Текст книги "Сын эрзянский"

Автор книги: Кузьма Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Четвертая часть
На берегу Бездны-реки

1

Осенью, после окончания летних работ, Нефедовы были готовы к переезду на новое место. Все, что нужно было взять со старого гнездовья, понемногу перевезли за летние многочисленные поездки. И все же довольно много остается и здесь. Избу и двор они продали Савкиным, взяли за них рожью и овсом. Большая семья Савкиных собиралась делиться. Баню и сарай на гумне Дмитрий оставил им даром. И то и другое было старое. Их лучше не трогать, развалятся. По этой же причине осталась и изгородь вокруг огорода. Конечно, Савкины могли бы хоть сколько-нибудь заплатить за все это. Но они рассудили: зачем тратиться на то, что может достаться даром. Дмитрий и не настаивал. Там, на новом месте, с лесом повольготнее, а руки свои. В избе остались стол и лавки. С проданной избы их не выносят так же, как не снимают недоуздка с проданной лошади. В старой избе остались и незамысловатые игрушки Степы – расписанная палка, шарик, сделанный из конца гладкого бревна, и самое ценное, что у него было, гвоздь. Он остался на полатях. Как назло застрял в щели между досками, и Степа второпях не мог его достать. Фима же ничего не оставила своего. Не забыла даже кузовок с тряпичными куклами. Степа порядком потешался над ней. Что это она о них вспомнила? Знать, на новой земле собирается играть...

Марья последний раз прошлась по опустевшей избе, заглядывая под лавки и во все углы – не забыли ли что-нибудь. Потом остановилась посередине избы, поклонилась на четыре стороны и заговорила с держателем дома[7]7
  Дух домашнего очага (мордовск. поверье).


[Закрыть]:

– Не осуди нас, держатель дома, не прогневись на нас, уходим от тебя не по своей воле, не по своему желанию, злая нужда гонит нас из насиженного места. Уходим на новую землю искать новой доли. Отдай ты с нами, держатель дома, от своего очага щепотку золы и горсть пылающих углей. Твоими углями мы разожжем новый очаг, и пусть он будет таким же благостным, каким был твой...

Она опять поклонилась во все стороны и подошла к шестку, чтобы взять в тряпицу золы и уголек. Тряпицу с углем и золой она положила себе за пазуху. Выходя в сени, она еще раз окинула взглядом избу. Семнадцатилетней девчонкой ввели ее в первый раз в эту избу, через эти двери. Восемнадцать лет она прожила здесь и уходит теперь отсюда зрелой женщиной, матерью троих детей. Вся молодость прошла в этих четырех стенах, прошла не так уж плохо. У нее нет причин жаловаться на избу и на мужа. Если жизнь здесь и случалась горькой, то в этом виноваты вовсе не они. Пусть и изба не пожалуется на нее, на Марью, когда войдет сюда другая хозяйка. Она ее чисто вымыла, тепло истопила.

Во дворе Марья прошла под задний навес, встала лицом к плетню и начала созывать предков Дмитрия, чтобы они последовали за ними на новую землю. Потом она обратилась к держателю двора[8]8
  Дух двора (мордовск. поверье).


[Закрыть]:

– Держатель двора, не гневись на нас, что я возьму горсть твоей земли для нашего нового места. С добрым сердцем и благими пожеланиями отдай ты нам частицу твоей земли.

Она опустилась на колени, разрыла слежавшийся пласт трухлявой соломы и взяла горсть сырой холодной земли. К ней подбежал Степа.

– Мама, все тебя ждут. Дядя Охрем и тетя Васена тоже пришли. Отец сказал, что сейчас будем трогаться! – выпалил он скороговоркой. Потом, заметив, что мать что-то завернула в тряпицу, спросил: – Чего здесь делаешь?

– Землю, сынок, взяла... Без старой земли на новое место люди не уходят, без нее на новой земле не приживутся.

Марья узелок с землей опустила за пазуху и со Степой вышла со двора. Перед избой, вокруг нагруженной до предела телеги, собрались ближние соседи проводить отъезжающих. Тут же была и семья Охрема. Маленькую дочь Васена держала на руках, постарше – усадили в телегу, между мешками. Перед Охремом стояли на земле два больших мешка с домашним скарбом. Васенины холсты и зерно Дмитрий отвез раньше, одновременно со своим. Теперь увозили лишь то, что оставалось для повседневного обихода – постели, посуду и всякую хозяйственную мелочь. Старшая дочь Васены – Анюра – оставалась в Баеве. Старик Савка не отпустил ее с родителями, обосновав это тем, что девка на выданье, а там, на новой земле, замуж выйти не за кого. Причина показалась Васене веской, и она не возражала. Охрем не вмешивался, девка – она и есть девка.

