Текст книги "Эвтаназия? Эвтелия! Счастливая жизнь — благая смерть"

Автор книги: Ласло Бито

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Этично ли оказывать медицинские услуги в соответствии с материальными возможностями больных?

В наши дни становится все более необходимым при уходе за больными руководствоваться принципами экономии. В Венгрии, да и во всем мире, население «стареет», поэтому невозможно в равной степени гарантировать всем больным – независимо от возраста – полное обеспечение медикаментами и должным уходом. Стало быть, в дальнейшем в каждом конкретном случае придется решать, желательно ли с медицинской точки зрения лечение или оно лишено смысла, а также принимать во внимание иные аспекты: каким образом соотносится продление жизни (и ее психофизиологический уровень) с материальными затратами и допустимы ли эти расходы за счет других нуждающихся во врачебной помощи. Эти вопросы затрагиваются и в недавно разосланном гражданам Венгрии Послании венгерского епископата: «Точно так же следует избегать заведомо бесполезного лечения, которое ведет лишь к усилению болей пациента и к непропорциональным затратам, а в результате не приносит ожидаемого эффекта». Разумеется, трудно сказать, когда именно лечение заведомо бесперспективно, что понимать под «непропорциональными затратами» и до каких пор следует ожидать, чтобы убедиться, результативно ли проводимое лечение. И наконец, окажет ли положительное психологическое воздействие тот лечебный курс, который не влияет на исход болезни.

К сожалению, однако, никак нельзя игнорировать экономическую проблему эффективности медицинского обслуживания. И поскольку все большие суммы расходуются на поддержание последних недель или месяцев жизни (которую и жизнью-то не назовешь), а применительно ко многим людям такие суммы не были затрачены на охрану их здоровья за все прожитые годы, трудно определить, что с общественно-экономической точки зрения пропорционально, а что – нет.

В Америке дело дошло до того, что больные, заключившие страховое соглашение через НМО (Health Maintainance Organization – Организацию сохранения здоровья), могут рассчитывать на определенные виды лечения, дорогостоящие методы диагностики и хирургическое вмешательство лишь в том случае, если врач получит разрешение от сотрудника НМО (как правило, не имеющего медицинского образования). Решение, единодушно принятое опытным врачом-профессионалом мирового уровня и авторитетнейшим хирургом в результате тщательного обследования пациента, может быть перечеркнуто по административному произволу молодого чиновника. Подобный вердикт выносится по большей части на основании прилагаемых к истории болезни таблиц, где, естественно, указывается и возраст больного – именно этот критерий зачастую служит определяющим.

Бывает, что система подобных ограничений действует в рамках государственного страхования, и тогда врач вынужден решать, стоит ли планировать определенные виды лечения в интересах того или иного пациента. Конечно, это напрямую зависит от уровня оснащения больницы и рамок бюджета.

Применительно к необходимым институтам эвтелии также встает вопрос о финансировании в условиях, когда система здравоохранения во всем мире близка к кризису. А между тем, если задать вопрос, чем обязано общество своему уходящему из жизни собрату, то с морально-этической точки зрения ответ должен быть таков: всем! Всем, что способно сделать последний этап его жизни более содержательным, достойным, эмоционально-богатым и счастливым. На практике же приходится взвешивать, в какой пропорции следует распределять бюджет здравоохранения между уходящими из жизни, остающимися в живых и вступающими в жизнь.

Я не экономист, поэтому не берусь считать филлеры[2]2
  Мелкая монета (венг.).


[Закрыть] и форинты[3]3
  Денежная единица в Венгрии (венг.).


[Закрыть], и все же подчеркну одну мысль. Неприятно, что при решении вопросов жизни и смерти приходится говорить о материальных аспектах, но тем не менее общественное обсуждение их необходимо. Ведь сколько бы ни стоила помощь человеку в том, чтобы переступить роковой порог, затраты эти, по всей вероятности, явятся лишь малой толикой тех средств, какие требуются для продления агонии и соответствующего паллиативного лечения даже в самых непритязательных больничных условиях.

Вправе ли врачи брать на себя роль властителей жизни и смерти?

Врачей издавна считали властителями жизни и смерти, и многие из них брали на себя эту роль. Более того, можно предположить (хотя сам я ни разу не слышал тому подтверждения из уст практикующих врачей), что некоторые протестуют против легализации эвтаназии именно из боязни ущемления своей неограниченной власти. Ведь ныне существующие законы об эвтаназии, например, в Бельгии и Голландии превращают врача из властелина смерти в исполнителя воли умирающего. Уже хотя бы ради того, чтобы избежать подобного «разжалования», врачам следует поддержать инициативы эвтелии, которая сняла бы с них обязанность помочь больному умереть – даже в тех случаях, когда, по мнению врача, это единственный выход. А одна из важнейших задач вспоможителей заключается как раз в том, чтобы с должным профессионализмом помочь готовящемуся к смерти человеку решить, когда и каким образом, с участием каких служб – эвтелии или хосписа – тот предпочел бы уйти из жизни. Стало быть, их роль выходит далеко за рамки исполнителей самого акта ухода больного из жизни.

Большинству из нас понадобится квалифицированная помощь в выборе пути ухода из жизни: ведь каждому дано пройти его лишь единожды. Зачастую мы пользуемся советами профессионалов даже перед длительным путешествием за границу, хотя, если поездка окажется неудачной, можно раньше срока вернуться домой или, учтя полученный опыт, в следующий раз подготовиться лучше. Декларация «права на самоопределение» очень правильна и необходима, но для его практического осуществления – как и любого другого права – необходимы должная юридическая поддержка и взвешенный совет.

В силу всех этих обстоятельств я и считаю одной из основных задач эвтелии создание штата квалифицированных специалистов-вспоможителей. Ведь тайна легкой смерти заключена не в стакане с лекарством или шприце, а в должной подготовке больного.

Отрасль медицины, посвященная старческому возрасту, так называемая гериатрия лишь в наше время получает во многих странах самостоятельный статус, хотя число престарелых возрастает во всем мире. Специалисты в данной области обязаны считаться с тем фактом, что их подопечные находятся на грани жизни и смерти, и соответственно обращаться с ними. Однако помощь в уходе из жизни нельзя возложить на врачей-гериатров; они, как и любые врачи, давали клятву лечить больных. Более того, именно им прежде всего следует воздерживаться от роли вспоможителя в смерти: у престарелых пациентов не должно возникать даже мысли, будто врач по собственному решению может применить эвтаназию.

Не приведет ли легализация эвтаназии к росту злоупотреблений?

Пока эвтаназия не узаконена, даже самое строжайшее наказание доказуемых случаев самовольной помощи в смерти не пресечет этой распространенной практики, поскольку, в сущности, невозможно установить, кто дал больному смертельную дозу. Подозрительные случаи почти никогда не расследуются, а значит, злоупотребления продолжаются и число их множится. Радикально изменить положение дел может лишь создание системы специальной службы и находящихся под ее контролем вспоможителей. Тогда любой неправомочный помощник больше не сумеет оправдаться сердобольными побуждениями. Да и коллеги не станут закрывать глаза на подобные случаи, как это было до сих пор.

Но есть ли какие-либо гарантии того, что вспоможители всегда будут выполнять волю умирающего? Что их не увлечет роль этакого царя и бога над беззащитными людьми? И не поддадутся ли они на подкуп со стороны родственника, корыстные интересы которого идут вразрез с желанием умирающего?

В деятельности институтов, учрежденных людьми, всегда следует считаться с возможностью коррупции. Поэтому речь может идти лишь о том, в какой степени эти институты, прочно защищенные умело сформулированными юридическими установлениями, способны ее потеснить. Приведем в качестве хорошо известного примера легализацию аборта, который, несомненно, вытеснил подпольные методы изгнания плода, спас жизнь тысячам женщин, а сотням тысяч сохранил физическое здоровье. Кроме того, эта законная мера сократила до минимума возможность прерывания беременности против воли женщины.

Легализация абортов практически положила конец подпольной деятельности абортмахеров, однако не стоит надеяться, будто легализация эвтаназии автоматически упразднит деятельность «черных ангелов». Если в первом случае это была оказываемая за деньги услуга, то действия «черных ангелов» надо бы рассматривать как проявление психопатологии. Однако из признаний «черных ангелов», на совести которых целая серия сокращений сроков агонии, явствует, что в первый раз они действительно уступали просьбам больного и «делали только то, что и другие в отделении». Значит, если бы в рамках эвтелии удалось просветить медицинский персонал относительно специальных институтов вспоможения умирающим, это не только снизило бы число случаев «скрытой эвтаназии», совершаемой из милосердия, но и у других отбило бы охоту выступать в роли «черных ангелов».

Однако злоупотреблять своим положением могут не только сиделки, но и сами умирающие: находятся ведь и такие, кто соглашается на адовы муки отнюдь не во имя какой-либо возвышенной цели (например, очищения души в преддверии вечного блаженства), а из желания причинить страдания близким. Хорошо подготовленные вспоможители сумеют распознать истинную подоплеку подобных решений, но лечение выходит за пределы их компетенции. Возможно, соответствующие институты эвтелии в таких случаях должны будут прибегать к помощи психологов или психиатров.

Я весьма осторожно высказываюсь о сотрудничестве институтов эвтелии с психологами, поскольку иногда высказываются опасения, как бы психологи не стали уговаривать больных прибегнуть к эвтаназии, дабы не обременять близких. Не знаю, как добиться, чтобы ни один психолог не использовал свое влияние на ослабленного муками умирающего. Поэтому на первых порах я бы не стал привлекать психологов к работе в институтах эвтелии. Мне с трудом верится, что даже самый тонкий знаток человеческих душ сумел бы разрешить душевные проблемы больного старика, вздумавшего отомстить окружающим за подлинные или мнимые обиды или воспылавшего завистливой ненавистью к здоровым людям. Я предпочитаю надеяться, что с течением времени мы сумеем изменить свои представления о смерти, смиримся с мыслью о неизбежном конце и о достойной кончине как о возвышенном примере. Тогда и число людей, стремящихся спекулировать на своих предсмертных страданиях, значительно уменьшится.

Злоупотребления, которые выдвигают в качестве аргумента противники эвтаназии, касаются не собственно эвтаназии, а возможностей совершения связанных с ней преступлений, например попыток уговорить престарелого родственника отправиться на тот свет с целью завладеть наследством. Такие ситуации, безусловно, могут возникнуть, хотя и не столь часто, как прежде, когда люди стремились любой ценой заполучить, например, жилье. Конечно, и в будущем возможны случаи, когда кто-то попытается из корыстных побуждений сократить жизнь умирающего (если легализованная система подвергнется коррупции). Но вполне допустимо и обратное предположение: в интересах родственника окажется как раз продление жизни умирающего – во что бы то ни стало и неважно, в каком состоянии, лишь бы тот официально, юридически считался живым.

В Америке мне пришлось столкнуться с таким фактом: бабушку моего сокурсника по университету много лет держали в частной клинике. Состояние старухи даже нельзя было назвать коматозным – живой труп, высохшая мумия. Зато родственники – в обход закона о налоге на наследство – таким образом получали возможность ежегодно изымать максимальную сумму из многомиллионного состояния. Мой приятель, любивший бабушку, единственный из всей семьи время от времени наведывался взглянуть на нее – слово «проведать» он попросту не мог выговорить. Сложившуюся ситуацию он переносил очень тяжело и впоследствии – правда, причиной послужили и другие аналогичные махинации родственников по кончил с собой. Существуй в то время институт эвтелии, мой друг мог бы обратиться с протестом против гнусного надругательства над безжизненным в сущности телом.

Бессовестные родственники, ставящие своекорыстные интересы превыше воли и достоинства умирающего, всегда были и останутся. И в данный период расцвета подпольной эвтаназии некому вскрыть подобные манипуляции и положить им конец. У врачей и прочего медперсонала нет для этого ни специальной подготовки, ни времени. Однако опытному вспоможителю не составит труда распознать такие ситуации и истинное намерение умирающего, даже если тот заранее и не зафиксировал свою последнюю волю. Но безусловно всегда будут возникать спорные случаи, а посему понадобятся и вспоможители, сведущие в юриспруденции.

В настоящее время из-за множества привходящих обстоятельств почти невозможно установить, произошла ли кончина больного, поддерживаемого высокими дозами обезболивающих, в результате умышленного вмешательства, и если да, то кто из медперсонала ответствен за это. При ином положении вещей каждым больным, по всей вероятности, станет заниматься один вспоможитель и совершит акт милосердия не при помощи наркотика, и без того назначенного пациенту, а микстуры эвтаназии, легко выявляемой в организме умершего. Кроме того, если какому-нибудь вспоможителю захочется внести изменения или добавления в рецепт этого напитка, это также несложно будет установить при вскрытии. Стало быть, вспоможитель заведомо должен считаться с фактом, что в случае умерщвления пациента вопреки его воле вину скрыть не удастся.

Помимо того, я считаю допустимым, чтобы институтами эвтелии, деятельностью вспоможителей и проблемами умирающих, включая гарантию максимального уважения к конституционному праву человека на самоопределение, занимался омбудсмен. В любом случае организованная эвтелия способна обеспечить куда более эффективную защиту от злоупотреблений, чем нынешний запрет эвтаназии, проводимой нелегально, или же открытый произвол, к которому может привести легализация ныне действующей практики.

Однако следует опасаться и другого. Если закон об эвтаназии, направленный на ограничение злоупотреблений, будет принят прежде, чем произойдут изменения в общественном сознании в духе идей эвтелии и будут подготовлены кадры профессионалов, это неизбежно приведет к излишне строгим бюрократическим процедурам как для врачей, так и для пациентов, вынудив к действиям в обход закона, то есть по сути ничего не изменится. Я имею в виду прикованных к постели больных. В этом случае необходимо будет составить прошение в присутствии нотариуса (который не всегда способен квалифицированно разобраться в специфической ситуации), проверить обоснованность ходатайства, провести всякого рода консультации и… ждать, возможно, целый месяц. А страждущему, как известно, даже месяц ожидания кажется целой вечностью.

Не поможет легализация эвтаназии и в случае, если старикам и больным будут угрожать бюрократические хождения по мукам, опостылевшие за всю жизнь: заполнение анкет и бланков трясущейся рукой, да еще со слабым зрением. В особенности если некому помочь. Может ли рассчитывать на врачей и сиделок тот, у кого нет родных? Гораздо вероятнее, что сыщутся врачи, которые во избежание длительных административных процедур, по-прежнему отдадут предпочтение какому-то иному, не связанному с бюрократической волокитой способу негласно спровадить больного на тот свет. Более того, если общественное примирение с эвтаназией ослабит внутренние запреты, то не исключено, что практика скрытой эвтаназии обретет еще более широкое распространение.

Не сомневаюсь, что в ближайшие годы будет вынесено на обсуждение множество законопроектов, пытающихся скорректировать нынешнюю ситуацию, когда медицина в своем развитии намного опережает юриспруденцию. Поразительно, однако, что занимающиеся этим вопросом лица часто ссылаются на пример Бельгии или Голландии, притом не как на предостерегающий пример недоработок закона. Велика опасность, что создаваемые в нынешней атмосфере страхов и предрассудков законы лишь увеличат возможность злоупотреблений (и бюрократических барьеров с целью воспрепятствовать оным) в ущерб и без того оттесняемым на задний план принципам сострадания, гуманного мышления и возвышенных ритуалов.

Разумеется, можно ввести законы, которые превратят помощь в смерти в обезличенный акт, ужаснее практикуемой ныне «пассивной» эвтаназии, и придадут злоупотреблениям еще более общий характер. Ну а в целях избежания последних – воздвигнуть столь унизительные бюрократические препятствия, которые не преодолеть даже человеку в расцвете сил. Можно учредить комиссии по вопросам эвтаназии, где ходатайства больных станут удовлетворять или отклонять лишь на основании прилагаемых анализов, ни разу не увидев просителя и не побеседовав с ним. Можно создать приборы с дистанционным управлением, и тогда достаточно будет простого нажатия кнопки, чтобы реализовать решение комиссии. Нетрудно представить себе подобные фантасмагорические ситуации, но книга моя о другом: я пытаюсь найти такой путь ухода из жизни, при котором сохранится наше человеческое достоинство и станут глубже чувства не только уходящих, но и остающихся жить.

Если закон об эвтаназии будет введен в нынешней обстановке пренебрежительного отношения к проблеме и многовековых предрассудков по отношению к смерти, он разве что обеспечит декриминализацию подпольной деятельности медиков по ускорению смерти. Иными словами, такой закон не способен привести к существенным изменениям и сделать нашу жизнь более приемлемой, умиротворенной, а то и более счастливой.

Стало быть, легализация эвтаназии может служить поставленным целям – и прежде всего пресечению самоуправства – лишь совокупно с учреждением эвтелии. Ведь с моральной точки зрения разница между эвтаназией и убийством заключается не в том, что разрешено и что запрещено законом. Важно другое: помогаем ли мы больному умереть в соответствии с его волей или же помогаем уйти из жизни против его желания.

Задачи институтов эвтелии

Все вышесказанное подтверждает, что эвтелию я противопоставляю эвтаназии. Суть эвтелии – уважение права человека на самоопределение и создание условий для его ответственного осуществления вплоть до последнего момента жизни. Для этого необходимо не только принятие соответствующих законов, но и широкие просветительские меры – можно сказать, изменение мышления, – и в особенности устранение предрассудков по поводу старения, умирания и смерти.

Когда же должен начаться этот процесс просвещения и перевоспитания? Ясно одно: ни в коем случае не на смертном одре.

Я бы предложил смолоду, но многим это покажется шокирующе бессмысленным: с какой стати заводить с юнцами речь о смерти? Пожалуй, в этом действительно нет необходимости, но если все же разговор коснется этой темы, попытаемся не отмахиваться от смерти, как от непостижимого, неизбежного зла. Именно с молодежью следует говорить о кончине как о достойном завершении долгого, трудного, но в общей сложности удивительного и прекрасного пути. Надо усвоить самим и как можно скорее внушить молодому поколению, что со смертью мы не перестаем существовать, а продолжаем жить во всем, что оставляем после себя. Пусть отпрыскам нашим даже в голову не приходит мысль, омрачающая жизнь многих: «Какой смысл жить, если рано или поздно все равно придется со всем этим расставаться!»

Эвтелия воспитывает как раз противоположный образ мышления. Каждое мгновение жизни должно быть прожито в полную силу: необходимо учиться, работать, строить, рождать и воспитывать детей, согревать других людей своей любовью, дабы потом, когда придет время, нам было что оставить на земле. Не стоит подчеркивать расхожую истину, что, мол, с собой ничего не унесешь; гораздо важнее другая истина: мы все оставляем здесь, смерти ничего у нас не отнять. Старухе с косой не скосить все посеянное нами: мысли, которыми мы делились с другими людьми, порождают новые мысли – подобно тому, как рожденные нами дети, в свою очередь, производят на свет детей. Даже мельчайшие частицы плоти, молекулы, атомы возвращаются в вечный (с точки зрения нашей концепции времени) круговорот природы.

Институты эвтелии должны будут играть ведущую роль в просветительской деятельности подобного рода: раскрепостить людей, избавить от исконного страха перед неведомым миром и сформировать новое мировоззрение, базирующееся на бурном росте современных знаний и включающее в себя новые представления о жизни и смерти.

Я имею в виду организацию лекций, публикацию книг, журналов и статей, награждение призами художественных произведений, наиболее удачно отразивших тему. Естественно, я не предполагаю, будто бы эвтелия сама по себе способна изменить мир, но вкупе с другими (гражданскими) институтами, с религиями, обращенными не к прошлому, а в будущее, с системой обучения, стремящейся обогащать новые поколения не только в интеллектуальном, но и в эмоциональном отношении, она могла бы положить начало определенному процессу. Процессу приближения человечества к мечте, которая маячит перед ним по крайней мере вот уже две тысячи лет, но до сих пор не могла быть воплощена за неимением соответствующих знаний и технологий.

Зато эвтелия могла бы уже сейчас сделать более приемлемой жизнь тех, кто готовится ее завершить, смягчить для них страх смерти и тревогу за близких, на плечи которых ложится тяжкое бремя; она могла бы всесторонне заняться проблемами старого возраста и подготовкой людей к надвигающейся старости. Например, я считаю серьезной проблемой (особенно у нас, в Венгрии) страх стариков оказаться в доме престарелых, когда они будут не в состоянии сами себя обслуживать. Я не стал бы включать в задачи эвтелии содержание подобных приютов, но бороться за поддержание благоприятных условий и уровня обеспечения вполне соответствовало бы ее назначению.

Похоже, впрочем, что эта боязнь стариков (возможно, восходящая к временам богаделен для неизлечимо больных) переросла в иррациональную фобию и распространилась на современные, вполне комфортабельные дома для престарелых, обитателям которых гарантирована куда более полноценная коллективная жизнь, чем одиночество в своем углу.

Негативное отношение к домам престарелых, возможно, объясняется подспудным убеждением общества в том, что, мол, любящие родственники обязаны заботиться о немощных стариках, а преданные дети не станут «избавляться» от родителей. То есть родитель возражает против определения в дом престарелых только потому, что сам этот факт воспринимается как доказательство равнодушия к ним со стороны детей. Нежелание переехать в дом престарелых может быть вызвано опасением, как бы знакомые, друзья (а значит, общество) не истолковали этот факт точно так же. Да и дети, вероятно, именно из таких побуждений не решаются уговорить овдовевшего отца или одинокую мать переменить условия жизни, хотя в глубине души уверены, что это – наилучший вариант.

Не исключено, что отрицательную реакцию вызывают даже названия подобных заведений: «богадельня», «приют для стариков», «дом престарелых», «интернат». Следовало бы подыскать им подходящее название, не связанное ни с какими неприятными ассоциациями.

Институтам эвтелии предстоит развеять все эти предрассудки, поскольку при современных возможностях передвижения по странам и континентам все большее число стариков оказывается оторванными от своих детей. Ощущение одиночества в старости, горечь заброшенности можно скрасить, скажем, пригласив «новоиспеченных» пенсионеров на добровольных началах несколько раз в неделю наведываться в дома престарелых – поиграть с их обитателями в карты или просто поговорить. Если у кого-то из добровольцев есть дружелюбная, ласковая собака, лучшего «визитера» не найти: люди, прикованные к постели или инвалидному креслу, всегда рады четвероногому другу, который норовит лизнуть в лицо, ткнуться в руку.

Многое можно придумать, чтобы доставить радость обитателям приюта, скрасив сочувствием и приязнью их последние дни. Эта программа могла бы обернуться двойной пользой: посещая дома престарелых, гости имели бы возможность поближе познакомиться с внутренним распорядком, свыкнуться с новой для них формой жизни и даже «примерить ее на себя».

Трудно переоценить значение такой практики, ведь она помогла бы многим освободиться от одного из мучительнейших кошмаров надвигающейся старости – страха зависимости от посторонней помощи. Случается и такое, что мать троих детей уже с шестидесяти лет начинает терзаться этой мыслью, когда последняя оставшаяся при ней дочка дает понять, что вынуждена будет окончательно переселиться к мужу, который вот уже два года живет и работает в другом городе, а то и вовсе за границей. Сознание того, что за неимением родственников или помощников есть возможность устроиться в доме, где за тобой будут ухаживать, способно доставить шестидесяти-семидесятилетнему человеку не меньшее облегчение, чем восьмидесятилетнему – мысль о доступности легкой смерти.

Поэтому деятельность институтов эвтелии должна быть нацелена на отдаленную перспективу, чтобы не в последний момент, а в течение жизни постепенно приучать людей к факту бренности нашего существования и готовить к неизбежному концу. Дабы заблаговременно решить, какой смерти человек для себя желает, и если он изберет путь эвтелии, то готовиться к концу надо будет не у рокового порога, а годами раньше: помириться с близкими, простить им обиды, если таковые действительно были нанесены, выяснить недоразумения.

Многим мои предложения, возможно, покажутся невыполнимыми, однако не стоит забывать, что предвзятое отношение к смерти как Божьему проклятию, каре Господней не наследуется нами генетически и не впитывается с молоком матери – оно порождено цивилизацией и религией. Стало быть, негативные воздействия этого предубеждения постепенно могут быть ослаблены и даже обращены во благо.