Текст книги "Странности любви"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

Соавторы: Любовь Ямская,Валентина Дорошенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Продай его мне, а? – попросила она подругу.

Так и ушла домой, прижимая к себе щенка, обхватившего ее за шею, прикрывая его воротником плаща от дождя и ветра. А когда почувствовала стекающую по груди теплую струйку, поняла, что они окончательно сроднились.

Назвала щенка Дунькой. Имя пришло само собой, сразу и навсегда, словно собака родилась с ним.

Теперь после работы Нина торопилась домой – выгулять Дуньку. Если раньше просыпалась с трудом, долго не поддаваясь настойчивому зову будильника, то теперь вставала сама, ровно в шесть, и шла с Дунькой гулять, не без удовольствия думая, что в этот "собачий час" встретит многих милых людей из своего дома и из соседних, о существовании которых она раньше и не подозревала.

Дунька носилась по двору, задрав хвост, вспугивая голубей и воробьев, наводя ужас на местных кошек. Нина заряжалась на весь рабочий день стойким оптимизмом и ощущением безотчетной светлой радости.

Когда ложилась спать, Дунька впрыгивала к ней в кровать и устраивалась под боком. Так и засыпали, согревая друг друга своим теплом.

По воскресеньям вместе ходили на рынок. А потом Нина обзванивала своих новых друзей, с которыми познакомилась благодаря Дуньке, и делилась с ними радостями роста, спрашивала совета: когда лучше делать прививку? Нужно ли давать витамины? Какие именно?..

Звонили и они ей, приглашали в гости.

На работе все вошло в свою колею. Проект все же утвердили, законное вознаграждение в виде премии было им выдано.

Но коллеги, кажется, что-то заподозрили: смотрели на нее с сочувствием, за глаза осуждая Николая. Ира из планового, встретив ее как-то у проходной, спросила напрямик:

– Ты что, с Николаем – все? Матерью-одиночкой остаться хочешь?

А Нину на самом деле не покидало ощущение счастья. Вернее, предчувствие его, явное, как шевеленье ребенка под сердцем. С приближением весны, когда до родов оставалось три месяца, это чувство усиливалось, заполняя всю ее так, что становилось трудно дышать.

Гуляя с Дунькой, Нина особенно остро ощущала радость бытия. Она закрывала глаза и подобно щенку, начинала тянуть носом, впитывая в себя тонкие, плывущие в воздухе потоки. В них было все – и липкий аромат набухающих почек, и теплое дыхание южных ветров, и еще что-то волнующее и тревожное…

Однажды в воскресенье, возвращаясь с прогулки, Нина увидела у подъезда Николая. Даже и не удивилась, сказала только:

– A-а, это ты? – И, взяв под руку, повела домой, словно они давно об этом договорились.

С приходом в дом мужчины Дунькина жизнь несколько осложнилась. Во-первых, сократилось время прогулок: у Нины появились другие обязанности. Во-вторых, ей пришлось потесниться. Для начала Дуньку прогнали с кровати: места для троих там явно не хватало. Наивная, она никак не могла уяснить, что это всерьез и надолго. Как только Нина с Колей выключали свет, Дунька прыгала к ним, стараясь устроиться между супругами. Коля, конечно, ее выпроваживал, бесцеремонно беря за холку и вышвыривая в отведенный для нее угол.

Наконец до Дуньки дошло, что отвоевать свое прежнее место не удастся. Прыгать на кровать она перестала, ложилась рядом и укоряюще смотрела вверх преданными глазами.

Сперва Коленька добродушно смеялся: "Вот дурочка! Думает, мы с ней играем…" Потом Дунька стала его сердить всерьез: "Ну надо же, никак не поймет, что это просто нечистоплотно…" Наконец Дунька достала его окончательно: вечером Николай выдворял собаку из комнаты и запирал дверь на защелку, специально для этой цели самолично им придуманную. И когда Дунька скулила, грозя перебудить весь дом, Николай начинал злиться: "Может, предложим ей вернуться к собственной маме? Как ты мне однажды предложила…"

Лишь утренние и вечерние прогулки оставались для Нины и Дуньки святыми. И даже Николай на них не покушался, не мог их украсть у нее. Дунька это знала: весь день, а потом ночь она жила ожиданием. И когда наконец раздавался звон поводка, Нина нарочно громко срывала его с крючка, собака просто теряла от счастья голову.

