Текст книги "Эвтаназия? Эвтелия! Счастливая жизнь — благая смерть"

Автор книги: Ласло Бито

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Человеческий потенциал, заключенный в яйцеклетке; процесс формирования человека, длящийся до самой смерти

Поскольку, по мнению некоторых, потенциальная возможность рождения человека является самоценностью, необходимо учитывать, что важнейший человеческий потенциал, несомненно, заключается в еще неоплодотворенной яйцеклетке. Именно в ней на определенный период сосредоточена возможность появления на свет доктора Швейцера и матери Терезы, Бетховена и Эйнштейна, великих спортсменов Пушкаша и Затопека, равно как и Гитлера или Сталина. Иными словами, до того, как яйцеклетка встретится со спермой и с единственной оплодотворяющей ее клеткой. Оплодотворение до поры до времени делает возможным процесс биологического выживания яйцеклетки даже независимо от того, склонно ли материнское тело воспринять ее, и в то же время жестко сокращает перспективы дальнейшего формирования человеческой особи: от оплодотворения спермой зависит, к примеру, будут ли содержать клетки зародыша, который разовьется из яйцеклетки, две «икс» или «икс» и «игрек» хромосомы, то есть будет плод мужского или женского пола. Женщина, которая разовьется из яйцеклетки, оплодотворенной спермой с хромосомой «игрек», никогда не станет матерью, а благодаря наличию хромосомы «икс» будущий мужчина будет лишен счастья отцовства. Шкала прочих генетически запрограммированных данных также в большинстве своем сужается в зависимости от того, какая из миллионов клеток спермы оплодотворит яйцеклетку. Но возможный генетический спектр индивида, который разовьется из данного яйца, сужается главным образом перед актом, поскольку даже миллионы сперматозоидов одного мужчины содержат лишь малую толику всех существующих генных комбинаций человека.

Стало быть, бесспорен факт, что в результате оплодотворения заложенные в яйцеклетке возможности сокращаются. И не только с точки зрения генетически определенных особенностей данного индивида, который может из нее развиться; в основном именно возникновением этой генной комбинации определяется, до какой стадии эмбрионального развития яйцеклетка (точнее говоря – зигота) сохранит жизнеспособность. То есть не исключено, что именно оплодотворение (естественно, одним определенным сперматозоидом) лишит яйцеклетку возможности формирования человека. Значит, оплодотворение никоим образом нельзя считать реализацией потенциальности, единственным или главным моментом в процессе формирования человека. Напротив: в непрестанно повторяющемся цикле жизни это лишь одно из звеньев длинной цепи событий. Можно считать его определяющим, неизбежно важной вехой на пути развития, но в процессе превращения оплодотворенной яйцеклетки, зиготы, в человека будет еще немало критических моментов. Таково, например, первое деление клеток, а затем дифференциация преэмбриона, образующегося в результате роста клеток. Или, скажем, органогенез, формирование внутренних органов, часто приводящее к роковому исходу. Благоприятное прохождение через каждый такой важный критический этап существенно увеличивает шансы формирования человека. Возникает вопрос: можно ли обнаружить в процессе, начало которому дает созревание яйцеклетки, некую точку отсчета, событие, которое во внутриматочном развитии важнее всех прочих для формирования человека?

Маловероятно.

Яйцеклетка есть потенциальная зигота. В зиготе мы вправе предполагать возможность превращения в эмбрион. Эмбрион может развиться в плод, а это уже потенциальный младенец, затем ребенок. Перед ребенком же простирается вся жизнь с ее огромным потенциалом, от которого захватывает дух. Впоследствии подросток сам проявит те или иные способности, обнаружит тягу к какому-либо занятию или, напротив, ужаснется предъявляемым ему требованиям и ожиданиям родителей. Да и взрослый-то человек лишь в физическом отношении достигает полноты развития, на протяжении жизни ему много раз будет дан шанс утвердить свою человеческую суть или, не воспользовавшись им, утратить оную. Вершины непрерывного развития своего «Я», характера, рассудка, духа и души, или «психе», человек достигает, пожалуй, лишь в том случае, если принимает свою человеческую суть во всей ее полноте, включая осознание собственной смертности и примирение с неизбежной кончиной. И более того: достойное ее ожидание.

Биологическое развитие человека значительно опережает его духовное формирование и достигает своей высшей точки прежде, чем успевает сложиться достойный человеческий характер. Уже за два месяца до рождения человеческий плод отличается от зародышей всех других существ, а в ребенке легко распознаются физические параметры будущего взрослого человека. Годам к пятнадцати – двадцати тело человека обретает все характерные физические черты. Подобно тому, как из зиготы постепенно развивается зародыш, так и физическое наше развитие после рождения длится годами, поэтому невозможно установить некий критический порог, который означал бы рубеж нашего биологического превращения в человека.

Однако между этими двумя процессами развития – эмбриональным и постнатальным – есть одно отличие, которое, без сомнения, является решающим в нашем превращении в человека. Хотя внешне новорожденный младенец едва отличается от развитого плода, это всего лишь видимость. В действительности же наше превращение в человека становится возможным благодаря внутреннему преобразованию, метаморфозе, происходящей непосредственно после нашего появления на свет. (По сути, эта метаморфоза сопоставима с той, какая происходит с обитающим в воде головастиком, когда он превращается в дышащую легкими земноводную лягушку.)

Если считать человека способным к самостоятельной жизни сухопутным существом – каковым он и является, – то эта форма существования представляет собой не просто продолжение жизни плода вне матки. Ведь плод – существо в самом благородном смысле слова паразитическое, абсолютно зависимое от матери, и кровообращение его обеспечивается питанием и кислородом через пуповину от прикрепленной к стенке матки плаценты. Легкие его не работают, да они и не могут функционировать в околоплодных водах. Таким образом, в отличие от обычного существования млекопитающих, когда кровь в полном составе при каждом цикле кровообращения целиком проходит через легкие, у плода к легким попадает лишь малая ее часть, необходимая для тканевого обмена веществ.

С первым вдохом, с первым поступлением в легкие кислорода из воздуха формируется кровообращение младенца: отверстие между двумя камерами сердца, снабжающее кровью (в обход легких) прочие части тела, а также функционирующая с этой целью артерия закрываются (нарушение или отсутствие этого преобразования провоцирует различные родовые нарушения, одно из которых носит название «синдром синюшного младенца» и в наше время устранимо хирургическим путем). В этот момент кровь впервые в полном объеме проходит через легкие, прежде чем, обогащенная кислородом, поступит в остальные части тела. Тем самым прекращается характерная для зародыша «паразитическая» форма существования, и человек преобразуется в самостоятельно живущее и двигающееся существо, получающее воздух и питание через нос и рот.

Кстати сказать, при определении, был ли мертворожденным обнаруженный мертвым младенец или стал жертвой убийства, патологоанатомы основываются на критерии дыхания. Если погруженная в воду частица легких трупа всплывает, поскольку в ней содержится воздух, возникает подозрение в убийстве. Если же проба, взятая из легких, остается под водой, так как в ней нет воздуха, то с большой долей вероятности можно констатировать, что ребенок мертворожденный. Однако даже если он и родился живым (то есть сердце его билось), но первого вдоха не сделал (у новорожденного это не всегда происходит непроизвольно, зачастую необходима стимуляция – например, следует пошлепать младенца по попке или вдунуть воздух ему в носик), то и в этом случае нельзя утверждать, что новорожденный оказался бы способным к автономному существованию и превратился в самостоятельного человека.

Первый вдох имеет не только физиологическое значение как шаг в развитии, вызывающий теперь уже детально изученную метаморфозу; в извечном и беспрерывно повторяющемся цикле зародышевая клетка – зародыш – эмбрион – плод – новорожденный – ребенок – взрослый человек – зародышевая клетка он является первым проявлением самостоятельной жизни, ее «побудительным толчком» и в то же время имеет символическое значение. Можно предположить, что этот символический смысл первого вдоха признавали еще библейские мудрецы, считавшие моментом сотворения человека тот миг, когда Господь «вдунул в лице его (Адама. – Л.Б.) дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Быт. 2:7).

Понятие это существует не только в Библии и биологии, но и в народном сознании. Всем известны выражения «до последнего вздоха», «при последнем издыхании» или «испустить дух», причем последнее воспринимается как синоним смерти: имеется в виду, что душа, определяющая нашу человеческую суть, покидает тело с последним выдохом, а стало быть, предположительно и входит в тело с первым вдохом новорожденного. Теперь, конечно, известно, что основой поддержания жизни в теле является невидимый глазом кислород, вдыхаемый человеком, о чем наши предки, естественно, и понятия не имели. О понятии трансцендентного, то есть о том, что еще, помимо кислорода, необходимо для снабжения организма жизненной энергией, однако на нынешнем этапе недоступно человеческому разуму и неуловимо техническими приборами, речь пойдет ниже.

Итак, важнейшая метаморфоза, которая превращает человека в биологически самостоятельное существо, происходит под знаком первого глотка кислорода. Если же считать решающим критерием наше духовное и умственное развитие – ведь именно оно и отличает нас от животных, – то процесс становления человека следует полагать пожизненным. Духовному созреванию человека способствует любое событие, переживание или поступок, любая информация, логическое заключение, собственное суждение или чужое мнение, с которым он соглашается, – именно на этой основе формируется мировосприятие человека, система его религиозных и идейных взглядов, а в конечном счете – мудрость.

Покуда жизнь наша обогащается новыми впечатлениями, новыми контактами и общением, духовное развитие человека продолжается и за тем возрастным порогом, когда физические способности давно достигли вершины своего развития или даже явно стали ослабевать. Удачным примером здесь служит чувство материнства, отцовства – этот поздний этап формирования человека. Не говоря уже о последующей важнейшей эмоциональной связи с внуками и правнуками. Часто люди тратят всю жизнь на то, чтобы обеспечить существование самому себе и своей семье, так что личность их получает возможность полностью раскрыться лишь после выхода на пенсию.

А в конце жизненного пути каждого из нас ожидает смерть. Возможно, она – самое главное впечатление нашей жизни. Примирение с ее неизбежностью или неприятие, достойная подготовка к смертному концу или ужас перед его приближением – последнее величайшее испытание наших человеческих качеств, длящееся до последнего мгновения жизни, и от нас самих зависит, выдержим ли мы этот экзамен успешно или же потерпим сокрушительный крах.

Новейшие понятия жизни, смерти и человеческого бытия

Может показаться, будто бы я излишне сосредоточен на тех биологических явлениях, которые способны вступать в резкое противоречие с религиозными – в особенности с католическим – вероучениями. Думаете, уважаемый читатель, я вознамерился убедить вас в том, что в третьем тысячелетии веру следует отменить, дабы утвердить могущество Науки и открыть путь становлению «общества знания»? Напротив, именно по мере развития моей научной карьеры я в полной мере осознал, сколь важную и необходимую роль играет в нашей жизненной и трудовой деятельности вера, которую я лично считаю высочайшим проявлением человеческой сути, далеко выходящим за рамки биологии.

Благодаря богатому опыту, накопленному нейрохирургией, и множеству биологических исследований (о чем речь пойдет ниже) удалось составить «карту» человеческого мозга: мы знаем, где находятся центры страстей и эмоций (любви, страха, гнева, ненависти и т. д.). Однако веру мы, по всей вероятности, никогда не сумеем не только локализовать, но и дать ей четкое определение. Не исключено, что она является составной производной человеческого мозга, разума, духа. Возможно, вера столь же непостижима и неуловима, столь же выходит за пределы биологических понятий, сколь и душа.

Современная биология не может, не способна заниматься теологическими понятиями, да это и не входит в ее задачи; надеюсь, и впредь она не будет основывать естественнонаучные теории на постулатах теологии и не станет подкреплять или опровергать их своим научным опытом. Если наука встанет на этот путь, то уподобится тому чудаку-хирургу, который заявил, что прооперировал множество больных, но ни разу не сталкивался с душой. Веру нельзя подкреплять знаниями, наукой. Напротив: вера помогает вынести тот мрак, куда не способно проникнуть наше сознание, или же рассеивает, озаряет его.

Означает ли это, что мир веры сужается по мере расширения круга наших знаний? Отнюдь нет, наоборот: с каждым этапом познания горизонты наши только расширяются и тем самым ширится граница соприкосновения с непознанным. В давние времена для наших пращуров, как, например, для мудрых составителей Библии, пределом окружающего мира казался небосвод, некая небесная оболочка. «Да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи», – ссылаются они на Творца, все замыслы которого осуществились, Создателя, тысячелетиями обретавшегося в неизвестном потустороннем мире вкупе со своим небесным воинством. Но сузился ли этот навеянный верованиями мир после того, как при помощи телескопов и космических зондов был совершен прорыв в небесные сферы? Нет, ничуть! Подобно тому, как расширились наши представления о мире, когда мы смогли заглянуть в строение мельчайшей частицы материи – атома, – которая считалась неделимой. Словом, наш мир, мир, поддающийся познанию, несоизмеримо вырос по сравнению с тем, который существовал в воображении библейских праотцев, даровавших нам историю сотворения мира.

Выходит, сузился мир нашей веры?

Вовсе нет!

Он не только не сузился, но перед нами изо дня в день открываются все новые и новые измерения трансцендентного, вселяя надежду верой нашей постичь Творца Вселенной и бытия, дающего смысл всему сущему. Не какого-то там громовержца Юпитера или Прометея, полубога, похитившего для людей божественный огонь, или бородатого, антропоморфного Бога.

Однако вернемся к достижениям в области биологии и медицины, также открывающим новые перспективы и требующим осмысления.

На протяжении тысячелетий люди полагали сердце, печень, желчный пузырь вместилищем чувств и страстей: любви и нежности, ненависти и гнева. Еще в начале минувшего XX века и думать не смели, что не справляющееся со своей функцией сердце можно заменить сердцем животного или другого человека (с иным эмоциональным миром), и подвергшийся трансплантации не только перенесет это жестокое вторжение в свой организм, но и останется тем же самым человеком: по-прежнему будет любить жену и детей – своих собственных, а не тех, кто – как принято поэтически выражаться – «жил в сердце» донора.

Более того, эмоциональная жизнь человека не пострадает даже в том случае, если его сердце вообще отказало и заменено установкой «искусственное сердце», которая призвана регулировать кровообращение, пока не будет произведена трансплантация этого жизненно важного органа.

Трансплантация не только сердца, но и других органов все увереннее входит в медицинскую практику, ломая прочно сложившиеся стереотипы – к примеру, гипотезу о том, что индивидуальность человека, его «Я» определяет генетический код, геном, то есть определенный набор генов, присутствующий в каждой клетке нашего организма и «унаследованный» нами от родителей. Слово «унаследованный» взято в кавычки, чтобы не создалось впечатление, будто бы геном человека является точной копией геномов его родителей. Ситуация гораздо сложнее, поскольку унаследованные гены подвергаются изменениям, в подробности которых мы сейчас не будем вдаваться. Суть же заключается в том, что не так давно, когда трансплантация органов еще не вошла в повседневную медицинскую практику, вышеупомянутая гипотеза казалась приемлемой, но теперь, в третьем тысячелетии, когда постоянно растет число людей, один или несколько органов которых несут в себе генетический код, отличный от того, с которым они появились на свет, вряд ли допустимо предположение о ДНК как определяющем компоненте человеческой личности. И хотя каждая клетка нашего организма создана и приводится в действие ДНК, тем не менее она не влияет на индивидуальность человека – подтверждение тому пересадка одного или нескольких жизненно важных органов с другим набором генов.

Всем нам необходимо владеть точным, соответствующим нашему стремительному времени определением понятия «жизнь» (и ее угасания). Определением, которое соответствовало бы уровню современных биологических знаний, новейших технологий и медицинской практики. И если точное определение дать невозможно, то по крайней мере надо стремиться к достоверным, серьезно обоснованным представлениям на этот счет. Основной предпосылкой для его формирования является наш непредвзятый подход к современному понятию биологического «я», понятию, которое в дальнейшем может быть расширено, равно как и частично (или временно) упразднено или модифицировано.

Биологические основы психологии

Если говорить о душе не только в теологическом смысле, это может привести к недоразумениям. Ведь содержащееся в самом венгерском термине «lélektan» («психология», досл. «наука о душе»), состоящем из двух слов, слово «lélek» («душа») способно внести путаницу в религиозное и научное понятие о душе («психе»). Слово «szellem» (венг. «дух», «ум») тоже употребляется как в теологическом, так и в биологическом понимании: под духовным трудом подразумевается умственная, интеллектуальная работа. Что же касается предмета нашего обсуждения – эвтелии, то есть подготовки души человека к приятию смерти, и эвтаназии как помощи в переходе через роковой порог, – то они со всей очевидностью требуют не только традиционной (фармакологической), но и серьезной психологической помощи.

Возможно, не все отдают себе в этом отчет, но психология все в большей степени делается составной частью биологических наук. Достаточно хотя бы вспомнить, что в наши дни многие психологические проблемы разрешаются при поддержке фармакологических средств. Каждая такая терапия является экспериментом, а то и серией экспериментов: лечащий врач, психиатр наблюдает, какие медикаменты (то есть химические вещества, влияющие на биохимические процессы) наиболее эффективны в лечении депрессии или невроза, которыми страдает пациент. Это не только служит на благо больного, получающего наиболее качественное лечение, но и проливает свет на физиологические причины заболевания и механизм его развития.

Современная психология многим обязана и практике хирургического удаления опухолей мозга и других нейрохирургических вмешательств. В силу необходимости такие операции, затрагивающие различные мыслительные, сенсорные и эмоциональные центры мозга, проводятся без общего наркоза, и по ответам больного на задаваемые ему в ходе операции вопросы можно с точностью установить, в каких анатомических центрах мозга «размещаются» способности человека, где возникают чувства, страсти, желания.

В наши дни благодаря всевозможной сканирующей аппаратуре стало доступным функциональное измерение деятельности этих центров. Мы получили возможность определить, какие наиболее активны при решении математических задач, прослушивании музыки или во время молитвы. Можно также «разместить на карте мозга» функциональные изменения, вызванные проявлением бурных эмоций, выделить центры стресса, спровоцированного страхом или ненавистью. Эти измерения используются и для экспериментов в разработке новых, более избирательных лекарственных средств, тормозящих или снимающих стрессы, устраняющих скованность чувств или стимулирующих эмоции.

Может возникнуть вопрос: а для чего все это нужно? Зачем вмешиваться в естественные психические процессы и реакции?

Пожалуй, не стоило бы, веди мы естественный образ жизни, близкий к природе. Но в наши дни об этом и говорить не приходится! В стародавние времена предки наши тоже были до известной степени подвержены стрессам – ведь та же охота была сопряжена с волнениями и опасностями. Но вряд ли первобытным людям приходилось постоянно тревожиться о том, как бы источник их пропитания не перебрался вдруг на другой конец света, в иной ареал. Разумеется, бывали периоды, когда дичи попадалось меньше, однако наши предки научились заготавливать мясо впрок: вялить, засаливать, коптить. Беспокойство и тревога, не отпускающие человека ни днем, ни ночью, – это результат стремительного темпа жизни, плод современной цивилизации.

С периодическими всплесками энергии, с временными стрессами организм наш справляется вполне удовлетворительно. Этой цели подчинены деятельность симпатической и парасимпатической нервной системы, а также выработка организмом адреналина и других гормонов, химических веществ стимулирующего или тормозящего воздействия. Однако в дальнейшем они либо утрачивают свое воздействие, либо вызывают вредный побочный эффект. (Например, приводят к нарушению сердечной деятельности и кровообращения, к повышенной кислотности, которая, в свою очередь, усиливает предрасположенность к язве желудка.) Если не изменить образ жизни, то возникнет необходимость в психотропных препаратах более избирательного воздействия, чем нынешние. Эти средства могут сыграть важную роль и в паллиативном лечении пациентов на последней стадии болезни, которое на сегодняшний день сводится в основном (если не исключительно) к снятию болевых ощущений.

В любом случае на этой стадии болезни цель – устранение боли, но теперь дозу применяемых для этого наркотиков приходится постоянно увеличивать и наркотический дурман часто приводит к потере сознания. К тому же нередко смертельную дозировку того же самого наркотического препарата (на основе морфия) применяют при так называемой «пассивной эвтаназии». Это никоим образом несовместимо с предуготовлением к благой кончине, то есть с понятием эвтелии, неотторжимой частью которой является примирение со смертью, достойное расставание с жизнью, с родными. Причем это важно не только для уходящего из жизни человека, но и его близких. Понятно, что такое прощание с жизнью становится невозможным, если погрузить больного в состояние наркотического дурмана, сходного с комой.

С точки зрения эвтелии недопустимо, да и, учитывая скудные ресурсы здравоохранения, неразумно поддерживать жизнь в теле человека, когда остановлена его психическая деятельность – ведь именно ее функционирование и определяет человеческую суть.

На самом деле существуют два способа устранения боли: воздействие на первопричину, источник боли и воздействие через мозговые центры. Классическим примером воздействия на местные боли является аспирин. При воспалении суставов или зубной боли вырабатываются химикалии, «раздражающие» нервные окончания; поступающие в мозг импульсы вызывают чувство боли и таким образом привлекают наше внимание к локальным неполадкам организма, подсказывают бережное отношение к поврежденной части тела, призывают к лечению. Аспирин приостанавливает воспаление, поскольку снижает выработку определенной группы химикалиев. Поэтому, примененный в повышенных дозах, он может даже привести к излечению, поскольку в дальнейшем неустраненное вовремя воспаление могло бы оказать вредное воздействие на окружающие ткани. Преимущество подобных средств в том, что они не влияют на деятельность мозга. Более того, большинство из них в процессе кровообращения даже не достигают мозговых клеток, поскольку не способны проникнуть сквозь так называемую стабилизирующую систему мозгового кровообращения. Однако воздействие их, естественно, ограничивается снижением боли, вызванной воспалительным процессом. К примеру, они совершенно не спасают от боли во время хирургического вмешательства, а вот после него – это тоже воспалительный процесс – применяются с успехом.

Обезболивающие средства типа морфина, напротив, достигают каждой клетки мозга и потому оказывают общее дурманящее воздействие. Словом, паллиативная терапия с применением наркотиков во имя поддержания вегетативного существования пациента часто вызывает духовную смерть. Если причина боли может восприниматься как временная – скажем, при травме в результате несчастного случая, – то наркотическое обезболивание в течение одной-двух недель вполне допустимо со всех точек зрения. Но оно никоим образом не применимо к пациенту в последней стадии болезни, страдающему отнюдь не от преходящих болей, когда врач и не предполагает снижение дозы, а, наоборот, предписывает ее увеличение.

Кстати, интересно, что Католическая церковь поддерживает такого рода меры по устранению боли, возможно руководствуясь соображением, что на бессмертной душе не скажется даже длительное применение наркотиков. Повторю: биология не вправе комментировать религиозную концепцию души, но нам необходимо учитывать собственную двойственность: тело – дух, сома – психе…

Как мы увидим, эвтелия принимает во внимание неотвратимый износ организма под конец жизни, но считает совершенно неприемлемым жертвовать сознанием, психикой ради поддержания плоти в болезненном, но неспособном к полноценной жизни состоянии.

Отцам церкви, нашим духовным пастырям, стоило бы задаться вопросом, есть ли смысл неделями, месяцами поддерживать человека в состоянии, исключающем нормальные духовные функции?

Если мы считаем себя мыслящими, духовными существами, то должны ответить на вопрос: как определить рубеж между жизнью и смертью (зависящий от нашей воли) для больного, погруженного в роковое беспамятство? Может быть, это тот момент, когда его духовная деятельность парализована нашими усилиями или же когда – перед прекращением мозговых функций – человек в последний раз осознает факт собственного существования? Или же отсрочим на дни, недели, до момента остановки сердца?