Текст книги "Князь Василий Долгоруков (Крымский)"

Автор книги: Леонид Ефанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

Петр Петрович расплылся в самодовольной улыбке. Но она сползла с его лица, когда он дочитал письмо до конца, где Панин выговаривал за то, что в ходе переговоров об уступке крепостей «едва ли вы воспользовались всеми изъяснениями, способами и правилами», кои могли бы привести к достижению желанной цели. А далее Панин приказал формальное домогательство оставить и ждать прибытия в Крым полномочного посла ее величества генерал-поручика Щербинина, который и завершит негоциацию.

Как человек искренне болеющий за порученное дело и теперь отставленный от него, Веселицкий огорчился. Но погрузиться в мрачные мысли ему не дал Дементьев – выскочив в соседнюю комнату, он вернулся с графинчиком желтого вина, быстро наполнил бокалы и, протянув один Петру Петровичу, звонко провозгласил:

– За здоровье господина статского советника!

Приятно улыбнувшись – новый чин ласкал слух, – Веселицкий выпил.

Дементьев наполнил бокалы снова.

– За здоровье ее императорского величества!..

Потом пили за славу русского оружия, за его сиятельство князя Долгорукова, за награждение Дементьева.

На следующий день Веселицкий чувствовал себя прескверно: болела голова, мучила изжога, ныло тело. Через силу он оформил необходимые донесения и письма, и нарочный отправился в обратный путь.

Рапорт о последних событиях в Крыму и Бахчисарае с приложением копий писем Джелал-бея, продиктованных Бекиром, Веселицкий приказал нарочному спрятать понадежнее. И предупредил строго:

– Ежели вдруг татары перехватят – уничтожь! Важного конфидента из петли вынешь!..

В пятницу утром, двадцатого февраля, к Веселицкому заглянул на несколько минут Абдувелли-ага и пригласил на заседание дивана. К немалому удивлению аги, Петр Петрович воспринял приглашение равнодушно: после указания Панина прекратить требование крепостей он не видел необходимости вновь беседовать на эту тему. Поначалу он даже хотел отказаться, сославшись на недомогание, но затем передумал – решил сделать последнюю попытку сломить упорство крымцев.

Диван собрался в неполном составе: отсутствовали хан, Шахпаз-бей и кадиаскер, который, как позже поведал Бекир, вместе с другими чиновными и духовными лицами сидел в соседней комнате. Не было также Джелал-бея, заболевшего глазами, и ногайских депутатов – они редко, лишь в наиболее важных случаях, появлялись в диване. Но вдоль стен разместились более двух десятков знатных ширинских и мансурских мурз.

В гнетущей тишине, чувствуя плохо скрываемое недоброжелательство, Веселицкий пытливо оглядел зал и, придав голосу некоторую возвышенность, сказал:

– Мне доставляет удовольствие видеть себя среди такого представительного собрания знаменитейших старейшин всей Крымской области. Имею честь напомнить почтенному собранию, что в минувшем году я был прислан сюда, дабы не только представлять высочайший двор при его светлости, но и истребовать акт о добровольной уступке Российской империи трех известных городов в вечное владение. Такой уступкой татарский народ наилучшим образом подтвердил бы свою благодарность за ту вольность и независимость, которую ее императорское величество принесла Крымской области… Могу ли я сегодня ожидать благосклонного ответа, который хотя бы частично соответствовал бы милости ее величества?

Ему ответил Мегмет-мурза. Проигнорировав заданный вопрос, мурза спросил, почему отправленные в Петербург депутаты до сих пор там задерживаются.

– Причина их невозвращения заключается в затягивании вами подписания акта об уступке крепостей, – спокойно заметил Веселицкий. – Вспомните, среди четырнадцати пунктов акта, отправленного с депутатами, есть пункт, который предусматривает это.

– Калга-султан написал, что в Крым едет Щербин-паша. Зачем?

– Его превосходительство направлен сюда полномочным послом ее императорского величества.

– Зачем? – снова повторил Мегмет.

– Вы же знаете!.. Чтобы торжественно, со всем необходимым формалитетом подписать договор о вечной дружбе. Но к его приезду акт об уступке крепостей должен быть вами подписан.

– Старейшины желают слышать содержание требуемого акта.

– Я уже многократно присылал его во дворец.

– Старейшины во дворце не живут.