– Морду! – строго приказывала Нина, стараясь накинуть на нее ошейник. – Ишь разыгралась!..

Однажды поздно ночью Дуньку потревожили резкие шаги хозяина, а потом в квартире появились какие-то незнакомо пахнущие люди, и вскоре квартира опустела – все ушли.

Утром Николай вернулся один, неуверенно – Дунька сразу это почувствовала – потоптался в прихожей, потом рассеянно снял с вешалки поводок и, присев на корточки рядом с ничего не понимающей Дунькой, почесал ее за ухом, неловко застегивая ошейник:

– Сегодня со мной погуляешь, лады?

Три дня он выводил гулять Дуньку, и не только не сердился на нее, когда она скулила по ночам, тоскуя по хозяйке, но даже разрешил ей спать на прежнем месте – на кровати, рядом с ним.

Днем он ненадолго уходил куда-то, а вернувшись, принимался мыть полы, вытирать пыль и передвигать мебель. Потом вдруг взял Дунькину подстилку и унес ее в лоджию.

– Сейчас тепло уже, поживешь пока тут, – объяснил он Дуньке, ласково потрепав ее по холке.

Слов его Дунька не поняла, но покорно осталась спать там, куда ее определили.

А потом вернулась хозяйка. И не одна – с ее возвращением в квартире появилось новое живое существо, кричавшее по ночам, которое и переключило на себя все внимание хозяев.

Теперь они гуляли втроем: Нина выходила во двор со скрипучей коляской, а Дунька, свободная от поводка, бежала рядом.

В свой годовалый юбилей Петька вдруг разболелся. Врачи лечили его от простуды, но насморк держался слишком уж долго. И тогда Николай сам поставил диагноз:

– У ребенка явная аллергия. Я читал, что это бывает от собачьей шерсти. Надо избавляться от Дуньки.

– Как "избавляться"? – не поняла Нина.

– Это не вопрос. По-моему, чем скорее, тем лучше.

– Да что ты, Коленька! Разве так можно?..

– Глупости! – оборвал Николай. – Тебе кто дороже – собака или ребенок?

– Может, это вовсе не от шерсти, – вяло попыталась защищать Дуньку Нина. – Может, и не аллергия. Надо поговорить с врачом.

В тот же день побежала в поликлинику. Врач пожал плечами:

– Может, и не от шерсти. Но скорее всего аллергия. Надо сделать пробы на аллергены…

Наблюдать Николай не пожелал:

– Нечего на ребенке экспериментировать! Надо от Дуньки избавляться, – но глянув на побелевшее лицо жены, сказал: – Пусть она еще кому-нибудь принесет счастье – у тебя полно подруг-одиночек…

Нина вывела Дуньку вроде бы на прогулку. "Побегай, побегай, девочка", – подзадорила собаку, спуская поводок.

Дунька подошла к ближайшему кустику, без интереса понюхала его и, сделав то, чего от нее ждала хозяйка, снова вернулась к Нине.

"Ну побегай же, побегай, – легонько подтолкнула ее Нина. А про себя прибавила: – Последний раз в этом дворе".

Но Дунька от нее не отошла, смотрела печально и вопросительно.

– Ну, тогда пошли, – сказала, надевая поводок.

Дунька покорно подставила шею. Покорно пошла за хозяйкой.

– Ну чего ты? – уговаривала Нина. – Тебе будет хорошо. Будешь жить у хорошего человека. У моей подруги.

Дунька подняла голову, посмотрела на нее долгим, печальным взглядом. В нем не было ни осуждения, ни упрека. Просто – тихая, покорная печаль…

Мисс Планета

(Повесть)

Институт сродни вокзалу: те же толпы ожидающих, встречающих и провожающих у входа, та же суета; те же чемоданы, только меньших размеров, облагороженные названием «дипломат», сумки, набитые до отказа – и не только учебниками…

"Позвонить, что ли?" – лениво подумала Полина, проходя мимо телефонной будки у старого корпуса института.

…Расстались сухо.

"Все же едешь? – поинтересовался Володя, водя электробритвой по подбородку. – Тебя подвезти?"

