Текст книги "Хинд (СИ)"

Автор книги: Лала Мубаракши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Так ксёндзу нельзя жениться. Целибат.

– Пастору! – Заур посмотрел на неё круглыми глазами. – Ты слышала, что я сказал! Он сменился в баптиста или аугсбургдиста.. Вообщем, дозволяется.

– Аугсбурдисты старокатолики, у них не должно..

– Ничего не знаю, сестричка, ничего. Что слышал, то сказал. Я на него и убеждения его с Джомолунгмы гору дерьма наклал. Арриведерчи! Я пошёл.

– Поешь хоть? – успела крикнуть вослед мама: ей ответила стуком захлопнувшаяся дверь.

Заур ушёл, оставив после себя смятение.

– Что за бред? – начала развивать тему ХIинд, горя желанием построить предположения по поводу глупости жительницы Донецка, видимо, пересмотревшей для начала сериал Клон, а затем задавщейся вопросом “Quo vadis?” и сволочизма будущего мужа дуры.

Но телефон зазвонил опять.

Она схватила его и выбежала из кухни под понимающим взглядом мамы.

– Ты?

– Я..

– Зачем звонишь?

– Извиниться не хочешь?

– Перед тобой?

– Да. Ты меня обидела. Моего отца. Наши обычаи.

– Какие ещё обычаи?

Всего чего угодно ожидала, только не этого. Она ещё и виновата, ей ещё и извиняться. Многого захотел!

– Обычаи. Адаты. Жена готовит, а не сидит в интернете. Тебя что, родители плохо воспитывали? Ахахааа..

– Смени свой придурковатый тон. – Зашипела ХIинд вне себя от его наглости. – Велика честь – жить в Солнечногорске! Да у меня европейский паспорт, кто ты такой, ты, личность, необладающая Шенгеном.

– Я? Шенгеном? Хм, он мне не нужен, как бы..

– Да? Да? А что тебе нужно?

– Давай обсудим всё нормально, жениться хочу..

Спокойно, – сказала она самой себе. – Спокойно. Ты ведёшь себя просто неприлично. А ведь он всё-таки нравится тебе. Очень, очень.

– Шахин, пойми правильно. Я привыкла иметь постоянный доступ к интернету.

– Ахаааахаха.. Давно на Родине не была? Там интернета.. – он всё ёрничал.

– Я знаю, не везде есть. Я живу не на Родине. Я привыкла. Так же как привыкла не мыть посуду руками.

Небольшая пауза.

– Чё-то не догоняю, а чем? Ну, если не руками..

– Шахин, для этих целей у нас есть посудомоечная машина. По-другому не выходит. А у вас, в трёхэтажном доме, как?

Пауза подлинее.

Как долго, тоскливо, тянется время. И главное – безнадёжно.

Если он сейчас ответит.. Ответит не так.. То..

Хватит.

Пусть сам решает.

-Как? У нас с этим просто, тряпку в руки – и вперёд, наяривай во славу коммунизма.

– Вот пусть кто-нибудь и наяривает, в Москве девушек много. А я сторонница технического прогресса.

–Мда..

Короткие гудки.

–Что, я говорила, что сбежит твой Шахин? – спросила мама, увидев как дочь с перекошенным лицом, глотает сразу пять таблеток валерианки.

– Ты плачешь?

–Я не плачу, я смеюсь. – ХIинд зажала рот ладонями и затряслась мелко-мелко. – Он действительно сбежал, мамуль. Он принципиальный.

– Что-что?

– Он принципиальный, мам. Он не готов к покупке посудомоечной машины. Его мужское самолюбие будет уязвлено от слишком простого решения проблемы нагромождения тарелок в раковине..

–Ничего не поняла.

– Чего не понятного? Не хочет он мне купить посудомойку, не хочет. А я сказала – нет посудомойки, ищи другую.

– Конечно найдёт, за него любая с радостью. Пей чай и нечего о нём вообще думать. Солнечногорск – дыра.

– Там есть крутые вип кавказцы..

– Что? Откуда?

– Не знаю. Но в ленте активности написано «Присоединился к группе «Вип Кавказцы Солнечногорска». Значит есть.

– Вроде него, что ли?

– Я думаю, он в меньшинстве. Он на фоне наших земляков очень выделяется, крутой такой.