Дмитрий с Марьей поклонились провожавшим соседям.

– Пожелайте нам, добрые люди, счастливо добраться до нашего нового места, – сказал Дмитрий.

Охрем с Васеной тоже поклонились народу. Из провожавших отозвался старик Савка.

– Пусть жизнь на новой земле будет для вас началом достатка! – сказал он, обнажая иссиня-белую шапку волос, и это была, пожалуй, самая длинная речь, которую от него слыхали за несколько последних лет.

Дмитрий посмотрел на окна, уже принадлежащие не ему, на раскидистую ветлу, посаженную, по семейному преданию, предком Нефедом, и шевельнул вожжами. Лошадь тронула телегу и пошла вдоль улицы. К задку телеги была привязана корова, за которой шли Марья с Васеной. У Марьи на глазах были слезы. Влажные глаза были и у Дмитрия. Нелегко оставлять старое насиженное место. Хоть старик Савка и пожелал им достатка на новой земле, но, как знать, каков он будет там. Дмитрию невольно вспомнились слова старика Охона, что мужику везде живется одинаково плохо.

Провожающие понемногу отстали и рассеялись. На переселенцев смотрели изо всех окон и ворот. Мужики, стоящие перед избами, приветствуя, – снимали шапки, говорили добрые пожелания. Иные наказывали, чтобы Дмитрий известил их, если хорошо обживется на новой земле, тогда они тоже переселятся за ним. Но это были лишь слова. За все время на переселение отважились только четыре двора.

В Алатырь приехали к полдню. В городе не останавливались. Проехали Сурский мост и здесь решили покормить лошадь, подкрепились и сами хлебом с водой. За Сурой дорога почти вся пролегала лесом, попадались большие поляны, заболоченные озера, заросшие осокой и тростником. На дороге грязь прикрыта желтыми опавшими листьями. Колеса то и дело вязли в глубокой колее до самых ступиц. Телегу бросало из стороны в сторону. Степе, вначале сидевшему на перевернутой бочке, пришлось пересесть вниз, в тесное пространство между зыбкой и кадкой. Ольга с Фимой шли лесом, присматриваясь к орешниковым кустам, в надежде найти орехи. Марья не вытерпела и тоже пошла лесом. Васена передала ребенка Охрему и присоединилась к ним.

– Какие вам в это время орехи, когда листья опали! – крикнул им Дмитрий.

– Орехи теперь ищите на земле, вокруг кустов! – посоветовал Охрем.

Но женщинам было важно, что они шли по лесу. Живя в Баеве, не часто доставалось такое удовольствие.

Ольга с Фимой нашли рябину с гроздьями ягод, яркими, как языки пламени. Они нарвали их в свои передники и принесли к телеге. По виду Степа решил, что рябина, должно быть, очень вкусная ягода. Он положил в рот несколько ягод и сморщился – ягоды оказались очень кислыми. Остальные он хотел выбросить, но отец удержал его:

– Пусть полежат недели две, кислота с них сойдет, можно будет есть. А зимой, когда их прихватит мороз, так совсем хорошие будут.

– Тогда пойду и я наберу! – воскликнул Степа, спрыгивая с телеги.