Веселицкий кивнул Дементьеву. Тот достал из портфеля акт и, четко выговаривая слова, прочитал его.

– Находите ли вы что-либо противное магометанскому закону? – спросил Веселицкий.

– В этом зале, по его малости, не смогли разместиться все старейшины, – сказал Мегмет. – Но им тоже следует знать содержание акта. Оставьте его нам.

Дементьев сделал несколько шагов, протянул бумаги переводчику Идрис-аге.

– Но я прошу еще раз разъяснить всем, кто отрекся от Порты, – жестко сказал Веселицкий, – что вольность Крыма и его защищение от турецких происков не могут быть полновесны без уступок известных крепостей!..

Через два дня в дом резидента пришел Темир-ага.

– Старейшины постановили, что уступка противна нашей вере, – сказал он, возвращая акт.

8

Статский советник Иван Матвеевич Симолин, посланный Паниным в помощь Румянцеву, прибыл в Яссы в конце февраля. Передав генерал-фельдмаршалу рескрипты Екатерины, письма Панина и Чернышева, Симолин, в добавление к написанному, подробно рассказал о плане открытия переговоров.

Румянцеву план понравился, и он в тот же день отправил прусского нарочного, специально приданного Симолину послом Сольмсом, в Шумлу, где располагалась главная квартира верховного визиря Муссуй-заде. Оттуда курьер проследовал в Константинополь, где вручил шифрованное письмо прусскому послу в Турции графу Цегелину. Сольмс, ссылаясь на повеление короля Фридриха II, предлагал Цегелину выступить вместе с австрийским послом Тугутом посредниками в организации переговоров между Россией и Портой.

Цегелин увиделся с Тугутом и в неторопливой беседе объяснил цель своего визита.

Осторожный Тугут выразил сомнение, что их посредничество может принести успех, ибо очевидно, что Турция, не добившись никаких приобретений в этой войне, будет вынуждена подписывать невыгодный для себя мир.

– До мира еще далеко, – возразил Цегелин. – Однако вы не станете спорить, что турки сами изнемогают от бесконечной войны. А поскольку нынешний визирь – не чета прежним бездарностям, то, как разумный политик, он должен благожелательно воспринять нашу медиацию… Ведь речь пока идет не о мире, а только о перемирии.

Цегелин оказался прав – Муссун-заде благосклонно отнесся к предложению послов, и в Яссы прусский нарочный вернулся с личным представителем визиря, передавшим Румянцеву письмо с согласием начать переговоры о заключении перемирия. Причем великий визирь предложил фельдмаршалу самому выбрать место будущих переговоров.

Петр Александрович проявил снисходительность: в ответном письме назвал два города – Бухарест и Журжу, – а последнее слово оставил за Муссун-заде. Кроме того, он указал пять пунктов условий, на которых, по его мнению, можно было заключить перемирие: срок его устанавливался до первого июня (правда, если конгресс затянется – он мог быть продлен); положение армий обеих сторон на все время перемирия оставлялось в нынешнем состоянии, без всяких передвижений; выговаривалась свобода и безопасность для посылки нарочных из Журжи через Константинополь в Архипелаг[22]22
  Архипелаг – северо-восточная часть Средиземного моря.


[Закрыть], где находился командовавший тамошними российскими морскими и сухопутными силами генерал-аншеф граф Алексей Григорьевич Орлов; перемирие должно было распространяться и на Черное море (чтобы лишить турецкий флот возможности подкреплять свои войска и крепости на побережье); наконец, предлагалось воздержаться от военных действий на Кавказе.

Муссун-заде согласился с такими условиями, местом переговоров выбрал Журжу, а своим представителем назначил Абдул Керим-эфенди.

Перед отъездом Симолина в Журжу Румянцев вызвал его к себе.

– Как уполномоченный ее величеством к постановлению генерального перемирия – хотел бы вручить некоторые предписания, – сказал фельдмаршал, передавая Симолину запечатанный красным воском пакет. – Здесь все подробно изложено в письменном виде… Кондиции, что предлагаются с нашей стороны, ничего противного предложениям, отправленным от Порты, не содержат. И судя по последнему письму визиря, он на такие кондиции согласный.

– Характер турок переменчив, – заметил Симолин, пряча пакет в портфель. – Они во всяком предложении могут заподозрить вредное себе и заупрямиться.

