Текст книги "Князь Василий Долгоруков (Крымский)"

Автор книги: Леонид Ефанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

3

Долгоруков проснулся рано, в пятом часу. Ливший всю ночь дождь прекратился, пропитав воздух сыростью и холодом. Пытаясь согреться, Василий Михайлович долго ворочался на скрипучей раскладной кровати, затеи откинул стылое одеяло, встал, сунул босые ноги в ночные туфли, надел поверх длинной рубашки красный атласный шлафрок и вышел из палатки.

У входа, привалившись к полотняной стенке, натянув на себя попону, спал один из двенадцати его денщиков.

Долгоруков пнул попону ногой:

– Спишь, скотина!

Денщик вскочил, оторопёло закрутил головой, растирая грязными кулаками слипшиеся глаза.

– Экий ты мерзавец! – сплюнул князь, глядя на заспанное лицо солдата. – Под арест захотел?.. Буди поваров!

Денщик, подхватив попону, побежал к обозу командующего.

Затянутое серой пеленой небо нависло низко и мрачно. Легкий ветерок доносил с Сиваша соленую вонь. Из палаток лениво выползали солдаты в мятых-перемятых мундирах, потягиваясь, подсаживались к едко дымившим кострам.

«Денек-то дрянь будет, – подумал Василий Михайлович, поплотнее запахивая шлафрок. Он обхватил руками бока, крепко потер их, разогревая тело, снова глянул на измокшую степь. – Дороги, поди, и к вечеру не просохнут…»

Отправив вчера из Ор-Капу деташемент генерал-майора Петра Броуна на завоевание Кезлева, Долгоруков с главными силами покинул крепость, двинув армию на Кафу – главный оплот турок на полуострове. Но едва колонны успели пройти каких-нибудь десять верст, как хлынувший из свинцовых туч ливень заставил их остановиться.

Василий Михайлович еще раз обозрел небосвод, шумно вздохнул, вернулся в палатку.

После завтрака адъютант доложил, что в лагерь прибыл Эмир-хан и просит аудиенцию.

– Мне до побитых татар дела нет, – отрезал недовольно командующий. – Отправь его к Веселицкому!..

Эмир-хан долго кланялся канцелярии советнику, затем сказал, что самовольно покинул Ор-Капу и приехал к русскому паше с предложением.

– Ну самовольство твое простительно – крепости-то уже нет, – усмехнулся Веселицкий. – Там теперь наш комендант!

– Для хана и крымского правительства я еще каймакам, – несмело возразил Эмир. И после паузы добавил. – Я в Крыму человек известный. Мог бы посодействовать вам.

– В чем посодействовать?

– До меня дошли слухи, что ваша королева думает сделать Крым независимым.

– Слухи?.. Это не слухи, милейший! Неужто тебе не ведомо, что ногайцы уже стали таковыми, отдавшись в протекцию?

– Я знаю о ногайцах… Я неточно сказал.

– А как надо?

– Если вам угодно, я готов поехать в Карасу-базар и уговорить знатных мурз последовать примеру орд, – с поклоном ответил Эмир-хан.

«Сбежать хочет, – быстро решил Веселицкий. – А меня за дурака принимает».

– Русский начальник беспокоится, что я не вернусь, – прочитал его мысли Эмир. – Напрасно… Я сделал свой выбор и назад не отступлю!

Веселицкий повернул голову к Якуб-аге, переводившему беседу, спросил по-русски:

– Ему можно верить?

– Раньше я знал каймакама как человека осторожного, но верного слову, – ответил ага.

Веселицкий не поверил Якубу, но, подумав, достал из портфеля папку, вынул из нее несколько больших листов, густо исписанных ровными строчками, протянул эмиру.

– Сделаем так… Это копии манифеста его сиятельства к крымскому народу. В них объявляется, что вступление доблестной российской армии в Крым предпринимается противу обоюдного вероломного неприятеля – Оттоманской Порты, поработившей силой и коварством сей полуостров и народ в нем живущий. Армия исторгнет из турецких рук находящиеся здесь крепости и избавит жителей от несвойственного ига. Его сиятельство предлагает крымскому народу последовать примеру ногайских орд и возвратиться к природной своей вольности!.. О турках же он сам позаботится, – усмехнулся Веселицкий. – Раздашь копии знатным мурзам! Но тем, мнение которых уважаемо. Пусть они уговорят хана и правительство подписать просьбу о протекции.

