Текст книги "Князь Василий Долгоруков (Крымский)"

Автор книги: Леонид Ефанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

9

В конце холодного и дождливого марта из Ясс в Харьков приехал разведчик «Тайной экспедиции» секунд-майор Анатолий Бастевик. Петр Панин немедленно потребовал его к себе и около получаса расспрашивал, стараясь понять нынешние настроения ногайцев.

– Я, ваше сиятельство, – говорил Бастевик, стоя навытяжку перед командующим, – все более укрепляюсь во мнении, что главное препятствие для их отторжения – боязнь турецкого возмездия. Орды могут оставить Порту, но у них нет никаких гарантий, что после окончания войны их земли не отойдут назад под власть султана. А тогда, без сомнения, последует жестокое наказание за предательство!

– По военному праву эти земли наши! Турки их не получат, – безапелляционно сказал Панин, как будто именно он, а не Петербург, станет диктовать туркам условия будущего мирного договора.

– Тогда крайне желательно и необходимо скорое вторжение в ногайские пределы и в Крым. По причине невозможности сопротивления доблестному русскому оружию ордам легче будет перейти под протекцию империи. Они уже писали султану, что если не будет дано сильное турецкое защищение, то все примут покровительство России.

– Кампания на Крым нынче не планируется. Уговаривать надо… Хана и прочих знатных.

– Новый хан Каплан очень нелюбим ногайцами за свою строгость и необщительность. Между ним и мурзами есть сильные разногласия.

– Воевать не хотят?

– Не хотят!.. Хан старается принудить мурз к повиновению, но те его мало слушают.

– Кто ж у них наиболее почитаем из Гиреев? На кого следует опереться?

– Сейчас – сераскир Бахти, старший сын отравленного Крым-Гирея… Он, как и отец, пользуется широкой поддержкой буджаков и едисанцев и при желании может поднять орды на отторжение. На Бахти надобно ставить!..

Пока Панин ждал, когда агенты «Тайной экспедиции» переговорят с Бахти-Гиреем, и гадал, как поведет себя хан Каплан, последний в апреле неожиданно отозвался длинным письмом, явившим собой ответ на тайные послания ногайским мурзам, которые вез едисанец Илиас.

Хан писал, что русский начальник пытается убедить его и все крымское правительство, что Порта склонна к завладению землями других государств, что заключенные ранее договоры она коварно нарушала и что за эту войну должен ответствовать султан Мустафа.

«Изъяснение твое есть явная и всему народу известная ложь, – попрекал Панина хан, – потому что Порта на твою землю нападения никакого не делала и подданным твоим никакой обиды не нанесла, но вполне сохраняла мирные договоры… Все оное напрасно на Порту возведено, да и всему народу известно, что от российского двора нарушение мира воспоследовало. Нам Порта обид не оказывала, а вот Россия чинила…»

Далее Каплан-Гирей красочно описал, как султан любит своих друзей, как всячески помогает им, и похвалился, что ему морем и сухим путем ныне доставлено много пушек, пороха, других припасов и «когда против вас пойдем, то во всем никакого недостатка иметь не будем».

Панин побагровел, зло ударил ладонью по бумаге:

– Жалкий хвастун!.. На словах грозен, а как дело до баталии дойдет – посмотрим, что от твоих слов останется!

В письме, конечно, было немало хвастовства, но окончание его однозначно говорило о твердом намерении Каплана не идти ни на какие переговоры с русскими и непоколебимо стоять под главенством Порты:

«Объясняешь, что твоя королева желает прежние вольности татарские доставить, но подобные слова тебе писать не должно. Мы сами себя знаем. Мы Портою совершенно во всем довольны и благоденствием наслаждаемся. А в прежние времена, когда мы еще независимыми от Порты Оттоманской были, какие междуусобные брани и внутри Крымской области беспокойства происходили. Все это перед светом явно. И поэтому прежние наши обыкновения за лучшее нам представлять какая тебе нужда? Сохрани Аллах, чтобы мы до окончания света от Порты отторгнуться подумали, ибо во всем твоем намерении кроме пустословия и безрассудства ничего не заключается».