– Все наши пункты, которые даются от меня по точному предписанию ее величества, основаны на пользе и необходимости наших выгод. Переменять их ни в коем случае нельзя. Если вы узнаете, что турецкий комиссар Абдул не захочет согласиться к постановлению перемирия на помянутых пунктах, то разрешаю изъяснить их другими словами, изменив термины, но не меняя сути.

– Можно предположить, ваше сиятельство, что комиссар найдет трудности в принятии пункта о прекращении хода кораблей в Черное море. Ибо тогда их крепости Очаков и Кинбурн утратят нужное себе сообщение.

– Скорее всего так и будет, – согласился Румянцев. – В таком случае сделайте пристойное внушение, что мы выговариваем сие для взаимной безопасности, так как и пяти флот, в Дунае и у крымских берегов имеющийся, будет подлежать этому же условию… Впрочем, я полагаюсь на ваше искусство и верю, что удобными изъяснениями вы преклоните комиссара принять оные пункты.

– Бог не выдаст – Абдул не съест, – иронично сказал Симолин.

Неожиданная шутка пришлась по вкусу фельдмаршалу – он басовито захохотал. А затем, уже без прежней официальности, почти по-дружески, заключил:

– Я вам выделяю поручика Новотроицкого кирасирского полка Антона Кумани. После подписания перемирия пошлете его в Архипелаг к графу Орлову. Поручик родом из тех мест и знает употребляемые там языки… Кроме того, я посылаю в Журжу генерал-майора барона Игельстрома, препоручив ему устроить по вашим советам все, что касаемо приема турецкого комиссара. Мною дан также ордер командующему в Валахии генерал-поручику Эссену удовлетворять всем вашим требованиям относительно конгресса…

С небольшой свитой Симолин покинул Яссы и тринадцатого апреля встретился в Журже с Абдул Керим-эфенди.

После долгих и непростых переговоров, девятнадцатого мая оба комиссара скрепили текст договора, написанный на русском, турецком и итальянском языках, своими подписями и печатями. Срок перемирия определялся до начала мирного конгресса, место и время проведения которого предполагалось согласовать в ближайшие недели.

Обе делегации не скрывали своего удовлетворения, а комиссары обменялись дорогими подарками: Симолин подарил эфенди соболью шубу в тысячу рублей, а тот презентовал Ивану Матвеевичу прекрасного коня в богатом убранстве…

(Позднее, в июле, императрица отметит Симолина за «отменную ревность и усердие к делам нашим» – произведет в действительные статские советники, пожалует 4 тысячи рублей и назначит чрезвычайным посланником и полномочным министром в Копенгаген.)

9

Обеспокоенная сложившейся в Крыму обстановкой, Екатерина в середине апреля подписала две грамоты: одна предназначалась хану Сагиб-Гирею, другая – всему крымскому обществу.

В первой грамоте императрица уведомила хана, что отпускает назад присланных минувшей осенью в Петербург крымских депутатов, заверяла «твердые и надежные основания положить к обеспечиванию крымского благополучного жребия» и, упомянув о посылаемом торжественном посольстве Щербинина, выразила надежду, что со стороны Сагиб-Гирея будет проявлено должное внимание к тем предложениям, которые будут учинены «для собственной вашей и области вашей пользы и будущей безопасности».

Грамота, адресованная крымскому обществу, была в два раза длиннее, написана торжественным стилем, содержала много высокопарных обещаний, но и в ней недвусмысленно заявлялось, что Крым ничем больше не может изъявить должной благодарности и доверенности к Российской империи, как полным уважением всех будущих предложений посла. (О том, какие это будут предложения, в грамотах не говорилось – и так было ясно, что речь пойдет об уступке крепостей.)

Екатерина, конечно, понимала, что одними призывами и ласкательствами она не сможет удержать крымцев от поползновенности к Порте. За долгие годы султанского владычества в Крыму покорность туркам стала неотъемлемой частью жизни, веры, сознания татар, и сломать, уничтожить сразу эту покорность было бы неразумным мечтанием. Поэтому в грамоте содержалось предупреждение, изложенное, разумеется, изысканным языком, что жители Крыма будут пользоваться покровительством и защищением России, пока «в настоящем положении и свободном состоянии оставаться будут, то есть дружественными и союзными к нашей империи».