Эмир-хан взял протянутые листы, скрутил в трубку, сказал повинным голосом:

– Весь народ и многие знатные мурзы готовы были отторгнуться от ненавистной Порты. Но опасались это сделать ранее, потому что хан смертью грозил за предательство.

– Это не предательство! – сверкнул глазами Веселицкий. – Все, что делается на благо собственного единокровного народа, не может быть предательством.

Эмир торопливо закивал:

– Да, да, теперь, когда русское войско разбило хана и тот бежал, мне будет легче уговорить мурз к отторжению.

Веселицкий, набивавший трубку табаком, замер.

– Куда бежал?

– Когда войско пошло на штурм, – словоохотливо объявил Эмир, – хан сказал мне, что поедет в Балаклаву.

– Зачем?

– Оттуда, из Балаклавы, один Путь – в Порту… Или в Румелию… И коль уедет, народ быстро отречется от него в пользу России.

– Сам народ ничего не может, – возразил Веселицкий, раскуривая трубку. – Стаду нужен пастух, народу – хан… Но твоя откровенность и усердие похвальны! Иди, уговаривай!.. А потом пришлешь нарочного с письмом, ежели сам не вернешься. Справишь дело – получишь награду!

Эмир-хан благодарно затряс головой и заискивающе попросил представить его Долгорукову, чтобы рассказать о своей миротворческой миссии.

– Его сиятельство весьма занят, – холодно изрек Веселицкий, дохнув на каймакама сизым дымом. – Представлю, когда весть добрую принесешь.

Эмир пообещал вернуться с ответом через пять-шесть дней…

Ожидая, пока подсохнет дорога, ведущая от Перекопа в центр Крыма, армия простояла почти весь день и лишь в 4 часа после полудня несколькими колоннами двинулась в сторону Соленых Озер. Пройдя за пять часов двадцать пять верст, полки остановились на ночлег у опустевшей деревни Ахтам, все жители которой сбежали вместе с отступавшими из Ор-Капу турками и татарами.

С утра опять зарядил дождь, мелкий, нудный. Долгоруков надеялся, что он не будет затяжным, но время шло, дождь продолжал поливать степь, и в 2 часа дня, потеряв терпение, Василий Михайлович приказал бить генерал-марш.

Покинув Ахтам, колонны снова двинулись на юг.

Вскоре дождь усилился и к вечеру превратился в настоящую грозу. По небу, раздирая тучи огненными разводами, судорожно метались ветвистые молнии, воздух дрожал от могучих раскатов грома, потоки воды обрушились на притихшую степь.

Тяжелые обозы мигом увязли в грязи, отстали от пеших и конных колонн. Ближе к полночи, пройдя тридцать одну версту, совершенно выбившаяся из сил армия вошла в деревню Шокрак.

Долгоруков, закутавшись в плащ, вылез из кареты, хлюпая сапогами по лужам, прошел в приготовленный для него дом. Выпив водки, переодевшись в сухое платье, он хмуро выслушал доклады командиров колонн.

Доклады были неутешительные: вся артиллерия и обозы, растянувшись на несколько верст на разбухшей дороге, намертво застряли в непролазной грязи.

Василий Михайлович обматерил офицеров и приказал объявить растаг.

Весь следующий день армия отдыхала, участливо наблюдая, как в деревню вползали измученные упряжки, натужно тащившие орудия, понтоны, возы с инженерным и прочим имуществом.

Посланные на разведку казачьи разъезды привели в лагерь жителей окрестных селений. Веселицкий отобрал несколько человек, знавших по-русски – армян и греков, – и допросил их.

Люди говорили разное: одни утверждали, что 20-тысячное турецкое войско во главе с двухбунчужным Абазы-пашой шло из Кафы к Ор-Капу, но, встретив бегущих с линии турок, повернуло назад; другие – что всем татарам Селим-Гирей велел отправить жен и детей в горы, а самим собираться к Салгиру, чтобы остановить продвижение русских к прибрежным крепостям; третьи клялись, что Абазы-паша ведет к Салгиру 40 тысяч янычар, а все татары собрались в Карасубазаре и хотят отдаться в протекцию России.

