Текст книги "Сын эрзянский"

Автор книги: Кузьма Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

И все же, несмотря на все это, на втором году Степе стало учиться легче. У него появились товарищи, он привык к селу. Ходил он все в той же шубенке и в той же старой шапке, сшитой матерью из лоскутов зипуна. Новую шубу ему сшить не смогли. Одну-то овцу Дмитрий отвез в Алатырь, другую летом зарезал волк. От первой хоть остались шкура и внутренности, от второй ничего не осталось, если не считать одного ягненка, да и тот был барашек. Летом Дмитрий опять ходил на заработки на Волгу. Пахали и сеяли Марья со Степой. Фима все лето ткала холст, вышивала рубахи, в ее жизни наступал важный момент – она становилась невестой.

На этот раз поход Дмитрия на Волгу оказался неудачным. Они своей небольшой артелью вернулись в середине лета, оборванные и голодные. На Волге все больше и больше появилось пароходов и паровых буксиров. Единственно ценное, что принес с собой Дмитрий, была причудливая ракушка, найденная им в низовьях Волги у Каспийского моря. Он и раньше приносил с собой различные безделушки и раздавал их ребятам. Эта красивая ракушка досталась Степе. Других владельцев на нее у них в семье не было. Фима себя считала взрослой, а Илька был еще слишком мал.

Дмитрий, когда отвозил Степу в Алтышево, сказал, смущаясь:

– Ты уж, сынок, как-нибудь проходи еще зиму в этой шубенке, потом что-нибудь тебе соберем.

Степа понимал, что отцу негде было взять, поэтому и не просил себе обновы. Его товарищи – школьники – одеты были не лучше, кто – в зипунишко, а кто, как и он,– в коротенькую шубенку. Только сын церковного старосты, когда выпал снег, появился в школе в длинной шубе и в шапке из мерлушки.

После покрова Марья привезла в Алтышево Фиму, с прялкой и куделью. Она теперь будет жить и прясть у бабушки. У эрзян такой обычай: девушку отвозят к родне, чтобы ее могли увидеть люди, тем более если у себя дома показать ее некому. Фима стала совсем взрослой девушкой. В эту осень она надела белую вышитую рубаху, повязала пулай, в длинную косу вплела широкую зеленую ленту, что подарила ей Вера уряж. Каждый вечер теперь под окнами Самаркиных гомонила молодежь, в надежде взглянуть на девушку, привезенную из-за леса. Более смелые парни заходили в избу, будто попить воды или укрыться от дождя. Бабушка Олена тогда прилаживала в светец еще одну лучину, чтобы было светлее. Дед Иван обратился к Фиме:

– Принеси-ка, доченька, холодной водички, а то старуха моя накормила меня сегодня пересоленной картошкой, никак не могу утолить жажду.

Фима ветром проносилась по избе и ни капли не проливала из полного ковша. Лицо у нее пылало, как две лучины в светце, она не глядела на парней. А те только и ожидали, когда Фима поднимется из-за прялки, чтобы увидеть ее рост, стать, походку. Настасья тоже подходила к Фиме и, наклонившись над ее прялкой, проникновенно говорила:

– Вай, Фима, уж мне такую тонкую нитку ни за что не спрясть!

Фима краснела еще больше.

Степа сам, пожалуй, не скоро бы догадался, зачем эти парни каждый вечер повадились к Самаркиным. В прошлом году никого не было, а в этом – отбоя нет. Ему разъяснил всезнающий Володя:

– Они приходят смотреть на твою сестру. Вот кому из них она больше всех понравится, тот пришлет к ней сватов.

Теперь Степа стал смотреть на этих вечерних посетителей исподлобья. Ему и в ум не приходило, что Фима со временем выйдет замуж и уйдет жить в чужой дом.

Зачем ей уходить, разве плохо жить у отца с матерью? Он, Степа, никогда никуда не уйдет. Если бы его не послали учиться, он бы и в Алтышеве не появился, жил бы все время у себя дома. На берегу Бездны летом несказанно хорошо, купайся, лови рыбу, доставай вязкий ил и лепи, что тебе вздумается. Надоест лепить, броди по лесу. Зимой там тоже неплохо – можно ходить на лыжах. В морозные дни и в избе нескучно. После того, как отец сложил подтопок, у них всегда было тепло.