Он по-настоящему еще не знал леса. Как-то раз маленького его водил Иваж за реку Алатырь. Они ходили на пойму собирать землянику, дошли до опушки бора. Степа попросил брата свести его подальше в лес, посмотреть, что там. Он помнит, как шумел сосновый лес, а в чаще было темно, он тогда испугался и стал проситься обратно, туда, где было солнце и зеленела трава. Теперь же он и один не побоится пойти в глубь леса. Правда, листья уже почти везде опали и в чаще гораздо светлее. Степа шел между деревьями и шарил взглядом по верхушкам в поисках рябины. Он слышал, как время от времени его окликала мать, чтобы он не зашел далеко, как поскрипывала на дороге телега, как переговаривались отец с дядей Охремом. Вдруг ему ударил в нос сильный запах яблок. «Откуда здесь взяться яблокам?» – подумал он и, осмотрев ближайшие деревья, не увидел на них ничего похожего на яблоки. Степе все деревья казались одинаковыми. Он шел, поглядывая на ветви, от дерева к дереву, пока не почувствовал под ногами что-то твердое, посмотрел и увидел на земле между листьями самые настоящие яблоки. Их было так много, словно здесь проезжал обоз с яблоками и одна телега опрокинулась возле корявого с кривыми сучками дерева. «Так вот она какая, яблоня!» – подумал он с невольным уважением и только теперь обратил внимание, что где-то издалека его зовет мать, зовут Ольга и Фима. Степа попробовал яблоки на вкус, они оказались кисловатые, но вкусные. В восторге от своей находки он запрыгал и швырнул свою шапку высоко вверх, она зацепилась за сучок и повисла. Степа не обратил на это внимание, куда она денется, вот соберут яблоки и ее достанут, и принялся кричать, призывая к себе мать, Фиму и Ольгу. Спустя некоторое время между кустами замелькали светлые платки женщин.

– Чего нашел, сынок? – спросила еще издали Марья.

– Яблоки, сладкие! Да много...

Марья увидела яблоки, от удивления всплеснула руками. Вскоре к ним подошли и Фима с Ольгой. Они радостными возгласами всполошили лес. Им откликалось эхо.

– Беги, доченька, скажи отцу, чтобы он остановился, и принеси мешки, – сказала Марья Фиме.– Да позови с собой Васену уряж, скорее соберем.

Яблок набрали два больших мешка, их нести позвали на помощь Охрема. Ели всю дорогу, пока не набили оскомину. В суматохе никто не обратил внимания на непокрытую голову Степы. Марья думала, что он снял шапку и сунул ее в телегу. К вечеру сделалось прохладнее, и она сказала, чтобы он накрыл голову. Степа только сейчас вспомнил, что шапка осталась на яблоне. Он поспешно слез с телеги и хотел бежать в лес, но Марья удержала его за рукав зипуна:

– Ты куда?

– За шапкой, она там на сучке!

– Бестолковый, разве теперь найдешь тот сучок, где оставил шапку.

– Знамо, найду, она же на яблоне!

– А яблоня твоя где? – смеясь, спросил Охрем. – Верст восемь отъехали от нее, не меньше.

Степе ничего не оставалось как залезть в телегу и забыть про шапку. Да и шапка-то была старая, доставшаяся ему от Иважа.

Охрем шутил:

– Яблоня отняла у тебя шапку за яблоки. А ты хотел взять за так? За так, брат, никто ничего не даст!

К новому поселению они добрались перед вечером. Подводу Дмитрий остановил под окнами бывшего соседа по Баеву старика Назара. Из избы к ним вышли Пракся и два ее сына-близнеца. Самого старика Назара и его сына, мужа Пракси, дома не оказалось. Они еще с утра ушли в Алатырь поискать какую-нибудь работу. Если найдут, то сегодня нечего их и ожидать.

– Бабушка Орина жива? – спросила Марья после первых приветствий.

Пракся махнула рукой:

– Чего про нее спрашивать, еле дышит.

Пракся моложе Марьи лет на пять, но выглядит старше. Лицо у нее желтоватое, шея в морщинах, как у старухи. Веки красные, припухшие.

Женщины вошли в избу, мужчины остались убирать лошадь. Телегу со всем скарбом оставили перед окнами, из нее взяли лишь кошели с хлебом. Марья с Васеной принялись чистить картофель на ужин.

У Назаровых печь и здесь без трубы, пока дрова разгорелись, изба наполнилась едким дымом. Степа с Фимой, не привыкшие к такому дыму, вышли из избы. За ними вышла и Ольга. Близнецы, Петярка и Михал, тоже не остались в избе:

– Вот поживете у нас, привыкнете к дыму, – сказал Петярка, завязывая разговор.

– Мы не будем жить у вас, – решительно заявил Степа. – Отец говорит, что мы сами построим избу.

Близнецы дружно рассмеялись.

– Чего смеетесь, правда построим, уже и место наметили, – поддержала Фима брата.

– Знать, избу можно построить за один день? – усмехнулся Михал. – Мы, когда переехали сюда, целое лето жили в землянке, до самой осени строили свой дом. А ваш вон только еще срубом стоит. Правда, Петярка?

Тот утвердительно мотнул головой.

– Ну и что? Сруб это уже почти изба! – не сдавался Степа.

– Изба – да без окон и дверей, без крыши и без пола, – продолжал насмешливо Михал. – Правда, Петярка?