– Пей чай.

В кухне было душно от работавшей духовки, отплясывала неизвестный танец на столе хлебопечка, в косое стекло окна бил каплями дождь.

– Откроем, мама? Душно..

– И водичкой на плиту. Нет уж, душно – уходи на балкон.

Она допила чай, посидела ещё минут восемь и действительно ушла. С балкона открывался привычный, но всё равно красивый вид, нагнетавший грустные мысли. Правильно ли я сделала, что так решительно дала «от ворот поворот» ? Может, стоило не заводить об этом разговора? Как другие девушки? Они притворяются, что согласны жить в шалаше, а своё истинное лицо показывают после свадьбы? Почему я так не могу? Почему? Почему он вообще мне понравился так сильно, всего по паре фотографий? Теперь он уже никогда-никогда не напишет мне, никогда..

Дождь сильными струями бил о землю внизу, о перила балкона, о кафельный пол.. Никогда-никогда-никогда…

В этот день она не заходила в социальную сеть, не проверяла емайл. Телефон положила перед собой и всё смотрела – не звонит ли. Но Нокиа молчал. У матери разболелась голова, так что ХIинд весь вечер была свободна от её внимания. Ещё не было десяти, как она легла в постель и сразу же забылась сном без сновидений. В незанавешенное окно светила полная луна, с улицы из-под кустов доносился любовный шёпот, но ничего этого она не слышала.

Следущие дни были заполнены однообразной рутиной – учёба-учёба-дом, «Вымой пол, дочка» , «Сходи в магазин» , «Завари чай» . Автоматически выполняя всё это, она не замечала за собой, как ни целых полкило чёрной икры – друг Заура привёз из Ирана, ни симпатичный армянин, дежуривший у её подъезда, ни даже институтские хвосты – ничто не занимало внимания, кроме равнодушно молчащего телефона.

Бездушная субстанция! – приговаривала она, в сердцах кидая телефон об подушку. – Ты ничёго не понимаешь, ты, симбиоз пластика и микросхем, ну почему же ты не зазвонишь, почему?

И журчала в ванной вода, заглушая плач, и утекали вместе с водой в канализацию слёзы досады.

Словно гром среди ясного неба прозвучали слова, вычитанные с выданной в деканате бумаги – в связи с непосещением.. не допускается до экзаменов.. перести обратно на первый курс. Она не осознала масштабов грозы – как соммнабула положила приказ на стол – мать с братом оторвались от обсуждения цен на продукты – и заперлась у себя.

Недоумение, упрёки – ничего не запомнилось, она пережила их, уткнувшись в подушку и думая о другом.

Закончилась сессия, в сентябре начнётся новый семестр – для всех, кроме неё, разумеется. А она опять пойдёт изучать программу пройденного в прошлом году. Словно, в наказание. Всевышний Аллах, за что мне такое? За что?

Голос матери вернул её к реальности:

– Ты пойдёшь есть бульон?

ХIинд выплыла из воспоминаний и растерянно захлопала глазами. Она в маминой комнате, лежит на маминой кровати, смотрит в серый, требующий ремонта, потолок. Она дома, Шахин последний раз звонил больше двух недель назад, а она – оставленная на второй год студентка проснулась в полдень, ушла ждать обеда сюда и кажется, опять заснула. Теперь около четырёх.

Был выпит бульон, а после дополнительный намаз был сделан. ДуIаъ о совершении такого нужного чуда – пусть случится ошибка, авария, черезвычайная ситуация, и её возьмут, возьмут на второй курс – прочитано, а в дверь кто-то долго, упорно звонил. ХIинд встала с колен, помчалась стремглав к двери – но там уже возилась с замком мама.

– Дорогие мои..

Она не сразу узнала этот голос, а узнав, не знала, радоваться или плакать. Тётя Лия приезжала редко и никогда не предупреждала о своём приезде заранее. Родная сестра отца, любившая по поводу и без повода характеризовать саму себя случаем из молодости:

Как-то в одном провинциальном городе теперь и тогда расположенному в Кабардино-Балкарии, где она проходила практику на метеорологической станции, ей повстречались двое её знакомых из местных жителей, один из которых перед этим занимал её мысли довольно продолжительное время.