"Зачем? Сиди, работай".

Не выключая бритвы, дотянулся до двойного сферического зеркала на подоконнике, принялся рассматривать укрупненное второй, увеличивающей стороной свое отражение: выпятил подбородок влево-вправо, остался, видно, недоволен, опять заработал бритвой. "Может, все же подвезти?" – повысил голос, перекрывая стрекотанье бритвы. "Зачем? – прокричала в ответ Полина. – Сумка не тяжелая, общественный транспорт вроде не бастует. Доберусь".

Щелкнул выключателем, снова проконсультировался с зеркалом. На сей раз качество, видать, удовлетворило: скулы блестели идеально. Выдернул шнур из розетки, побежал к мусорному ведру вычищать бритву, зажав круглое зеркало под мышкой. "Выронит", – подумала Полина, но промолчала, не хватало еще перед отъездом поссориться:

"Адрес бы оставила, – предложил, вернувшись в комнату и укладывая бритву в чехол. – Может, загляну как-нибудь на часок".

"Зачем?"

Еще раз придирчиво оглядел себя в зеркало, втирая в щеки одеколон: "Ну, как хочешь!"

Бросил зеркало на заваленный газетами и книгами журнальный столик. "Еще упадет", – подумала Полина, собираясь его переложить. Но тут зазвонил телефон, и она бросилась к аппарату. "Дашка? Я так и знала! Опять что-то забыла. Какую тетрадку? Где, у тебя в столе? Минуту… А, вот нашла, ты запишешь?" Сейчас же продиктовала дочери, что она просила – сегодня контрольная по алгебре. Положила трубку, вздохнула: после ее отъезда Дашке придется в срочном порядке заняться самоорганизацией – отец не станет копаться в ящиках стола, отыскивая ее забытые тетради.

"Ну что, присядем на дорожку?" Володя уже втиснулся в кресло рядом с журнальным столиком. Полина опустилась в соседнее.

Обвела прощальным взглядом комнату:

стенка из неполированного дерева – лет двенадцать назад еще можно было сравнительно легко приобрести в мебельном;

диван с изгрызенными ножками – Милка обтачивала об них свои неокрепшие зубы. Эти обглоданные деревяшки – единственная память об украденном прошлой весной коккер-спаниеле;

гитара в парусиновом чехле – последнее Дашкино увлечение; рядом ее стоптанный шлепанец – мчалась в школу, как всегда, с опозданием на пять минут, и сброшенный с ноги шлепанец не доехал по назначению;

стопка иностранных словарей на подоконнике – когда Володя работает над своими переводами, словари и справочники можно обнаружить в самых неожиданных местах – в туалетном шкафчике над унитазом, под диваном и креслами. А широкий подоконник в столовой – вполне законная и, главное, удобная складская полка. Скользнула взглядом в дверной проем на шведскую стенку в коридоре. Семь лет назад, когда Дашка пошла в школу, купили для ее занятий физкультурой, записали в секцию спортивной гимнастики. Володя тоже любил повисеть на ней – профилактика от радикулита. Дашка секцию забросила, Володя лечит радикулит тигровой мазью или перцовым пластырем. Собирается поставить вместо лесенки книжные полки – места для книг катастрофически не хватает. А сколько было радости, когда нашли ее наконец в загородных "Спорттоварах". Как повеселились, пока ее устанавливали! Володя извлек весь имеющийся в доме инструмент – от кусачек до маникюрных ножниц. Аккуратно разложил все на полу в коридоре, влез на стремянку и сверху командовал: "Даша, подай отвертку. Полина, линейку! Да нет, не эту, железную…" Прямо по Джерому Джерому! Когда прибил и хотел опробовать, стенка рухнула вместе с ним, хорошо, что не высоко залез, не ушибся. Пришлось сверлить стену, вбивать костыли, укреплять… А теперь – на слом…

Полине стало вдруг так обидно за эти старые, с облезшим лаком перекладины: "Давай не ломать, а, Володя? Что она, мешает, что ли?"