Такое отождествление независимости Крыма и протекции России должно было приучить татар к мысли, что разрыв с империей – под каким бы предлогом он ни произошел – равносилен не только отказу от свободы, но и превращает ханство в противостоящее, враждебное государство.

«Пусть не забывают: отвергнутые друзья делаются неприятелями, – подумала Екатерина, ставя на грамоте свою подпись. – А для врагов у нас найдется и огонь, и меч, и сила, чтобы обуздать непокорных…»

(Из реляций Долгорукова она знала, что, желая остудить горячие татарские головы и подкрепить Крымский корпус генерал-поручика Щербатова, командующий отправил ордер князю Прозоровскому выступить с частью своего корпуса к Перекопу.)

Через месяц крымские депутаты отъехали из Петербурга. Но не все – калгу Шагин-Гирея под гостеприимным Предлогом Екатерина решила задержать до той поры, когда Щербинин подпишет необходимый договор.

На очередном заседании Совета было зачитано письмо графа Сольмса, сообщившего Никите Ивановичу Панину весть, полученную от посла в Константинополе Цегелина: Порта назначила полномочными депутатами на предстоящий конгресс рейс-эфенди Исмаил-бея и нишанджи Осман-эфенди, а также предложила выбрать местом его проведения Яссы, Бухарест или Фокшаны.

Совет отверг первый город, поскольку там находилась главная квартира Первой армии – ее пришлось бы переносить в другое место, что могло, по мнению Румянцева, расстроить нынешнее расположение войск и должное управление ими. Из-за обилия войск, находящихся в Бухаресте, этот город также был отвергнут. Остановились на Фокшанах.

– Припекло Мустафу – вот и гордости поубавилось! – воскликнула самодовольно Екатерина, оглядывая членов Совета. И объявила, что вручает ведение негоциации графу Григорию Орлову и тайному советнику Алексею Михайловичу Обрескову.

Возражений не последовало. Только Панин, недовольный назначением Орлова первым послом, остерег:

– Как генерал-фельдцейхмейстер, граф имеет несомненные заслуги в делах военных. Но в политических – должного опыта не приобрел.

Екатерина вступилась за своего фаворита:

– Представлять нашу империю надлежит особе знаменитой и знатной! Что же до опыта, то господин Обресков своим советом всегда поможет графу… Сей конгресс следует обставить со всем достоинством, сходным величия нашего двора!

Совет без обсуждения утвердил сумму чрезвычайных расходов в 50 тысяч рублей.

– В употреблении сих денег, – сказала Екатерина, обращаясь к Орлову, – я полагаюсь с полной доверенностью на вашу, граф, разборчивость. Оставляю вам свободные руки самому определять по состоянию дел и важности момента необходимые платежи.

(Кроме чрезвычайных расходов, послам назначили на «подъем и дорогу» 32 тысячи рублей, добавив по 4 тысячи ежемесячно «столовых денег».)

Размеренное течение заседания едва не нарушили споры о том, какие полномочия дать Орлову и Обрескову – послов или министров, – но Панин легко погасил искру разногласий.

– Не ведая с точностью, в каком из помянутых качеств явятся на конгресс турецкие депутаты, – сказал он, – было бы полезно с нашей стороны снабдить назначенных вашим величеством особ двойными полномочиями на оба сии качества, дабы они ту могли употребить, которая будет согласована с турецкой… Но это не все… Туркам свойствен обычай прилагать к публичным актам одну печать с именем султанским и от других дворов принимать акты, також утвержденные одной государственной печатью. Зная, однако, их переменчивый характер и опасаясь могущих быть от их капризов затруднений, я посоветовал бы дать двойные экземпляры: один – с государственной печатью, другой – с той же печатью и за собственноручным вашего величества подписанием.

Совет признал доводы главы Иностранной коллегии безупречными и утвердил это предложение.

А Екатерина, обратившись к Орлову, настойчиво подчеркнула:

– Вы, граф, проследите, чтоб формалитет был соблюден без малейшего послабления. Конгресс начинайте только в равных с турками качествах!

– Не в карты играть еду, – грубовато бросил Орлов, давая понять, что в вопросах чести и достоинства посольства он уступок не допустит.

Екатерина же продолжила наставление:

– Для лучшего ведения негоциации вам будут вручены бумаги о всех доныне последовавших военных и политических обстоятельствах, что составляют всю связь и цель негоциации между нами, Венским и Берлинским дворами относительно Польши и Порты. В дополнение сей политической картины граф Никита Иванович передаст вам как последний наш с Портой мирный трактат, заключенный в тридцать девятом году, так и все предшествующие трактаты, протоколы конференций и другие публичные акты и записи бывшего в тридцать седьмом году Немировского мирного конгресса[23]23
  Мирные русско-австрийско-турецкие переговоры во время войны России и Австрии против Турции в 1735–1739 гг.


[Закрыть]. Первые послужат к показанию прежних интересов и правил империи, последние – к распоряжению церемониальных обрядов в Фокшанах…

В конце апреля, когда ненадолго стихли обильные весенние дожди, Алексей Михайлович Обресков выехал в Яссы. Передав Румянцеву подписанное Екатериной рекомендательное письмо, он сразу поинтересовался ходом переговоров в Журже.

– Слава Богу – пронесло, – крестясь, сказал фельдмаршал. А потом неохотно и нескладно поведал об упрямстве турок, о своем решении уступить им в пункте, касающемся кораблеплавания. И коротко закончил: – Симолин вернется – изъяснит подробно.

Статский советник Симолин приехал в Яссы утомленный – он страдал легочной хворью, – вручил Румянцеву утвержденный в Журже акт, одну из копий – Обрескову.

Хрипло подкашливая, Иван Матвеевич обстоятельно рассказал о своих беседах с Абдул Керимом и предупредил:

– Перед прощанием Абдул намекнул, что состав турецких полномочных на конгресс будет изменен. Но кого переменят – он не ведает.

Обресков высказал догадку, что отставят рейс-эфенди Исмаил-бея:

– Он в этой должности состоит недавно, в политике – человек новый, неискушенный. Вероятно, султан Мустафа усомнится, что бей сможет достать полезный для Порты мир… Другое дело Осман! В бытность мою резидентом в Константинополе я многократно виделся с этим почтенным старцем и без лести скажу: умен, хитер, а в политических делах из всех известных мне турок – сильнейший!

– Вы, Александр Михайлович, тоже не лыком шиты, – шутливо заметил Румянцев. – С Божьей помощью одолеете турчина!..

На следующий день Обресков отправился в Фокшаны, С ним отбыли также охранение и инженерные команды, выделенные по приказу Румянцева.

Расположенные на полпути между Яссами и Бухарестом Фокшаны произвели на тайного советника тягостное впечатление своей неряшливой запущенностью. Покосившиеся заборы, приземистые закопченные дома, кривые пыльные переулки, заполненные стаями гогочущих гусей, шныряющими под ногами верткими курами, непереносимые, удушающие запахи навоза, несшиеся с каждого двора, – все это совершенно не вязалось с торжественностью и важностью предстоящего события.

Обресков ругался, обмахиваясь надушенным платочком; бывалые, привыкшие к непритязательной походной жизни офицеры исподтишка посмеивались над ним, а один – в шутку – предложил провести конгресс в лесу:

– Там и воздух свеж, и гусей нет.

Офицеры не утерпели – захохотали.

Обресков круто обернулся, хотел накричать, но запнулся: предложение разбитного поручика ему понравилось. Он даже подумал, что Орлов, любящий ошеломить неожиданным эффектом, останется доволен таким выбором.

Обследовав округу, Алексей Михайлович облюбовал в шести верстах от Фокшан дикий, заросший лес, сделал необходимые распоряжения и уехал в Яссы встречать Орлова.

Инженерные офицеры на больших желтоватых листах бумаги начертили планы, распределили работы. Собранные по командам люди, скинув кафтаны, поплевав на ладони, взялись за топоры, лопаты, пилы.

Первым делом в лесу прорубили широкие прямые просеки, соединившие три очищенные от кустов поляны, выкорчевали пни, засыпали ямы; десятки подвод подвезли желтый речной песок – его лопатами разбросали по просекам, превратив их в аккуратные аллеи. На крайних полянах, находившихся в версте друг от друга, построили два лагеря – русский и турецкий, а на средней поляне – специальный зал для заседаний. Все было сделано крепко, добротно, не на один день.

Весь лес, расчищенный и прибранный, стал похож на огромный ухоженный парк.