Обо всем услышанном Веселицкий доложил Долгорукову.

Тот посопел толстым носом, буркнул коротко;

– С них взятки гладки… Эмир вернулся?

– Срок не подошел, ваше сиятельство, – развел руки Веселицкий. – Но джамбуйлукский хан Хаджи-мурза прислал человека с письмом.

– И что написал?

– Просит ваше сиятельство остановить армию под Перекопом, пока не придет ответ на манифест.

– Ишь чего захотел, – насмешливо фыркнул Долгоруков. – Раньше следовало о том думать да крымцев уговаривать!. Отпустите басурмана без ответа…

4

Расстояние от Перекопа до Кезлева генерал Броун прошел за три дня. Полагая, что турки окажут сопротивление, он за три версты от города остановил деташемент, изготовился к сражению: Брянский и Воронежский полки построил в полковые каре, между ними и на флангах разместил артиллерию; здесь же, на флангах, поставил два полка донских казаков. Пять эскадронов гусар Молдавского полка полковника Шевича и четыре роты гренадер генерал оставил в резерве.

Но Кезлев словно вымер – ни движения, ни звука.

Броун жестом подозвал полковника Себрякова.

– Не нравится мне сие безмолвие, полковник… Пошлите-ка казачков проведать!..

Полусотня донцов рысью направилась к городу, покружила у форштата и быстро вернулась назад.

Сотник доложил генералу, что Кезлев, по всей вероятности, пуст, хотя на рейде видны мачты двух кораблей.

– С чего ты взял, что пуст?

– Так не стреляли же по нам, ваше превосходительство!.. А ить мы в окраину въехали.

– В окраину, – гнусаво передразнил генерал. – Что ж дальше-то не сунулись? Забоялись?.. А может, турки хитрят! Может, заманивают?.. Воротись, погляди еще раз!

– Ваше превосходительство, – несмело заныл сотник, – да нету там никого.

Броун презрительно покривил губы, перевел взгляд на Себрякова.

– Полковник, пошлите других казаков!

Себряков, краснея за трусость сотника, тряся чубом, глухо проронил:

– Дозвольте самому разведать?

– Не полковничье дело в разведку ходить! – отрезал Броун. – Пошлите казаков!

Себряков кликнул есаула Денисова, отчаянного рубаку, отличившегося при разгроме татарской конницы у Сиваша. Есаул с полусотней стремительно помчался к Кезлеву.

Казаков ждали долго – офицеры стали проявлять нетерпение.

– Ваше превосходительство, надо бы помаленьку входить, – посоветовал полковник Кохиус. – Скоро темнеть начнет.

Броун был молод, храбр, но осмотрителен – покачал головой:

– Подождем еще чуток, господа.

Но спустя четверть часа осторожно двинул каре к городу, прошел две версты, снова остановился.

Здесь к нему подскакал Денисов.

– Город пуст и разграблен! Головой ручаюсь!

– Тогда не будем медлить, – оживился Броун. – Пехотные полки занимают центр, казаки – форштат, гусары – на пристань… Вперед, господа полковники!

Перестроившись в батальонные колонны, солдаты стали втягиваться в кривые и узкие улицы Кезлева; осматривали дворы, рылись в домах, надеясь прихватить в ранцы забытые хозяевами вещички.

Но поживиться было нечем: город в самом деле оказался в невероятном разграблении – в домах побитая посуда, разломанная мебель, скудные съестные припасы рассыпаны по земле.

Оставшиеся немногочисленные обыватели из армян и греков рассказали, что погром учинили бежавшие из Ор-Капу янычары. Часть награбленного они погрузили на корабли, часть повезли сухим путем в Бахчисарай, остальное побросали в море.

Тишину опустошенного, оцепеневшего города прорезали пушечные выстрелы. Стоявшие в гавани турецкие корабли открыли огонь по выскочившим на пристань гусарам – огонь, впрочем, безвредный, – ядра плюхнулись в прибрежные воды.

Броун велел артиллерии бомбардировать неприятельские суда.