Накануне воскресенья женщины не прядут, в избе у Самаркиных становится тихо. Сразу после возвращения из бани ужинают и ложатся спать. Фима спит на печи, возле бабушки Олены. Иногда Степа осторожно перебирается к ним на печь и ложится между ними. Шепотом начинает допытываться у сестры: не собирается ли она замуж за кого-нибудь из этих парней?

– Не выйду я замуж, братец, никогда не выйду, – шепчет она ему в ответ.

– Если они еще придут, я их погоню кочергой!

– Не делай этого, – шепчет Фима. – Смеяться над тобой будут, скажут, сестру стережет.

– Пускай смеются, я все равно погоню их кочергой.

– Тебе, братец, с ними не сладить, их много, а ты один, к тому же еще маленький, – шепчет Фима мягким и ласковым голосом.

Перед возвращением в Алтышево Степа не дал матери остричь волосы и не прогадал. У «Клеп Падихоровны» была манера бить линейкой по пальцам, если мальчик наголо острижен, а у кого волосы длинные – драть за вихры. За вихры-то не так больно. Линейка дубовая, тяжелая, если ею ударят по пальцам – из глаз искры сыпятся. Учительница одинаково больно наказывала за малую и большую провинность, иногда – и без всякой провинности. Не выговоришь правильно по-русски слово – скорее прячь пальцы под парту, сделаешь в тетради чернильную кляксу – получишь вдвойне.

На втором году вместо грифельных досок раздали тетради. На грифельных досках лишь решали примеры и задачи по арифметике. Чистописанием занимались в классе. Эти тетради Клеопатра Елпидифоровна держала всегда у себя в шкафу и раздавала их перед уроком чистописания. Писали чернилами и железными перьями. На первом же уроке чистописания таким пером Степе проткнули щеку. С задней парты его окликнули, подставив к щеке перо. Он быстро оглянулся и взвыл от боли. «Клепа Падихоровна» обоих нашлепала линейкой не только по пальцам, но и по головам. Одного за то, что подставил перо, другого – чтобы не вертелся. Фиолетовый след пера с чернилом долго был заметен на его левой щеке.

Тетрадям Степа не обрадовался. Грифельные доски были куда удобнее. На них, что напишешь не так, можно стереть и написать заново. Степа как-то раз хотел стереть написанное пальцем и протер в тетради дырку. «Клепа Падихоровна» за это выдернула из его головы целый клок волос. В другой раз на уроке закона божьего, пока поп преспокойно дремал под монотонное чтение старостиного сынишки, Степа машинально нарисовал в тетради петуха. На грифельной доске он всегда рисовал что-нибудь. Нарисует, потом сотрет. Его сосед по парте посоветовал к петуху прибавить кур, ведь ему теперь все равно влетит от «Куля пати». Она не станет разбираться – один петух нарисован или целый куриный выводок. К тому же где это видано, чтобы петухи были без кур. Степа послушался и нарисовал еще десять кур, клевавших зерна. Рисунок разглядывали сидевшие сзади мальчики и посоветовали нарисовать клушку с цыплятами. Коль появились цыплята, над ними появился и коршун. А чтобы цыплят не оставлять без присмотра, Степа с краю листа нарисовал босую девочку с хворостиной.

Во время перемены тетрадь Степы с рисунком пошла ходить по классу. Все восхищались его курами и босой девочкой. Девочки от восхищения даже ойкали. Но когда тетрадь вернулась к Степе, листа с рисунками в ней не оказалось. Ему не жаль было рисунка, но на его обороте было выполнено домашнее задание. Сейчас в класс придет «Кля патя» и начнет проверять. Как нарочно, Степу заставила читать первым. Другой мог бы схитрить, взять у соседа тетрадь и по ней прочитать. Но Степа не умел обманывать. Он встал, опустил голову и молчал. «Кля патя» взяла у него с парты тетрадь и сразу же заметила вырванный лист. На этот раз у Степы пострадала не только голова – ныли и колени. «Кля патя» продержала его на коленях подряд два урока, не разрешив ему выйти из класса даже во время перемены. А тетрадь его порвала и сунула в топку голландки. Другую тетрадь ему дала лишь после святочных каникул. Почти половину зимы он проходил без тетради, не выполняя домашних работ. Хорошо хоть то, что дома некому было на него ябедничать, Володя больше не учился. Дед Иван забрал его из школы, рассудив, что все равно из него не выйдет грамотея. Два года ходил в школу, не научился читать и писать, пусть сидит теперь дома и мастерит ложки.

