Текст книги "Князь Василий Долгоруков (Крымский)"

Автор книги: Леонид Ефанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

6

В начале апреля отряд подполковника Борисоглебского драгунского полка Стремоухова встретил ногайские орды на подходе к Кальмиусу.

Джан-Мамбет-бей, страшась, что русский начальник прибыл покарать его за бегство едисанцев, робким, упавшим голосом долго расспрашивал о сущности назначенной офицеру должности пристава и лишь убедившись, что подполковник, как и обещал Веселицкий, действительно прислан для сопровождения орд на новые места, расслабленно вздохнул.

В это время в кибитке бея послышался шум, из нее выскочил малец лет двенадцати, лицом славянин, в серых рваных обносках на исхудавшем теле, ошалело покрутил головой и стремглав бросился к казакам и драгунам, хлопотавшим саженях в пятидесяти у повозок.

Все замерли, глядя, как малец хлюпает босыми ногами по размокшей земле.

Бей звонко щелкнул пальцами – два ногайца хлестнули плетьми лошадей, легко сорвались с места, в считанные секунды догнали беглеца, на ходу подхватили его и отвернули к кибиткам.

– Православные-е-е, – донесся тонкий, дрожащий голосок. – Кто в Бога верует – спасите-е…

Стремоухов мрачно зыркнул на бея:

– Кто это?

– Так… человек мой, – ответил тот с наигранной беспечностью.

– Христьянин?

– Нет-нет, нашей веры.

Стоявший рядом с подполковником секунд-майор Ангелов тихо шепнул:

– Мальчишку этого два года назад во время набега Крым-Гирея пленили и продали бею.

Поручик Павлов, молодой, горячий, судорожно задергал щекой:

– Дозвольте, господин подполковник! Я вмиг сыщу!

– Погоди, – остудил его пыл Стремоухов, – не последний день в орде – найдем!

Он колюче посмотрел на бея и процедил сквозь обвисшие усы:

– До нас дошли вести, что многие едисанцы вновь подались к крымскому хану. Почему не остановил их?

Джан-Мамбет-бей заискивающе заюлил:

– Сагиб-Гирей несколько раз выходил из Ор-Капу с многочисленным войском и прикрыл бегство аулов Темир-султан-мурзы.

– А те едисанцы, что в Крыму были? Где они?

– Многие уже вернулись в орду.

– И теперь никто не убежит?

– Никто!

Майор Ангелов снова шепнул подполковнику:

– После переправы через Днепр в Крым бежали его братья Ор-Мамбет и Темир.

Стремоухов продолжал цедить:

– А братья твои?

Бей вздрогнул всем телом, в бегающих глазах промелькнул испуг.

– Братья предали меня… Но я уговорю их вернуться.

– Джамбуйлукская орда вышла из Крыма и сызнова возвращается туда, – шептал всезнающий Ангелов.

– И джамбуйлуков уговоришь? – наседал на бея Стремоухов.

– Я их верну, – прижал руки к груди Джан-Мамбет. – Верну!

Стремоухов подкрутил рыжеватый ус, сказал начальственно:

– Это хорошо, что вернешь… Но я помогу тебе. Для верности!..

На следующий день объединенный отряд ногайцев и казаков отправился на юго-запад, чтобы, двигаясь в стороне от орд, перекрыть бегущим путь в Крым.

7

Исполняя приказ Долгорукова, пятнадцатого апреля Вторая армия выступила с зимних квартир.

Первым начал марш наиболее удаленный от Полтавы Московский легион генерал-майора Баннера, проделавший до этого по заснеженным дорогам России тяжелейший 800-верстный путь от Симбирска до Харькова. (Указом Военной коллегии этот легион – 6 эскадронов кавалерии и 4 батальона пехоты при 12 пушках – был назначен под команду Долгорукова взамен 6 полков, переданных в феврале в Первую армию.)

Одновременно вышла дивизия генерал-поручика Берга, квартировавшая в крепостях Украинской линии и в районе Бахмута. После соединения батальонов и эскадронов на вершине Кальмиуса дивизия должна была следовать к Токмаку.