Заметив пушечные упряжки, ходко выкатившиеся на песок, турки стрельбу прекратили, торопливо подняли якоря, распустили паруса и, удачно поймав ветер, стали быстро удаляться от берега. Для острастки батарея пальнула разок вслед кораблям, но тоже с недолетом.

Вечером Броун отправил в штаб Долгорукова рапорт о взятии Кезлева и пленении двадцати турок.

5

Двадцать первого июня, покинув Шокрак, по вязкой, непросохшей дороге Вторая армия двинулась к Салгиру, на берегах которого ее поджидал авангард князя Прозоровского. Марш был длинный – 39 верст, тяжелый, и в новый лагерь колонны вступили в седьмом часу вечера совершенно измотанные, растерявшие, как уже повелось, все обозы.

Долгоруков походил по лагерю, поставленному на скорую руку, но содержавшемуся в достаточном порядке, осмотрел в зрительную трубу окрестные холмы, спросил о татарах.

– Покамест не балуют, ваше сиятельство, – успокоил его Прозоровский. – Казачьи разъезды многократно видели их в округе. Но держатся на приличной дистанции и в стычки не вступают.

– А к переправе место выбрал?

– Тут выберешь… – неопределенно протянул князь, жестом приглашая командующего осмотреть берега реки, сплошь заросшие густыми зарослями камыша и сильно заболоченные после проливных дождей.

Сопровождавший командующего генерал-майор инженерного корпуса Сент-Марк сокрушенно покачал головой:

– Осадные орудия повязнут. Непременно повязнут… Надобно дождаться подхода тяжелых обозов с понтонами… Да… Без понтонов – повязнут, как в Сиваше.

– Это ваши заботы, генерал, – досадливо отмахнулся Долгоруков. – Только к утру переправу навести! Мы и так изрядно времени потеряли…

К девяти часам вечера пришли отставшие на марше легкие обозы. Тяжелые – с понтонами, для артиллерии – задерживались.

Сент-Марк отчаянно ругался, но был бессилен что-либо сделать. И докладывать Долгорукову боялся. Его выручила переменчивая крымская погода: вялый ветер быстро окреп, тугие порывы пригнули камыши, задули костры, в небе всполохнули извилистые молнии, хлесткие раскаты грома покатились над холмами, и, набирая с каждой секундой силу, на лагерь обрушился очередной затяжной ливень.

Долгоруков, уже отходивший ко сну, встал с постели, высунул покрытую ночным колпаком голову из палатки, в сердцах плюнул, вызвал дежурного генерала и, когда тот, промокший до нитки, вытянулся перед ним, приказал объявить еще один растаг…

Утром двадцать второго июня в армию вернулся Эмир-хан. Вместе с ним приехали Азамет-ага и ширинский Исмаил-мурза, настороженные, неразговорчивые.

– Я сдержал слово, русский начальник, – сказал Эмир, протягивая Веселицкому скрученную в трубку бумагу с большой круглой печатью, болтавшейся на красном шелковом шнурке. – И сам вернулся, и ответ привез.

Веселицкий сделал знак Якуб-аге.

Тот взял бумагу, развернул, пробежал глазами по строчкам и с показным облегчением произнес:

– Мурзы согласны с манифестом его сиятельства… Просят принять под покровительство.

Против ожидания лицо Веселицкого осталось бесстрастным: он не верил в столь быстрый перелом настроений крымцев и не спешил ликовать. Спросил Якуба:

– Кто подписал?

– Пять ширинских мурз, четырнадцать мурз других знатных родов, три духовные особы.

– Ширинский бей подписал?

– Нет.

– Хан? Калга-султан?

– Нет.

– Кто-нибудь из правительства?

– Тоже нет.

– Тогда это письмо цены не имеет, – равнодушно сказал Веселицкий. И, спохватившись, строго глянул на Якуба: – Это не переводи!

Тот осекся на полуслове.

Веселицкий обратил взор на Эмир-хана.

– Я рад, что мудрые крымские мурзы послушали твой добрый совет и откликнулись на манифест его сиятельства подобающим образом. Под всемогущей и милостивой защитой ее императорского величества твой народ ожидают долгие годы благоденствия.

– Мурзы подписали письмо не сразу, – доверительно сообщил Эмир. – У многих до сих пор в душе осталось сомнение.