Муж вздернул брови: ты о чем? Проследил за Полининым взглядом, понял, усмехнулся: "С чего это вдруг? Великую Китайскую стену рушим, можно подумать! Впрочем… там видно будет… Ну, по коням?" – резко оттолкнулся от кресла, вскочил, задел журнальный столик; и зеркало с газет слетело на пол, дзенькнуло, колесом покатилось к батарее. Полина с Володей одновременно рванулись подхватить его, но только лбами сошлись. Мелкие трещины лучиками разбежались по всей поверхности увеличивающего стекла. Володя виновато глянул на Полину – она молчала. Перевернул зеркало другой стороной – целая. "Вот странно! Не разбилась, видишь?" – обрадованно показал ей зеркало. "Вижу", – сдержанно ответила Полина, потирая лоб, и подхватила сумку… Так и расстались.

…Проходя мимо телефонной будки, подумала: "Зря я так! Он и сам расстроился. Надо было успокоить – вторая же сторона не разбилась. Позвоню!"

Зашла в кабину, но трубка оказалась срезанной – вот досада! В вестибюле тоже есть автоматы, но открытые, спокойно не поговоришь – вокруг студенты. В новом корпусе тоже телефон, но пока туда добежишь! Сейчас подадут автобусы, начнется посадка. Придется все-таки звонить из вестибюля.

Автомат притулился у черного, запасного входа, ведущего во двор. Сейчас через эти двери таскали бревна, доски – лет десять, если не больше, собирались сделать ремонт и, похоже, собрались наконец.

Задняя дверь распахнута настежь, и Полина спиной чувствовала, как гуляет по вестибюлю сквозняк. Недавно она перекупалась в бассейне – ходят с Дашкой по абонементу, – схватила насморк, теперь наверняка добавит. "Господи, зачем я еду, кто меня гонит-то?" Зябко передернула плечами, достала из сумки носовой платок.

Опять набрала свой номер – опять занято, сквозь тонкие подошвы чувствовала чугунный холод литых плит. От времени и бесчисленных студенческих ног рисунок на центральных плитах стерся, но возле стен еще держится. Да и сам пол, казалось, просел, вроде бы прогнувшись в середине.

Полина переступила с ноги на ногу, посетовала: надо было хоть теплые носки надеть. И вообще сидеть дома – на сельхозработы вполне могли послать кого-нибудь из начинающих, таких, как Анечка, например.

В вестибюль как раз влетела ее коллега – серебристый плащ нараспашку, из-под него выглядывает светлая вязаная кофточка, туго обтягивающая Анину высокую грудь. "Это она на картошку собралась? – удивилась Полина, глядя на свои зашитые в двух местах кроссовки. – Впрочем, почему бы и нет? Молодой незамужней женщине и на сельхозработах надо выглядеть красиво".

– Привет! В буфете, говорят, селедку дают, – информировала Аня. – Схватим по килограммчику?

– Зачем? Что мы ее, на картошку потащим?

– А что? Картошка с селедочкой – это ж мечта! Пошли! Даешь студенческую романтику.

– Мне позвонить надо…

Полина снова сняла трубку, а Аня направилась к буфету.

Мимо Полины, бесцеремонно задевая ее сумками, пробегали студенты, и она вдруг с грустью подумала о том времени, когда сюда входили не торопясь, как в храм, и студенты уступали дорогу своим наставникам, а те чинно приподнимали шляпу в ответном приветствии. Первые годы, пока не обвыклась, Полина тоже входила в старый корпус с замирающим сердцем – подумать только, какие великие люди ступали по этим плитам, под этими сводами. Потом, само собой, привыкла, священной дрожи уже не испытывала. И Аня скоро привыкнет, никуда не денется, все реже о студенческой романтике говорить будет…

С Аней отношения у Полины сложились не сразу. Поступив, судя по всему, с чьей-то внушительной поддержкой, Анечка занималась плохо, сильно отставая от группы. И Полина не скрывала раздражения – ставила ей "неуд" за "неудом". В конце первого семестра к ней подошла заместитель декана с личной просьбой: "Не свирепствуй, пожалуйста. Дочь нашей преподавательницы, ты уж помягче с ней".

Полина обещала помочь – коллеги все же! Лишь попыталась выяснить у замдекана, почему в последнее время Аня не ходит на занятия. "Она тебя боится".