– Мальчишка!.. Сволочь! – взорвался Панин, обозленный не столько отказом Каплана, сколько дерзким, оскорбительным тоном письма. – Грязный татарин, возомнивший себя Цезарем!.. Жалкий комедиант!.. Я проучу этого хвастуна! Я поймаю его и посажу на цепь у своей палатки! Как собаку!..

Панин кричал так громко, что всполошил весь дом. И лишь увидев заглянувшую в кабинет жену, смутившись, осекся.

Мария Родионовна, переваливаясь с боку на бок, утиной походкой медленно подошла к мужу, мягко положила руку на его плечо, сказала тихо и спокойно:

– Ко сну пора, Петр Иванович… Бумаги подождут. Утро вечера мудренее.

– И то правда, Маша, – как-то сразу остыл Панин. Он посмотрел на выпирающий живот супруги, осторожно тронул рукой. – Скоро ль разрешишься?

– Доктор сказывал, недели через две, – улыбнулась Мария Родионовна.

– Ну, дай Бог! – перекрестил жену Петр Иванович и, шаркая ночными туфлями, пошел в спальню…

На следующий день он продиктовал Каплан-Гирею суровый ответ, указав, что могучая российская армия приближается к дверям татарского дома, дабы силой принудить хана принять предложение России, если он не соглашается на то добровольно. И подчеркнул, что хан ответит перед Божьим судом за то, что променял обещанное ее величеством благосостояние всего народа на личные, корыстолюбивые выгоды от турецкого двора.

Одновременно были составлены письма к татарским мурзам с пересказом текста послания командующего Каплан-Гирею и с прибавлением, что ответ должен быть «от общего народного совета», поскольку взгляды хана противны интересам крымского народа.

Дальнейшее ведение всех татарских дел Панин решил поручить Веселицкому, которому отправил ордер с приказом сдать «Тайную экспедицию» подполковнику Рогожину и, получив тысячу рублей на проезд и пропитание, держать путь в Молдавию, куда в ближайшие дни думал отправиться сам, чтобы начать подготовку к осаде Бендер.

Семнадцатого апреля погожим, солнечным днем полки Второй армии выступили с зимних квартир.

В этот же день у Петра Ивановича родился сын. Мария Родионовна благополучно разрешилась крепеньким горластым мальчиком, которого сияющий от счастья отец нарек Никитой…

А спустя неделю к Хотину двинулись колонны Первой армии Петра Александровича Румянцева.

10

Летне-осенняя кампания 1770 года выдалась для России необыкновенно удачной. В разыгравшихся на сушей на море крупнейших сражениях турки терпели одно поражение за другим.

Начало сокрушению неприятеля положил Румянцев, разбивший семнадцатого июня под Рябой Могилой объединенное турецко-татарское войско Абазы-паши. Затем он разгромил вражескую армию седьмого июля у реки Ларги, а двадцатого июля под Кагулом.

Вести о блестящих викториях Первой армии легкокрылой птицей облетели города и губернии России, В Петербурге, Москве, Киеве, Харькове, Ярославле, Симбирске имя Румянцева было у всех на устах.

– Петр Александрович-то – какой молодец!

– Истинно русский воин! Куда туркам с ним тягаться?!

– Вот увидите, господа, он еще и Царьград возьмет!..

Екатерина восторгалась победами не меньше подданных.

«Вы займете в моем веке несомненно превосходное место предводителя разумного, искусного и усердного», – написала она собственноручно Румянцеву.

И наградила полководца достойно, по-царски: за Ларгу пожаловала орден Святого Георгия Победоносца I класса и много деревень «вечно и потомственно», а за оказанные ее величеству и отечеству «верные и усердные услуги и за храбрость в предводительстве ее войск и в побеждении врага христианства» в битве при Кагуле – произвела второго августа в генерал-фельдмаршалы.