В эту зиму Фима пряла у Самаркиных до самого рождества. Напряла и для бабушки целых пять рученек[20]20
  Моток пряжи, длиной от ладони до локтя.


[Закрыть].

– Будущей зимой опять приеду к вам прясть и привезу эти рученьки холстом, – говорила она, прощаясь с бабушкой.

– Мне, доченька, много не надо, рубах у меня хватит до самой смерти, еще останутся снохе. Ты деда порадуй, сотки для него немного холста, а он к твоей свадьбе сделает тебе хорошую парь[21]21
  Сундук в форме высокой выдолбленной кадки.


[Закрыть]. Он для этого давно бережет толстый липовый отрез от комля.

– Я, бабушка, не выйду замуж, – застеснялась Фима и спрятала пылающее лицо в платок.

– Знамо, не выйдешь до своего времени, – сказала бабушка Олена.

Вместе с сестрой на святочные каникулы уезжал и Степа. Бабушка Олена вышла их проводить под окна. Она подождала, пока все усядутся в сани и тронется лошадь. Вожжи взял Степа, отца попросил сесть в задок саней возле Фимы. За два года он хорошо освоил эту дорогу. В прошлую осень он часто по ней ходил домой. Уйдет в субботу из Алтышева, а в понедельник утром вернется обратно. И каждый раз он останавливался у креста – там, где нашли деда Охона, снимал шапку и молча стоял, потом шел дальше, вспоминая деда Охона, его мудрость и ласковую душевность.

Задумавшись, Степа и не заметил, как доехал до «креста деда Охона». Дмитрий остановил лошадь, сошел с саней, снял шапку и долго стоял возле креста. К нему, тоже обнажив голову, присоединился и Степа. Фима из саней наблюдала за отцом и братом. День выдался теплый. Небо было обложено густыми белесыми облаками, тихо падал снежок. Затихший лес точно спал, не было слышно ни звука...

Спустя две недели отец вез Степу по этой же дороге обратно в Алтышево уже одного. Фима осталась дома, Степе было грустно ехать без сестры. Теперь, когда он будет возвращаться из школы к Самаркиным, его никто не встретит так, как она. Вернулся – и ладно... Володя еще назойливее станет насмехаться, что он попусту учится. Все равно, говорит, из тебя не выйдет писаря. Заставят, говорит, делать кадушки и ложки. Степа и сам бы рад в свободное время повозиться с деревом, да дед Иван не позволяет. Не может забыть, как ругал его поп за Степино изделие. После этого он не подпускает Степу к чуркам и инструменту.

«Неплохо бы такой волчьей головой напугать «Кля патю», может, поласковее стала бы», – думал Степа и жалел, что учителем у них не «Лексей Ваныч». Без «Лексея Ваныча» никому не нужны его рисунки.

10

Как ни странно, но к концу второго года обучения Степа, к удивлению многих и – своему собственному, научился хорошо читать. Дома за каникулы он вырезал из дерева фигурку собачки и по возвращении в школу выменял у сына церковного старосты ее на книгу для чтения. Он быстро прочел книгу до конца. Затем стал читать ее снова. До весны он уже знал книгу почти наизусть. Весной, когда их переводили в третий и последний класс, устроили экзамены по русскому языку. Из Алатыря приехал какой-то важный господин. Он сидел за учительским столиком и внимательно слушал, как читают учащиеся. Здесь же находились алтышевский поп и «Клеп Падихоровна». Школьников по одному вызывали к столу. Кто читал плохо, того заставляли написать две-три фразы на классной доске. Когда очередь дошла до Степы и он начал читать, поп, по привычке дремавший, вдруг очнулся и с тревожным изумлением уставился на него: что еще выкинет этот сорванец? Удивилась и учительница. Раньше-то Степа читал плохо, спотыкался на каждом слове. Она в душе давно махнула на него рукой и последнее время не вызывала отвечать урок, а сейчас на тебе – читает без запинки и даже пальцем не держится за строчку. ...Степа перешел в последний, третий класс и на все лето избавился от надоевшей ему учительницы.