Пригласила Аню на индивидуальную консультацию. "Скажите, Аня, вы меня действительно боитесь?" Она потупила взор. "Так, боитесь. А теперь – еще честнее: меня или моих отметок?"

Анечка покраснела.

"Ясно! Знаете что? Давайте попробуем по-другому".

Дала Ане несколько заданий, потом проверила, подчеркнула ошибки – тетрадь запестрела пометками. "А теперь – ставьте себе отметку", – предложила студентке.

Аня долго вертела в руке красный карандаш. Потом умоляюще глянула на Полину: "Не могу, Полина Васильевна! Лучше – вы. Я знаю, что больше банана не заслуживаю…"

Постепенно Аня начала заниматься. Когда бы Полина ни заглянула в читальный зал, она там. Даже стало жалко девочку: ее сокурсницы – на дискотеку, на вечер или на видики, а она в библиотеку.

Диплом защитила с "отличием" и распределилась в свой же институт. Не без помощи мамы, надо полагать, но и не скажешь, что незаслуженно.

…Наконец Полина прозвонилась.

– Алло? – ответил несколько встревоженный голос мужа.

– Володя? Володенька, это я. Чуть было не уехала, а потом решила: ты ведь будешь переживать. Дай, думаю, позвоню…

– Правильно, – неуверенно поддержал Володя.

Судя по тону, был ошарашен – и звонком, и Полининым ласковым голосом.

– Ты не переживай, Володя. Дурная примета – это когда все зеркало бьется. А тут – половина, да и не разбилось, треснуло. Не переживай! – Муж оторопело молчал. – Вернусь – купим новое. Да, напомни Дашке, чтобы забрала сапоги из мастерской, я их вместе с твоими ботинками сдавала. Квитанция – в кухне на столе, под хлебницей. Чтобы не забыла… Ну, все, не скучайте! Да, ты спрашивал адрес. Записывай. Московская область… – продиктовала ему адрес. – Совхоз "Вперед". Если будет время – приезжай. Может, и Дашка захочет.

Муж стал горячо убеждать, что время, конечно, будет. Он его найдет, выкроит из жесткого своего рабочего расписания. И Дашку привезет – непременно…

"Сами делаем себя несчастными", – решила Полина, выходя из корпуса. И поймала себя на том, что улыбается…

Все же институт сродни вокзалу. Сходство увеличивалось тремя блестящими "Икарусами", перегородившими узкий проезд между старыми и новыми корпусами. Студенты атаковали их с таким веселым остервенением, что можно было подумать – и впрямь рвутся как можно скорее прибыть в совхоз "Вперед" и выйти на картофельное поле.

Старались втиснуться вместе с сумками, чемоданами, рюкзаками. Летели пуговицы, лопались "молнии", сухо трещали болоньевые куртки. Студенты напирали с таким неистовством, с такой бешеной страстью, будто штурмовали последний поезд времен гражданской войны. И каждый норовил вперед другого – занять место поудобнее.

– Галкин, ну куда ты лезешь? – отчитывал командир застрявшего в дверях студента в сомбреро из черного фетра и в тесном джинсовом костюме, поверх которого наброшена черная, до колен, накидка типа пончо. Этот его "картофельный" туалет, конечно, рассчитан на слабые нервы преподавателей. – Оставь чемодан в багажном отсеке. И рюкзак тоже. Ты что, на Камчатку собрался? Гитару возьми с собой – ладно уж! Ну, как ты…

– Как нас учили, – отбивался Галкин и, не обращая внимания на командира, пытался передать рюкзак через головы.

– Эй, боец, осади! Куда прешь-то? – возмущались отталкиваемые им студенты.

– Ты же культурный человек, Галкин! Будущий ин-тел-ли-гент! – нарочито назидательным тоном подпевали девушки, косясь на красивого командира.

Игорь Павлович, высокий стройный майор в ватной душегрейке поверх защитной гимнастерки, решил, судя по всему, не замечать издевки. Листая списки отъезжающих, пошел к следующему автобусу.

Военная кафедра, видно, сильно постаралась: выделила из своих рядов наиболее достойного и красивого, учтя, что ему придется бороться за дисциплину в более чем наполовину девчачьем отряде.