– Сомнение? – Веселицкий собрал лоб протестующими морщинами. – Разве слово ее величества не есть лучшее поручительство? Разве пример ногайских орд не есть лучшее доказательство нашего миролюбия?

– Мурзы боятся, что будут приведены под российское подданство и станут подвержены платежу податей, набору солдат, принуждениям принять христианскую веру.

– В манифесте четко сказано, что татарские народы будут вольны и независимы и станут управляться по древним обычаям, – деловито произнес Веселицкий. И подчеркнул: – По своим обычаям!..

Спустя час татарских депутатов принял Долгоруков.

Веселицкий предварительно рассказал ему содержание полученного письма, поделился своими сомнениям, и Василий Михайлович новел разговор сухо, с жесткими, угрожающими нотками.

– Ваше согласие отторгнуться от Порты своевременно и похвально. Однако в Крыму есть верховный государь – хан, есть калга и правительство, которые по закону уполномочены решать подобные вопросы. Я не нашел в письме их подписей. Стало быть, и хан, и калга, и правительство против отторжения!

– Хан бежал к побережью, – пояснил Эмир. – Как же можно получить его подпись?

Долгоруков брезгливо скривил рот:

– Если хан бежит от своего народа – он достоин презрения… Но это ваши заботы!.. Мне же нужно прошение, подписанное предводителями крымского народа, а не мурзами.

Эмир-хан замялся, не зная, что ответить, оглянулся на Исмаил-мурзу.

Тот раздвинул тонкие губы, спросил вкрадчиво, что будет делать далее русская армия.

Долгоруков надменно выпятил жирный подбородок:

– У меня план один – иду на Кафу!

– Зачем же на Кафу? – забеспокоился Эмир-хан. – Мы не хотим воевать! Разве письмо мурз не говорит о нашем доброжелательстве?

– Письмо говорит о доброжелательстве этих мурз, но не всех крымцев. А поэтому я буду наступать!

Эмир-хан коротко перебросился словами со своими спутниками и попросил робко:

– Дайте нам пять дней… Пусть русская армия стоит у Салгира, а через пять дней мы привезем другое письмо. С требуемыми подписями.

Долгоруков прикинул что-то в уме и, после паузы, сказал холодно:

– Вы получите пять дней. Но если к сроку прошения не будет – я двину армию.

– Будет, будет, – поспешил заверить Эмир-хан. – Вы только здешние крепости не трогайте. Мы турок сами вышлем.

Эти слова оскорбили Василия Михайловича:

– Я выполняю волю ее величества, а не вашу!.. И я ее выполню!

Пока Якуб-ага переводил сказанное, Веселицкий, стоявший за спиной командующего, тихо шепнул ему:

– Ваше сиятельство, уж больно резко… Мы же не завоеватели. Мы – освободители.

Долгоруков не любил выслушивать советы младших по чину – строго глянул на канцелярии советника. Но все же, смягчив голос, добавил, обращаясь к депутатам:

– Мы не завоеватели Крыма, а его освободители. И крепости нам нужны, чтобы защитить татарский народ от посягательств коварной Порты.

Веселицкий сделал знак офицеру.

Тот шагнул к командующему, держа в руках раскрытую коробку, в которой тускло светились золотые часы.

Долгоруков достал сперва одни, затем другие, поглядел на них и вручил Исмаил-мурзе и Азамет-аге.

Депутаты принялись щелкать крышками, прислушиваясь к мелодичному тающему перезвону. (Веселицкий поморщился: «Этикет соблюсти не могут, мерзавцы!»)

Эмир-хан – лицо поникшее, в глазах обида, губы подрагивают, – надеясь, видимо, на подарок, ломким голосом пообещал вернуться ранее назначенного срока.

Долгоруков одобрительно кивнул, но подарок не дал.

Эмир растерянно посмотрел на Веселицкого.

Тот, не обращая внимания на переживания каймакама, жестом предложил татарам покинуть палатку командующего.

Ждать обещанные пять дней Долгоруков, разумеется, не собирался. И для этого у него были весомые причины.

Командуя победоносной армией, он даже в мыслях не мог позволить, чтобы крымцы диктовали свои условия, Сохраняя внешнее миролюбие, Василий Михайлович ни на секунду не сомневался, что эти улыбчиво-заискивающие татарские начальники – неприятели. Причем неприятели, которых только силой можно заставить отторгнуться от Порты. И он был преисполнен решимости сделать это!