Осенью к началу ученья Степе сшили из отцовского старого зипуна пиджак на холстинной, крашенной в синий цвет подкладке, подбитой для тепла очесами конопли, или, по-местному – куделью, сшили новую шапку. За минувший год Степа сильно вырос, и старая одежонка ему никак не годилась.

В избе у Самаркиных этой осенью стало просторнее. Старик Иван и Проня на зиму нанялись в Алатыре на лесопильный завод. Домой приходили лишь в субботу вечером. Воскресенье проводили дома и в понедельник рано утром отправлялись в город. В избе теперь старшая – бабушка Олена. Володя, решив, что без деда и отца ему будет вольготно, в первый же день, как только они ушли, пропадал на улице до позднего вечера. За это бабушка отстегала его веревкой и уложила спать без ужина. На другой день он никуда не пошел и старательно помогал Ване делать ложки. Володя больше не испытывал судьбу.

Степа же был домоседом. Вернувшись из школы, он быстро обедал и за столом читал или срисовывал картинки из книги. Тетрадочная бумага для этого была мало пригодна. Мешали продольные линейки и особенно красная поперечная, отделявшая поля. Но где взять чистую бумагу? «Клеп Падихоровна» ее не дает. Иногда Степа рисовал на деревянных крышках ведер – мелом или углем. Бабушка сердилась, от этого, говорила, мусор падает в воду. Не отказывался Степа и поработать с Ваней над ложками. Тому дед давал недельное задание – сделать до следующего воскресенья четыре дюжины. Ближе к субботе Ваня просил Степу помочь. На Володю рассчитывать не приходилось, самостоятельно он не вырезал еще ни одной ложки. Ему поручали возиться над заготовками. А Степа делал ложки хорошо. Ваня иногда пытался придраться к его работе, но найти изъяна не мог. Лишь один недостаток был у Степы: подолгу он всматривался в слои дерева, работал медленно.

– Так, братец, ты себя не прокормишь, – поучал его Ваня. – Мастер должен работать быстро.

Степа хотя и сердился, но молчал. Он уже подметил, что Ваня пытается во всем походить на деда. Он и говорил, как дед. Возьмет в руки полено и проворчит: «Хорошие ложки получились бы, а мы вот сожжем в печи...» На улице на все липовые бревна смотрел глазами деда:

«Хорошие кадки гниют на земле, должно быть, хозяин их безмозглый...» Но Степа любил Ваню. Он не то что Володя, никогда зря не болтал языком. Высмеивал его тоже редко. Без него завистливый болтун Володя не дал бы Степе покоя, изводил бы его злыми шутками. Степа не умел драться, не умел и обороняться от насмешек, потому Володя и не боялся его. Но за Степу заступался не только Ваня. Главная заступница у Степы – сестра Фима. Она опять приехала прясть к Самаркиным. В Алтышеве у нее теперь завелись подруги. В воскресные вечера она с ними выходила на улицу. Вскоре стало известно, что у Фимы появился парень-ухажер. Эту весть первым принес Ваня. Он тоже ходил на вечерние гулянья и знал все новости. Смотреть Фиму парни в избу к Самаркиным уже не ходили. В этом не было надобности. Она сама теперь бывала на улице. Зато не было отбоя от матерей, теток, дальних и ближних соседок, приходивших взглянуть на девушку-невесту, узнать, какая она из себя, какой у нее характер, хорошо ли и быстро прядет. Бабушка Олена не успевала их провожать. Сама Фима твердила, что не выйдет замуж, говорила, конечно, не при посторонних, а после, когда их уже не было. При них же сидела за прялкой как прикованная, пряла быстро и ни на кого не смотрела. Бабушка Олена и Настасья выслушивали ее отнекивания с усмешкой.