Общий гвалт и неразбериха усиливались родителями, бабушками и дедушками, пришедшими приводить любимых чад. Ну как не проводить – едут ведь на целый месяц. В неизвестность, в неудобья, в нехоженые дремучие края с холодными ветрами, дождями и уходящими за горизонт непочатыми бороздами картофельных клубней.

– Носки взяла?

– Взяла.

– Пижаму взяла?

– Взяла.

– А утюг?

– Ой, ну зачем мне там утюг, мама?!

– Ладно, я тебе его привезу… И горлышко береги! – мама до подбородка подтянула "молнию" на модной куртке дочери.

Глядя на разнаряженных студентов, их раздутые туалетами чемоданы, Полина поняла, как безнадежно отстала в вопросах трудовой эстетики: на картошку надела что постарее, похуже, хотела взять хоть одно нарядное платье, но подумала: "Ведь не в Большой собираюсь".

Рядом с Полиной пожилая женщина наставляла своего внука:

– Смотри, не простудись! Смотри…

– Смотрю, бабуля, смотрю, – таращит глаза здоровенный детина, изображая послушного ребенка.

Коротко прошуршав дождевиком, подбежала Аня.

– За чем давка? За духовными ценностями? Селедки не досталось, может, тут подфартит?.. Слушайте, надо с Игорем Павловичем поздороваться – командир все же, – увидев в хвосте автобусной колонны высокого майора, потянула Полину за рукав. Скинула на ходу дождевик, затолкала в сумку и осталась в туго облегающей ее высокую грудь вязаной кофточке.

– Здравия желаем, товарищ командир!

– Вольно, – улыбнулся Игорь Павлович, скользнув взглядом по вязаной кофточке. – Настроение, я смотрю, боевое?

– Еще бы! Сейчас один идиот завел – на весь день хватит! Чуть с ног не сбил, когда из буфета выходила. Извинился, а потом вдруг: "Вы с какого фака, девушка? Что-то я раньше вас не видел. Может, пойдем курнем где-нибудь… там?" Нет, представляете себе стиль, а?!

– Он хоть извинился, – успокоила Полина Аню: сходство со студенткой, безусловно, льстило ее молодой коллеге. – Меня тоже чуть не сбили, а извиниться времени не хватило.

– Обвал! Ну и студент пошел! Умственный потенциал страны! Наш культурный фонд!

– Притчу на этот счет знаете? – живо отреагировал Игорь Павлович. – "Можно ли считать себя культурным человеком, если окончишь три института?" – спросил профессор просветителя. "Да, можно, – ответил просветитель, – если один из этих институтов окончил ваш отец, а второй – ваш дед".

Полина тут же прикинула: что и как, и в каком исчислении? Выходило, что только во втором колене, как ни крути. Да и то, если считать областной техникум, который окончила ее мать, институтом.

Вот Дашку еще можно бы притянуть за уши к третьему поколению. Но она не желает: собирается поступать в ПТУ. В качества протеста, надо полагать. Только против чего, кого – Полина не могла взять в толк, не понимает, хоть убей! Стареет, наверно. Как-никак тридцать шестой отстукивает, не шутка! "От вашего поколения дурно пахнет, – выдала как-то Дашка. – Застойниками-отстойниками, вот чем! Вы нам – не указ!" – "Давай без революций, а, Даш?" – попросила Полина. "Сказала, пойду в пэтэушку – и пойду!"

Улыбнулась, представив этого бунтаря-одиночку. "Ой, мам, пуговица отлетела, пришей, а то я в школу опаздываю!" "Сунь, пожалуйста, словарь в сумку – сегодня диктант". "Выпиши, пожалуйста, формулу гидрата окиси…" И всегда ей не хватает пяти минут.

Оторвав взгляд от Аниной вязаной кофточки, Игорь Павлович перехватил Полинину улыбку, почему-то вспыхнул и заторопился к "Икарусам".

– Галкин! Где Галкин? – звал осипшим голосом, переходя от одного автобуса к другому. Он сбросил телогрейку, оставшись в защитной, под цвет глаз, рубашке.

– В багажном отсеке, вместе со своими чемоданами, – потешались студенты.

– Сопротивлялся, но мы его туда впихнули.

