Лучше двадцать раз по разу, чем ни разу двадцать раз".

Хоть и жаловались студенты, что их юмор совсем отсырел от осенних муссонов, однако предложения посыпались почти сразу:

– В двадцатый раз командир ССХО пожаловался: "Никакой дисциплины. Ну, ни-ка-кой!"

– В двадцатый раз Бобу дали совсем не Бобову делянку.

– В двадцатый раз Галкина спросили, чей же он, в конце концов: Зойкин, Катькин или уже Танькин?

– В двадцатый раз переходящий торт "Сюрприз" перешел к Мироновой-старшей.

Праздничное настроение прибавило и поле: едва ребята высыпали из автобуса, как увидели приятный сюрприз – два громадных оранжевых комбайна и прицеп с кучей пустых мешков.

– У-у, мешки! – загудел хор приветственных голосов.

– У-у, техника! Обвал!

– Комбайн пришел на смену студенту!

– А комбайнеры-то, комбайнеры! Один другого краше!

– Так это же Вася! – Нефертити толкнула сестру. – Помнишь, на танцах?

Водители этих огненных махин спрыгнули на землю и зашагали к сестрам – оба такие же рыжие и похожие друг на друга, как их комбайны. Только у второго в отличие от Василия не было на лице веснушек.

– Вы, случаем, не братья? – спросила Нефертити, подавая Васе руку.

– Братья, – Василий просиял всеми своими веснушками. – Вот познакомьтесь: это – Иван, с города подмогнуть приехал. А они – сестры, – кивнул на Мироновых, явно радуясь такому совпадению.

– Родные? – усомнился Иван, недоверчиво переводя взгляд с Нефертити на Зою.

Галкин, грозно глядя из-под черного сомбреро, решительно двинулся в их сторону. Но у дороги затарахтел директорский "газик", и комбайнеры заспешили к своим машинам.

Командир распределил бойцов по огневым точкам, кого – на комбайн, кого за комбайном, кого – подчищать вчерашнее поле. Там, правда, осталась лишь неотличимая от комьев земли мелочь, но другого вскопанного поля не было, и пришлось озадачивать бойцов "мелочевкой". Туда послали девушек и не занятых за комбайном ребят: эта работа считалась намного легче, чем подбирать клубни за быстро движущейся техникой. Наиболее слабых пустили на комбайн – сидеть не стоять, а тем более не бежать за машиной. Нефертити, конечно, устроилась первой – села ближе к кабине водителя, на железном уступе в виде скамейки, тянувшейся по обеим сторонам траспортерной ленты. Сестра заняла место напротив. Галкин тоже было сунулся наверх, вслед за Таней, но девушки его оттуда сбросили.

– Совесть-то у тебя есть, Галкин?

– Конечно! Сколько надо-то – кило или два? А ты, Нефертити, могла бы со мной повежливее.

Но сидячее место все же освободил, встал за комбайном.

– Сырая больно земля, – покачал головой Вася, залезая в кабину, – ну да ладно, авось не застрянем!

Посмотрел на Таню и еще раз вздохнул:

– Больно сырая…

Оранжевый гигант крупно вздрогнул и, сотрясаясь всем своим многотонным железным телом, поплыл по полю. Второй, украшенный, как и первый, шестеркой девушек, тоже отчалил от края поля. Бойцы, меся резиновыми сапогами вязкую коричневую грязь, тронулись за набирающими темп машинами.

Комиссар шел сбоку – следил за качеством подборки.

– Чище, чище подбирайте, – советовал, переходя от одного комбайна к другому. – Галкин, смотри, сколько за собой оставил!

– Враги подбросили, Александр Витальевич.

Комиссар двинулся к другому полю, где за подборкой "мелочевки" присматривала Анна Ивановна.

Техника есть техника: с комбайнами жизнь показалась намного веселее, студенты это сразу почувствовали. Однако веселье продолжалось недолго: машины, не проработав и часа, встали.

– Я же говорил, земля сырая, – будто с упреком напомнил Васенька, спрыгивая на землю.

Шатаясь, посыпались с комбайна девушки.

– Ну и техника! Полный вперед! – охала, сползая с железной скамейки, Нефертити. – Трясет, словно в камнедробилке.

– Сама виновата, – мстительно улыбнулся Галкин. – Я ж предлагал…

Командира и комиссара волновали другие проблемы: чем занять бойцов на оставшиеся шесть часов рабочего времени? Мелочь уже почти подобрали. Над опушкой стали подниматься голубые дымки костров. Тут к ним снова заглянул директор. Командир заметил, что он против обычного не слишком торопливо выпрыгнул из своего "газика" и направился в их сторону: понял, в чем дело.