Ближние к Полтаве полки выступили на пять дней позже. Бее командиры, кроме Берга, имели приказ двигаться к крепости Царичанке.

Штаб Долгорукова шел вместе с дивизией генерала Эльмпта, которая сноровисто, без задержки, переправилась на левый берег Ворсклы.

Вобравшая в себя растаявшие льды и снега, полноводные от весенних дождей ручьи, мутная, водоворотная река вышла из берегов. Но Долгоруков заранее распорядился навести через нее мосты. Их сделали два: один – на крепких дубовых сваях, другой – на четырех скрепленных толстыми канатами судах, специально пригнанных из Кременчуга и Переволочны. Для прохода пехоты соорудили по мелководью широкую гать из земли и фашин.

В Царичанку Долгоруков прибыл двадцать девятого апреля. Все пространство вокруг крепости, словно при осаде, было заполнено войсками: из Кременчуга пришли Черниговский пехотный, Черный и Желтый гусарские полки[18]18
  Полки назывались так по цвету нижнего белья гусар.


[Закрыть], из Новых Санжар, Голтвы, Решетиловки, Переяславля – Владимирский, Воронежский, Белевский и Брянский полки; разбивали лагеря 2-й гренадерский полк и егерский корпус; рядом с ним спешились Ямбургский карабинерный, Борисоглебский драгунский и Сумской гусарский полки; из Старых Санжар ползла по скверным проселкам артиллерия генерал-майора Вульфа, за ней – большой обоз инженерного корпуса.

– Эка сила великая! – дивились, раскрыв рты, молодые солдаты – недавние рекруты, пополнившие зимой батальоны.

Поседевшие ветераны посмеивались в усы:

– Погодите, сопливые, настоящую силу в сраженье увидите…

Выслав вперед авангард князя Прозоровского, третьего мая дивизии покинули крепость.

Май выдался сухим и по-летнему жарким. Долгоруков приказал поднимать пехоту и обозы в три-четыре часа ночи, чтобы по прохладе, пока солнце не накалило землю полуденным зноем, подойти к очередному лагерю, заранее поставленному шедшим впереди – в четырех днях – авангардом.

Каждую ночь в указанное время барабанщики били побудку; солдаты, зябко поеживаясь, затаптывали тлеющие костры, разбирали из пирамид ружья, кавалеристы седлали коней, пасшихся на придорожных полях, фурлейты готовили обозы. Барабанщики били генерал-марш – батальоны и эскадроны выбирались на дорогу и начинали очередной переход.

Вслед за последней ротой каждого полка тянулся полковой обоз – около сотни скрипящих и дребезжащих повозок: канцелярских, забитых сундуками с бумагами, госпитальных – с коробками инструментов, полотняных бинтов, банками лекарств и снадобий, провиантских – благоухающих вкусными запахами, горбатившихся наваленными мешками с крупой, мукой, сухарями, бочками с вином и маслом, шанцевых и палаточных – с восседавшими на них слесарями, кузнецами, плотниками. Особое место занимала денежная палуба, на которой, под неусыпным приглядом караульных, стоял окованный железом денежный ящик.

Офицерский обоз выглядел красочнее: глаза разбегались от всевозможных кибиток, колясок, повозок, карет, переполненных разными вещами и утварью – от складной походной мебели, простой и дешевой, до дорогих столовых сервизов. И везде заспанные, замотанные слуги, толстые повара, озорные денщики, щупавшие, скаля зубы, веселых приблудных или купленных офицерами девок.

За пехотой легкой рысью скакала кавалерия, оживляя округу разноцветьем мундиров и гусарских ментиков, солеными шутками и взрывами басистого хохота, перекатывавшегося волнами во всей колонне.

Артиллерия ползла медленно, часто останавливалась из-за поломок. Артиллерийский обоз был самым большим: на возах громоздились запасные лафеты, картузные ящики, клинья, банники, забойники, пыжевики, пороховые мерки… Упряжки по шесть лошадей волокли тяжелые, 30-пудовые, осадные орудия; упряжки поменьше – пара, четверка лошадей – легкие пушки и единороги. Все это звенело, лязгало, громыхало на тряской, ухабистой дороге, наполняя окрестности однообразным, отупляющим гулом.