Долгоруков воспринимал эти победы с двояким чувством. С одной стороны, он был горд за русское оружие, доблестно повергавшее неприятеля в смертельных баталиях. Но с другой – после каждой очередной новости его сердце наполняла обида за свое неучастие в этой войне. Пожалуй, единственный раз он действительно искренне, без чувства зависти, порадовался, когда узнал о совершенно изумительной виктории русского флота в Чесменском сражении.

Порадовался и подивился, как не владевший искусством флотоводца сухопутный генерал-поручик Алексей Орлов смог пустить на дно всю турецкую армаду…

При открытии осенью 1768 года войны с Портой граф Алексей Григорьевич находился в Италии, куда приехал из России, чтобы пройти курс лечения. Однако болезненное состояние не мешало ему внимательно следить за всеми событиями, происходившими на театрах военных действий. И вскоре он пришел к убеждению о необходимости использовать в борьбе с Портой жителей греческих земель, которые не только не скрывали своего расположения к России, но и были готовы с оружием в руках выступить против турок. Правда, при соответствующей российской помощи.

Хорошенько обдумав эту мысль, Орлов написал Екатерине письмо, в котором, поделившись своими наблюдениями, предложил послать в Архипелаг и Левант сильную военную эскадру с десантом. По его мнению, эта эскадра должна была исполнить двоякую роль. С одной стороны, возбудить греков к прямому восстанию против Турции, а с другой – значительно подкрепить действия румянцевских войск на суше, отвлекая неприятельские силы к таким местам в глубоком тылу, за которые ранее могли они не опасаться.

Ответ из Петербурга пришел довольно скоро.

«Мы уже сами помышляли о учинении неприятелю чувствительной диверсии со стороны Греции как на твердой ее земле, так и на островах Архипелага, – говорилось в высочайшем рескрипте от двадцать девятого января 1769 года. – А теперь, получа от вас ближайшие известия о действительной тамошних народов склонности к восстанию против Порты, и паче еще утверждаемся в сем намерении… А поэтому соизволяем поручить и вверить вам приготовление, распоряжение и руководство всего подвига…»

Принимая такое решение, Екатерина ни секунды не сомневалась, что предводительство будущими военными действиями в Архипелаге следует поручить именно Орлову. Он был одним из тех немногих людей, котором она доверяла полностью. Доверяла и… побаивалась. В этом огромном, былинном, 32-летнем молодце удивительным образом соединились такие человеческие черты, которых явно не доставало многим ее чиновникам: тонкий ум, и отчаянная храбрость, и вызывающая дерзость, и осторожная расчетливость, а главное – умение и желание брать на себя ответственность за самые сложные решения и дела и доводить их до необходимого конца. Двигаясь к намеченной цели, Орлов не признавал преград – ни физические, ни моральные, ни политические препятствия для него просто не существовали.

После необходимого обсуждения в Совете было решено послать к Архипелагу одну за другой две эскадры, составленные из кораблей Балтийского флота. Доставленные, ими на берега Эгейского моря русские десантные войска должны были возглавить борьбу тамошних греков и славян. А кораблям предписывалось не только перевозить десанты и повстанцев, но и помогать им в сражениях огнем артиллерии, а также нарушать морские пути сообщении противника.

Подготовка первой эскадры, командование которой Екатерина вручила 56-летнему вице-адмиралу Григорию Андреевичу Спиридову, началась в марте 1769 года и уже к середине июля была завершена.

Семнадцатого июля, за день до отхода эскадры, желая подчеркнуть особую важность данной экспедиции, впервые посылаемой в столь отдаленные моря, императрица лично приехала в Кронштадт, удостоив флот своим высочайшим посещением. Она неторопливо осмотрела несколько кораблей, пообщалась с морскими офицерами и, прощаясь, осыпала моряков царскими милостями: собственноручно возложила на адмирала Спиридова (четвертого июня она произвела его в полные адмиралы) орден Святого Александра Невского, произвела в капитан-командоры капитанов Грейга и Баржа, а всем прочим чинам флота приказала выдать вне зачета тройное жалованье.