– Так что? – с тайным злорадством подследственного, уличившего своего обвинителя в подделке документов, спросил Игорь Павлович. – Фронта работ, как нам обещали, не обеспечили…

Председатель глянул на застывшие посреди поля комбайны поманил пальцем одного из братьев, Василия, приказал:

– Отцепи трактор, сгоняй за вилами. – И, повернувшись почему-то к комиссару, извиняющимся голосом объяснил: – Сегодня вилами поковыряете – техникой тут сейчас не возьмешь…

– Вилами? – возмутился Александр Витальевич. – Да наши студентки их и поднять-то не смогут.

Но директор уже заторопился к своей машине.

Василий потопал к своей – выполнять директорский приказ. Привез рабочий инструмент быстро и в достаточном количестве. Однако распределить его оказалось не так-то просто: вил оказалось гораздо больше, чем рук, желающих их заполучить.

– Их что, в мартенах отливали? – охнула Нефертити, откровенно кокетничая с комиссаром. – А вы не боитесь нас вооружать, Александр Витальевич?

– Кокетничать с начальством – аморально, – осадил Галкин, со значением взглянув на Нефертити. И, повернувшись к комиссару, провозгласил: – У меня рацпредложение. Мы, то есть наша бригада, до обеда обязуемся выполнить норму, а послеобеденное время – наше. Идет?

Александр Витальевич растерянно посмотрел на Полину: на поле положено отработать полный трудовой день. С другой стороны, почему бы и не поощрить студенческую инициативу? Глядишь, и других подстегнет. Но где "стахановцы" будут болтаться оставшуюся часть светлого дня? Отвечай потом за них.

– А качество не пострадает? – осторожно поинтересовалась Полина, поняв, почему комиссар колеблется.

– Чтоб я сдох… пардон, умер! – весело поклялся Галкин, подмигнув Нефертити. – Татьяна вон гарантирует, верно? Так что, Александр Витальевич? Ну, в виде эксперимента.

При слове "эксперимент" Полина аж вздрогнула. Но Александр Витальевич, улыбнувшись, разрешил:

– В конце концов, одним экспериментом больше, одним – меньше…

– Спасибо! – крикнул Галкин и, схватив за руку Нефертити, побежал к своим, размахивая сорванной с головы шляпой.

Полина и Александр Витальевич, конечно, догадывались, что Галкин и компания спешили отметить очередной праздник. То ли Рождество, то ли Новый год, то ли оба вместе. Полина видела, как Боб Беспутнов приволок из леса пушистые елочные ветви, а сестры Мироновы, которых ребята перетащили в свою бригаду, делали из раскрашенной бумаги игрушки и нанизывали на белую нитку комки ваты, завешивали комнату гирляндами. Зоя разучивала на клубном пианино какую-то рождественскую песенку, а Нефертити помогала сестре голосом – сырая земля и мокрые окоченелые клубни сделали свое дело: суставы пальцев припухли так, что в таперы она не годилась. Доктор Роднина предлагала ей дать справку и направляла в районную больницу, но Таня отказалась: "Вот отпразднуем, тогда, может быть…"

Приближая веселое событие, обе трудились в поте лица, не отставая от ребят.

Вскоре часть поля, где работал Галкин со своей компанией, стала похожа на горящий муравейник: бойцы бегали к мешкам с ведрами, наполненными картошкой, словно спасаясь от пожара, и еще быстрее, насколько позволяла влажная почва, возвращались назад с пустыми. Остальные дружно работали вилами.

– В таком темпе мы всю картошку за несколько дней уберем, – почти всерьез насторожился комиссар. – А чем будем дальше заниматься? Где возьмем этот самый "фронт работ"?

Полина улыбнулась, глядя, как Зоя, с удовольствием отбросив тяжелые вилы, побежала к огромному бидону с водой, поставленному заботливым руководством у края поля. Вода в нем катастрофически испарялась. "Дайте мне, а то помру!" – бросилась ей вслед Нефертити и зачерпнула из огромного бидона. Тут же подскакал Галкин и, вклинившись между сестрами, пил поочередно из их кружек.

– Удобно устроился, – хмыкнул комиссар.

– Завидуете? – сострила Полина и тут же пожалела: Александр Витальевич посмотрел на нее с осуждением.

– Гляну, как там Анна Ивановна работает, – смутившись, Полина повернула к соседнему полю.