Составленное еще в Полтаве расписание движения армии, строго выдерживаемое в первое время, вскоре нарушилось: буйное весеннее половодье и сильные ветры изрядно попортили мост через Самару – на его ремонт и переправу обозов пришлось затратить три полных дня.

Только тринадцатого мая полки отошли от Самары и, сделав пятидневный переход, остановились у небольшой речки Московки. Здесь два дня они поджидали отставшие обозы, а инженерные команды заготавливали фашины, сбивали лестницы.

– У Перекопа лесов и кустарников нет, – наказывал офицерам Долгоруков. – А нам ров переходить, на стены лезть. Так что, господа, постарайтесь!.. Лестницы делать в четыре сажени. А для пущей крепости – оковать железом… И приглядывайте там, чтоб разные болваны под падающие стволы не лезли. Мне шальные покойники без надобности!..

(Долгоруков имел в виду глупую смерть инженерного поручика графа Пушкина и артиллерийского поручика Нечаева, отправившихся после обильного возлияния купаться при луне и утопших по причине сильного опьянения на мелководье.)

В последние дни настроение командующего было скверное: его злила нерасторопность генерала Берга, приславшего рапорт, из которого стало ясно, что дивизия пошла левее намеченного маршрута, затянув тем самым соединение с главными силами армии. Долгоруков обозвал Берга сукиным сыном и приказал приготовить легкую карету и охрану.

– К нему поеду!.. Вразумить надобно немца!..

Густав фон Берг, стоявший лагерем у Молочных Вод, не ожидал приезда командующего, но не растерялся – первым делом пригласил его к столу, а своим поварам прошипел свирепо:

– Шкуру спущу, ежели не угодите…

Повара «шкурами» дорожили – засуетились у котлов, загремели кастрюлями. Не прошло и часа, как взыскательный взор генерала обозрел превосходно сервированный, сверкающий хрусталем и серебром приборов стол, густо заставленный разнообразными блюдами и закусками, французскими винами, хорошим десертом.

Насупленное лицо Долгорукова разгладилось. Испробовав все кушанья, Василий Михайлович размяк и подобрел. Расстегнув на круглом животе мундир, потягивая из высокого бокала вино, он коротко и беззлобно пожурил Берга за опоздание, а затем приказал отделить от дивизии деташемент на Арабатскую косу и спросил, имеет ли Берг переписку с командующим Азовской флотилией Синявиным.

– О движении дивизии адмирал знает, – отозвался Берг.

– Составьте расписание деташемента и отправьте с нарочным! Крайне важно, чтобы адмирал поспел к Енишу в указанный срок…

Ночью Долгоруков вернулся к главным силам армии.

В лагере его ждал курьер с пакетом от Синявина. Тот уведомлял командующего, что восемнадцатого мая флотилия из десяти судов покинула таганрогскую гавань и держит курс на Ениш.

8

Получив письмо от Щербинина о мартовской поездке Веселицкого в ногайские орды и желании тамошних начальников иметь ханом Шагин-Гирей-султана, Екатерина вызвала к себе Панина… «Его послушать никогда не вредно», – рассудила она.

Никита Иванович пришел в назначенный час, уселся в кресло, понюхал табаку и, сложив на животе пухлые руки, замер в ожидании слов государыни.

Екатерина говорила сдержанно, раздумчиво:

– Как вам достоверно известно, производство дел с татарами хотя и началось при военных операциях, однако уже обратилось в дело политическое. До сей поры мы проявляли в нем похвальную мудрость и дальновидность. И теперь, когда князь Василий Михайлович марширует к Крыму, гене не хотелось бы ошибиться в последующих действиях… Евдоким Алексеевич отписал мне о ногайских настроениях… (Панин чуть заметно кивнул, давая понять, что ему известно содержание письма.) Не скрою, я вижу соблазнительным предложение об избрании для отступивших от Порты орд отдельного хана, что позволит положить начало истинной независимости татарских народов.

– О, эти соблазны, – попытался пошутить Панин. – Чем чувствительнее они для сердца, тем сильнее туманят разум.