Обычно нейтрально вежливые, знакомые в тот раз были пьяны и, едва завидев её, заорали на всю улицу:

– Чудовище! Страшнее только освежованная коза.

– Какие неуверенные мужчины, как видят красивую – других слов не находят. – тут же прокомментировала тётя вслух и на всю жизнь удостоверилась в том, что оба испытывали к ней нежнейшие чувства.

Было это пятьдесят лет назад.

Теперь тётя сидела на кухне в кресле вытянув ноги на свободную табуретку. – устали с дороги. На другой табуретке сидела мама, на ещё одной – стояла неоткрытая коробка с тортом, так что сесть ХIинд было некуда. Она подпирала дверь, с равнодушным любопытством рассматривая тётин багаж – отсюда ей были хорошо видны и чемодан, оставленный в прихожей, и стеклярусный ридикюльчик, сжимаемый тётей в руке, и три зелёных пакета с надписью «Санкт-Петербургский дом книги».

– На границе трясут – невозможно описать. А куда вы едете? А что вы везёте? А вы знаете, что провоз продуктов питания в страны Европейского Союза запрещён? Я говорю им – ну конечно знаю, но даже если вы найдёте у меня эти продукты, моё знание-незнание не повлияет же на ваши дальнейшие действия, вы ведь всё равно конфискуете? И они конфисковали плавленый сыр, всю коробку забрали.

– Лия Сулимовна, – смеясь говорила мама, – можно подумать, у нас здесь нету плавленого сыра..

– А я не вам брала, я себе – бойко парировала тётя, – я хотела съекономить на вагоне-ресторане, два дня с пересадкой – не шутка ли ехать? А бутерброд с сыром – отличный источник калорий. Тем более сейчас такие страшные цены, ты не поверишь – говорят, подорожает гречка. Разве можно было такое представить ещё пять лет назад? – она таинственно нагнулась вперёд, принялась шарить в одном из зелёных пакетов.

– Пять лет назад некоторые не верили, что в России действительно закончились девяностые. Время течёт, всё меняется. – мама встала, зажгла плиту. – ХIинд, принеси кофе, принеси рафинад, сорви чеснок, который посажен в цветочном горшке.

ХIинд обрывала зелёные побеги, а с кухни доносились приглушённые голоса – вдруг раздался почти крик и на пороге комнаты показалась взволнованная мама – причёска её растрепалась, глаза горели.

– Что случилось? – спросила ХIинд испуганно, роняя зажатую под мышкой пачку Давидоффа на пол. – Ты увидела мышь?

Мыши в их старой квартире были привычным явлением.

– Иди скорее, там тётя привезла мемуары Берберовой..

ХIинд неловко подхватила кофе, зажав в кулаке чеснок, помчалась на кухню.

Пол был заставлен стопками, тётя сидела на неподметённом полу, самозабвенно доставая книги по одной из пакетов и сортируя согласно каким-то непонятым ХIинд ещё принципам. Поставив кофе на стол, положив там же чеснок, она присела рядом, начала помогать. Замелькали имена авторов – Величанский, Красавин, Бунин..

– Бунин? Мама, у нас же есть Бунин?

– Проза, дочка, не переписка. – Повеселевшая мама возилась с джезвами.

– Ах, да, точно.. – Она листнула книгу до содержания, чтобы самой убедиться в этом.

– Красавина здесь новые книги, недавно вышли. – Поясняла тётя, складывая вместе светлые томики – на, унеси.

ХIинд подхватила книжки, кряхтя, отнесла к себе, свалила на кровать.

– Сборник современной поэзии? Кто там, разве сейчас есть поэзия? – Удивилась мама, рассматривая толстый, чёрный талмуд.

– Конечно нет, я купила с рук, там же год выхода 87-ой. – Пробурчала тётя недовольно. – Смотреть надо.

– Рохлина, Казакова. Положи куда-нибудь, – мама протянула книжку дочери.

ХIинд засунула книгу в стиральную машину. «Не забудь потом вытащить» – отметила про себя.

– Наш дорогой Стеблин-Каменский издал новую монографию..

– Вау, дайте, ну дайте, пожалуйста.

– ХIинд? Как ты себя ведёшь.

– Мне хочется..

– Девочке интересна наука.

– Девочка в институте на второй год осталась.