Тот снова мотнул головой, считая, что в подобном споре слова лишние.

Но Степа не сдался и выложил свой последний козырь:

– Придут дед Охон с Иважем и сразу все сделают!

На это близнецам нечего было возразить. Они знали деда Охона и Иважа, живших у них, когда те летом делали для Нефедовых и Охрема срубы.

Степа отошел от крыльца, где все они стояли гурьбой и огляделся по сторонам. На закате небо полыхало пунцовым заревом. Коричнево-бурый лес, словно высокий зубчатый забор, опоясывал большую поляну с двумя одинокими избами посередине. Степа прислушался к шуму сосен, он был такой же, как и тот за рекой Алатырем, куда водил его Иваж, и потому казался не страшным. «В Баеве ветреными вечерами шумела лишь ветла...» – вспомнил Степа и ему стало грустно. Почему, он и сам не знал. Может быть, от того, что вспомнил ветлу, а с ней и свою избу. В это время он обычно находился па полатях и всматривался в свои рисунки на потолке. Много их там осталось...

Голос матери прервал его грустные размышления:

– Степа, Фима, Ольга! Где вы?! Идите ужинать!

В избе было светло от пылающих лучин. Дым весь вышел, оставив запах гари. С потолка свисали нити паутины с прилипшими крупинками сажи. За столом уже сидели все взрослые из двух семей. Степа и девушки присоединились к ним. Марья подала лежащей на конике больной бабушке Орине большую рассыпчатую картофелину. Больная долго благодарила за внимание, пока сноха Пракся не остановила ее:

– Ладно тебе, заспасибилась. Можно подумать, что тебе свои домашние и картошки не дают.

За столом ели молча, за день проголодались. На коленях Васены маленькая девочка и та сосала кусок картофелины. Степа за ужином забыл о своих грустных мыслях. Они вернулись к нему, когда он залез к близнецам на полати и не увидел там на потолке привычных сучков. Не было здесь и гвоздя, которым он поправлял сучковые рисунки. Гвоздь остался Мике Савкину, если он найдет его между досками. «Надо было бы взять его», – пожалел Степа. Чего Мика понимает в тех рисунках на потолке? Степа пробовал несколько раз объяснить ему, на что похож тот или иной сучок, но безуспешно. Ему все сучки казались одинаковыми...

Рядом на полатях громко сопели во сне близнецы, не обращая внимания на укусы клопов. Степа же вертелся, почесывался, думал и прислушивался к голосам в избе. Внизу, за столом, все еще сидели отец и дядя Охрем, рассуждая о своих заботах. В их разговор иногда вмешивались женщины. Голосов Ольги и Фимы не слышно. Они, наверно, где-то улеглись спать. На конике беспрестанно кашляла и охала бабушка Орина. Пракся пряла. Потрескивая, чадила лучина.

Степа и не заметил, как заснул.

2

Утром, едва забрезжил рассвет, Дмитрий, захватив с собой топор и лопату, повел Марью показывать место, где он наметил поставить избу. Топор он вонзил в пень и принялся копать яму под стул. Марья вынула из-за пазухи тряпочный узелок с землей и, высыпав часть землицы на место, где будет стоять изба, остальную положила за пазуху. Здесь же рядом стоял сруб. Марья обошла вокруг его, любуясь светлыми и ровными сосновыми бревнами, добытыми в этом лесу в долг у лесника, и спустилась к реке. Берег в этом месте был довольно крутой и высокий. Река называлась Бездна. Вода в ней была чистая, хотя дно илистое и вязкое. По ее берегу росли густые кустарники ветлы и ольхи. За рекой темнел старый лес. На опушке стояли большие, толстые, наверное, столетние дубы и липы. По эту сторону реки, почти от двора старика Кудажа, начинается сосновый бор. Где-то за ним находилось родное село Марьи – Алтышево. Вниз по течению Бездны раскинулось поле новоселов, усеянное кустарником и кущами деревьев. Узенькими полосками нераспаханной земли вилось оно между этими кущами, точно разорванные куски материи. Марья топталась на месте, оглядывая все вокруг, «Вот она какая, эта новая земля!» – сказала она себе и опять подошла к мужу.

– Митрий, в какой стороне полдень? Совсем закружилась, никак не могу понять.

– Смотри на толстые дубы за речкой, в той стороне полдень. Туда и будут смотреть наши окна.