– Че врешь? Он не сопротивлялся…

И пошло-побежало от автобуса к автобусу:

– Потерялся мальчик, двадцати двух лет, в черном сомбреро и пончо. Нашедшего просим…

– Галкин, где ты? Гал-ки-ин!

– И вовсе он не Галкин. Он – Зойкин. Был Галкин, стал Зойкин…

– Как же Галка пережила это?

И, уже командиру, сжалившись над его резко севшим голосом:

– Да здесь он, здесь, Игорь Палыч. Не волнуйтесь, товарищ майор: дезертировать не дадим!

Командир, успокоившись, повернул к головному автобусу.

– В порядке у нас командир, правда? – толкнула Полину в бок Анечка. – Визитная карточка военной кафедры. И глаза военные, с зеленцой.

У одного из автобусов возникла перебранка. Игорь Павлович резко развернулся, заспешил на шум.

– Нет, мы вместе хотим! Вместе поедем, – капризно говорила некрасивая девушка, в насмешку прозванная студентами Нефертити. – А я говорю – вместе поедем!

Расталкивая сгрудившихся у дверей сокурсниц, пыталась вне очереди протиснуться внутрь, где улыбалась через оконное стекло ее миловидная сестра Зоя.

Таня и Зоя Мироновы – известны всему институту своей неразлучностью. Глянув на них со стороны, ни за что не догадаешься, что они – родные сестры. До чего же несправедлива природа: одной все, а другой… Правда, голова у Татьяны работает – будь здоров! Тут она не только Зоеньке, но, пожалуй, любому на курсе даст десять очков вперед. Однако девчонок за ум редко кто ценит.

– Что за шум, девочки?

Зычный голос Игоря Павловича и его обаятельная улыбка имели мгновенное действие – девушки затихли, заулыбались в ответ.

И Нефертити, воспользовавшись минутным замешательством, тут же проникла в салон.

Наконец, посадка окончена. Автобусы полностью укомплектованы студентами, чемоданами, рюкзаками и гитарами.

Полине с Аней достались места в хвосте последнего автобуса. "Что ж, у нас – демократия, – вздохнула Аня, с сожалением проводив взглядом Игоря Павловича, ехавшего в головном "Икарусе". И наконец-то задала единственный интересовавший ее вопрос: – Он женат?"

Полина пожала плечами: столько лет работает в институте, а с военруком ни разу не встречалась. Впрочем, военная кафедра – не только другой корпус, но словно другое государство…

Наконец кавалькада "Икарусов", украшенных табличками "Осторожно – дети!", приседая на неровностях дороги, поплыла мимо пап и мам, бабушек и дедушек, оставляя позади надежную защиту любящих сердец, привычный уют столичного быта. Из переулка вырулила черная "Волга" с институтским начальством, втиснулась между "Икарусами" и головной машиной ГАИ, украшенной васильковой мигалкой.

Побежали назад дома, переулки, скверы. Обходя монументально вписанную в нервный ритм движения колонну автобусов, сновали юркие легковушки, весело разгоняя нарушающих правила уличного движения пешеходов.

Полина смотрела в окно. О чем думала? О Володе, Дашке, покинутом доме?..

Проехали бассейн "Москва".

– Вы с дочкой здесь плаваете? – спросила Полину Аня.

– Что?

– У вас ведь сюда абонемент? Вы рассказывали…

Полина рассеянно кивнула.

– А ведь его засыпать будут. Храм Христа Спасителя собираются восстанавливать. Слыхали, наверно? Ребята говорили – больше тысячи подписей по институту собрали. Вы тоже подписались, Полина Васильевна?

– Подписалась.

– А я нет. Я как считаю – разве такой храм можно восстановить? Пусть уж остается этот общественный туалет – тоже памятник. Нашему варварству. Подумать только – яма вместо храма!..

Полина промолчала: не хотелось разговаривать.

– А может, мы это специально? – не унималась Анечка. – Рушим, а потом то же самое восстанавливаем. Храмы, веру, экономику… Чтобы поддержать всеобщую занятость. Короче, безработица нам не грозит, как думаете, Полина Васильевна?

– Смотря что считать безработицей, – с неожиданным раздражением ответила Полина.