Еще его тревожила судьба отряда генерала Щербатова, сообщившего два дня назад о взятии Арабата. Получив пятидневную передышку, Абазы-паша бросит все силы, стоящие под Кафой, против князя и – имея двадцатикратный перевес! – разобьет его. В таком случае покорение Крыма могло затянуться. Несложные размышления показывали, что если Щербатов не выполнит приказ о занятии крепостей Керчь и Еникале, то мощные береговые батареи турок закроют огнем проход в Черное море флотилии Синявина. Турецкие корабли, не встретив противодействия, будут свободно крейсировать у южного побережья Крыма, доставляя в Кафу – конечную цель похода Долгорукова – подкрепления и припасы из Порты и других турецких земель. Тогда взять Кафу скорым штурмом, как было с Ор-Капу, вряд ли удастся. Но длительная осада, при постоянном пополнении гарнизона крепости резервами, может стать гибельной для русской армии: все припасы будут подвозить из Перекопа, а многочисленная татарская конница, безусловно, постарается прервать коммуникацию, что вынудит армию отряжать для охраны обозов значительные силы, ослабляя тем самым войско под Кафой.

Длительная осада Бендер Петром Паниным явилась хорошим уроком для многих генералов. И для Долгорукова тоже!.. Обещая татарам пять дней, он знал, что простоит только день-два (пока подойдут обозы), а затем снова поднимет армию в поход…

После полудня в лагерь пришел большой обоз. Генерал Сент-Марк сразу подтянул упряжки с понтонами к берегу Салгира, стал налаживать переправу. Инженерные команды с топорами, канатами, крючьями работали сноровисто, и через три часа мосты были сооружены.

Первым по ним прошел авангард князя Прозоровского, усиленный двумя гренадерскими батальонами и егерским корпусом. Когда он скрылся за холмами, Долгоруков приказал начать переправу главных сил.

Сначала на правый берег перешли батальоны князя Алексея Голицына. Они выдвинулись на полверсты, растянулись в большую дугу, прикрыв место переправы. После этого по понтонам перетащили осадную артиллерию и весь прочий обоз.

Вечером Якуб-ага привел к Веселицкому встревоженного Эмир-хана.

– Твой паша пообещал нам пять дней перемирия. Почему же он переходит Салгир?

Веселицкий длинно зевнул, хлопнул на шее комара, сказал буднично:

– У нас, сам видишь, много скота и лошадей, а кормов не хватает. Вот и решено перевести армию в сторону.

– А куда ушел первый отряд?

– Приискать хорошие, пастбища.

– В таком великом числе? И с пушками?

– Пушки нужны, чтобы отбиваться от турок, ежели те посмеют напасть.

– Турки сидят в крепостях! – не унимался Эмир. – Здесь их нет.

– Кто знает? – уклончиво возразил Веселицкий, продолжая позевывать. – Может, Селим подготовил их к внезапному нападению. Ты же сам говорил, что хан остался верным Порте… – И, обернувшись к слуге, крикнул: – Кофе Эмир-хану!

Опустошив с гостем медный кофейничек, Петр Петрович закурил, порассуждал о переменчивой крымской погоде, а затем – верный своей привычке везде искать конфидентов – попытался склонить каймакама к сотрудничеству.

– Трезвость ума, верность слову и доброе отношение к нам, проявленное в эти дни, – сказал он Эмиру, – свидетельствуют о твоем нелицемерном желании помочь российской армии поскорее разделаться с ненавистными турками и дать крымскому народу волю и независимость. Но среди почтенного крымского общества есть, к сожалению, отдельные вредные мурзы, кои не желают поступать так же… Не скрою, любезный друг, мы хотели бы и впредь пользоваться твоим расположением и вспомоществованием в решении непростых задач, возникающих перед нами. И особо хотели бы уведомлений о происках злодеев, могущих нарушить спокойствие здешних мест и препятствовать его сиятельству в освобождении Крыма от позорного турецкого рабства.

Памятуя недавнюю обиду каймакама, Петр Петрович поднялся со стула, отошел в угол палатки, порылся в походном сундучке.

– Это тебе за дружбу, – сказал он, протягивая Эмир-хану увесистый кожаный кошелек. – Здесь сто золотых!.. А за будущие услуги – и награждение в будущем.

Эмир опасливо покосился на Якуб-агу, но деньги взял.

Веселицкий перехватил его взгляд, сказал с иронией:

– Бери, не бойся. Якуб в свое время тоже немалые деньги получал от нас. И не боялся. Хотя состоял переводчиком при самом Керим-Гирее.

В глазах Якуба вспыхнули и погасли злые огоньки, тонкие сухие губы скривились в жалкой полуулыбке. Но сказанное канцелярии советником он перевел слово в слово.

Эмир-хан, однако, не удивился: очевидно, давно подозревал агу в неверности.

Когда Якуб увел гостя, Веселицкий, ожидая, пока слуга приготовит постель, вышел из пропахшей табаком палатки подышать свежим воздухом.

Над холмами быстро догорал размытый по горизонту фиолетовый закат, небо наливалось чернотой, заблестели первые неяркие звезды. Из палаток слышался густой солдатский храп. Потрескивали остатки костров, на которых час назад варили кашу. У привязей фыркали кони, шлепая по крутым бокам длинными хвостами. Переливчато и звонко журчал по камням Салгир, унося к Сивашу студеные воды крымских гор. Все дышало покоем и умиротворением.

Ночь прошла мирно. Только однажды несколько выстрелов, прогремевших со стороны дальних холмов, вызвали легкую тревогу в батальонах охранения князя Голицына, которая, впрочем, сразу улеглась.

Утром через Салгир переправились остатки полевой артиллерии, пехотные и кавалерийские полки, а после полудня армия начала марш.

Дорога – белая, кочковатая – змеей вилась между холмов, взбиралась на невысокие, поросшие редкими кустарниками горы. За четыре часа колонны прошли 17 верст и остановились на ночлег.

На следующий день марш был продолжен.

Теперь на горах все чаще появлялись конные татары. Нападать они не решались, держались в отдалении, но за движением армии следили внимательно.

Оставляя справа Карасубазар (его русские называли по-своему – Карасев), армия без особых хлопот преодолела узкие и маловодные речушки Биюк-Карасу и Кючук-Карасу и вечером, завершив 25-верстный марш, подступила к лагерю, поставленному авангардом Прозоровского на левом берегу Индола.

Когда полки и обозы переправлялись через Биюк-Карасу, Долгоруков вызвал Веселицкого, спросил о татарских депутатах.

– Где-то в обозе, ваше сиятельство, – ответил тот, оглядываясь по сторонам.

– Какого черта?! – возмутился генерал. Он ткнул пальцем вдаль: – Там, вверх по течению, Карасев. Отправьте их за ответом!

Веселицкий нашел депутатов, объявил им волю командующего. Они мешкать не стали – уехали тотчас.

На Индоле, где полки простояли два дня, Долгоруков получил очередной рапорт князя Щербатова. Генерал писал, что, взяв Арабат, он повел деташемент на Керчь, но едва прошел десять верст – столкнулся с татарами. И чтобы расчистить путь – бросил в атаку кавалерию Прерадовича с казаками Бурнашева. В короткой схватке было побито сорок татар, но деташемент потерял полковника Думитрашка Ранчу.

Долгоруков мысленно похвалил себя за прозорливое решение не стоять у Салгира, как просили депутаты, а идти вперед. Теперь сомнений во взятии Щербатовым Керчи и Еникале не было!

Однако полного успокоения Василий Михайлович не испытывал: опасался за коммуникацию с Перекопом, от которого армия все более отдалялась. Подумав, он отправил ордер генералу Броуну, приказав оставить в Козлове гарнизон в две роты, а с остальным деташементом продвигаться к Салгиру и стать недалеко от Карасева, чтобы прикрыть тыл армии.

Вскоре сюда же, к Индолу, приехал из Карасубазара Азамет-ага. Веселицкий привел его к командующему.

– В переданном нам от вашей чести письме, – сказал ага, – мурзы не нашли ответы на волнующие их вопросы. Я послан узнать эти ответы.