И сказала, обращаясь к награжденным:

– Цель вашей экспедиции, господа, состоит в том, чтобы обеспокоить турок в тех местах, где они меньше всего ожидают нападения. И не забывайте – собственная наша польза требует всегда делать различие между турками и подвластными им народами. Первых вы должны бить, а вторых защищать…

Утром восемнадцатого июля, под восторженные крики собравшейся на берегу кронштадтской публики, эскадра снялась с якоря.

Слушая грохот салютующих корабельных орудий, довольный столь высокой доверенностью государыни, адмирал Спиридов величаво стоял на мостике 66-пушечного линейного корабля «Святой Евстафий», наблюдая, как один за другим выходят с кронштадтского рейда корабли его эскадры: линкоры «Три иерарха», «Святослав», «Святой Ианнуарий», «Европа», «Три святителя» и «Северный орел», фрегат «Надежда благополучия», бомбардирский корабль «Гром», а также 4 пинка, 2 пакетбота и 3 галиота.

На всех судах этой эскадры находились 4615 моряков, полторы сотни адмиралтейских мастеровых для неизбежных в долгом плавании ремонтных работ, а также десант, состоящий из 8 рот Кексгольмского пехотного полка (818 солдат и офицеров) и двух рот артиллерии.

Все первые дни начавшейся экспедиции погода, словно пег заказу, стояла теплая, солнечная, с хорошим восточным ветром. Построившись в кильватерную колонну, распустив на высоких мачтах паруса, корабли уверенно рассекали форштевнями темные волны Балтики, держа курс на остров Готланд, к которому они подошли спустя две недели, в полдень первого августа.

Согласно составленному плану, здесь, у Готланда, была назначена встреча Спиридова с отрядом кораблей, вышедшем из Ревеля под начальством контр-адмирала Андрея Власьевича Елманова. Совет не исключал, что во время прохождения вдоль берегов Швеции возможны враждебные действия со стороны королевского флота, и этот отряд должен был усилить эскадру. Однако попав в сильный шторм, Елманов, желая сохранить корабли, принял решение укрыться в бухте Тагалахт. К назначенному времени он не пришел, поэтому Спиридону пришлось несколько дней ждать отряд, поругивая адмирала за нерасторопность.

Погода явно портилась, тяжелые волны мерно раскачивали стоявшие на рейде корабли, с шипеньем бились о каменистые берега, словно предупреждая о грядущей буре.

К вечеру восьмого августа задул холодный северный ветер, горизонт стал темнеть, низкое небо задернулось плотной пеленой наползающих свинцовых туч, засочилось моросящим дождем.

Всю ночь море тревожно бурлило, а утром обрушился на эскадру могучий затяжной шторм. Ревущие водяные валы со всех сторон терзали беспомощные корабли, но эскадра выдержала это испытание. Правда, без потерь все же не обошлось – под бешеными ударами волн дал течь линкор «Святослав» капитана-командора Баржа, и когда вода поднялась в трюме на четыре фута, он, подняв сигнал бедствия, отошел в гавань Ревеля.

Переждав бурю, отряд Елманова прибыл к Готланду двенадцатого августа, после чего объединенная эскадра продолжила плаванье, держа курс на Датское королевство.

В Копенгагене Спиридов дал экипажам четыре дня на отдых, а затем, заменив поврежденный «Святослав» подтянувшимся из Архангельска линейным кораблем «Ростислав» капитана Василия Лупандина, десятого сентября покинул гостеприимную гавань. Пройдя четким строем проливы Каттегат и Скагеррак, эскадра неспешно вышла в Северное море, черное, разгулявшееся, неприветливое.

Постоянные жестокие штормы, хлесткие леденящие ветры с дождевыми шквалами, словно злобные цепные псы, набросились на эскадру. Огромные пенящиеся волны с небрежной легкостью вздымали к облакам самые большие линейные корабли, чтобы потом презрительно бросить их вниз, перекатившись по палубам мутным холодным валом.

Даже свыкшиеся с непогодами бывалые моряки чувствовали себя крайне скверно. А непривычные к качке солдаты и офицеры десанта, с мучительными гримасами на позеленевших лицах, пластом лежали на полках, заблевывая полы кубриков и кают.