– Нами изначально правит порочная идея разрушения, "до основанья, а затем"… Не затем – зачем? Ведь все, все уничтожили, испоганили – по всей стране запах сортира… не держава, а общественный туалет, – брезгливо поморщилась Анечка. – Неужели и правда – страна дураков? Помните: "Наша бедность – от нашей глупости, а глупость – от бедности". Еще в девятнадцатом веке сказано, помните?

– Они есть: культура, знания. А где они? Мы-то с вами знаем, за что дипломы даем, верно? "Как нас учили"… Помните притчу, которую рассказывал Игорь Павлович? "Можно ли считать себя культурным человеком, если…"

– Все причину ищем: кто виноват? Да сами мы, сами виноваты! Наше бескультурье, безграмотность.

– Верно! – согласилась Полина. – Хватит искать виновных! Надо строить заново…

За разговором не заметили, как началась загородная дорога. Сплошная радость – холмы, перелески. И поля, поля за ними. Бабочки, стрекозы, птицы поют. Как летом, хотя – сентябрь, осень на носу. Не за горами, надо думать, и поворот к совхозу "Вперед".

Вспомнила: у них с Володей все произошло на картошке. Сколько же лет тому? Если Дашке пятнадцатый… Господи, целая вечность! А кажется, все рядом, будто в соседней комнате. Вроде только вчера принимала поздравления с семнадцатилетием и поступлением в Московский пединститут. Мать со слезами провожала в столицу. Запихивая в сумку банки с вареньем, компотами, домашними солениями, наставляла: "Будешь жить у тети Кати, ей на шею не садись! Продукты покупай сама, готовь – в столовых быстро желудок попортишь… Тетку слушай – она у нас умница. И вообще единственная родная душа в Москве…" – "Почему единственная?" – обиженно напомнила Полина. Ее друг детства, два года назад покинувший их степной городок, уже учился в московском вузе. Ради него Полина и рвалась в столицу. Ради него…

Друг детства… Думала, на всю жизнь, а оказалось – случайный знакомый Володя. Мечтала об одном, вышла замуж за другого. Потому что первому оказалась не нужна. Он предал, а Володя всегда и везде был рядом. И в ту ужасную ночь, на картошке, когда думала, что все. Когда жизнь стала безразлична…

Володя казался сильным, уверенным в себе, но лишь среди словарей, текстов на фарси, немецком, древнеанглийском. А в повседневном быту – потерянный и беспомощный, словно большой ребенок. Долго не мог найти достойное применение своим талантам – метался, менял работу. Все было: периоды отчаяния, неверие в собственные силы, запойная, беспросветная тоска и безденежье, бессонные ночи… А потом – ее, Полины, зачеты и экзамены. Дашкина болезнь, парализующий сознание страх за дочку… В постоянной тревоге за нее и за Володю – вдруг не выдержит, сломается? – прошла почти половина их совместной жизни.

Когда наконец все страхи, тревоги и все метания остались позади – только живи и радуйся, – Володя вдруг…

– А дочь с кем? – словно подслушала ее мысли Анечка. – С мужем?

Полина рассеяно кивнула.

Широкую трассу сменила узкая бетонка, потом – грейдер. Миновали указатель "Пионерский лагерь "Зорька", и вот они на месте.

"Икарусы", освободясь от пассажиров с их рюкзаками, чемоданами и гитарами, развернулись и, сверкнув полированными боками, поплыли в обратную сторону. У ворот лагеря осталась лишь черная начальственная "Волга". Вскоре и она отчалит – когда начальство убедится, что высадка прошла благополучно и поголовье студенческо-преподавательского отряда не потеряло в численности, о чем можно будет с чистой совестью доложить в райкоме.

– Ох уж эта спешка! секретарь парткома института долго и проникновенно трясет руку командира, другая рука в это время нашаривает за спиной ручку автомобильной дверки.

– Главное, Игорь Павлович, кормите их как следует. А то начнут звонить родителям, те – туда, – поднял глаза к серому слезящемуся небу, – пойдут звонки, жалобы посыпятся. А ведь скоро перевыборы…

– Так звонки вроде уже не в моде, – улыбнулся командир. – Другие времена.

– Не в моде – чтобы поставить. А чтобы снять – сколько душе угодно, – хмыкнул секретарь. – Кушать, дорогой Игорь Павлович, всегда хочется, и кушать хорошо.