Шутка вышла какая-то двусмысленная, с оскорбительным намеком.

Никита Иванович поспешил исправить промах – произнес как можно мягче:

– Признаюсь чистосердечно, я не вижу покамест того времени, в какое полезно было бы приступить к избранию нового хана… Не будем кривить душой, ваше величество. Уже с начала войны против Порты отторжение татарских народов мы считали способом наискорейшего достижения приятных нам авантажей. С Божьей помощью и при умелых поступках графа Петра Ивановича мы сего добились. Теперь наш взгляд устремлен на Крым, на его побережье…

– К чему вы клоните? – перебила Екатерина. – Вещи, о которых вы повествуете, мне известны.

Никита Иванович не стал завершать рассуждения – сразу пояснил:

– Я клоню к тому, что избрание отдельного хана будет зависеть от первых операций князя Долгорукова. Они-то, операции, и разрешат настоящую еще неопределенность крымского жребия. Вот тогда и с ханом ошибки избежим!.. Конечно, если бы крымцы нынче же всем полуостровом отторглись от Порты – это разрешило бы все трудности. Но сие вряд ли произойдет: многие из них твердо стоят за теперешнего хана. А тот – за Порту.

– Из письма Евдокима Алексеевича явствует, что не меньшее число татар ханом недовольны, – сказала Екатерина. – Татары сейчас в разномыслии находятся. Грех не воспользоваться таким случаем!.. Орды могли бы приступить к избранию нового хана, разумеется, совокупно с некоторым в том участвовании крымских жителей, дабы по мере наших успехов на полуострове и там его право подкреплялось, получая свою полную действительность не токмо его гирейской породой, но и всей полнотой присущего обряда… Нашей целью следует считать установление над татарами и Крымом одного начальства, независимого от Порты, но такого, что собственными силами не в состоянии удержать навсегда эту независимость. И вот сие, – подчеркнула Екатерина, – даст нам способ утвердить свою ногу в приобретенных гаванях и крепостях! Как? Под видом охранения и обороны Крыма от могущего быть впредь турецкого поползновения вернуть все к прежнему состоянию.

Панин, разглядывая золотой перстень, подумал с удовлетворением, что в основательности рассуждений Екатерине отказать нельзя. «Говорит крепко… Только вот поспешает…»

Он поднял голову, возразил предупредительно:

– Я согласен с вашим величеством, что для избрания нового хана следует приобщить крымцев к уже отторгнувшимся ногайским татарам. Но для этого потребно, чтобы князь Долгоруков преуспел военными предприятиями посеять в Крыму еще большее разномыслие… И только ежели Крым, вопреки ожиданиям и под действием оружия, – ни весь, ни частью – не будет привлечен к одинаковым с ордами намерениям, тогда следует мыслить об утверждении особливого над ногайцами хана. Чтоб, по крайней мере, их отложение приобрело большую прочность.

– Но как же ногайские просьбы?

– Поручите господину Щербинину удостоверить орды, что для них самих полезнее будет приступить к избранию хана в удобное для того время… А когда оно наступит – мы укажем!

– Удовлетворятся ли они вразумлениями Евдокима Алексеевича? Ну как своеволие проявят?

– Думаю, что такого не произойдет… Однако для сохранения между их начальниками единомыслия и для предвидения всякого возможного колебания разумно учинить с нашей стороны за ними такое надзирание, которое неприметным образом проникало бы во все мелочи и подробности ногайских дел. И чем дальше они будут находиться от Крыма, исключая себя от участвования в тамошних делах, тем больше следует приглядывать.

Панин говорил убежденно, умно, и Екатерина, положившись на его прозорливость, согласилась подождать с выбором нового хана. Но добавила предостерегающе, что ордынских начальников надо все же удостоверить в уважении к их желанию иметь ханом Шагин-Гирея.

– Ежели Селим и его диван станут упорствовать в своей верности Порте, тогда пойдем с этого козыря…

Рескрипт, отправленный Щербинину, гласил:

«Мы даем свое согласие, чтоб он был избран и дал от себя обязательство быть ханом над всеми татарскими народами, отложившимися от Порты, обязывая сверх того навсегда остаться в независимости и союзе с империей, управляя татарами по древним их обыкновениям и законам…»

А далее Щербинину предписывалось – в ожидании результатов похода Долгорукова – осторожно, чтобы это не выглядело принуждением, затянуть на неопределенное время избрание Шагина ханом.