– Как??

И понеслось, и понеслось по новой. Вопросы, упрёки, недоумения.

– Пропуски? Не допустили? Долги? Но почему?

«Если б вы что-то понимали, если б я могла вам сказать» – хотелось крикнуть и расплакаться. Но ведь никто не поймёт, никому нельзя сказать – даже самой себе – крайне глупо ведь забрасывать учёбу из-за интернет – не флирта – из-за интернет пары фраз, и слеза сама вкатывалась обратно, чтобы щёки остались сухими, не навлекая на себя ещё больше внимательных укоров.

– Это просто непонятный ребёнок..

– Двадцать лет уже? Двадцать лет?

На неё смотрели словно впервые видя.

– Мне всегда казалась, что ХIинд младше моего Алика. А она старше?

Алик, как сын тётиной дочери Эрны, доводился ХIинд двоюродным племянником.

– Ему семнадцать стукнуло, в Москве учится в Бауманке. Я всегда думала, это будет прелестная пара, но она старше?

«Не нужен мне ваш Алик задарма» – хотелось сказать громко, словно через мегафон. Не хватило смелости, молчала, вперевшись в пол. «Виновата-виновата-виновата – на второй год, одна из всей группы. Одна. Самая никчёмная, самая-самая несамая. Из-за чего? Из-за кого? Из-за парня, который тебе не звонит – не звонит уже давно, и не позвонит? Из-за парня, которого сама прогнала, а не прогнала – сам бы прогнал, у него другие девушки, покруче тебя есть.. Не красивее, именно круче.. С машинами, дачами.. Хорошая партия, родительский капитал.. Пошлая, но такая российская вещь – приданое. Он не русский, конечно, но разве устоит? Нет, не устоит» – давала она ответ себе самой и становилось мучительно стыдно, неприятно, словно измочалив, выкинули старой тряпкой в одиночку барахтаться в болоте.

– Очнись, опять она витает в облаках – конец фразы мама адресовала тёте, на что она кивнула – понимающе переглянулись обе, дескать, вот какое пошло поколение – ни до чего ни дела нет, ни упорства, ни настойчивости – лишь бы монографии Стеблина-Каменского, лёжа на пляже, под шум волны почитывать.

– А вы ещё не ездили на море? – светски, в нос, спросила тётя, подцепляя ножом самый большой кусок торта – уже нарезанного, красиво манящего рассыпанной по нему черешней.

– В июне холодно пока что, в августе поедем.

– Дачу снимите?

– Да думаем, что куда деваться. Снимем. – Мама сделала сердитые глаза и вдруг сказала: – Чего стоишь как у праздника? Иди есть торт! И ХIинд ничего не оставалось, как неловко, бочком, подойти к столу, положить на тарелку самый малюсенький кусочек и отойти подпирать дверь, орудая ложкой в невесомом креме.

– Прекрасно, прекрасно. – Тётя заговорщески улыбнулась. – А мне, понимаешь ли, сдалась ваша ХIинд – ну вот по горло. – Улыбаясь, сделала характерный жест.

– Да, вы нам говорили..

ХIинд у дверей застыла – «Говорили? Ну и ну, поделом тебе несчастная, всё прослушала со своим Шахином, всё прослушала. Даже не знаешь, отчего и зачем тётя приехала, что вообще всё происходящее означает. От жизни отстала, как от института. Поделом, поделом тебе, покорительница интернет просторов..» – Подумав последнюю фразу, почувствовала к самой себе отвращение.

– У нас, понимаешь ли, я конечно в это не верю, я конечно скептический человек и настроена здравомысляще. То есть, я хотела сказать наоборот, я здравомыслящий человек, настроена скептически..Не суть важно. – Тётя прищелкнула пальцами, обводя кухню театральным взором. – Но Герман – Герман в последнее время ужасно начал сдавать, и я просто боюсь за него.

– Ваш муж.. – маме не удалось закончить фразу – Лия Сулимовна и не думала останавливаться.

– Герман говорит, что его мать зарыла бриллианты на даче – вы все знаете об этом, мы все здорово смеялись, но в последнее время – это глупо, Герману стало хуже. Намного хуже, он еле ходит, точнее вообще не ходит, только стоит иногда, на колёсах постоянно и я уже совершенно не могу отвозить его на дачу. С тех пор он занервничал – вы знаете..

