Текст книги "Enigma (СИ)"

Автор книги: Лана Мейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

И все было и будет зря.

После дней, проведенных с АНИСТ, я улетел в Мексику. Коста Майя встретила меня палящим солнцем, от которого тошнило еще сильнее. Я летал ради того, чтобы пообщаться с одним шаманом, одним из потомков индейцев Майя. Авторитетный гуру и второй человек после отца, который обучал меня господству разума над телом. Хуан сказал, что времени у меня осталось мало. Но я и без того это знал, и чувствую, как с каждым днем становится все хуже и хуже.

Внешне изменения не заметны. Это все равно, что медленно терять зрение: сначала ты не можешь прочитать рекламные надписи на билбордах, а потом однажды просыпаешься и не видишь дальше своего носа.

Я перестаю смотреть дальше и глубже, во всех смысла. Реакция медленная, «сонная». Забываю имена, даты, факты из истории… усилием воли вспоминаю, и забываю снова. Медленно, но верно, я деградирую. И я трачу в два раза больше времени на работу над Целью, на обработку данных от эмоций Энигмы… в голове полная каша. И постоянные мысли о «дозе». Спорт помогает, прыжки в бездну (Банджи-джампинг), любая активность и адреналин… но этого недостаточно.

Хуан предложил мне остаться в Мексике, и провести свои последние месяцы в медитациях, и поисках внутренней гармонии под его руководством, но я в этом не нуждался… наверное. Я впервые не понимал, какими должны быть мои дальнейшие действия. Я, правда, не знал, ощущая себя беспомощным. Тем маленьким мальчиком, который бился головой о железо и рыдал. Я хорошо помню этот момент из прошлого, еще до операции.

Мой мозг словно терял способность мыслить, а эти моменты всегда чреваты тем, что животное, живущее внутри каждого из нас, дает себе волю.

Беспомощность переросла в ярость, ярость в потребность. Моему организму нужна была доза определенных химических процессов во всем теле. Я хотел ощутить это каждым эритроцитом в крови.

По какой-то причине, именно Энигма вызывала во мне определенную химию, как после принятия «D-вещества». Не удивлюсь, если мой безумный отец растворил частички этой дряни в ее коже… хм, ты так банален, Руфус?

Нет. Тут что-то другое… другая причина нашей связи.

Наконец, я пришел в ее спальню, пребывая в странном состоянии сознания. В голове ни единой здравой мысли, к которым я привык. Я даже не анализировал язык ее дыхания, мимики и жестов… я ничего не анализировал, а послал все к черту, просто вдыхая аромат ее тела. Сладкий и свежий одновременно, от которого кровь мощным потоком приливает к члену. Проклятое острое обоняние. Запах Энигмы обострил раздраженные рецепторы, и я просто смотрел на нее, ощущая, как невидимый змей в груди пожирает нутро и вгрызается в изнанку грудной клетки.

И он взял ее.

А меня снова накрыло волной таких редко испытываемых чувств. Казалось, я намеренно причинял ей боль, получая неземной кайф, глядя на то, как она стонет и кончает подо мной, в то время как голубые глаза дают бой и протест. Зря старается, конечно. Ее тело никогда не лжет, когда сжимает мой член своими влажными тугими тисками.

Мне было приятно. Как после принятия таблетки. Та самая эйфория накрыла, и все встало почти на свои места. Надолго ли? Я не знаю.

Времени все меньше, а еще так много нужно сделать для Цели, и подвести ее открытию Хранилища…

Сейчас мне кажется, что я все просчитал наперед и мой план идеален, но боюсь, что я уже ни в чем не могу быть уверен. Ни в своих расчетах, ни в своей работе.

Кэндис

Я уже не удивляюсь, ощущая, как запястья и голени стянуты веревками, когда прихожу в себя. Связана я не туго, так, что могу двигать руками и ногами, но все мои действия все равно ограничены фирменными кандалами Карлайла. Чувствую, как сижу на коленях, больно упираясь ими в стеклянную поверхность…

Я снова в капсуле? Не совсем. Я внутри прозрачного стеклянного куба. И находится он над сценой, на которой я должна была выступать.