Иногда Настасья говорила:

– Выйдешь, милая, все девушки такое болтают, и я, бывало, то же самое, а подошло время и не пикнула, пошла. Не в старых же девках останешься...

В молодости Настасья, видимо, была красивой. Это и теперь еще заметно. Но за восемнадцать лет, прожитых в доме Самаркиных, она превратилась почти в старуху. Лицо ее поблекло, прямой стан ссутулился. Всю зиму длинными вечерами она сидела за прялкой, днем ухаживала за скотиной. Весной ткала, белила холсты, летом была занята на полевых работах, осенью – молотьбой. По сравнению с соседскими женщинами у Настасьи жизнь не из худших. У нее есть здоровая свекровь, с печью ей приходилось возиться редко. Бабушка Олена не очень утруждает ее домашними делами, сама еще в силах, но и бездельничать не даст. Теперь, когда мужчины нанялись на лесопилку, все дела по двору перешли в руки Настасьи. А это немало. Только скотины, с лошадью и годовалым жеребцом, было двенадцать голов. Одной воды сколько приходится перетаскать за день, чтобы напоить их.

По воду охотно ходит и Фима. Когда в избе вода кончалась и бабушка Олена принималась ворчать: «У ленивых ведра всегда сухие», Фима брала ведра и шла к колодцу. Из дома она выходила без верхней одежды, в легком платочке. Ее красные сатиновые рукава и цветной расшитый бисером передник ярко выделялись на фоне белого снега. От мороза щеки ее горели, как маковый цвет.

– Зипун бы накинула на себя, чего выходишь раздетая, – ворчала бабушка Олена, а сама подходила к окну и с гордостью наблюдала, как плавно ступает по заснеженной тропе ее внучка, как покачивается стройный девичий стан под тяжестью двух больших деревянных ведер.

Какая же девушка, идя за водой, будет надевать шубу или зипун, заматывать голову толстым платком! Разве только больная. Это, конечно, хорошо знает старуха Олена.

Девичий век короток. Недолгим он был и у Фимы. Раз как-то Ваня пришел с улицы и сказал, что Фиму собираются умыкнуть. Каждый вечер у них в проулке стоит запряженная лошадь, парни лишь выжидают, когда Фима выйдет одна на улицу. Они, конечно, подъезжают попозднее, когда на улице бывает мало людей. Настасья тоже, оказывается, заметила какого-то парня, шнырявшего перед окнами. После этих вестей Фима перестала вечерами выходить на улицу.

Бабушка Олена принялась ее расспрашивать, не тот ли парень хочет ее увезти, с которым она встречалась на гулянье, и посоветовала:

– Зачем же уводом, пусть придут сватать.

Фима смущенно молчала.

– Этот парень, может, и увез бы ее, да не на чем, у них нет лошади, – разъяснил Ваня.

– За такого нечего и выходить замуж, коли у них нет лошади. На тебе самой будут пахать и ездить! – недовольно проворчала бабушка Олена.

Степа слышал эти разговоры и перед тем, как лечь спать, потихоньку принес из сеней топор и сунул его под подушку. В тот же вечер об этот топор Володя до крови рассадил себе локоть.

– Кто положил сюда топор?! – плаксиво крикнул он.

Все сразу же догадались, чьих рук это дело, и подняли Степу насмех.

– Тебя, что ли, собираются умыкнуть? – смеясь, спросил Ваня.

– Я порубаю всех, кто вздумает украсть мою сестру! – решительно заявил Степа.

Вечером, спустя день или два после этого разговора, в окно постучались, и девичий голос попросил Фиму выйти на разговор. Та накинула на плечи зипун и хотела выйти. Но бабушка Олена была дальновидной:

– Пусть она зайдет в избу и скажет тебе, чего надо. Мы с Настасьей не станем слушать ваших секретов.

Вызывавшая Фиму в избу не вошла.

Немного погодя под окном послышался голос подруги Фимы. Та звала посидеть с ней в избе: отец с матерью ушли в гости, а она одна боится.

– Дома сидеть боишься, а по темной улице шастать не страшно! – отрезала бабушка Олена.

Фиму все же упорно каждый вечер пытались вызвать на улицу ее подружки под разными предлогами. А она не то что на улицу, к окну не подходила, сидела как привязанная за прялкой. Настасья, которой надоела эта осада решила подшутить над женихом и его сообщниками. Накинув на голову зипун, она вышла на зов. Под окном послышался шум голосов, возня, скрип саней, а затем раздались смех и мужская брань. В избу Настасья вернулась вся растрепанная, зипун и платок несла в руках. От волнения лицо ее пылало, она хохотала и тяжело отдувалась.

– Ну, скажу вам, еле вырвалась из рук. Да и вряд ли вырвалась бы, не догадайся они, что попала не та, которую они поджидали. Парни здоровые, как быки, – рассказывала она, отдышавшись. – Хорошо, что не вышла Фима тут же увезли бы ее в новый дом.

– Тебе тоже незачем было выходить! – сердито проворчала бабушка Олена. Знать, вспомнила свое девичество.

Фима сидела за прялкой, застыв от страха. Лицо ее побледнело. Сердце замирало и едва билось.

Наутро бабушка Олена разбудила Ваню рано и послала его запрягать лошадь. Фиме она велела собрать прялку кудель, мочки, – бабушка решила отвезти Фиму домой,

– Нам, доченька, без мужиков тебя не уберечь, не сегодня, так завтра могут украсть.

Они торопливо собрались и, даже не позавтракав, уехали к Нефедовым. Фима не смогла даже попрощаться с братом – Степа спал, а когда проснулся, сестры в избе уже не было. Степа это понял сразу и спрыгнул с полатей прямо на пол.

Прибежала испуганная Настасья.

– С ума сошел, так прыгаешь?! Я думала, Спирька упал с печи.

– Где Фима?! – крикнул Степа.

Настасья решила подшутить над ним:

– Украли Фиму. Ночью украли. Не сумел ты уберечь свою сестру.

Степа побледнел, губы задрожали, не может вымолвить слова. Настасья испугалась.

– Вай, господи, что это такое с тобой? – воскликнула она и поспешила успокоить: – Не украли, не украли. Твоя сестра уехала домой. Бабушка и Ваня повезли ее...

Степа верил и не верил и успокоился лишь вечером, когда вернулись бабушка с Ваней. В этот день он не пошел в школу. Без сестры ему было так сиротливо, что он нигде не находил себе места. Изба ему казалась опустевшей и тихой. Прежде по утрам он просыпался от жужжанья сестриной прялки, высовывал через брус полатей голову и встречался с ласковым взглядом и улыбкой, и этого тепла ему хватало на весь день, пусть даже пасмурный и холодный. Ближе сестры у него никого не было. Вот она уехала, и в избе Самаркиных все как-то померкло и как будто стало даже холодней. На рождество Фиму просватали, а перед крещением она обвенчалась со своим женихом, алтышевским парнем. Степа, узнав об этом, не пошел домой на каникулы. Не был он и на свадьбе. Ему впоследствии всегда казалось, что сестра ушла из жизни так же, как ушел дед Охон – неожиданно и безвозвратно.

11

В школе каждый год на рождество устраивали елку. Степе еще не приходилось видеть, что это такое. Накануне рождества отец обычно приезжал за ним и увозил домой. На этот раз отец был занят свадьбой Фимы и приехать не мог. Степа же домой не пошел, остался у Самаркиных.

По окончании уроков «Кля патя» оставила трех девочек и Степу наряжать елку. Она заметила Степино влечение к красивому и в какой-то мере отличала его от других школьников. Они вчетвером поставили все парты вдоль стен. Помещение класса сразу сделалось просторным. Старший сын церковного старосты привез из леса молодую елку, а из дома – подставку «крест» из двух деревянных планок. Елку установили на этом «кресте» посредине класса. Степе и девочкам «Кля патя» поручила вырезать из разноцветной бумаги всяких зверей, птиц, рыб, обозначенных пунктиром. Степа вырезал их по-своему, не всегда придерживаясь пунктирных линий, и его звери и птицы получились смешными: у одного была непомерно большая голова, у другого ноги кривые. Девочки разглядывали его фигурки и хихикали.

– Смотри, как бы тебе из-за них не влетело от «Кля пати», – предупредила одна из них.

Но Степа не очень-то боялся учительницы. Что она может сделать – оттаскать за вихры и выставить за дверь? Беда не большая, если это и случится.

Кончив вырезать, школьники принялись нанизывать фигурки на нитки. Степа свои нанизал между девочкиными, чтобы не очень бросались в глаза. Но «Кля патя» их все же заметила. Она нахмурилась, белесые брови ее сдвинулись к переносице, и без того тонкие губы вытянулись в ниточку.

– Теперь держись, Степа, – шепнула одна из девочек.

Степа оглянулся на дверь и решил, что он обязательно удерет, если «Кля патя» вздумает вцепиться ему в волосы. Его шапка и варежки лежали где-то в парте вместе с сумкой, но о них Степа не беспокоился, девочки принесут обязательно.

Но ему не пришлось удирать. «Кля патя» мотнула головой, морщины на ее лбу разгладились. На губах появилась улыбка.

– Красиво, красиво, – проговорила она и спросила: – Кто это так вырезал?

Девочки заулыбались и посмотрели на Степу.

– Что еще ты умеешь делать? – спросила его учительница.

Степа смущенно молчал.

– Он умеет хорошо рисовать. Нарисует что хотите! – девочки принялись наперебой рассказывать о Степиных рисунках.

Учительница слушала, скупо улыбаясь. Потом принесла большой лист белой бумаги и несколько цветных карандашей и, усадив Степу за свой столик, сказала, чтобы он срисовал человека с портрета, висевшего над большой черной доской. Степа теперь знал, что это царь всей России. Живет он в Петербурге. «Кля патя» не раз рассказывала, как он любит и жалеет своих подданных. Отца одного ученика из их класса за какую-то провинность выпороли в Алатыре розгами, и тот ученик во время рассказов о жалостливости царя спросил, почему он не пожалел его отца. За этот «неуместный» вопрос «Кля патя» выдрала из головы ученика клок волос и продержала его на коленях весь урок. После этого ее больше никто ни о чем не спрашивал.

Людей Степа еще не рисовал. Подумав, он сперва наметил, где должны быть голова, плечи, грудь, затем отобрал карандаши нужных цветов и лишь после этого принялся рисовать. Пока учительница с девочками наряжали елку, он успел за это время срисовать портрет царя со всеми звездами и крестами. Заодно срисовал и планку черной классной доски, так как внизу на бумаге у него оставалось свободное место.

Когда «Кля патя» увидела рисунок, она вдруг нахмурилась и поджала губы.

– Что это за черную полосу ты сделал внизу портрета? – спросила она и ткнула в рисунок тонким, длинным пальцем.

– Это не полоса, – сказал Степа, – верхний край доски. Куда его денешь, коли он там?

– Почему бы тебе не нарисовать вместо него цветы. Много цветов. Понимаешь? – опять спросила она.

– Там нет цветов, – ответил Степа и передернул плечами.

Вообще-то, конечно, он мог бы нарисовать, но тогда как быть с черной доской? Ведь она тут, ее не выкинешь со стены...

Все же портрет «Кля пате» понравился. Она взяла ножницы, срезала эту полосу, а портрет приколола на стену возле образов.

– Вай, Степа, как красиво нарисовал, настоящая икона! – восхищались девочки. – Ты можешь, наверно, и икону нарисовать?!

– Кто его знает, может, могу, не пробовал, – ответил Степа.

В тот вечер была ёлка. Собрались ученики всех трех классов. Посмотреть на елку пришли многие родители с ребятишками. В помещении класса было тесно и жарко. Украшенная цветными вырезками из бумаги, елка сверкала огнями маленьких восковых свечей. Вокруг нее хороводились, взявшись за руки, два десятка мальчиков и девочек. Остальные ребятишки взобрались на парты, смотрели. Младший сын церковного старосты надел вывернутую наизнанку овчинную шубу отца, изображая медведя. Две девочки нарядились зайцами. На Степу «Кля патя» тоже хотела надеть вывернутую шубу, чтобы он исполнил роль волка из басни Крылова «Волк и ягненок». Но Степа с малых лет ненавидел волков. Сколько раз они резали у них овец и телят. Он решительно отказался от этой роли и сидел с другими ребятишками на парте, наблюдая за играми вокруг елки. Вообще весь этот вечер ему очень понравился. Казалось, что он видит какой-то красивый сон. Даже «Кля патя» развеселилась и в белом платье, вместо обычного серого, не была похожа на сухую жердь. Поп пришел на елку в новой рясе. Он сидел у классной доски, положив руки на живот, и, по обыкновению, дремал.

В заключение праздника школьникам раздали подарки: завернутые в цветную хрустящую бумагу по два круглых пряника и по три конфеты. По дороге домой Степа не выдержал, съел все, оставил только одну конфету для бабушки.

С удивлением Степа увидел, что у Самаркиных окна ярко освещены, словно там в избе поставили не меньше двух светцев, по три лучины в каждом. Оказалось же, когда вошел в избу, что и один светец вынесли в сени. Изба была освещена совсем не лучиной. С потолка свисала железная проволока, на конце которой висело что-то наподобие стеклянной лампадки, как в церквах перед образами, но побольше и со стеклянным пузырем сверху. Вся семья Самаркиных собралась вокруг стола, смотрели, удивляясь такому чуду. Не надо никаких светцев и лучин, а огонь светит. Не подходи к нему хоть весь вечер. Если надо, можно свет убавить или прибавить, стоит только слегка повертеть маленькое колесико сбоку. Дед Иван, благодушно поглаживая широкую бороду, рассказывал, как они с сыном Проней торговались за эту штуку у городского купца. Тот уступил семишник, и они ее купили.

Самаркины недолго восхищались этой покупкой. Прошло рождество, бабушка Олена внесла из сеней светец. Конечно, свет лучины не идет ни в какое сравнение со светом этой лампы, но эта штучка требует керосина. Керосин же продается в городе, стоит денег. Так этот светильник остался украшением избы. Его зажигали лишь по праздникам и по просьбе любопытных, заходивших к Самаркиным взглянуть на чудо-огонь.

После святочных каникул Степа стал замечать, что отношение «Кля пати» к нему очень изменилось. Она теперь его не дергала за волосы, разговаривала с ним без насмешки. Как-то во время перемены она пригласила его к себе в комнату, показала плоскую бумажную коробочку, открыла ее и поставила перед ним на стол. Степа не знал, что это такое, но вдруг догадался, что это, должно быть, краски, которыми рисуют. Рядом с разноцветными кирпичиками он заметил небольшую кисточку.

– Этими сумеешь рисовать? – спросила его учительница.

Степа шумно вдохнул через нос.

– Кто знает, не пробовал, может, сумею.

«Кля патя» сердито нахмурилась.

– Не дергай так носом, это некрасиво. Дышать надо тихо, чтобы никто тебя не слышал. – Она немного помолчала. – Я тебе покажу, как надо рисовать такими красками. Сначала нужно наметить рисунок карандашом.

Она усадила Степу за тот же стол, за который некогда сажал его «Лексей Ваныч». Кроме этого стола, в комнате ничего не осталось, что напоминало бы о «Лексее Ваныче». На полочке, где раньше стоял целый ряд толстых книг, теперь виднеются всего лишь две книги – одна толстая, как гармонь, другая потоньше. На стенах повсюду висели иконы, много разных икон. На их месте тогда были портреты бородатых людей.

Сердитый возглас учительницы: «Не верти головой!» оборвал его размышления.

– Кисточку следует обмакнуть в воду, развести нужную краску и затем мазать. Понял? – спросила она, кончив показывать.

Степа мотнул головой.

«Кля патя» сняла со стены икону, провела по ней рукой, ‹ак бы смахивая пыль, и поставила ее на стол перед Степой. На иконе была изображена голова Иисуса. Глаза его были полузакрыты, на голове – терновый венок. В том месте, где шипы впились ему в лоб, виднелись капельки крови.

– Знаешь, кто это такой? – спросила учительница.

Он опять молча мотнул головой.

– Не мотай, тебе говорят, головой! – сердито проговорила она. – Что у тебя, нет языка? Кто это такой?