ХIинд, мама, другие родственники – все знали историю о сумасбродной тётиной свекрови, начавшей бредить лет за десять до смерти мифическими сокровищами её мужа, которые тот якобы – спрятал от НКВД в тридцатые годы, или наоборот – реквизировал у других, работая в НКВД в тридцатые годы – добиться связного рассказа ни от неё, ни от Германа, ни тем более от тёти было невозможно. Тётиного свёкра привлечь к ответу тоже – он погиб в блокаду.

– И просто повредился умом, мол, поезжай, перерой весь участок. Я ему – думай, что говоришь хоть, а то мы мало рыли в семидесятые, дефициты высаживая. Побойся Бога, говорю, если и было что, немцы в сороковые бомбой шандарахнули да и забрали деньги – сам говорил, дачу вашу-то в войну под фундамент разрушили. Но он упёрся, говорит, я при Советской власти начальником был, ты с меня такая-растакая и то, и сё, и автомобиль личный имела, а теперь я старый больной человек и ты хочешь, к тому же, чтоб я и нищим помер? Не бывать этому, говорил – дай Бог памяти, в каком году-то? – Тётя начала загибать пальцы. – Да уж лет пять будет, в 2004-ом говорил, в начале всей этой просперити.. – При слове просперити тётя брезгливо сморщилась. – Вообщем, я весной Альку туда таскала, дам лопату, говорю – вырой пару ям, сними на мобильник, деду покажешь. На том и ладили. А теперь он в Москве, приехать не может. Одолжите мне ХIунайду на месячишко, припахивать сильно не буду, так, навозные кучи раскидать для видимости – вы ведь слышали, эти хамы – я имею в виду соседей – переехали из города, завели коров – говорят, кредит какой для подъёма сельхозяйства получить можно– и теперь те по чужой собственности лазят – забор-то от них поставить невозможно – дерево соседи на дрова стащат, бетон дорого. Как всё становится дорого – вы представить себе не можете, ну неужели подорожает гречка?

ХIинд вздохнула – как тяжело держать себя вежливо – ни развернуться, хлопнув дверью, ни объявить наглым тоном «а мне ваша гречка» , ни топнуть ногой. Мама почувствовала что-то, кинула на дочь быстрый взгляд, улыбнулась приободрающе. «Это старый человек» – казалось, говорила её улыбка, – «ну пусть не старый, но явно не молодой. Мы тоже будем такими, если доживём. Надо относится с уважением, пониманием, наши родственники, родная кровь, старшие..» Да, старшие. Старшие всегда правы. Это крутилось в голове, и ХIинд учтиво кивала, качала головой мало вслушиваясь в тётины речи – главное она поняла – её хотят забрать в Петербург для изображения копательной деятельности на небольшом участке под станцией Мга. Что ж, она не против, это лучше, чем париться до конца июля в душном городе, а потом стремглав, впопыхах, стремиться урвать двухнедельный кусочек лета на побережье – если тётя берёт её всего на месяц, побережье от неё никуда не убежит. Она совершенно не против.

– Когда выезжаем?

Её рассуждения были прерваны столь неожиданно, что сначала она даже не поняла, где находится, в смятении оглядывая давно знакомые белые обои и рыже-бурый завитой тётин парик. Потом, сообразилась, хотела было открыть уже рот, но заметила, что мама с тётей вовсю обсуждают, планируют сами. Она подошла поближе и начала мысленно кивать, ничему не возражая.

– Так послезавтра?

– Послезавтра. Завтра хочу у вас здесь погулять, осмотреться. Вообще, знаешь ли, такая любопытная архитектура, конечно, готики маловато, какой-то круглый восточный стиль, но всё же самая настоящая Европа, а не то, как у нас в Питере – тётя голос понизила – петровский новодел, выкрутас, уж не знаю, какое слово приличнее.

– Разве новодел то, что так давно построили? – ХIинд старалась держаться незаметно.

– Что понимаешь.. – Лия Сулимовна отмахнулася. – Культура, развитие, прогресс. Надписи не по-русски, знаете, меня всегда умиляет, когда в магазине – и не на русском написано. Чувствуешь себя, конечно, несколько по-фонвизински, вспоминаешь Митрофанушку, но что поделать – уже тогда Россия безнадёжно отстала от Западных стран.