– Надо прокопать в круче ступеньки, легче будет ходить за водой, – заметила Марья.

– Сделаем! Все сделаем! – бодро отозвался Дмитрий.

Он стоял в вырытой по колени яме и улыбался. Марья еще никогда его не видела таким счастливым.

– А двор где будет? – спросила она.– Здесь, за избой, сразу начинается скат, для двора место неудобное.

Дмитрий вылез из ямы и отвел ее поодаль, где проходила чуть заметная лощинка. Летом здесь росла высокая трава, Дмитрий скосил ее, и теперь на ней торчали толстые высохшие концы стеблей.

– Вот по обе стороны этой лощинки поставим конюшню для гнедухи и коровник Буранке, навозная вода будет стекать в низину, – говорил Дмитрий, показывая, где что должно стоять.

Марье тоже понравилось место для двора: от избы недалеко. Двор не обязательно должен быть возле самой избы. Случись пожар – все сгорит. А так что-нибудь да останется – или двор, или изба.

Осмотрев все, Марья пошла к избе Назаровых готовить завтрак. Дмитрий продолжал копать. Надо было сделать восемь ям. До снега Дмитрий намеревался подвести сруб под крышу. Не зимовать же у Назаровых? У них там и своей семье тесно. На этих днях обещали прийти дед Охон и Иваж.

Степа пришел звать отца завтракать. Он был без шапки и в старом зипуне Иважа нараспашку. Степа не выспался и поминутно зевал.

– Не раскрывай рот, хомяк впрыгнет. Знаешь, сколько их здесь? – сказал Дмитрий.

Степа стиснул челюсти, но удержать зевоту не смог.

– Иди глотни из Бездны холодной водички, сразу сон пройдет, – посоветовал ему отец.

Степа спустился к реке. У самой воды торчал конец толстого полусгнившего бревна. Древесина в нем легко отделялась слоями. Степа принялся ногтями отдирать куски древесины и бросать их в воду, любуясь, как легко они плывут по течению. Затем он обратил внимание на косячки маленьких рыбок, плавающих у самого берега. Рыбки были почти цвета воды, и казалось, что они прозрачные. Ему захотелось поймать хотя бы одну, ничего подобного он в Баеве не видел. Он подошел к самому краю песчаного берега и опустился на корточки. Рыбки, испугавшись его, отплыли в темную муть дна, но вскоре появились снова. Они все время подплывали к берегу, но стоило Степе протянуть руку, мгновенно исчезали. Под его ногами песчаный берег осыпался. Увлекшись рыбками, он этого не замечал. Наконец берег обвалился, и Степа оказался по пояс в холодной воде. Он испугался, но, оценив положение, решил, что ничего страшного не произошло. Он попытался встать и выйти из воды, но ноги его вязли все глубже. Тогда он лег грудью на край берега и решил выбраться ползком. Песчаный берег опять подвел его, обвалился, и Степа теперь уже был в воде по самые плечи. Он испугался всерьез и закричал что есть мочи:

– Тятя, тону!

Дмитрий прибежал на его крик.

– Зачем тебя туда понесла нелегкая?

Он схватил Степу за ворот зипуна и вытащил на берег. Со Степы струями стекала вола. Полы его зипуна, лапти и онучи были залеплены густым илом. Отец велел ему бежать к Назаровым, пока не закоченел. Сам тоже отправился за ним. Но Степа, залепленный илом, не мог бежать, а плелся медленно.

– У этой речки нет дна, я так и не достал его, – говорил Степа, стуча от холода зубами.

– Не у речки нет дна, а у тебя нет разума: полез в такое время в воду.

– Я не полез, а провалился.

– Вот придешь к Назаровым и объяснишь матери, как попал в воду. Она тебя обязательно об этом спросит и научит ходить по берегу.

– А ты ей не вели, – сказал Степа.

– Чего не велеть? – не понял Дмитрий.

– Спрашивать и учить.

Дмитрий промолчал. Дома о случившемся он рассказал в нескольких словах и часть вины взял на себя.

– Не следовало бы мне посылать его к речке. Он, должно быть, наклонился попить и поскользнулся.

– И вовсе не поскользнулся, – возразил было Степа, но вовремя спохватился и смолк.

Марья качала головой и удивлялась:

– Этот ребенок, Дмитрий, падал не в воду, а где-то узяз в грязи. По шее весь в глине.

– И вовсе это не грязь, а ил. Он на дне речки, – попробовал было Степа поправить мать.