Важное указание содержалось и в рескрипте Долгорукову, который должен был отторгнуть полуостров от Порты не только силой оружия, «но и соглашением с начальниками».

9

Покинув лагерь на Московке и совершив четырехдневный переход, Вторая армия подошла к другому лагерю, разбитому у небольшой речушки Маячек. Здесь с ней соединилась дивизия Берга, поредевшая после ухода к Енишу деташемента генерал-майора Федора Щербатова.

Два дня полки отдыхали, приводя себя в порядок и поджидая отставшие обозы, а двадцать седьмого мая барабаны снова ударили генерал-марш.

В последующие десять дней армия прошла 187 верст. Двигаясь шестью колоннами вдоль берега Конских Вод, перейдя на половине пути по насыпанным переправам болотистую лощину, дивизии миновали урочище Плетенецкий Рог, по понтонным мостам перешли речку Белозерку, натужно поднялись на крутую гору и далее ровной и прямой дорогой дошли до реки Рогачик; здесь снова с помощью понтонов осуществили переправу, преодолев несколько глубоких, размокших от дождей балок, некоторое время стояли на берегу Днепра, пополняя запасы воды, затем в обход крутых лощин, удлиняя и без того нелегкий путь по гористой местности, подошли к Кезикермену. Измученная, утомленная армия ждала отдыха, и Долгоруков объявил, что у Кезикермена будет стоять три дня.

С утра инженерные команды взялись за кирки и лопаты, плотники застучали топорами – командующий приказал заложить ретраншемент, в котором надлежало оставить провиантский магазин с запасами на два месяца, почти все понтоны (в степном, маловодном Крыму они были не нужны) и прочие бесполезные теперь тяжести. Работая от зари до заката, команды за два дня успели сделать немного, но продолжить строительство должны были оставляемые для охраны магазина две роты солдат, три эскадрона карабинер и 600 казаков.

– И чтоб в неделю управились! – пригрозил Долгоруков.

На рассвете девятого июня вновь загремели барабаны, зашумел просыпающийся лагерь. Начинался заключительный этап похода – от Днепра на Крым, к Перекопу.

Несмотря на успокаивающие рапорты, ежедневно присылаемые шедшим в авангарде Прозоровским, что татары ведут себя смирно, Василий Михайлович не стал искушать судьбу – поменял строй: теперь по ровной, открытой степи пехота шла батальонными каре, между которыми расположились обозы и артиллерия, а спереди и по флангам трусили кавалерийские полки.

Пройдя за два дня шестьдесят четыре версты, армия остановилась в Мокрой Лощине и сутки отдыхала, готовясь к последнему маршу. До Перекопа оставалось всего семнадцать верст.

А вечером Долгоруков собрал генералов и пробасил:

– В два часа после полуночи вершить молебствие с коленопреклонением о даровании оружию ёе императорского величества достойной виктории… В три – выступаем!..

Глава пятая
Главное дело жизни

1

Двенадцатое июня… Полдень…

Белое южное солнце калит иссохшую, потрескавшуюся землю. Со стороны Сиваша вялый ветер несет солено-горькое зловоние затхлой воды и гниющих водорослей. Ленивые волны вязкой духоты прокатываются над рассеченным глубоким шрамом оборонительного рва семиверстным перешейком, связывающим Крым с материком, обволакивают стены турецкой крепости Ор-Капу.

Степь безмолвна… Недвижима… Но турецкие янычары на башнях Ор-Капу беспокойны. Дежурный булюк-баша в пропотевшей зеленой куртке раз за разом скользит зрительной трубой по дрожащему в мареве горизонту, внимательно разглядывает расположившийся в нескольких верстах от крепости отряд русских войск.

Отряд – это был авангард князя Прозоровского – подошел к Перекопу, и турки понимали, что вслед за ним должны появиться главные силы Долгорук-паши. Их ожидали дня через два. Тем не менее находившийся в крепости хан Селим-Гирей приказал усилить караулы и вести наблюдение непрерывно.