Хотя на всех кораблях имелись обширные запасы взятой в Копенгагене свежей провизии, питаться приходилось всухомятку – солониной и сухарями, поскольку сильная качка не давала возможности приготовить горячую пищу. А вспыхнувшие враз болезни, словно серпом, стали выкашивать и моряков, и пехотинцев. Корабельные лекари пытались как-то облегчить участь больных, однако справиться с поразившей экипажи заразой не могли, и каждый день, после краткого отпевания, вахтенные матросы выбрасывали за борт зашитые в парусиновые мешки трупы умерших.

Пойдя через кошмар Северного моря, эскадра наконец-то добралась до берегов Англии и двадцать четвертого сентября бросила якорь на рейде города Гулля. Здесь Спиридову пришлось задержаться надолго – следовало отремонтировать поврежденные корабли, дать отдых совершенно измотанному личному составу, а также выгрузить полтысячи больных, из которых за три недели пребывания в Гулле умерло 83 человека.

Обсудив с капитанами сложившееся положение и учитывая, что на некоторых кораблях ремонт может затянуться, Спиридов принял решение выходить в дальнейшее плаванье небольшими отрядами.

Первыми покинули Гулль «Святой Евстафий», на котором держал свой флаг адмирал, «Северный орел» и фрегат «Надежда». Они благополучно прошли Английский канал, но в Атлантическом океане были далеко рассеяны налетевшей с запада бурей. (Получивший сильную течь «Северный орел» контр-адмирала Елманова с трудом отошел в Портсмут, где простоял на ремонте почти полгода.)

Двенадцатого ноября, выдержав все невзгоды, флагманский корабль прошел Гибралтар и спустя шесть дней прибыл в Порт-Магон на острове Минорка. Сюда же, отчаянно борясь с бушующими зимними волнами и ветрами, поодиночке стали приходить остальные корабли эскадры. Но не все – к концу декабря у Минорки собрались только 4 линкора и 4 вспомогательных судна.

Здесь же, в Порт-Магоне, Спиридов получил высочайший рескрипт из Петербурга, доставленный среди прочих бумаг прибывшим с континента почтовым пакетботом. В своем послании Екатерина сообщила Спиридову, что назначила главнокомандующим всеми морскими и сухопутными силами на Средиземном море графа Алексея Орлова.

Поначалу адмирал огорчился, справедливо полагая, что при всей важности личности Орлова, его заслуг и близости к государыне, командовать эскадрой все-таки должен опытный моряк. Однако, поразмыслив, успокоился.

«Орлов – не капитан, – здраво рассудил Григорий Андреевич. – И в море бывал токмо на прогулках. А воевать с турком – это не селедку рыбалить. Без меня ему все равно не обойтись…»

Тем временем в Порт-Магон стали приходить известия о других кораблях эскадры, отставших от основных сил. И известия весьма неутешительные.

Линейный корабль «Европа» был посажен около Портсмута английским лоцманом на мель, потерял руль и несколько обшивных досок. Его поставили на ремонт в местный док, из которого он вышел в море только одиннадцатого февраля уже под командованием капитана Федота Клокачева, поскольку прежний капитан линкора Корсаков, проболев несколько недель, скончался на лазаретной койке.

Другой корабль – «Ростислав» – зашел в Лиссабон, чтобы выгрузить 200 больных, простоял там более месяца, а когда в январе стал подходить к Минорке, попал в жесточайший шторм. Сломав обе задние мачты и фор-стеньгу, он был вынужден уйти к Сардинии. А когда, после завершения ремонта, покинул остров – ураганный ветер загнал его в Геную[11]11
  «Европа» присоединилась к эскадре адмирала Г. А. Спиридова 25 марта, а «Ростислав» – 26 мая.


[Закрыть].

Не менее сложным был путь в Средиземное море и у второй эскадры, командование которой Екатерина поручила контр-адмиралу Джону Эльфинстону, английскому уроженцу, принятому на русскую службу тридцатого мая 1769 года.

Из Кронштадта эскадра вышла девятого октября в составе трех линейных кораблей – «Тверь», «Саратов» и флагманского «Не тронь меня», фрегатов «Африка» и «Надежда», трех транспортных судов и одного пинка, на которых находились 2328 человек личного состава и пехотный десант – 595 офицеров и солдат.

Но уже при переходе к Копенгагену линкор «Тверь» капитана Игнатьева потерял во время шторма грот-мачту, отвернул в Ревель и выбыл из состава экспедиции.

(Когда Екатерине доложили об этом происшествии, раздосадованная потерей императрица приказала судить Игнатьева. Выполняя ее волю, суд приговорил капитана к лишению чина за дурное утверждение мачты и за неупотребление подсобных средств, чтобы дойти в Копенгаген с «фальшивым» сооружением. Правда, затем, прочитав приговор, Екатерина выказала царскую милость – просто уволила Игнатьева со службы.)

Один из фрегатов – «Африка» – получил сильную течь, отстал от эскадры и, после длительной борьбы экипажа за корабль, без устали откачивавшего помпами заливавшую трюмы воду, прибыл в Копенгаген спустя восемнадцать дней. Еще печальнее оказалась учесть транспортного судна «Чичагов», которое было выброшено волнами на Поркалаудский риф и разбилось о камни.

Эти достаточно ощутимые для небольшой эскадры потери в некоторой степени компенсировал линейный корабль «Святослав», закончивший ремонтные работы в Ревеле и пришедший в Данию второго ноября.

Из Копенгагена эскадра Эльфинстона вышла первого декабря и на переходе в Англию испытала те же невзгоды, что и эскадра Спиридова. Бушевавшие яростные штормы повредили все без исключения корабли, для починки которых английский адмирал был вынужден зазимовать в Портсмуте и покинул порт только второго апреля 1770 года.

Прибытие в Средиземное море главной эскадры адмирала Спиридова действительно активизировало боевые действия на Балканах. Высадив на берегах крупные десанты, к которым присоединились восставшие греки, русские взяли несколько турецких крепостей, в том числе и Наварин. Капитулировавший после шестидневной бомбардировки и штурма. Взятие этой мощной прибрежной крепости позволило Спиридову перевести сюда восемнадцатого апреля свои корабли и объявить Наварин базой русского флота.

Первые впечатляющие успехи на некоторое время затуманили разум легкостью нынешней кампании. Однако тяжкое похмелье поражения под Модоном отрезвило горячие головы. После неудачной, с изрядными потерями осады крепости стало ясно, что ожидать быстрой и решительной виктории не приходится. Малочисленность русских войск и плохая воинская подготовка греческих повстанцев не позволяли Орлову развернуть широкие наступательные операции, которые могли бы существенным образом повлиять на общий ход войны.

Он так и написал Екатерине в своей реляции:

«Хотя вся Морея и очищена от турок, но силы мои так слабы, что я не надеюсь не только завладеть всею, но и удержать завоеванные места».

Однако отправляя курьера в далекий Петербург, Орлов еще не знал, что к Морее подошла эскадра Эльфинстона. А между тем английский адмирал не только удачно высадил свой десант, но и попытался атаковать семнадцатого мая стоявший в бухте Наполи-ди-Романья турецкий флот Гассан-бея.

Попытка, впрочем, оказалась безрезультатной. Сильный пушечный огонь береговых батарей и кораблей Гассан-бея не позволил адмиралу приблизиться к неприятельской эскадре. Кроме того, решив провести эту атаку, он не поставил перед своими капитанами никакой четкой цели и, вместо того чтобы сосредоточить огонь всех пушек против определенной части турецкого флота, ограничился беспорядочным обстрелом его кораблей и береговых батарей. А затем, посчитав свои силы недостаточными для решительного сражения, покинул бухту и двадцать первого мая у острова Цериго соединился с эскадрой адмирала Спиридова.

А турки, воспользовавшись отступлением Эльфинстона, спокойно покинули залив и ушли к острову Хиос.

Узнав о неудачном бое и о последующем беспрепятственном отходе турок, разгневанный Спиридов дал волю чувствам, обвинив английского адмирала в нерешительности. Тот в долгу не остался, сам накричал на Григория Андреевича, и адмиралы крепко поругались. Но в погоню за флотом Гассан-бея, которая длилась почти месяц, пустились вместе.

Конец вспыхнувшей адмиральской вражде положил Алексей Орлов, бывший в это время под Наварином. Прибыв на эскадру одиннадцатого июня, он молча, устремив неподвижный взгляд на морской горизонт, выслушал рапорты Спиридова и Эльфинстона, их взаимные упреки и обвинения. А затем, со свойственной ему решительностью, объявил, что берет командование объединенной эскадрой на себя и поднимает флаг на линейном корабле «Три иерарха».

– Все споры, господа адмиралы, закончены! Для пресечения недоразумений и великого числа непорядков, имеющих место в обеих эскадрах, для сохранения дисциплины и отвращения уныния я вынужден взять команду на себя… И мой первый приказ будет краткий – вперед за турком!..

Официально турецким флотом командовал капудан-паша Ибрагим Хосамеддин. Но поскольку он ничего не смыслил в морском деле да и по характеру был труслив, то фактически флотом руководил опытный моряк-алжирец Гассан-бей.

Преследуемый русской эскадрой, неприятельский флот стал на якорь в проливе у острова Хиосс, где Гассан решил дать гяурам генеральное сражение. И за обедом объявил об этом капудан-паше.

Пытаясь сохранить собственное величие перед подчиненными, Ибрагим возражать не стал, однако к вечеру, сломленный страхом, сказал, что собирается провести инспекцию береговых батарей и быстро покинул флагманский «Реал Мустафа», передав командование – и ответственность перед султаном! – Гассан-бею.

Объявляя о предстоящем генеральном сражении, чернобородый алжирец чувствовал себя уверенно – и по численности, и по огневой мощи турецкий флот был гораздо сильнее русского. В его составе насчитывалось 19 линейных кораблей, на которых находились 1282 пушки, а также около 50 мелких судов.

Готовясь к сражению, Гассан-бей расположил свой флот в две линии. В первую он поставил все сильнейшие корабли во главе со 100-пушечным флагманом «Реал Мустафа», а во вторую – семь 60-пушечных линейных кораблей, две 50-пушечные каравеллы и два 40-пушечных фрегата. Все корабли стояли плотно, словно крепостная стена, – расстояние между ними было определено в два корпуса.

Построение русского флота оказалось иным, чем у турок, – в три ряда. В авангарде шли линейные корабли «Европа», «Три святителя» и «Евстафий», на котором был командовавший авангардом Спиридов. В среднем ряду – под командой Самуила Грейга – находились линкоры «Ианнуарий», «Ростислав» и «Три иерарха». А в арьергард Орлов поставил линкоры «Не тронь меня», «Саратов» и «Святослав» под командованием Эльфинстона. Семь фрегатов, бомбардирское судно «Гром» и другие суда в боевую линию не входили и следовали за арьергардом. В случае успеха они должны были атаковать малые суда турок.

Как и положено перед решающим боем, все офицеры и матросы переоделись в чистое белье, помолились о даровании победы, и двадцать четвертого июня, в десятом часу утра, четко выдерживая объявленный строй, русская эскадра вошла в Хиосский пролив.

Шедший впереди флагман «Три иерарха» убавил паруса, пропустил вперед авангард, после чего Орлов приказал поднять на грот-мачте красно-белый флаг и дать пушечный выстрел. Это означало команду – «Гнать на неприятеля!»

Приближение русского авангарда турки встретили яростным огнем, который, впрочем, не причинил кораблям Спиридова никакого вреда. А вот атака русских оказалась успешной.

Разглядев в зрительную трубу, где находится «Реал» Гассан-бея, адмирал Спиридов направил туда линкоры «Европа» и «Евстафий», правильно рассчитав, что потеря флагмана обескуражит неприятеля и посеет в его рядах панику. Под огнем турецких орудий «Европа» приблизилась на расстояние пистолетного выстрела и по команде капитана Федота Клокачева дала залп правым бортом.

Вслед за «Европой» к «Реалу» подошли еще два линкора – «Евстафий» капитана 1-го ранга Александра фон Круза и «Три святителя» капитана 1-го ранга Степана Хметевского, – после чего положение флагмана, на который обрушился дождь ядер и брандскугелей, стало критическим – в разных местах корабля вспыхнули пожары.

Стараясь поскорее покончить с «Реалом», Спиридов приказал усилить огонь, однако неожиданна в ход сражения вмешалась погода – гулявший над волнами ветер стих, паруса обвисли, и сильное течение стало сносить «Европу» в сторону от турок. Бывший на корабле греческий лоцман, пугливо округлив глаза, подбежал к Клокачеву и завопил, что нужно немедленно менять курс, иначе корабль непременно налетит на подводные камни. Охваченный азартом боя Федот Алексеевич длинно выругался, но – не имея другого выбора – приказал отойти в сторону, уступив свое место «Евстафию».

Увидев нежданный маневр «Европы», не знавший о предупреждении лоцмана Спиридов решил, что Клокачев просто струсил и, надрывая голос, в бешенстве закричал в рупор:

– Поздравляю вас матросом, капитан!

Но в грохоте боя Клокачев ничего не услышал и лишь жестами показал направление своего курса.

С отходом «Европы» положение авангарда резко ухудшилось.

Шедший за «Евстафием» линкор «Три святителя» получил серьезное повреждение – турецким ядром у него сорвало один из наветренных парусов. Лишившись управляемости, корабль не смог удержаться в строю и врезался почти в середину турецкого флота.

Понимая, что неуправляемый линкор обречен, капитан Хметевский решил драться до конца. Раненный в голову осколком ядра, утирая грязной ладонью сочившуюся из-под бинтов кровь, он не покинул мостик, а продолжал выкрикивать команды в рупор. Стойкость капитана вдохновила офицеров и матросов, проявивших похвальную отвагу, – ведя бешеный огонь с двух бортов в упор, артиллеристы не позволили неприятельским судам приблизиться для абордажного боя, а палубная команда успела исправить поврежденный парус.

Вернув себе маневренность, «Три святителя», не прекращая пальбы, прошел между первой и второй турецкими линиями, лег на правый галс и занял место за флагманом «Три иерарха» капитана Самуила Грейга.

Тем временем горящий «Реал» был атакован подошедшими на помощь поредевшему авангарду линкорами «Ианнуарий» и «Три иерарха».

Опытный Грейг подвел свой корабль на расстояние выстрела, стал на якорь и открыл шквальный огонь из всех пушек. Пораженные решительностью русских моряков, турки начали спешно рубить топорами якоря, чтобы отойти на безопасное расстояние. Однако в царившей на горящем флагмане сумятице и панике кто-то забыл перерубить шпринг[12]12
  Трос, привязанный к скобе якоря или прикрепленный к якорной цепи с таким расчетом, чтобы при всех переменах ветра или течения судно оставалось повернутым к желаемому направлению.


[Закрыть], и огромный корабль развернулся к «Трем иерархам» кормой. Этот вынужденный маневр враз обезоружил «Реал» – его пушки стали бесполезны. А обрадованный таким неожиданным подарком Грейг с поразительным хладнокровием принялся расстреливать турецкий линкор в упор.

Расстрел продолжался не менее четверти часа, когда Грейгу доложили, что течение несет «Евстафий» прямо на объятый пламенем и клубами дыма «Реал».

С мрачным лицом охотника, от которого ускользнул подранок, Самуил Карлович приказал прекратить огонь.

А капитан Круз, использовав все способы изменить курс и понимая, что столкновение неизбежно, приказал матросам готовиться к абордажному бою. Когда два корабля соединились, сжимая в руках сабли и ножи, матросы с ловкостью обезьян полезли на палубу «Реала». Страшно матерясь, они с такой яростью набросились на еще больше запаниковавших турок, что те, не слушая приказов своих офицеров, стали толпами бросаться с бортов в пенящееся море.