– Не уходите, – Александр Витальевич осторожно взял Полину за руку. – Лучше посмотрите, какая вокруг красота: солнце, небо, зелень. Даже бабочки летают – как летом. Кто знает, повторится ли когда такой день? Во всяком случае, для нас с вами…

Полина мягко высвободила руку, зашагала к соседнему полю. "Вы что, всерьез, Александр Витальевич? Оглянитесь вокруг – столько молоденьких, симпатичных студенток! Зачем вам я? – И тут же с неистребимой, чисто бабьей гордостью, подумала: – А я еще могу нравиться…"

Но тут же спохватилась: "Как там Дашка и Володя?"

Не оставляющая все эти дни тревога о доме почему-то притупилась. Полина с ужасом поняла, что мысль о семье сегодня впервые пришла ей в голову.

– Полина Васильевна! – окликнули ее.

Обернувшись, увидела Галкина. Она круто развернулась, изменив маршрут, пошла навстречу. Галкин был чем-то радостно взбудоражен. "Опять что-то придумал", – догадалась Полина. И точно:

– Товарищ бригадир, – в обычной, слегка балагурной манере, еще издали закричал он. – У меня рацпредложение.

– Опять? – ужаснулась Полина размаху его трудового энтузиазма. – Что значит высбожденная энергия масс!

– Ну! – согласился Галкин, шагая рядом. И кивнул на мешки: – Как-никак, свой труд, не чужого дяди. Жалко!.. Ведь в этих хламидах картошке гнить еще проще, чем в кучах. Так вот, рацуха: давайте мы сами ее реализуем, а?

– Как это?

– Молча. Возьмем машину – и прямым ходом к потребителю, который, как вы знаете, жаждет. – И, самодовольно кивнув в сторону бригады, азартно вспарывающей вилами землю, похвастался: – Вон как пчелки трудятся. Одна Нефертити чего стоит! Хоть сейчас арендный договор заключай.

– Ей ферма нужна, – поддержала шутку Полина. – Она коров доить любит.

– В атласных туфельках? – вспомнил Галкин. И, возвращаясь к прерванному разговору, предложил:

– Нам бы какой-нибудь завалящий грузовичок, а остальное – мы сами. И убираем, и грузим, и на рынок поставляем, и деньги назад привозим, только выручку считай! И главное – совхозу выгодно, ведь мы только половину, прибыли себе, а остальное – им.

Полина молча смотрела на Галкина.

– Ладно, уговорили: сорок – себе, а шестьдесят – им. Нет, выгода-то какая, а?

– Вы, Галкин, с директором поторгуйтесь. Вон он как раз и подъехал.

Они направились к притормозившему у конца поля "газику".

Пропустив вперед бригадира, Галкин атаковал директора, вкратце изложив ему свое рацпредложение.

– Всего тридцать процентов нам, а остальное – вам, – распаляясь перспективой, торговался с директором. И, не заметив во взгляде директора большого энтузиазма, уступил: – Ладно, поговорю с ребятами, может, и на двадцать пять согласятся. Нам бы только грузовичок…

– Размечтались!

– Неужели в совхозе машин нет?

– Машины есть, нет горючего. По всей стране сейчас страда, читали небось?

– Зачем же мы убираем? Раз вывозить не на чем?

– Вот-вот дадут. Обещали.

– А когда вам дадут, вы нам отслюните? – снова вдохновился Галкин. – Для совхоза-то выгода зато какая!

– Какая там выгода! Тут бы с государством рассчитаться! – отмахнулся Дормир и прибавил шагу: бригадир о чем-то громко спорил со студентами.

– Что за шум? – подошел к ним директор.

– Нет, вы посмотрите, что они делают! На вилы картошку натыкают, подлецы!

– Эй, полегче! – возмутился Беспутнов, осаживая кричащего бригадира.

– Это же вредительство! Картошечка-то какая!

– Эли-итная! Она же белая, как ангел, а он ее – насквозь! – бригадир протянул комиссару проткнутый вилами клубень.

– А он что, сквозь землю светится, ангел ваш? – возмутился Беспутнов, обращаясь тем не менее к комиссару. – Случайно прокололи, когда выкапывали.

– Нет, не случайно! – настаивал бригадир. – А специально! Чтобы лишний раз не наклоняться, на вилы ее насаживали. Специально! Смотрите, вон еще одна. И вон, и вон… Все проколотые.

– Мы в институт сообщим, – сурово пригрозил директор. – Напишем, как вы работаете…

– Совсем неплохо они работают, – вступился за студентов комиссар. – Половину поля уже убрали.

– Это не уборка, это вредительство!

– Зачем зря кричать? – вмешался подбежавший на шум командир. – Надо разобраться.

– Верно, – поддержала подошедшая следом Анна Ивановна. – Студентам еще спасибо надо сказать, что они вилами ворочают.

– Ба-альшое спасибо, – сдернув кепку, переломился в шутовском поклоне бригадир. – Облагодетельствовали.

Полина глянула на облокотившуюся подбородком на черенок вил Нефертити, молча взирающую на разгорающийся скандал.

– И вообще все вручную. У студентов вон суставы на пальцах болят.

– Белоручки! – глаза директора загорелись неистребимой классовой ненавистью. Но, верно оценив обстановку, Дормир поспешил перевести ее классовую сущность в социальную: – Вообще работать не умеют, маменькины сынки да дочки! У меня картошка из-за них золотая выходит.

– Так и покупали бы на валюту, – бил по больному комиссар. – Дешевле было бы и вам и государству.

– Учите у себя в институте! А тут надо работать!

– А где он, фронт работ? И мешки не всегда бывают – хоть в карманы собирай.

О фронте работ Игорь Павлович напомнил, наверно, зря: директору нечем было крыть, и он взорвался:

– Для желающих "фронт" всегда найдется. Свеклу, турнепс надо дергать. На ферме доярки, скотники нужны. Вы просто не хотите. Еще и в фонд мира деньги должны перечислить, я так понимаю?

Командир сник: насчет фонда мира директор вывернул очень вовремя – без этих денег, грозил парторг, в институт лучше не возвращаться.

Нанеся последний удар, директор круто развернулся, направляясь к своему "газику". Но студенты преградили ему дорогу.

– Работу с нас спрашиваете, а жрать не даете. Сколько можно на вермишелевом супе держать?

– Неправда! – возмутился бригадир. – Вам третьего дня мяса отгрузили. Целых полтонны.

– С червями! Как на броненосце "Потемкине"!

– Обещали бычка заколоть.

– Бычок пусть погуляет. Заработать надо. – И, отодвинув перегородивших дорогу студентов, быстро зашагал к машине. Бригадир поспешил за ним.

Домой возвращались без песен и без шуток.

Утром смертельно не хотелось вставать. С трудом разлепив склеенные сном веки, Полина увидела мутный квадрат окна, словно задернутый грязной занавеской, и снова нырнула с головой под одеяло.

Но понежиться в сладком полусне не пришлось: ее достал под одеялом Анин голос:

– Полина Васильевна, надо вставать, поднимать студентов.

– Да чего же ты скучная, Анечка! "Надо, надо"… Хоть бы раз сказала: "Не надо", – сонно ворчала Полина, выползая из-под одеяла и одеваясь.

Но это оказалось не так просто. Задубевшие джинсы никак не натягивались.

– Что ж это за день такой тяжелый? Магнитная буря, что ли? – Полина подошла к окну, выглянула наружу: что на улице – дождь или туман?

– Студенты говорят – дождь, и отказываются идти на работу.

В коридоре стояла необычная тишина. Студенты уже проснулись, но выходить, судя по всему, не собирались – затаились за закрытыми изнутри дверьми. Полина с Аней постучали в одну комнату, вторую – никакого ответа.

– Не ломать же двери! – пожала плечами Аня, пробуя на прочность дверную ручку. – Надо посоветоваться с командиром!

В мужском корпусе первозданная тишина – ни души, кроме командира и комиссара, одиноких в пустом коридоре.

– И ваши забастовали? – сообразила Аня.

– Чем наши хуже ваших? – усмехнулся командир, вынимая из кармана сигареты.

– Что будем делать?

– Ждать, – безразлично буркнул командир. – Проголодаются – тут же встанут. Мы в штаб, обсудить сложившуюся обстановку.

– А мы? – вырвалось у Полины.

– А вы пока гляньте, что сегодня на завтрак.

Полина и комиссар вышли в густое молоко тумана.

В дверях столовой, прислонившись к косяку и засунув руки в карманы несвежего белого халата, вяло жевал жвачку Петя.

– Свежим воздухом дышите, – двусмысленно приветствовал его Александр Витальевич. Потянул носом: – Никак мясо подгорело?

Петя равнодушно глянул на комиссара, потом на Полину, выдул изо рта белый шар и молча отправился на кухню.

– Пошли чайку похлебаем? – предложил Полине комиссар, направляясь вслед за Петей.

Столовая благоухала на удивление съедобно.

– И в самом деле мясом пахнет… – Ничего не понимая, Полина повернулась к комиссару, который и сам остолбенело взирал через окошко раздачи на окутанную белым паром плиту.

Все стало ясно, когда в руках Пети появилась тарелка с рыхлыми ломтиками отварной колбасы.

– Хоть бы картошки наворовали, – лениво бунчал Петя, накладывая в тарелку вермишелевый гарнир. – Заколебали этой вермишелью! Захотите добавки – подойдете…

– Нет, что на белом свете творится, а, Полина Васильевна! – не переставал удивляться Александр Витальевич, сев за стол и подцепив на вилку колбасный ломтик. Старательно жуя, качал головой: – Что творится! Завтра, глядишь, и мяса дадут!

– Уже дали! – вспомнила слова бригадира Полина, крикнула в окошко раздачи: – Петь, а где мясо? Совхоз, говорят, нам полтонны отгрузил.

– Да вы его есть не будете, мясо это, – не переставая жевать резинку, напомнил повар. – По нем же черви с мой кулак ползают…

После теплой столовой и вполне вкусного завтрака утренний туман показался особенно пронизывающим.

– Не жарко, – зябко поежилась Полина.

– Вы не заболеваете? – Александр Витальевич с готовностью стянул с себя бушлат и набросил на ее плечи.

– Ну что вы! – смутилась Полина, возвращая бушлат. – Это из-за слишком калорийного завтрака. Непривычно как-то.

– Да-a, студенты не подозревают, какой их ждет сюрприз. Иначе давно бы повскакивали с постелей.

– А давайте проведем эксперимент? Возьмем кусочек колбасы и поводим перед носом спящего студента…

– Можно, только комнаты-то у них заперты…

На улице – ни души. Одна комендантша, она же садовник и уборщица, колдовала в тумане на клумбе за столовой.

– Бог в помощь, теть Клав! – приветствовала ее Полина. – Астрами студенческую жизнь украшаете?

– А че? Студенты ваши молодцы, стены ругательными словами не раскрашивают, – тетя Клава, приложив к пояснице испачканную землей ладонь, медленно распрямилась. – Молодцы!

– Да некогда им словотворчеством заниматься, работают, – вставил Александр Витальевич.

Тетю Клаву, никогда не забывающую срезать свежий букет для столовой или дискотеки, студенты слушались и уважали, хотя она их вздрючивала по первое число, если, не дай бог, кто срывал с клумбы цветок для любимой, промахивался, бросая окурок в урну, или как-то еще нарушал правила поведения во вверенном ей пионерском лагере.

Они дошли до конца аллеи, и Полина в нерешительности остановилась: вернуться назад или прогуляться к Фроськиному омуту.

– Что-то вас все время к этому омуту тянет? – перехватил ее взгляд Александр Витальевич. – Какая-то нездоровая тяга к тайнам истории. Может, к нашим полям лучше сходим? Глянем, убрали мешки или нет, чтобы командиру доложить.

Полина усмехнулась, но возражать не стала, покорно пошла следом – какая разница, куда идти?

Ближнее поле, которое начиналось сразу за лагерем, где студенты убирали на прошлой неделе (не пришел автобус, и пришлось "озадачивать" их тем, что было под рукой), производило тягостное впечатление. Картошка до сих пор не убрана, медленно гниет в мокрых мешках, сиротливо торчащих вдоль борозд. Остальная, на которую мешков не хватило, – ссыпана в кучи. Отмытые дождем, картофелины тускло белеют большими зловещими пирамидами, проступая из тумана.

– Да-с, – присвистнул Александр Витальевич, – картинка! Прямо верещагинский "Апофеоз войны", и главное – воровать удобно, дорога рядом. А что, сунул мешок в машину – и с концами… Петя прав: надо сказать студентам, чтобы хоть пару мешков на кухню отволокли. Пока есть под боком…

– А как же педагогика? – съязвила Полина.

– Какая уж тут педагогика! Все равно студенты видят, как она тут гниет, мимо ведь ездят. А вермишель и в самом деле уже в горло не лезет.

Дорога повернула от поля, повела вдоль широкой поляны к опушке. От скошенной травы в свежих стожках вкусно тянуло сеном.

Вдруг Полина заметила, что Александр Витальевич слегка прихрамывает.

– Ногу натерли?

– Немного. Надо носок поправить – сбился.

Свернул к ближайшему стожку, сбросил бушлат и, кинув его на стерню, плюхнулся на землю, стал натужно стаскивать сапог. Снова натянув сапог, откинулся на стожок, глубоко втянул в себя душистый сенной запах:

– Лепота! Посидим немного?