Хан задумал нанести мощный удар своей конницей по подходящим русским полкам, отбросить их от перешейка в безводную степь и, постоянно – днем и ночью – атакуя небольшими отрядами, принудить отступить. Он был уверен, что измученная бескормицей и жаждой армия совершить второй поход не сможет.

Булюк-баша утомленно смахнул с закопченного загаром лба липкие капли пота, снова приложился к трубе, повел ею по серой степи; руки его дрогнули, замерли, лицо вытянулось, отвердело тревогой. Оставив трубу на камне, он бросился к лестнице и, прыгая по крутым ступеням, сбежал вниз.

Спустя несколько минут на башню торопливо поднялись каймакам Эмир-хан, янычарские аги Осман и Али, за ними – хан Селим-Гирей.

Порывисто схватив услужливо поданную Эмир-ханом трубу, Селим вдавил окуляр в правый глаз. Приблизившийся горизонт устрашил его: под развевающимися на ветру знаменами, тремя стройными и грозными квадратами каре, повинуясь ритму беззвучных, но видимых барабанов, бодро маршировала русская пехота; на флангах, взбивая облака степной пыли, гарцевала многочисленная кавалерия.

Хан задергал щекой, зло отшвырнул трубу – звякнул о камень металл, искристым бисером рассыпалось стекло – и глухо выдавил:

– Гяуры…

Совершив последний марш, Вторая армия подошла к Перекопу и остановилась в трех верстах от линии.

Пока полки, ломая каре, перестраивались, готовясь сооружать временный лагерь, Долгоруков выбрался из кареты, мешковато взгромоздился на коня, шатнувшегося под тяжеловесным телом князя, и поехал к линии с намерением осмотреть укрепления.

Сопровождавшие его генералы беспокойно зашумели:

– Ваше сиятельство! Никак турки затевают что-то…

На линии опустился мост, открылись ворота. Из них стали выезжать сгорбленные всадники.

– Назад, господа! – скомандовал Долгоруков, разворачивая коня.

Генералы, отъехавшие уже от лагеря на версту, поскакали вслед за ним. Долгоруков на ходу приказал Каховскому отразить нападение, пообещав прислать сикурс.

Каховский отвернул лошадь вправо, поспешил к авангарду Прозоровского, стоявшему в стороне от главных сил.

У лагеря Долгоруков крикнул зычно:

– Где князь Василий?

– Здесь, ваше сиятельство!

Придерживая рукой шпагу, к командующему подбежал его сын – 18-летний подполковник Василий Долгоруков, служивший в егерском корпусе.

– Бери своих егерей, пушки – и вперед!..

Стремительно летевший по ровной степи 3-тысячный татарский отряд внезапно уперся в багровые разрывы русских ядер, меткие егерские пули. Скакавшие впереди – рухнули наземь, остальные – замедлили бег лошадей, повернули назад к линии.

Каховский подождал, когда орудия прогремят еще раз, затем послал вперед луганских пикинер и гусар Желтого полка. Те с лихими пересвистами помчались за татарами, но попали под залп турецких батарей с вала, остановились, подхватили убитых, пленили нескольких раненых татар и отступили к лагерю.

Каховский поспешил доложить командующему, что атака неприятеля отбита.

– Сам вижу! – недовольно отозвался Долгоруков, наблюдавший за боем. – Потери какие?

– Убитых – двенадцать, ранен – один. И еще пять лошадей побили.

– А басурманы?

– Людей – столько же, лошадей – поболее нашего, а кто ранен – не ведаю… Но есть пленные!

– Это хорошо! – оживился Долгоруков. – Где они? Допросить хочу… Позвать Якуба!..

Угодливо изогнувшись всем телом, переводчик Якуб-ага вприпрыжку подбежал к командующему, разглядывавшему стоящих плотной кучкой пленных. Затравленно озираясь на хмурых казаков, они рассказали, что линию и крепость защищает 7-тысячный турецкий гарнизон, а в лагере за Ор-Капу расположилась татарская конница в 40 тысяч сабель. И еще сказали, что в крепости находится сам крымский хан Селим-Гирей.