Я не сразу понимаю это, лишь пытаюсь разглядеть, что за расплывающиеся точки хаотично бегают подо мной, а потом осознаю, что они движутся в такт музыке по всему периметру сцены.

Узнаю каждую ноту из доносящихся до меня звуков. Я дышала и жила ими последний месяц, знала наизусть слова каждой песни…

Я так трудилась над этим танцем последние две недели. Старалась отточить каждое движение до совершенства, работала на пределе своих возможностей, и даже за гранью их. Но все это было зря. Пустая трата времени. Мой многодневный труд, вложенные в работу «пот и кровь» только что обесценили, сравняли с грязью. Как и меня. В очередной раз.

Власть Имущих – это когда рожденным летать птицам, обрезают крылья. И мои шрамы на спине вновь вспыхивают болью, словно мне с корнем отрывают их второй раз, потому что я по наивности и глупости, решила, что мне… что мне что-то позволено. Что мне можно быть личностью, значимой фигурой, а не пешкой в этом прогнившем обществе. Но это не так… мир в очередной раз напоминает мне о том, что я не в силах ничего изменить. Я – никто. Бесправная плоть. Заготовка под человека. Я не смогу выйти за пределы своего сценария, который определила моя судьба, когда я родилась в бесправной касте. Чтобы я ни делала, как бы не пыталась подняться с низов… я всегда буду падать лицом в грязь, из которой по ошибке выбралась.

Моя работа в компании Карлайла, и каждая капля пота, пролитая на тренировках, не имела никакого смысла. Экспериментатор все равно бы сделал это – вновь запихнул меня в жуткую коробку из стекла, и заставил бы смотреть на то, как моя мечта, находясь в считанном шаге от меня, остается недосягаемой и несбыточной. Иллюзорной…

«Зеленый огонек» недостижим. Может быть, в этом его прелесть? В таком надломленном и подавленном состоянии так и хочется в очередной раз подумать о смысле жизни, лишь бы затолкать ком из слез поглубже.

В висках – тянущая и пульсирующая боль, заставляющая меня лихорадочно царапать стекло. Не сомневайтесь, со стороны я похожа на белую мышку, запертую в стеклянном лабиринте, из которого нет выхода… в миг, когда ярость достигает апогея и беспощадным пожаром сжигает легкие, я начинаю что есть мочи бить кулаками по стеклу, но прочный материал не поддается никакому воздействию. Надрывно кричу, но прекрасно понимаю, что ни зрители, собравшиеся в зале, ни актеры, что работали со мной бок о бок целый месяц, не слышат меня. И, кажется, у меня все-таки развилась клаустрофобия, судя по спазмам в желудке и горле, вызывающие не самые приятные ощущения. Отвратительные, если честно. Губы дрожат, и я постоянно сжимаю их, отчаянно пытаясь понять, зачем Карлайл это сделал и что будет дальше…

Мне нужно остановить панику. Это все, что я знаю. Иначе я умру от остановки сердца.

Хотел поддержать тебя. Ты это заслужила.

Он издевается. Урод моральный.

Я, конечно, всегда знала, что Карлайл «не от мира сего». Что он просто неадекватен. Но это уже за гранью.

Наконец, уровень моего зрения восстанавливается, и я вижу все происходящее на сцене, и беглым взглядом оглядываю себя: на мне тонкое боди телесного цвета, которое выглядит почти как обнаженная кожа. Это мое боди с открытой спиной, в котором я занималась после официальных тренировок.

К моменту, когда костяшки моих пальцев стерты в кровь, как и запястья, «Зарождение» заканчивается. Мою роль исполняет та самая девушка, которую сменила я. Упираясь лбом в одну из стеклянных стен, я смотрю в зал, и вижу, как «сливки общества» поднимаются со своих кресел и рукоплескают всей труппе. На лицах Элитов заморожены дежурные улыбки. Многие, немного поаплодировав для приличия, уставились в свои экраны, не удостоив королевским вниманием выступавших артистов.

Может оно и к лучшему, что я не выступала, а? Кому это вообще нужно? Искусство умирает. Еще пара поколений и оно исчезнет совсем, а жизнь людей станет виртуальной симуляцией… кто знает?