– Может она к ним и не приставала..

– ХIунайда, не лезь не в своё дело. Так послезавтра есть самолёт? Я думаю, самолётом лучше – этот таможенный контроль с долгим стоянием, эта пересадка – я думала, я потеряюсь. Это колоссальная игра на нервах, вы и вообразить себе не можете, они сверяли паспорт со мной самой! Повернитесь в профиль, – зашипела тётя казёнными интонациями, и тут же опять перешла на обычный, восторженно-испуганный тон, – я им говорю, какой смысл в профиль, если фотография в паспорте анфас, но эта хамка, эта публичная девка из таможенного контроля..

– представление пошло по второму кругу, затянувшись, с перерывами на обеды, завтраки, ужины, прогулку по центру города, поход в музей, поход в католический костёл до тёплого дождливого вечера, когда и тётя, и ХIинд, и мама – втроём сидели на чемоданах в неподметённой прихожей – выметать сор перед отъездом – к беде, и ожидали такси. Тётя трещала без умолку, мама волновалась, то вставала, то садилась, пару раз подходила к шкафу, взглянуть – всё ли взяли, а ХIинд сидела понурившись, изучая давно знакомый узор ламината.

– Я всегда говорила – вот попомните моё слово, всегда – будет голод. Это надо пройти. Будет голод сильнее, чем в блокаду.

– Вы стращаете нас, как Андреев Толстого, и нам тоже не страшно, – мама пробовала шутить.

– Да, это надо пройти. Перестройка – улыбка демократии, кризис девяностых – прививка демократии, просперити – оскал капитализма. Теперь должна случиться прививка капитализма – и я вас уверяю, – тётя схватила маму за руку, почти насильно усадила рядом – хрущёвская кукуруза вам покажется Эдемом.

– Ну, это ещё вилами на воде писано, – мама сдвинула очки на кончик носа, словно не хотела видеть ничего из того, что могла, а именно – тётино лицо, с выступившими на нём капельками пота, возбуждённое и горячее, с рвением, достойного лучшего применения, отрицающее всё и вся:

– Какими вилами? – вопрошала она, почти задыхаясь. – Мои сёстры – и Диана, и Селима – мешки запасали, мешки. Чего там только не было – пряники, мука, сухари, сушки, сухофрукты, орехи, сушёные овощи, кукуруза. Бедные девочки – они ведь так и не вышли замуж, из сил выбились, выбивая себе инвалидность, а потом питались одними макаронами – и это не спотря на том, что Матлабчик присылал им две тысячи рублей в месяц – половину того, что наживал непосильным трудом. Ему было трудно, очень трудно – он всегда грозился угодить под статью, а мы – я, Селимочка, Дианочка – ещё ругались, что денег мало. Я только недавно узнала, какой это был риск – работать на винном производстве в Грузии. Только недавно. А сестрички мои, увы, где они? – тётя подняла глаза в потолок, словно надеясь увидеть там кого-то. – Я спрашиваю вас, где?

– Они умерли. – ХIинд сказала это печально не от горя, а от усталости.

– Умерли. Они не дожили – не дожили до девяностых, а как бы тогда им пригодились все эти продукты – ведь они голодали, голодали на хлебе и воде, лишь бы не околеть с голоду, когда начнётся война. Они боялись, ХIунайда, ужасно боялись. И что же? Бог всё видит, Бог всё знает. Бог сделал так, что эти продукты не достались чужим ворам да мародёрам.

– В чулан, где они хранились, ударила молния?

– Ах, нет, нет, деточка. Когда Матлабчик приехал на похороны – к сожалению, пришлось хоронить как у этих – «этими» тётя называла не столько русских, сколько вообще любых людей, поведением и убеждениями далёких от её собственных. – Когда Матлабчик приехал на третий день – раньше не удавалось выбраться – мы поехали в Ярославль – ведь когда в войну эвакуировали, то Селимочка с Дианочкой после не вернулись. Я вернулась к родителям, а они, уже большие девочки, они там остались. Библиотечный закончили. Бедные девочки, умерли в один день – Селимочка во сне, а Дианочка как увидела, что Селимочки нету.

– Так что дальше? – спросила ХIинд, а мама встала, нервно прошлась к окну, поглядела.

– Где же это такси?

Тётя ничего не замечала.

– ХIунайда, миленькая, мы после похорон сразу уехали – ведь такое потрясение. В поезде с братом плакали, словно дети. А через неделю уже – это твой отец молодец, хоть на что-то сгодился – думаю – точнее, я думаю, он говорит – дескать как там их продукта, разворуют же. Ну, мы с Германом собрались и опять туда. Представляешь, деточка, все мешки – ну прямо всё, что в мешках было – поели крысы. Наверное, уж пару лет как подъели. Сестрички мои не проверяли содержимое мешков. – Тяжело дыша, тётя откинулась на стену, поправляя упавшую на лицо прядь париковых волос.

– И поделом. Не надо такими жадными было быть. – Резко проговорила ХIинд.

– Да как ты можешь? – почти вскричала тётя, но мама быстро прошла мимо них, гремя ключами стала отпирать дверь.

– Такси у подъезда..

В аэропорту было безлюдно, если не считать туристов с путеводителями, грязных, обшарпанных, похожих на бомжей.

– Кто эти нелюди? – на лице тёте нарисовался священный ужас.

– Ваши любимые иностранцы, англичане или датчане. – На любимые ХIинд сделала ударение.

– Нет, не верю. – Тётя скорчилась, хотела было пуститься в рассуждения, но объявили о завершении регистрации.

– Дорогая, прощай. Не поминай лихом, как говорят «они» , – тётя церемонно поцеловала маму, ХIинд же прижалась к маминому плечу, тихо вздохнула. Улыбнулась, поймав в зеркальной стене взгляд притаившегося в углу зала брата – на время прибывания Лии Сулимовны у них, он просто сбежал к кому-то из друзей и теперь прятался в аэропорту, боясь открыто проводить, попасться тёте на глаза. Брат заметил её, кивнул, показал расстопыренными два пальца – указательный и средний – всё хорошо будет, сестричка, олрайт, не переживай.

Она и не переживала. Тихонько помахала брату рукой, заметила, как мама едва чувствительно сжала ей ладонь и поняла – та тоже видит.

– Родная моя, – тётя смахивала навернувшиеся слёзы, – не беспокойся, мир тесен ещё свидимся. Я приеду снова и снова и снова.

– Белой дороги, – после традиционного пожелания, мама ещё раз обняла их обеих и оттолкнула от себя. – Белой дороги. – провожал их через паспортный контроль её голос.

ХIинд обернулась, увидела, что мать медленно уходит с братом под руку, не оглядываясь.

Тяжело ей, вручать меня Лии Сулимовне на целый месяц, да что делать. У них мало родственников, связями приходится дорожить.

В самолёте первым делом выключила мобильник, потом решилась заснуть. Тётя читала биографию матери Черчилля, с интересом, словно примеряя на себя каждую отпечатанную букву.

– ХIунайда, спросила она через полчаса, выведя племянницу из приятной полудрёмы – я забыла спросить, лапочка, а Заурчик где был? Он ведь большой.

– С друзьями сплавлялся по рекам-речушкам. Школьный лагерь. – пробормотала она отговорку.

– Надо же? И вы пустили? Ему десять лет, одиннадцать?

– Четырнадцать.

– Матка Боска! Неужели так вырос?

– Представьте себе. – ХIинд надоело изображать спящую, она принялась смотреть в иллюминатор. – Извините, но меня тошнит.

– Ах, тошнит. – Тётя перешла на фальцет, пытаясь изобразись сочувствие. – У тебя есть полиэтиленовый пакетик, а?

ХIинд промолчала.

– Ещё один вопрос, и я оставлю тебя в покое, крошка. Проценту за папу нормальную получаете, хватает?

– А на что по-вашему мы живём? – чуть не вспылила она, тут же принялась успокаивать себя – Сабр, сабр.

– Ну, я не знаю.. Мало ли.. Это, значит, вам правительство республики платит?

– Банки. – ХIинд не ответила, отчеканила, желая прекратить разговор.

– Банки, как мило.. А у нас в России, – тётя хотела рассуждать дальше, но заметив, что племянница, зажав ладонью рот, выбирается из кресла, явно собираясь бежать в туалет, притихла, загородившись «черчилльской» биографией в розовой обложке.

Ей приснился сон. Она стояла в центре огромной жёлтой пустыни, наполненной, словно чаша до краёв пылью, прихлопнутой крышкообразным небом. Ни птиц, ни животных вокруг. Жарко, а пить не хочется. Хочется превратиться в соляной столб, чтобы стать достойным антуражем в этом бескрайнем, шарообразном пространстве, не нарушать его движениями, голосом, дыханием – жизнью. Хочется стать квинтэссенцией материи, слиться в нечто абстрактное, называющееся Аликуль – то ли в мировой разум, то ли в мировую душу – она никогда не была сильна в абстрактной философии. Хочется.. И вдруг откуда-то из далека взвился песчаный смерч прямо у её ног – гигантский небоскрёб, увенчаный белой короной чистого облака. Она подняла голову, чтобы испугаться стихии, но изумившейся душе не осталось силы на страх – вверху, на облаке, покоился целый город – и она узнала его, многократно виденный на плакатах, фотографиях, рисунках. Мекка. Святая Мекка. Смерч танцавал коброй, выползшей из мешка факира – то вверх, то вниз, а ветер, казалось, управлял им, играя в невидимую дудочку. В один из порывов, содравших с её головы платок, растрепавших ей косу, смерч стал ниже её ростом, подобен обеденному столу в школьной столовой, и она – сама, не думая, не желая этого, запрыгнула на него – не успела удивиться даже, каким образом хватило ловкости, прыгучести – очутилась в Мекке, в тесном закоулке, придавленная со всех сторон саманными заборами, слишком напоминавшими ей дувалы её покинутой Родины. Да как так можно, чтобы в арабском городе – и всё как у нас – подумала она – не она спящая, а она снившаяся и тут же, прямо во сне, сообразила – Ага, значит я сплю и я не в Мекке, мне только снится она. Но поскольку никогда не была я в хадже, умре, то и представить даже во сне город не могу, вот и чудятся мне родные просторы..

Просторы давили – тесные со всех сторон, заборы практически не оставляли ей прохода, и в отличие от Родины, ни травинки не расло под ногами.

Моё воображение сохраняет Саудийский колорит. – подумалось опять-таки её снящемуся образу.

Тут откуда-то из за угла хлынула людская лавина и понеслась, понеслась, бросаясь камнями, комьями грязи мимо неё, во мгновение ока оказавшейся сидяшей на верхом на глиняной стенке.

«А на дувале свесив ноги, сидит продельник Мустафа» – захохотало что-то лохматое сзади неё словами давно забытой песенки.

ВаЛлахи, ведь эту песню я слышала последний раз в родных краях.. ВаЛлахи.. И тут же лохматое пребольно впилось в предплечье, оказавшись чёрной облезлой кошкой.

«Говорят, не повезёт, если чёрный кот дорогу перейдёт» – проговорила она, хватая кошку за хвост и неудержно завопила, почувствовав, как катится по стене вниз, увлекаемая, казалось, тысячетонновесным животным.

Вокруг шумел сад, высокие травы – заросли куриной слепоты выше её роста, ненормально большие подорожники – каждый размером с её ступню 36-го размера. В центре, на возвышении, напоминавшем уменьшенный раз в тысячу Эверест стояла огромная жёлтая чаша, из которой били фонтаны – часть мощной струёй косо опадала на землю, чтобы рикошетом отбить на полметра вверх, часть, против всяких законов физики текла зигзагами – то повышаясь, то понижаясь. Во сне это не выглядело фантастическим и она даже принялась подсчитывать, насколько часто должен меняться напор воды, чтобы перед глазами предстала такая картина, и тут уже она – видевшая сон сказала насмешливо себе самой – снившейся:

– Ты же моя дорогая совершенно не разбираешься в технике.

На что снившаяся она ответила бессмысленно настолько – насколько вообще может сознаваться бесмысленность и нереальность сна для спящего, ещё непроснувшегося человека:

– А плюс Бэ равно Цэ, а от перемены мест слагаемых физика не меняется.

Дура.. Обругала она саму себя и тут же принялась смотреть фильм с самой собой в главной роли, в тайне желая снившемуся отражению утонуть или по крайней мере сломать ногу.