– Хан поклялся, что ни один русский не войдет в Крым, – предупредил стоявший впереди всех татарин.

– Ты, грязная собака, кого пугаешь?! – взъярился вдруг Долгоруков, бешено сверля глазами пленного, утиравшего ладонью текущую изо рта кровь. – Я уже гулял по этой земле и еще погуляю!..

И все-таки численность ханской конницы насторожила командующего. Опасаясь внезапного ночного нападения, он приказал усилить караулы и пикеты на сивашском фланге, а на кургане, горбатившемся поблизости от лагеря, поставил батальон егерей и две пушки.

Ночь прошла спокойно.

Утром командующему доложили, что есаул Евстафий Кобеляк с казаками скрытно подполз к линии и промерил ров.

– В разных местах по-разному, – заметил Каховский, – но до семи сажен доходит.

– Не такие преграды брали, – небрежно махнул рукой Долгоруков. – И эту возьмем!

После завтрака он отправился осматривать линию. Она почти не изменилась с тех давних лет, когда юный князь штурмовал ее с армией графа Миниха. Башни, бастионы, выщербленные плиты, полусаженная каменная сова над воротами – все знакомое.

– А там я первый взошел, – негромко бросил командующий сопровождавшим его генералам, указывая рукой на вал… (На глаза навернулись непрошеные слезы.) – Пыльно здесь что-то… – буркнул он, прикладывая платок к лицу. – Глаз засорил…

На берегу дремлющего затхлого Сиваша генерал Прозоровский обратил внимание командующего на видневшийся верстах в двенадцати полуостров, острым клином вытянувшийся вдоль горизонта.

– Гусарский майор Фритч предлагает, ваше сиятельство, переправить отдельный деташемент на сей полуостров и ударить по крепости с тыла.

«Неплохая мысль…» – подумал Долгоруков, осматривая через зрительную трубу безжизненный полуостров, мышиную гладь Сиваша, пустынный противоположный берег.

А вслух сказал ворчливо:

– Не майорам указывать мне диспозицию…

Генералы не стали долго задерживаться у зловонного озера, повернули лошадей к лагерю.

Когда все разошлись по своим палаткам, Долгоруков вызвал Каховского и приказал послать казаков разведать проходы к полуострову через Сиваш.

– Задумка у меня одна есть… Только прежде пусть броды найдут.

Казаки вернулись к вечеру – мокрые, грязные. Есаул Кобеляк хриплым, прокуренным голосом заверил командующего:

– Воды там, стало быть, где до колен, где в рост… Но пройти, ваше сиятельство, можно!

Долгоруков щелкнул пальцами адъютанту:

– Выдать молодцу десять рублей! А людям его – сороковник!

Казаки весело перемигнулись…

В шестом часу вечера Василий Михайлович собрал генералов в своей огромной палатке и сказал возвышенным голосом:

– Укрепления неприятельские разведаны, силы известны. Ждать далее – нет резона… Я объявляю штурм нынешней ночью в третьем часу!.. Извольте приглядеть, господа генералы, за точным соблюдением плана штурма!..

Главный удар по линии наносился на правом фланге силами 9 гренадерских батальонов (2-й гренадерский полк и гренадерские роты всех пехотных полков) и 2 батальонов егерей. Командирами колонн командующий назначил подполковников Филисова, Михельсона, Ганбоума и своего сына Василия.

Общее предводительство флангом отдал в руки генерал-майора графа Валентина Платоновича Мусина-Пушкина, годом ранее бравшего Бендеры.

Диверсию на левом фланге проводил генерал-квартирмейстер Михаил Васильевич Каховский. Его деташемент был небольшой: 2 батальона подполковника Ступицына, батальон полковника Заборовского и батарея премьер-майора Зембулатова.

Кроме того, оценив предложение майора Фритча, командующий решил нанести еще один удар – через Сиваш, – который сковал бы вражескую конницу, лишив ее возможности участвовать в отражении атаки на линию. Василий Михайлович ни словом не обмолвился о майоре, и получилось, что этот прекрасный вспомогательный удар придумал он сам.