Внезапно, мир погружается в кромешную тьму. Я не вижу ничего, кроме иллюзорных «звездочек», которые будто летят прямо на сетчатку глаза. Судорожный выдох… и я чувствую, как опускаюсь вниз. На сцену? Очередной приступ паники выбивает из меня остатки духа… а потом я слышу голос, получая звуковое сообщение на свой Носитель.

– Танцуй, Энигма. Твой выход, девочка, – вы не поверите, но голос Карлайла звучит не ехидно, и даже не угрожающе. Трепетно и нежно. Так обращаются только к девушке, которую любят… причем утром и шепотом, на ушко. Да только я знаю, что все это долбаная игра и иллюзия, и я скорее поверю в то, что земля – плоская, чем в искренность в словах Макколэя. Очередная манипуляция с моим сознанием, не более того.

– Я ненавижу тебя, – с трудом вырывается слабый всхлип. Ничего не могу с собой поделать. Не могу собраться, желая раствориться в собственном коктейле из слабости и жалости к себе. Утонуть. – Я не в состоянии… танцевать, – меня всю трясет, и как бы я не хотела показывать сейчас свою слабость, просто не могу иначе. Эмоциональные качели – вот что способно высушить душу, и, кажется, именно это и задумал Карлайл…

Вопреки моим ожиданиям, Макколэй без издевки и упрека продолжает:

– Нет, ты можешь танцевать. Я видел твои сны. Как раз испробовал на тебе новое изобретение – считыватель снов, и я ему еще не придумал название. Именно твои сны вдохновили меня на это небольшое испытание для тебя, Эни… – Макколэй не договаривает мое кодовое имя, и это «Эни» звучит так мучительно нежно и сакрально, что у меня начинает колоть сердце. – Но речь не об этом. На время, я подарил тебе полную свободу, и считай свою «минуту славы» оплатой за то, что я тебе дал, – каждое его слово отдается в душе искрами ненависти, что словно по волшебству, пробуждают во мне новые силы и открывают «второе дыхание». – Ну а если быть честным, Кэндис, только пропустив через себя тонну чувств и эмоций, люди искусства создают нечто особое, великое, наполненное. И, конечно же, незаурядное. То, что способно выделиться из кучи коммерческого суррогата. Ты поймешь все однажды, но не сейчас. Просто покажи себя, Энигма. Всем, кто решил, что ты с рождения им не ровня. Выпусти все свои чувства. Это все, что мне от тебя нужно.

– Я бы с удовольствием выпустила на тебя свору собак, чтобы сожрали тебя живьем с твоими безумными идеями, Карлайл, – сердце царапает ребра в безумном ритме, и я чеканю каждое слово, мечтая разорвать Макколэя на части.

– Ого. Какая эмоциональная окраска, но прием довольно банальный. Может, стоило попробовать себя на писательском поприще? Времени на болтовню нет, Энигма. Кстати, Джеймс в зале, – нейтральным тоном констатировал Карлайл, и я почувствовала, как кровь мгновенно отхлынула от лица. – Как и многие из тех, кто всегда смотрел на тебя, как на рабский, обслуживающий персонал, недостойный внимания. Теперь, все внимание будет направлено на тебя. Танцуй… и будь добра, сделай это эротично. Для меня.

– Пошел. К. Черту, – выплевываю, словно проклятье, я, и тут же прикусываю язык, когда мрак вокруг рассеивается. Зал освещен имитацией сумеречного света, и я не вижу лиц, когда смотрю вперед, но знаю, что люди там наверняка есть… а может я повернута к ним спиной? Это и неважно… на мгновение я засматриваюсь на красивые проекционные декорации, вспыхивающие на полу и стенах – и конечно, это опадающие лепестки сакуры. Наверное, их проекция отображена и на моем «обнаженном» теле, потому что я определенно чувствую себя «на прицеле» взглядов собравшихся.

Выглядят декорации красиво. Бутоны прекрасных цветов сворачиваются и разворачиваются ежесекундно, в такт с музыкой, набирающей громкость… я узнаю это старое, давно забытое миром произведение. Еще одна игра слов и головоломка?

Потому что играет не что иное, как Enigma – Gravity of Love.

Однажды, в библиотеке я нашла покрытый пылью сундук со всяким старьем и винтажными вещичками… помимо потертых книг, потерявших цвет картин, я обнаружила там старые диски и древний плеер, каким пользовались в самом начале двадцать первого века. Я переслушала все альбомы и всех исполнителей, которые там были. Какие-то мне нравились больше, какие-то меньше, но именно эта группа гипнотизировала и завораживала меня с первых нот, заставляя уноситься в «космос» без ракеты…

Поэтому я сразу узнала ее. Совершенно несовместимые, казалось бы, звуки природы, религиозные и языческие мотивы, сексуальные ритмы и мелодичный голос вокалистки слились в безупречную симфонию неповторимой музыки, уносящей в астрал, зазеркалье, за грань реального мира. Казалось, что это не я слышу звуки, а это они медленно проникает под кожу, наполняя каждую клеточку теплом и холодом одновременно.

Откуда он знал? Что это именно то, что мне нужно.

Эта музыка. И что-то настоящее, только мое. Пусть я связанная и почти голая, но это мой танец. Тот, что будет идти прямо из сердца, а не тот, который от меня ждали бы зрители, хореографы, и даже я сама…

Закрыв глаза, я начала плавно двигаться, полностью синхронизировав движения тела с музыкой. Веревки опаляли кожу при каждом движении, натирая и царапая ее… но мне было почти плевать. Плевать, я хотела насладиться каждой секундой своего танца…

И я наслаждалась. Пока музыкальные мотивы не достигли своей кульминации, и я не ощутила, как какая-то неведомая мне сила тянет веревки, заставляя меня сбиваться с ритма и терять равновесие… и себя. Любое давление на мой танец извне отзывается болезненным спазмом в сердце, и я уже не сдерживаю беззвучных слез, беспрерывно стекающих по лицу.

На несколько долгих секунд я превращаюсь в марионетку, движениями которой полностью управляют за счет грубых нитей. Это было больно, будто некий кукловод пытался содрать с меня кожу, при помощи тугих веревок. Мне хотелось упасть на пол и зарыдать, как тогда, на первой репетиции… но собрав волю в кулак, я выбрала быть сильной. Не сдаваться. Просто продержаться. Просто превратить борьбу в искусство… борьбу с чем-то незримым и господствующим, с тем, что преследует меня всю жизнь, и возможно, почти каждого из ныне живущих.

«Люди называли свои взлеты и падения роком, везением или судьбой, – невольно вспоминаются слова Руфуса, сказанные однажды, когда я застала его в своем кабинете с опустошенной бутылкой виски и кучей голограмм вокруг с непонятными мне математическими расчетами. – Вопрос лишь в том: нравится ли им перекладывать ответственность за свою жизнь на некого Владыку, Создателя и Бога? Я думал, что это так, Кэндис. Но возможно, я ошибался… и от судьбы, словно от прописанной внутри тебя программы, не убежишь. Мне всегда хотелось быть тем, кто пишет программу, а не следует ей. Иди спать, моя дорогая. Тебе не стоит видеть меня в таком состоянии».

Полностью отдавшись танцу, и полету своей души, я отключаюсь. Прихожу в себя, тяжело дыша и лежа на спине, в позе «распятой звезды». Мои руки и ноги свободны, веревки слетели с меня на «последнем дыхании танца»… не знаю, было ли так задумано, или я сама из них выпуталась. Это не так важно. Я чувствую себя так хорошо, и улыбаюсь, глядя на имитацию темно-синего неба… можно было оставить меня голой, Карлайл.

Ведь я только что разделась перед толпой людей. Встала перед мишенью.

– Что это было? Этого не было в программе… – сердце пропускает удар, когда слышу первый возглас из зала.

– Кто это? Вы видели эти шрамы?..

– Неужели непонятно: бесправное отребье со своим убогим танцем, – произносит молодой и заносчивый голос.

– Это было отвратительно. Испортилось все впечатление от постановки. Мне стало плохо от этих мерзких звуков.

Тьма начинает рассеиваться, открывая собравшихся людей не в самом приглядном для меня свете. Хорошо, что я не видела этих осуждающих, полных пренебрежения и отвращения взглядов, когда танцевала. Я сажусь на пол, и, обняв колени руками, смотрю в одну точку, пока толпа Элитов бурно обсуждает мой танец и поливает меня и его грязью. Они возмущены всем: от моего «костюма Евы», в котором они увидели пошлость, до самой хореографии, в которой увидели «порно» и «БДСМ» контекст. Не знаю, было ли в моих движениях что-то неприличное извращенное, со стороны я себя не видела, и творила так, как просила душа… но они увидели то, что хотели увидеть.

Свое отражение?

Мне все это неважно, я просто хочу раствориться, исчезнуть прямо на сцене. Потому что, какой бы сильной я ни была, какой бы самодостаточной не притворялась, мне все равно больно принимать плевки и камни в свою сторону. Ледяные иглы впиваются в сердце, и я кусаю губы, пытаясь удержать истошный и надрывный крик, рвущийся из груди. Я хочу остаться одна…

Так больно мне не было даже, когда Мак связал меня в той жуткой комнате. Вот сейчас, он действительно вывернул все нутро наизнанку и позволил этому Элитному «стаду» табуном пройтись по моей душе.

Проходит немного времени, и Элиты переключаются с обсуждения постановки и моего танца на свои темы, и покидают зал.

Мне хочется потерять сознание прямо здесь, чтобы не чувствовать, не слышать, не видеть… поборов онемение в теле, я встаю, и на дрожащих ногах, бегу за кулисы, не замечая ничего и никого вокруг. Пока не врезаюсь в чью-то сильную грудь, едва не разбив себе нос. Мужчина хватает меня за предплечья, пока я, зажмурив веки, начинаю вырываться и кричать.

– Отпусти меня. Ублюдок. В тебе нет ни капли человечности… – срываясь, всхлипываю я, глотая соленые и горячие слезы, из-за которых не вижу ничего вокруг, даже когда открываю глаза.

– Кэн, это я… тише, детка. Успокойся. Все хорошо, – знакомый, но немного забытый голос, от которого сжимается солнечное сплетение. Сердце пропускает удар, а потом начинает с удвоенной силой колотить по ребрам. Джеймс. Это он. Что происходит?

– Убери от меня свои руки, – шиплю я, пытаясь избавиться от прикосновений мужчины.

Я никогда его не прощу.

Даже если падет передо мной на колени и подстелет небо под ноги. Он хуже Карлайла, хотя бы потому, что Макколэй никогда не строил из себя влюбленного в меня «принца». Но с Джеймсом… мы были вместе. И пусть я тоже не была с ним достаточно искренна, он все равно останется главным разочарованием в моей жизни.

– Отпусти, я сказала.

– Я хочу поговорить, Кэн… – сквозь пелену слез, замечаю обеспокоенный взгляд голубых глаз. Совсем не похожий на тот, что я видела в последний раз. Долго тренировался, интересно?

– Я же грязь, Грейсон. Для тебя и твоей чокнутой элитарной семьи. Убирайся… никого не хочу видеть. Никого, – я знаю, что сейчас недалеко ушла от типичной истерички, но в такие моменты, трудно сохранять спокойствие и «держать лицо».

– Нам нужно поговорить, детка, – Грейсон пытается меня обнять и прижать к себе, и все внутри меня кипит от возмущения и отвращения.

– А я не хочу, – и наконец, я освобождаюсь из плена его рук. Точнее меня освобождают. Тяжело дыша, и, распахнув веки, я наблюдаю за тем, как Карлайл держит за локоть Джеймса, но смотрит мне прямо в глаза. – Поздно, Джек. Эта девочка не прощает ошибки, – одним из своих без эмоциональных и механических голосов произносит Макколэй. И чуть более интимно добавляет: – Только мне, – заканчивает он, отпуская Джеймса.

Ага, размечтался.

Несколько секунд уходят у меня на изучение двоих «друзей», стоящих бок о бок. Они такие разные. Губы Джеймса сжимаются в тонкую линию, и все эмоции читаются на его лице: и сдерживаемый гнев, и раздражение, и типично снисходительный взгляд, присущий всем Грейсонам…

Макколэй же, как всегда: человек – скала. А так он ведет себя только тогда, когда точно уверен в том, что ситуация под его четким контролем. То есть в 99, 9 процентов случаев.

– Мак, что с тобой произошло? Зачем ты устроил этот спектакль? – скрестив руки на груди, Джеймс поворачивается к Макколэю, бросая на него испепеляющий исподлобья взгляд. Я не намерена наблюдать этот эпичный «бой титанов», можно мне уйти?

Но предостерегающий взгляд наблюдающего в стороне Роберта кричит мне о том, что бежать мне некуда.

– Зачем тебе понадобилась Кэндис? Объяснишь?

– Тебе стоило спросить об этом месяц назад. Ты опоздал. К слову, я просто забочусь о ней. Она еще не достигла совершеннолетия. Кэндис живет у меня, и получает все, что ты не смог ей дать: заботу, безопасность, опору. Поэтому, свободен, – ультимативно заявляет Мак, слегка приподнимая одну бровь.

Я начинаю задыхаться от переизбытка эмоций и слов, которые не смею произнести. Не хватало еще того, чтобы он снова заткнул меня дозой снотворного или еще чем похуже…

– Ты забываешься, Карлайл, – Грейсон поправляет галстук, в его голосе звенит неприкрытая угроза. – Я намерен прекратить твои издевательства над девушкой.

– Да что ты. Тебя вдруг стали волновать Бесправные девочки? Помнится, еще совсем недавно, ты распрощался с одной, как только узнал о «чистоте ее крови». И кстати, недолго страдал. Как поживает Бьянка?

– Нормально. Лучше, чем Эрика, – Грейсон мгновенно мрачнеет, и я вижу, как напрягаются мышцы его рук, словно ему не терпится врезать Карлайлу. Но особам настолько Элитных семей не пристало размахивать кулаками.

– Надеюсь, наш разговор закончен, Джеймс. Еще раз коснешься Кэндис – и все «успехи» достигнутые тобой, через мой клуб, обнулятся. Вот так, – Карлайл щелкает пальцами, и, судя по взгляду Джеймса, ему действительно есть что терять.

– Не забывай о том, что у меня тоже есть чем надавить на тебя, Мак. Ты этого хочешь? Думаешь, никто не знает твой секрет? Кто знает, может, ты сам скоро станешь лабораторной крысой… есть повод, не так ли? – от подобного заявления у меня дыхание схватывает. Что еще за секрет? О чем они? Ох, Бог мой. Еще пять минут в их обществе и от моих нервных клеток ничего не останется.

Но Карлайл не выходит из себя, даже когда слышит в свою сторону «крыса», бросая короткое:

– Не понимаю о чем ты, – он молча закатывает рукава белоснежной рубашки. Это конечно не эмоция, но уже действие, которое ее скрывает…

– Не опускайся до бессмысленных угроз, Джеймс. Где твое самообладание, в конце концов? Будущему Премьер-Министру не стоит так эмоционально реагировать на всякие мелочи. К тому же, я сильно сомневаюсь в искренности твоих намерений в отношении Кэндис. А вот зачем она тебе нужна, другой вопрос. И я его выясню.

– Ты просто сумасшедший, Карлайл, если я преследую какие-то выгоды сейчас, кроме личной. Она нужна мне. Я… – Джеймс поворачивается ко мне, и я, наконец, не просто смотрю на него, а вижу. Вижу чужого мне человека, который когда-то прижимал меня к себе, пока я сплю, и зарывался лицом в волосы, обдавая горячим дыханием… еще месяц назад он был для меня огромной главой в моей жизни, и я любила покрывать поцелуями эти ямочки на его щеках, дурачиться в душе, и бегать от него по квартире, перед тем, как запрыгнуть с руками и ногами, и заняться любовью. А сейчас… сейчас я не хочу его видеть. Как и Карлайла. Но я вынуждена здесь стоять и терпеть, как они делят то, что им никогда не принадлежало. Черт возьми, когда уже все они поймут, что я – не вещь? – Кэндис, выслушай меня, – Джейсон берет меня за руку, и я лишь на мгновение успеваю сжать его ладонь в ответ – машинально, не отдавая себе отчет в своем действии. Может, из-за теплых воспоминаний, связанных с ним, может, по другим причинам…

Но то, что происходит дальше, становится для меня полнейшей неожиданностью.

Все так быстро. Я лишь успеваю вздрогнуть всем телом от страха, и заметить, как молниеносно проносится в воздухе кулак Макколэя. Схватив Грейсона за ворот рубашки, он заносит плотно сжатый кулак еще раз, и я слышу характерный звук треснувшей челюсти.

– Я предупреждал: не касаться, – я бледнею, не узнавая полный гнева и желчи голос Карлайла. Такой живой, вибрирующий яростью. Доводящий до дрожи своим низким тембром.

Прикрыв губы ладонями, я с ужасом наблюдаю за тем, как Джеймс лишь на секунду потеряв ориентацию, сконфузившись от боли, мгновенно приходит в себя, и отвечает Макколэю не мене мощным ударом по носу. И снова этот мерзкий хруст и звуки ударов, от которых леденеет кровь. Я не успеваю следить за тем, кто кого бьет, лишь с ужасом наблюдаю за тем, как капли крови растекаются на их белых рубашках.

– Хватит… пожалуйста, – закрываю глаза, не в силах больше наблюдать за этим равным боем. У Макколэя прекрасная реакция, словно он знает все действия соперника наперед. Но временами он промахивается, словно у него проблемы со зрением. Никогда не замечала у него таких проблем с координацией.

– У меня мало времени, Джек. Поэтому я вынужден сделать это, – наконец произносит Мак, сжав горло Грейсона одной рукой, слегка приподняв его над полом. Вместе с тем, он кивает Роберту, и, достав из внутреннего кармана своего пиджака пистолет, мой водитель выстреливает по Грейсону из энергетического оружия.

Что-то наподобие лазерного луча пронзает грудную клетку Грейсона, и, не успевая сообразить, что происходит, Джеймс теряет сознание, повиснув в руке Карлайла, как тряпичная кукла.

Я не так много знаю об энергетическом оружии. В зависимости от лучей оно может причинить различный вред: от легкого удара током, до мгновенной смерти.

– Прости, Кэндис. Я хотел преподнести свой подарок для тебя в более приятной атмосфере, – лениво произносит Карлайл, пока я борюсь с удушливым ужасом, шоком и порываюсь кинуться к безжизненно лежащему человеку и проверить пульс Джеймса. Немного успокаиваюсь, когда замечаю, как поднимается и опадает его грудь… но я все равно не уверена в том, что с ним все в порядке. И я не могу хладнокровно наблюдать за этой картиной, несмотря на то, что ему это чувство было не чуждо, когда я была беспомощной птицей, связанной Маком.

Он же человек. Вдруг он умирает? Никакая обида не может сделать меня черствой и бесчеловечной сукой. Действуя по инерции и так, как считаю нужным, я опускаюсь рядом с Джеймсом, набирая на Носителе номер неотложной помощи.

– Грейсон, очнись. Я не хочу быть виноватой в твоей смерти, – с надрывом шепчут мои губы, пока я всем телом ощущаю, как взгляд Макколэя, подобно лазерному лучу из энергетического оружия, выжигает метки на моей спине. Мне плевать, как он смотрит, я просто нахожу пульс Джеймса, и слегка хлопаю его по щекам, в надежде на то, что это приведет его в чувство.

Глава 8

Макколэй

Это было не совсем честно – ударить по Джеймсу из энергетического оружия, но я знал, что его охрана прибудет с минуты на минуту. Удивительно, что он вообще остался один. Скорее всего, на премьеру Грейсоны пришли всей семьей, и Джеймс не хотел, чтобы кто-нибудь из приближенных к нему людей, видел, что он побежал вслед за «бесправной шлюхой» (какой Кэндис непременно считают все члены этой семьи).

Конечно, среди Элитов были люди, которые терпимо относились к низшим кастам. Так же, как и во все времена, во многих культурах и странах. В Индии, где до сих пор существует каста «неприкасаемых», или в некоторых странах Азии, где господствует тоталитарный режим государственного строя. Элиты считают себя Богами Олимпа, несмотря на то, что прекрасно понимают, что они Боги до тех пор, пока слабы те, кто им поклоняется. Пока есть те, кого можно держать в постоянном страхе.

Но сейчас речь не о том, кто и какое место занимает на вершине социальной лестницы, а о том, что какой бы властью не обладал Джеймс, и какие бы события нас не связывали в прошлом, сейчас он ступил на мою территорию. А я… не люблю, когда кто-то проникает в мое пространство. Лезет в голову. Или лабораторию. Когда кто-то трогает мой объект без моего позволения, и смеет вмешиваться в сложные энергопсихические процессы между мной и Энигмой.

Здесь любая мелочь может сыграть роковую роль. Мне не нужно, чтобы в светлой голове прирученной мной девочки, цвели зерна сомнений. Ее внутренние метания, касающиеся меня и Джеймса, пагубно повлияют на всю работу.

От таких «помех» я безжалостно избавляюсь.

Ради своей Цели, я пойду по головам, и все же надеюсь, что мне не придется никого лишать жизни. Хотя о чем я? В миг, когда эта сучка сжала его руку, мне пришлось сжать зубы и кулаки, чтобы хоть как-то удержаться от выворачивающего и опаляющего изнутри желания переломать каждую кость в теле Грейсона. Раздробить. Раскрошить. Уничтожить помеху.

Чтоб больше духу его не было рядом с Кэндис.

Что это, бл*дь, за желание? Дикое, необузданное, неконтролируемое. Я сам был от себя в шоке, когда словил кайф, сломав ему челюсть.

Черт. Снова симптомы. Если бы я был в порядке, то не ощущал бы всего этого эмоционального дерьма.

Ревности, от которой кровь превращается в магму и кислоту. Пожирает изнутри, с таким остервенением, что, кажется, разъедает кожу и внутренние органы. Но это лишь иллюзия. Химия головного мозга. Такая необходимая, и такая отвратительная мне химия. Но после очередного небольшого эмоционального всплеска, и выброса адреналина, я стал гораздо собраннее, и зрение, что «барахлило» во время драки, восстановилось довольно быстро.

Хотя… не думаю, что испытанное мной было ревностью. Ревность – слишком романтично, и всегда признак неуверенности в себе. Скорее всего, лишь железное и несгибаемое чувство собственничества. Я живу по строго установленным самим собой программам и правилам. И одно из самых главных: не посягать на мои вещи, девочек, изобретения, продукты интеллектуальной деятельности и так далее.

Мои благие намерения обрадовать Кэндис своим «подарком» и провести с ней серьезный разговор по поводу испытания, через которое ей пришлось пройти, рассыпались в одночасье, как только она опустилась рядом с Джеймсом, тщательно осматривая «несчастного», который, конечно же, очнется примерно через пятнадцать минут. Единственный плюс во всем этом, что придет в себя Джеймс со сломанной челюстью.

Я сжал кулаки, ощущая, как напряглись до предела вены вдоль забитого краской предплечья. Мне хотелось растерзать эту маленькую дрянь, чтобы не смотрела так на него, словно он вообще представляет для нее какую-либо ценность. Взять ее за шкирку, и хорошенько встряхнуть, напоминая о том, в какую сторону должен быть направлен каждый ее взгляд. Связать тугими веревками, и довести до грани, обжигая поцелуями и укусами, чтобы убедиться в том, что я один способен вызвать в ней те чувства, которые отображает датчик.

Но судя по тому, каким цветом он вспыхнул, когда Роберт вырубил Джеймса, все не так просто. Грейсон, мать его, важен для нее. И если ко мне она испытывает смешанные чувства, варьирующиеся от лютой ненависти до нестерпимого желания и первобытной потребности, то он остается для нее…

Мечтой. Несбывшейся мечтой, которая принесла горькое разочарование… и все же, мечтой.

Девушки мечтают о принцах, это программа, которую навязывает общество и СМИ со времен мультфильмов по мотивам всем известных сказок. И влюбившись в Джеймса в юном возрасте, Кэндис просто выполнила свою «подростковую» программу. Настоящие чувства очень сложно отличить от программы, и женщины часто принимают за великую любовь элементарную установку «мне нужно создать потомство, потому что я боюсь остаться одна».