– Чего они хотят? – пробурчал Долгоруков, сдвигая к переносице брови.

– Просят дозволения выслать турок из Кафы без всякого вреда им от русских войск… Чтоб настоящий хан Селим-Гирей остался в своем достоинстве и далее… Чтоб после подписания диваном акта о вступлении в дружбу с Россией русские ушли из Крыма.

– Лихо придумали! – Крякнул Долгоруков, опешив от наглости аги. – Сдается мне, что мурзы собираются водить нас за нос… Выпустить турок!.. Уйти из Крыма!.. Да если бы мурзы хотели ускорить дело, то прислали бы акт, а не свои просьбы!.. Прошлый раз ты дал слово, что привезешь его с положенными подписями. Слово-то нарушил.

– Вы тоже нарушили! – дерзко ответил ага. – Обещали стоять пять дней на месте, а сами вот уже где.

Опухшие щеки Долгорукова вспыхнули гневом, лоб собрался тяжелыми складками, глаза враждебно округлились. Он топнул ногой и, забыв, что перед ним татарский начальник, а не провинившийся российский офицер, заорал, брызгая слюной и задыхаясь:

– Ты с кем говоришь, сволочь!.. Попрекать меня нарушенным словом?! Ах ты свинячья рожа! Да я прикажу выпороть тебя, как щенка!

Якуб вздрогнул всем телом, испуганно уставился на Веселицкого с немым вопросом: «Переводить?»

Петр Петрович, косясь на командующего, шепнул скороговоркой:

– Скажешь, что его сиятельство выражает свое неудовольствие затягиванием подписания акта.

Накричавшись, Долгоруков подошел к Азамет-аге вплотную и, тряся перед его носом толстым пальцем, сказал жестко:

– Я даю тебе один день… Один!.. Если завтра правительственные чины не приедут с подписанным актом – я изничтожу турок в Кафе. А потом возьмусь за вас!.. Расправляться буду без пощады, как с неприятелями!

Ага, вытянув жилистую шею, напряженно выслушал переводчика и упавшим, растерянным голосом пообещал:

– Завтра, после полудня, я привезу акт.

– Посмотрим, – небрежно шевельнул губами Долгоруков.

На следующий день Азамет в лагерь не вернулся. Вместо него приехал Кара-Мегмет-эфенди.

– Мы готовы вступить под покровительство России, – сказал эфенди, подавая письмо от ширинских мурз и духовенства.

– Почему не приехали чиновники? – грозно спросил Долгоруков.

– Они опасаются преследований хана, который с отрядом преданных ему татар стоит у Кючук-Карасу.

– Эмир-хан, помнится, сказывал, что Селим-Гирей в Балаклаве, – вмешался в разговор Веселицкий.

– Нет, хан у Карасу.

– Какую же надежду питают мурзы на него, отвергающего союз с Россией? – снова заговорил Долгоруков. – От такого хана польза невелика, но вред он может причинить изрядный. Неужто в роду Гиреев перевелись особы, достойные сего высокого титула?

Эфенди был степенен и невозмутим – ответил сдержанно, но уверенно:

– У нас и прежде по году и более – до утверждения Портой нового хана – Крым управлялся Ширинами и прочими чинами дивана. Если русский паша не желает иметь дело с Селим-Гиреем, то можно обойтись и без него… На первый случай.

– А на второй?

– Аллах не оставит нас без своего Совета, – воздел к небу руки эфенди.

– Ну коли так, – Долгоруков поскреб пальцем колючий подбородок, – даю вам еще четыре дня для приезда депутатов с подписанным актом. А чтобы вернее было – пусть захватят с собой аманатов из знатных фамилий. Все!..

Эфенди ничем угощать не стали, подарков не дали, сразу выпроводили из лагеря.

Долгоруков оглядел генералов, присутствовавших при разговоре.

– Слышали?.. Думается мне, что не получим мы акта, доколе Абазы-паша сидит в Кафе.

– Я тоже полагаю, что татары надеются на турецкий сикурс, – отозвался Берг. – Казачки, что в разведывание ходили, говорят, будто в Кафу морем прибывают корабли с янычарами.

– Казачки казачкам рознь, – заметил Романиус. – Я с ними воевал – разных повидал. Иным соврать – что плюнуть.