Сивашский деташемент включал в себя 4 батальона пехоты генерал-майора князя Алексея Голицына, 30 эскадронов кавалерии генерал-майора князя Петра Голицына, 3 полка донских казаков и 14 орудий. Командовал этим деташементом генерал-майор князь Александр Александрович Прозоровский.

Согласно плану, Мусин-Пушкин и Каховский за час до полуночи должны были выступить из лагеря к линии и стать вне досягаемости турецких пушек. Прозоровский выходил раньше, чтобы успеть форсировать Сиваш – семь верст по воде и грязи – к началу штурма.

Когда все разошлись, Василий Михайлович утомленно прикрыл глаза, положил руки на подлокотники массивного кресла и долго сидел недвижимо, размышляя о предстоящем сражении.

Сомнений в успехе у него не было. Беспокоило другое: какими потерями предстоит оплатить отворение крымских ворот? Бесславная судьба Петра Панина, загубившего блестящую победу под Бендерами обильной кровью, его не прельщала… Виктория нужна была быстрая и легкая! Именно такая могла принести ему желанный для каждого генерала фельдмаршальский чин. Быстрая и бескровная!.. Он умышленно назначил командовать главными силами Мусина-Пушкина – надеялся на его отменное умение и отвагу, прекрасно проявленные при штурме Бендер… А храбрость Прозоровского? Она известна всем!.. Именно эти решительные генералы[19]19
  Воинская судьба уготовила в будущем обоим блестящие карьеры: и Мусин-Пушкин, и Прозоровский станут генерал-фельдмаршалами.


[Закрыть] должны были не только взять линию, но и поспособствовать – сами того не зная – удовлетворению честолюбивых мыслей командующего…

За час до полуночи штурмовые колонны гренадер, роты сопровождения и назначенные для диверсии батальоны стали подтягиваться к указанным местам. (Отряд Прозоровского покинул лагерь на три часа раньше.) По-южному теплая черная ночь скрывала передвижение войск – только неясный, приглушенный шум, сдавленное ржанье лошадей выдавали, что в русском лагере идут какие-то приготовления.

Турки, видимо, не подозревали, что через считанные часы начнется штурм линии. Затихла в сонном оцепенении крепость Ор-Капу, у кибиток и шатров залегла татарская конница, на бастионах и башнях вала янычары, как обычно, жгли факелы, гортанно перекликались, подбадривая друг друга. И турки, и татары поверили словам Селим-Гирея, что полуостров неприступен.

– В этой войне гяуры уже дважды подступали к Крыму и, простояв несколько дней, отходили, – убеждал всех хан. – И эти побегут, когда в кормах и воде недостаток увидят!..

Долгоруков, сопровождавшие его генерал-поручики Эльмпт, Романиус и Берг, десяток офицеров, назначенных развозить в ходе баталии приказы командующего, верхом на лошадях поднялись на вершину пологого кургана. Здесь горел небольшой костер, стоял пяток грубых деревянных табуретов. У подошвы кургана, справа, прохаживались у двух пушек артиллеристы. Тут же был артиллерийский генерал-майор Николай Тургенев.

Генералы спешились. Романиус расслабленно присел на табурет, стал неторопливо раскуривать короткую трубку. Эльмпт, шумно втягивая носом дурманящие запахи Сиваша, поспешил достать табакерку. Берг, низко надвинув на лоб шляпу, старческой походкой проковылял к костру.

Долгоруков, загребая начищенными сапогами увядшую траву, отошел в сторону, приложился к зрительной трубе… «Не ведают басурманы, какой презент я им готовлю, – подумал он, пытаясь разглядеть штурмовые колонны. Окуляр был черен… – Это хорошо. Значит, с линии тоже ничего не видят…»

У кургана послышался глухой стук копыт. Соскочив на ходу с лошадей, к Долгорукову подбежали офицеры от Мусина-Пушкина и Каховского, доложили, что батальоны готовы начать приступ.

Долгоруков достал из кармана массивные золотые часы, открыл крышку, наклонил, чтобы свет костра падал на циферблат… «Два тридцать… Время!..»

Он закрыл крышку, спрятал часы, перекрестился: