Текст книги "Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра)"

Автор книги: Квинт Эппий Арриан

Соавторы: Герман Генкель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 44 страниц)

Ещё один, последний, прощальный взор бросил Килон на удалявшиеся родные берега и затем спустился вниз, в свою каюту, где растянулся на мягком ложе и сейчас же под мерные удары вёсел уснул мёртвым сном. Он потерял теперь всё: и родину, и состояние, и надежду на лучшее будущее, но добрый бог сновидений, Морфей, взамен всего этого рисовал ему картину беспощадного мщенья лживому Мегаклу и предателям-Алкмеонидам.

II. СУД НАД АЛКМЕОНИДАМИ

Багровое солнце медленно погружалось в пучины моря, заливая своим огненным светом облака на темнеющем небосклоне и превращая поверхность почти неподвижных волн в обширную поляну расплавленного золота. С тихим плеском ударялись пурпурные гребни мелкой зыби о прибрежный песок Аттики.

Лишь вдали, там, где береговая полоса образовала длинный, высокий мыс, усиливался шум прибоя. Ночь быстро спускалась на землю, и в раскалённом воздухе уже замечались признаки прохлады. Видимо, торопясь засветло добраться до бухты, двое рыбаков в небольшом челноке усиленно налегали на вёсла. Один из них был человек уже пожилой, с длинной седой бородой, обрамлявшей почти бронзовое и очень морщинистое лицо его, другой казался совсем ещё юношей. На дне лодки лежало множество разнообразнейшей рыбы, на корме были сложены сети.

– Благодарение Посейдону и Афродите, – прервал молчание старый рыбак, – сегодня мы поработали не даром! Давно уже не было у нас такого богатого улова.

– Видно, богам угодно судбище над «проклятыми»[8]8
  «Проклятыми» афинский народ назвал Мегакла и его родственников-Алкмеонидов, предательски умертвивших сподвижников Килона.


[Закрыть], назначенное на сегодняшнюю ночь. Вот они и смилостивились над нами и вновь обратили на нас своё благоволение. А ты, дед, пойдёшь ночью в Афины?

– Непременно пойду, Филосторг, да и тебе советую превозмочь свою усталость и пойти вместе со мной. Такое дело, как суд над «проклятыми», должно заставить забыть обо всём остальном в мире. Пора, пора освободиться нам от Алкмеонидов, этого злого и вероломного отродья. Ты помнишь сам, какие бедствия постигли наш город после гнусного умерщвления ими сподвижников Килона. Твой собственный бедный отец пал жертвой их вероломства и нечестивости. У самого подножия жертвенника Афины предатели-алкмеониды зарубили его, безоружного, прибегшего к защите богини. Ведь это же дикие звери, а не люди.

– Я был тогда двенадцатилетним мальчиком и живо помню, как в дом наш внесли бездыханное тело отца, прикрытое окровавленным гиматием доброго соседа Каллиника. Какой плач подняла матушка, как рыдали бедные сёстры! Только ты, дедушка, оставался как будто спокоен Взяв меня, своего старшего внука, за руку, ты над трупом сына поклялся мечом своим отомстить за нечестивое дело.

– Да, да, Филосторг мой, я помню всё это, как будто то было вчера. И клятву свою я сдержу. Придёт ещё время – оно недалеко, – когда алкмеониды ответят мне за кровь сына. Пора, пора претерпеть им возмездие за всё зло, которое они принесли стране нашей. Нарушив священную клятву, Мегакл навлёк на всех граждан гнев бессмертных богов. Афина-Паллада отвратила от нашего города чистое чело своё, и счастье покинуло нас: маслины перестали давать плоды, этот источник богатства Аттики, стада подвергаются нападениям диких зверей, дотоле скрывавшихся в горных лесах, козы и овцы падают сотнями от неведомого мора, пчёлы на Гиметте перестали давать мёд, и само море, этот неиссякаемый источник добычи, как будто опустело. Видно, велик гнев богов за то, что мы терпим в своей среде безбожных клятвопреступников-алкмеонидов!

– И эта напасть не единственная, дедушка. Ты ведь не забыл о нападении мегарян?

– Тише, дитя моё; не говори об этом. Хотя тут и нет никого, кто бы нас с тобой услышал, но всё-таки не мешает быть осторожным. Вчерашние побеждённые сегодня сами обратились в победителей Нисея, эта гавань Мегары, бывшая в наших руках, опять отошла к ним. Пуще же всего жаль цветущего, славного острова Саламина, которым снова овладели мегаряне. Горе, горе злосчастным афинянам!

– Пока мы не доплыли до берега, расскажи мне, дедушка, об этом Разве Саламин был прежде в руках мегарян? Я что-то слышал о Саламине, причём упоминалось имя уважаемого афинского гражданина, Солона, сына Эксекестида.

– Успеем ли мы вовремя добраться до Афин сегодня ночью? Ты знаешь ли, что в полночь мы должны быть на Пниксе[9]9
  Так назывался холм к юго-западу от Акрополя. На этом возвышении происходили народные собрания около жертвенника Зевса. В непосредственном соседстве с ним находился и ареопаг.


[Закрыть], если хотим присутствовать при судбище над «проклятыми»? Впрочем, солнце ещё не село, а ты сильно устал от гребли. Убери вёсла и ляг на сети. А я исполню твою просьбу и удовлетворю твоё любопытство. Итак, Филосторг мой, слушай. Давным-давно афиняне спорили с мегарянами о том, кому из них владеть богатым и цветущим островом Саламином, который получил своё название от Саламины, дочери Азопа, вступившей в брак с самим богом Посейдоном и родившей ему могучего героя-сына, Кихрея. Немало было пролито крови во время этих споров наших предков с мегарянами, немало доблестных воинов полегло с той и другой стороны. Но властный бог Посейдон отдал предпочтение мегарянам, и остров Саламин, в конце концов, оказался в их власти. Сильно опечалились наши сограждане, но, не желая спорить с богом всесильных морских пучин, решили махнуть на остров рукой. Было даже постановлено в народном собрании никогда больше не упоминать имени Саламина, чтобы не возбуждать страстей. Но трудно вырвать из сердца воспоминание о том, что нам дорого и из-за чего мы страдали. Так было и с Саламином. Я сам и многие другие афиняне, особенно среди молодёжи, никак не могли примириться с мыслью о том, что богатейший остров этот ушёл от нас навеки. Мы жаждали случая вновь вернуть его родине. Солон, сын Эксекестида, тогда ещё очень молодой человек, но уже успевший обнаружить удивительный ум и необычайную силу воли, знал, что многих из его молодых сограждан обуревает страстное желание вернуть остров Афинам. И вот он притворился безумцем и, надев на голову шляпу странника, с посохом в руке, предстал однажды перед собравшимся народом. Глаза его дико блуждали, одежда была грязна и разорвана, ноги в пыли. Он вскочил на возвышение у жертвенника Зевса и, устремив взоры к небу, вдруг запел дивные стихи.

– Я знаю их начало, дедушка:

 
Слушайте, граждане! С чудных брегов Саламина
Я к вам явился глашатаем, вам приношу я,
Вместо обычных приветов, дивную песню свою...
 

Не так ли? Но дальше я этих стихов не знаю.

– Это сейчас и не важно, друг мой. Ты их заучишь впоследствии: они этого стоят. Итак, Солон пропел свою превосходную элегию из ста стихов, в которых он самыми светлыми красками описал все прелести злополучного острова; закончил он горячим воззванием к гражданам вновь взяться за оружие и вернуть обладание Саламином. Этого только мы все и ждали. Народное собрание не только не наказало Солона, но немедленно же постановило отправить в поход до пятисот воинов.

– И ты был в числе их, дедушка?

– Да, дружочек, был. И как это было интересно!

Глаза старика засветились гордостью при одном воспоминании об этом походе.

– Так слушай же. Солон, убедив сограждан предпринять столь рискованную попытку вернуть остров, решил поступить тут особенно предусмотрительно. Он не хотел понапрасну губить воинов и придумал следующую хитрость: вскоре после решения народного собрания о походе на Саламин должно было произойти обычное празднество в честь великой богини, матери земли, Деметры. Как ты знаешь, храм её находится на мысе Колии, там, где гора далеко выступает в море, образуя на верхушке своей обширную площадку. После обычных жертвоприношений молодые афинские девушки и женщины предаются на этой площадке весёлым играм и пляскам. Этим обстоятельством и воспользовался Солон. Вместе со своим родственником Писистратом он в день праздника Деметры отплыл к мысу Колию, меня же послал к мегарянам. Я должен был выдать себя за афинского перебежчика и мимоходом намекнуть, что мегаряне легко могут покончить с Афинами. Для этого им только стоит поспешно направиться к мысу и захватить в плен афинских девушек и женщин. Тогда де афиняне, лишившись своих жён и дочерей, пойдут на какие угодно уступки. Я так и сделал. Мне не стоило труда убедить мегарян немедленно снарядить несколько кораблей и отправиться к мысу Колию. Сам я присоединился к ним. Тем временем Солон и Писистрат, спрятав в ближайшем ущелье своих сподвижников, велели двум десяткам безусых юношей надеть женские одежды, а под ними спрятать ножи и мечи. Настоящие же афинянки поспешно вернулись в город. Когда мегаряне подплыли к мысу, они действительно убедились в правоте моих слов, видя на площадке пляшущих девушек. Ринувшись на них, они, однако, тотчас же поняли, что попали в ловушку. Много их было перебито в тот памятный день; ещё больше было захвачено нами в плен, и, вместо выкупа за этих пленных, мы получили остров Саламин, не потеряв, благодаря мудрости и предусмотрительности Солона, ни одного человека. Однако садись на вёсла: уже совсем темно, и нам более чем пора добираться до берега.

Юноша ничего не сказал в ответ на рассказ деда, но в его больших тёмных глазах сверкнул лукавый огонёк. Видно было, что он сам охотно принял бы участие в только что услышанной истории. Оба налегли на вёсла, и через полчаса рыбачья лодка благополучно пристала к берегу. Вскоре она была вытащена далеко на камни, а рыбаки, взвалив на плечи сети и часть улова, быстро поднялись в гору, где между расселинами скал в одинокой хижине виднелся свет. Там их ждал скудный ужин, поев которого они немедленно собрались в Афины. Им предстояла довольно длинная и нелёгкая дорога сперва к бухте Фалерон, а затем уже к главному городу по пути, проложенному среди отрогов гор. Ночь была лунной, и на Фалеронской дороге можно было рассчитывать встретить немало путников, также направлявшихся теперь к месту судбища над «проклятыми», поэтому Филосторг и его дед не захватили с собой факелов.

Было уже далеко за полночь, когда наши путники, миновав древние южные стены Афин, стали пробираться узкой извилистой улицей, упиравшейся в холм Пникс. Луна, высоко плывшая по тёмному небосклону среди серебристых туч, своим ярким светом настолько озаряла окрестности, что совершенно меркли огни, зажжённые во всех домах города. Несмотря на поздний час, решительно никто из афинян не спал. На улицах города царило сильное оживление: отовсюду народ стекался к Акрополю и к близлежащим холмам. Вершина Пникса с его каменными ступенями-сиденьями, амфитеатром окружавшими возвышение для оратора вблизи жертвенника Зевса, была запружена народом, забравшимся сюда ещё до заката солнца в надежде, что судбище над алкмеонидами произойдёт именно здесь, на обычном месте народных собраний. Среди собравшихся было много людей, длинные посохи и широкополые шляпы которых свидетельствовали о том, что они явились сюда издалека.

Вся эта толпа, озаряемая лунным светом и могучим пламенем костра, разложенного на широком жертвеннике громовержца-Зевса, сильно волновалась. Нескольким гражданам, которые назначены были архонтами для поддержания порядка, стоило немалого труда сдерживать народ, среди которого порой уже раздавался глухой ропот недовольства по поводу задержки судоговорения и отсутствия обвиняемых. Всюду слышались восклицания вроде: «Алкмеониды, пользуясь своим богатством, сумеют уйти от суда и наказания!», «Евпатриды, конечно, не осудят своих!», «Гнев небожителей не страшен тем, кто успел выжать все соки из нашего брата и теперь пользуется всяким благополучием!», «Где же Солон? Ведь он убедил алкмеонидов предстать пред судом трёхсот почтеннейших граждан», «Где судьи? Чего они мешкают?».

Едва Филосторг и его дед успели протиснуться сквозь шумящую толпу к одной из крайних ступеней и, тяжело дыша от утомительного пути, опустились на них, толпа, дотоле шумевшая и волновавшаяся, внезапно стихла. На ораторском возвышении появилась фигура человека невысокого роста, но ещё стройного и сильного, несмотря на заметно серебрившуюся круглую бороду и морщины на высоком лбу. Прекрасное, правильное лицо его дышало умом и энергией. Большие глаза светились добротой. Лёгким мановением руки он заставил толпу умолкнуть. Лишь в задних рядах послышался одинокий возглас:

– Слово мудрому Солону, сыну Эксекестида! Слушайте, слушайте, что он скажет, и как он, по обыкновению, сумеет рассеять все наши сомнения!

Солон поклонился народу и обратился к нему с речью. Голос его, мягкий и мелодичный, постепенно крепнул по мере того, как он говорил. Ясно чувствовалась, что речь этого человека дышит полной, неподдельной искренностью. Граждане слушали его с затаённым дыханием, видимо не будучи в силах оторвать взоры от этого человека, сумевшего снискать расположение толпы и руководить ею по своему желанию. Вот что сказал Солон:

– Афинские граждане и все вы, тут собравшиеся с ближних и дальних концов Аттики! Не гневайтесь на то, что я скажу вам. Мы хотели судить Алкмеонидов здесь, на этом священном месте народных собраний, перед лицом всего аттического народа. Вы для этого собрались сюда. Однако по зрелом обсуждении, архонты пришли к заключению, что не тут, а в священном ареопаге должны заседать судьи по столь неслыханному делу, за которое ныне ответят Алкмеониды. Ареопагу, этому древнейшему и почтеннейшему судилищу нашему, установленному самими богами, надлежит произнести своё властное слово относительно дальнейшей судьбы людей, своим святотатственным поступком навлёкших на себя и, к сожалению, на всех нас гнев бессмертных богов. В состав этого суда, как вы знаете, входят почтеннейшие наши старцы, бывшие архонты и другие сановники, беспорочно служившие государству и столь же безупречные в своей частной жизни. Умудрённые опытом, они должны произнести свой веский приговор. Им одним, нашим ареопагитам, принадлежит на суде право жизни и смерти. Их постановления не подлежат отмене. Но для Мегакла и прочих Алкмеонидов учреждён особый суд. Мне стоило большого труда убедить Мегакла и его присных добровольно предстать пред лицом трёхсот избранных граждан. Я, однако, не уверен, что Алкмеониды подчинятся решению этих нарочно для их дела назначенных судей. Поэтому архонты постановили спросить последних, не согласятся ли они на этот раз войти в состав божественных ареопагитов и совместно с ними судить Алкмеонидов. Судьи приняли предложение, а потому, для вашего же спокойствия, Мегакл и его сородичи предстанут сегодня ночью пред расширенным ареопагом. Вы знаете, что против суда последнего никто в Аттике не посмеет ничего возразить, и знаете также, что всякому из вас дано право безнаказанно умертвить того из осуждённых, который вздумал бы ослушаться приговора ареопагитов. Ведомо вам также, что каждый из обвиняемых имеет право произнести в своё оправдание две речи, равно как пользуется возможностью до окончания прений добровольно удалиться навеки в изгнание и тем закончить своё судебное дело. Вы знаете, что как обвинитель, так и обвиняемый должны произнести страшную клятву в том, что каждый из них на суде скажет одну только правду. Вам известно, что заседания суда ареопагитов происходят ночью и под открытым небом, первое для того, чтобы судьи в темноте не видели лица обвиняемого, и чтобы несчастный вид его не возбуждал в них жалости, второе с той целью, чтобы не находиться с преступником под одной кровлей. Все эти условия будут соблюдены и в настоящем процессе, в котором обвинителем алкмеонидов выступит достойный Мирон из Флии, муж испытанной честности, на которого вы можете смело положиться. Я вижу отсюда, к западу от Акрополя, нашей твердыни, огни на холме Ареса[10]10
  Ареопаг значит «холм Ареса», бога войны.


[Закрыть] и думаю, что судьи уже собрались там. Ночь близится к концу, и до рассвета надо кончить это тяжёлое дело. Теперь со мной от каждой филы[11]11
  Население Аттики вплоть до Клисфена (510 г.) по своему происхождению и занятиям делилось на четыре филы (гелеонтов, гоплитов, эгикореев и аргадов). Филы, в свою очередь, распадались на фратрии.


[Закрыть] пойдут к ареопагу по десять человек для присутствия при судоговорении, которое будет кратким и, по обычаю, лишённым всякого красноречия; эти выборные ваши объявят затем здесь собравшимся о решении ареопага, несомненно справедливом и достойном. Пока же да хранят вас боги!

Громкие возгласы одобрения встретили эту речь Солона. Быстро было выбрано сорок человек; в число их попал и дед Филосторга. По уходе их с Солоном на холм Ареса, толпа на Пниксе вновь заволновалась и зашумела. Стали устраиваться даже пари относительно того, подвергнутся ли Алкмеониды изгнанию, или же будут приговорены к смертной казни.

Вблизи Акрополя, почти у самого подножия его, высится каменистый холм, на восточной стороне которого помещался древний храм Евменид с могилой царя Эдипа. Рядом, в скале, находилась обширная и очень глубокая пещера, у входа в которую стоял большой жертвенник, сложенный из грубо отёсанных камней и посвящённый богу войны – Аресу и богине мудрости – Палладе. По бокам его стояли друг против друга два огромных камня, носивших названия «глыбы неумолимости» и «глыбы правонарушения», потому что на первый из них становился обвинитель, на второй – обвиняемый. Перед жертвенником помещался стол с двумя каменными урнами для голосования. Скамьи для судей стояли на открытой площадке перед входом в пещеру. Сбоку ясно виден был судьям Акрополь, и святыни его должны были им постоянно напоминать о необходимости суда правого и нелицеприятного. Близость храма Эвменид также не давала уснуть голосу совести.

Теперь на скамьях ареопага собрались все судьи. Тут были и девять архонтов, и триста эфетов, назначенных по выбору для разбора этого дела; поблизости расположились сорок представителей фил, и жрецы разных храмов, и несколько почётных граждан, среди которых видное место занимал Солон. Рядом с ним сидел, видимо сильно волнуясь, обвинитель Алкмеонидов, Мирон из местечка Флии. Это был низенький, полный человечек с огромной головой, почти совершенно лысой. В руках он держал небольшой свёрток папируса и то и дело нервно мял его. Глаза его были устремлены на почтенного седовласого архонта-базилевса, который только что велел привести обвиняемых. Через несколько мгновений из глубины пещеры, сопутствуемые довольно сильной военной стражей, вышли Алкмеониды с Мегаклом во главе. Молча поклонившись ареопагитам, обвиняемые стали по левую сторону жертвенника, на котором два жреца зажгли священный огонь. Несколько прислужников тем временем принесли окровавленные части только что убитого жертвенного животного. Бросив внутренности последнего в огонь на алтаре, архонт-базилевс произнёс краткую молитву к двенадцати олимпийским богам вообще и к Аресу и Палладе в частности. Затем архонт обратился к обвиняемым:

– Ты, Мегакл, и сородичи твои, потомки славного Алкмеона, приглашены сюда для ответа по обвинению, которое будет поддерживать против вас почтенный согражданин наш, Мирон из Флии. Вы поклянётесь богами, жизнью вашей и семейств ваших, что вы будете говорить одну лишь правду и добровольно подчинитесь решению этого верховного суда. Мирон от лица всех полноправных граждан Аттики, в свою очередь, присягнёт перед всеми нами, что он не возведёт на вас ни одного ложного обвинения. Напоминаю вам, подсудимые, что вы имеете право, по издревле установленному обычаю, добровольно удалиться в изгнание до окончания судебного разбирательства. Мирон, сын Эвксиппа, слово за тобой. Займи своё место на «камне неумолимости». Ты же, Мегакл, как старший из Алкмеонидов, станешь на этом «камне правонарушения». Жрецы, потушите огонь на алтаре, дабы наступила полная тьма.

Мирон взошёл тем временем на камень и, когда в собрании воцарилась тишина, сказал:

– Выступая обвинителем всего рода Алкмеонидов в нарушении благочестия и святости клятвы, я буду говорить от имени всех афинских граждан. По уставу, я буду краток; проста и безыскусственна будет речь моя. Но сначала я присягну по всем правилам в том, что не скажу ничего лишнего. Итак: «Клянусь всесильными богами, клянусь жизнью своей и жизнью детей моих, что я скажу одну лишь правду. Пусть боги преисподней, и земли, и неба лишат меня жизни, пусть труп мой останется навсегда непогребённым[12]12
  Остаться не погребённым и не попасть в царство теней считалось у греков величайшим позором.


[Закрыть], пусть дети мои погибнут в изгнании, если в речи моей будет хоть слово неправды. В том призываю вас в свидетели, о боги всевышние, о великий Арес, и ты, о мудрая девственница Паллада!» Пусть теперь и Мегакл и за ним все обвиняемые произнесут такую же клятву. Клянитесь же, Алкмеониды!

Дрожащим от волнения голосом Мегакл произнёс страшную клятву, призывая, в случае лжи, на себя и весь род и потомков своих все кары небесные. Он и за ним все Алкмеониды должны были при этом прикоснуться к кускам жертвенного животного и омочить пальцы в ещё тёплой крови его.

Затем Мирон произнёс краткую, но сильную речь, в которой упомянул о всех бедствиях, обрушившихся на афинян со дня изменнического умерщвления приверженцев Килона. Обвинение своё он закончил требованием смертной казни всем обвиняемым и указанием на необходимость воздвигнуть за счёт государства на том месте, где пал первый сподвижник Килона, искупительный храм в честь Эвменид или богини Паллады.

Когда Мирон кончил, среди ареопагитов раздался одобрительный шёпот; Слыша это, Мегакл с высоты своего камня тихо произнёс следующие простые, но знаменательные слова:

– Мне нечего возразить на обвинение почтенного Мирона. Зная, что мы все прогневали небожителей и что нам нечего ждать пощады, мы пользуемся дарованным нам законом правом и добровольно удаляемся в вечное изгнание из пределов родной Аттики. Прощайте, отцы архонты, простите нас, уважаемые судьи, не проклинайте нас, славные бывшие наши сограждане. Отныне мы вам чужие, и к полудню завтрашнего дня Алкмеониды будут уже далеко от пределов своего бывшего отечества.

Среди ареопагитов послышался глухой ропот. Но теперь ничего уже нельзя было поделать. Мегакл и остальные подсудимые, понурив головы, медленно стали спускаться с холма Ареса.

В ночном воздухе потянуло предрассветной прохладой, облака на востоке стали понемногу светлеть и алеть, когда Солон, в сопровождении представителей четырёх афинских фил, вернулся на Пникс. Там с нетерпением ждал его народ. Взойдя на возвышение, сын Эксекестида сказал:

– Радуйтесь, мужи афинские! Суд над «проклятыми» кончен. Не дождавшись конца прений, Мегакл и его товарищи заслуженной смерти предпочли позорное изгнание. Род их предан проклятию, сами они уже вышли за пределы города и сегодня же, через несколько часов, навсегда отплывут от берегов Аттики. Страна должна теперь вздохнуть свободно, так как с неё будет снято позорное пятно клятвонарушения. А для того, чтобы бессмертные боги были вполне довольны, суд решил вырыть из могил останки всех покоящихся в аттической почве Алкмеонидов и выбросить их в море. На месте же святотатственного дела Мегакла будет сооружён храм, где мы замолим грехи наших бывших недостойных сограждан. Радуйтесь, мужи афинские! Вот уже восходит и лучезарное солнце, преисполняющее радостью и весельем сердца всех благомыслящих граждан. Хвала ему, великому светилу дня, врагу всякой тьмы, всякого мрака, всякой неправды! Хвала божественному Гелиосу!

С этими словами Солон молитвенно склонил колена и простёр руки к востоку, где в полном блеске выплывало из моря могучее дневное светило. Все собравшиеся молча последовали примеру сына Эксекестида[13]13
  В основу очерка о суде над Алкмеонидами положены данные, находящиеся в VIII-XII главах биографии Солона, составленной Плутархом. Как известно, не так давно найденная «Афинская Полития» Аристотеля внесла много новых взглядов на некоторые, дотоле считавшиеся твёрдо установленными явления греческой истории. Исследователи, не всегда всесторонне изучая «Афинскую Политию», разделились на партии и стали, нередко совершенно неосновательно, отвергать такие исторические факты, которые раньше не возбуждали сомнения. Между прочим, новейшая критика (в лице Кауэра, Белдоха, Бузольта) подвергла сомнению и рассказы о войне из-за Саламина и о суде над Алкмеонидами. Однако внимательное изучение аристотелевской «Политии» показало, что этот первоклассный источник даже в подробностях мало расходится с трудами «отца истории» Геродота, Фукидида, Ксенофонта и других исторических писателей Греции. Всестороннюю характеристику и критический разбор «Афинской Политик» Аристотеля, равно как и подробный свод мнения различных современных историков на значение этого труда, дал проф. В. Бузескул в своей книге «Афинская полития Аристотеля, как источник для истории государственного строя Афин до конца V века», Харьков, 1895. Данные наших очерков вполне совпадают с результатами исследований этого авторитетного учёного. Что же касается участия Писистрата в походе из-за Саламина, то Аристотель, на основании хронологических исчислений отвергает его. В заключение считаем не лишним заметить, что у самого Плутарха (Solon, с. 8-10) имеются две версии рассказа о возвращении Саламина афинянами.


[Закрыть].