Та грозно посмотрела на него и сказала:

– Вот я сейчас Праксиной мешалкой соскоблю с тебя этот ил, тогда ты будешь знать, куда лезть!

Степа сразу же притих. Он хотел полезть на печь, но мать схватила за зипун и стащила обратно:

– Куда! Раздевайся и разувайся здесь, потом полезешь!

Близнецы катались по лавке, смеясь над Степой. Смеялись и Фима с Ольгой. Степе пришлось раздеваться у всех на виду. Рубашку он все же не снял, она намокла только до половины и совсем не испачкалась в иле. Он лег на горячую печь. Ее сегодня топили дважды – готовили нищу на три семьи. Она истопилась совсем недавно, поэтому воздух, наполненный остатками дыма и едкой горечью, лез в глаза. У Степы от этой горечи пошли слезы. Фима принесла ему поесть. Жалея его, сказала:

– Не плачь, братец, после завтрака постираю твои портки, они быстро высохнут, опять пойдешь на улицу.

– Да я вовсе не плачу, у меня слезы от дыма, – возразил Степа.

Близнецы все еще хохотали, не могли остановиться.

– Не к добру они так хохочут, – охая, проговорила больная бабушка Орина. – Какое-нибудь несчастье накличут.

– Я их сейчас успокою, – сказала Пракся, доставая с полки увесистую ясеневую мешалку.

Петярка и Михал не стали дожидаться, когда тяжелая палка пройдется по их спинам, схватили свои шапки и зипуны и убежали из избы. Убегая, Петярка крикнул Степе:

– Теперь ты «Топляк».

Степа молчал. Ему было очень неприятно такое прозвище. Но что может сделать один против двоих, к тому же они старше его на четыре года. Разве с ними сладишь. Вот приедет Иваж, он им тогда покажет, как дразниться. Тогда Степа напомнит им и про то, как они от смеха над ним катались по лавке. За все расквитается...

Из леса пришел Охрем, принес разных корявых, причудливо изогнутых наростов и корневищ, зверообразных трутов и множество сосновых шишек. Все это высыпал на лавку. На них с визгом набросились большенькая девочка Васены и дочка Пракси, стали расхватывать себе игрушки. Степе было завидно, но он не мог слезть с печи без портков. Фима понесла на речку полоскать всю его одежду и портянки. Когда еще они высохнут! Он сам пошел бы в лес и набрал бы этих игрушек не меньше, чем дядя Охрем.

Охрем тем временем подсел к столу, заговорил о том, что скотина здесь ходит без присмотра, пастух ей не нужен.

– Здесь мне делать нечего, – продолжал он.– Для трех коров пастуха держать не будут, слишком накладно. Будущей весной наведаюсь в Алтышево.

– Знамо, кто пойдет пастухом на три коровы, – согласилась и Пракся.

– Пойти-то пойдут, трех коров пасти легче, чем полсотню, да для вас, говорю, накладно будет, – сказал Охрем.

В разговор вмешалась и Марья:

– Волков, знать, нет, коли коровы ходят без присмотра?

– Какое там нет. Вот подойдет зима, под самые окна придут выть, – сказала Пракся.

Васена держалась в стороне и в разговор не вмешивалась. Она была очень недовольна поведением мужа и сердито поглядывала на него. Когда тот попросил чего-нибудь поесть, она не выдержала:

– Нет у тебя, Охрем, ни капельки стыда, ходишь по лесу, игрушки собираешь. Разве для этого сюда переселился?! Дмитрий уже закончил делать низ избы, а ты еще и места не выбрал, где ее ставить.

Охрем расхохотался на всю избу, слово Васена сказала ему какую-то острую шутку.

– Дмитрию надо торопиться, у него двое сыновей. А может, скоро будет и третий. Сыновьям нужна изба. Ау нас растут девки, для чего им изба, им нужны игрушки.

Васена умолкла. С Охремом бесполезно говорить, когда он сядет на своего конька.

Дмитрий еще до возвращения Охрема ушел к своей избе, туда же собрались и Марья с Фимой. Уходя, Марья сказала Степе, чтобы он тоже шел к ним, как только высохнет его одежда.

Степа с завистью смотрел на лесные игрушки дяди Охрема, возле которых копошились две кривоногие девочки. Что они понимают в таких игрушках? Дать бы тряпичных кукол, больше бы обрадовались.

Поев, Охрем собрался определить место для своей избы. С ним пошла и Васена. Ольгу оставили нянчить маленькую девочку. Степа то и дело щупал свои портки, но они еще не высохли. Ему очень хотелось слезть и посмотреть, что принес дядя Охрем из леса. Но стеснялся Ольги. Маленькие девочки и больная бабушка Орина не в счет. Та ничего не видит, а эти не понимают. Но Ольга, видно, никуда не собиралась уходить, хотя грудная девочка и заснула. Со двора пришла Пракся и села за прялку. Теперь нечего было и думать о том, чтобы слезть с печи, пока не высохли портки.

3

До того как пришли дед Охон с Иважем, Дмитрий успел приготовить низ избы: вкопал восемь столбов-кряжей и сделал яму для подвала. Кроме того, они с Марьей обнесли двор высоким плетнем из ивовых прутьев. Из такого же плетня сделали для лошади конюшню и стойло корове. Конюшню и коровник следовало бы срубить из бревен, но Дмитрий это дело отложил до будущего лета. Сразу всего не сделать. Зима была не за горами, и следовало поторопиться с избой. Дед Охон с Иважем с первого же дня принялись за свое дело. Им в помощь Дмитрий нанял старика Назара. Охрем тоже помогал. Бревна были толстые, двоим с ними не справиться. Пока плотники готовили под низ дубовые бревна, Дмитрий с женщинами съездили в лес, привезли два воза мха. Потом Дмитрий стал делать для двора навес, а Марья не отходила от печи, целый день готовя еду на пятерых мужчин и семью. Степа во дворе помогал отцу.

Покончив с навесом двора, Дмитрий стал помогать плотникам. Ставить избу Охрему отложили до следующего лета. Зиму две семьи могут провести в одной избе. Семья Охрема из-за тесноты у Назаровых перешла жить к Кудажам. Фима с Ольгой устроились ночевать в их бане. Там хотя и не так удобно, но не было клопов. Иваж спал в стоявшем в стороне на пригорке сарае, до отказа набитом душистым сеном. В Баеве у Дмитрия никогда не бывало столько сена; отпала вечная тревога за корм скоту.

Когда сруб подвели под крышу и проконопатили мхом, Дмитрий с Марьей перешли спать в свою избу. Конечно, еще не было ни окон, ни дверей, но это была своя изба. Оконные проемы закрыли соломенными матами, двери завесили пологом.

– Помнишь, как в первый год после свадьбы почти до самого рождества мы с тобой спали во дворе, на сеновале! – спросила Марья, стеля постель в углу на полу.

Дмитрий кашлянул и промолчал. Он не любил пустых разговоров. Где же спать молодым, как не во дворе, если в избе тесно и большая семья?!

Эти последние три-четыре недели, живя в чужой избе, они редко были одни. Поэтому и вспомнили первый год супружеской жизни, оказавшись вдвоем в холодной избе.

– Что-то долго ты ходишь легкая? – спросил жену Дмитрий.

– Кончилось мое легкое время, Митрий, третий месяц пошел, как кончилось.

Они долго молчали. Дмитрий про себя подсчитывал, на какое время придутся роды. «Должно быть, это случится около ильина дня, в самый разгар жатвы», – подумал он, а вслух сказал:

– Кого-то даст бог – мальчика или девочку.

– Знамо, – ответила Марья.– Не будешь же ты вроде Охрема из-за девочки биться головой о стену.

Потом они заговорили об Иваже. За эти последние три года, прожитые вне дома, он превратился во взрослого парня. Ростом перегнал отца. Старик Охон купил ему кожаные сапоги, городской пиджак и фуражку с высоким околышем и блестящим козырьком, словно купеческому сыну. Теперь только осталось его женить.

– Здесь не найдешь ему невесту, придется пойти в Алтышево, посоветоваться со своей родней, может, у них кто-нибудь есть на примете, – шептала Марья над ухом Дмитрия, обдавая его лицо и шею горячим дыханием.

Дмитрий лишь кивал головой. Разумеется, Марья лучше знает, что для этого предпринять. Не мужское это дело – искать невесту. И что тут много разговаривать, Иважу подошло время жениться. Самого Дмитрия женили примерно в такое же время, ему тогда пошел восемнадцатый. Вот достроят избу, сделают печь и можно будет взяться за поиски невесты. В этот год, пожалуй, свадьбу сыграть не придется, но невеста на примете должна быть...

Не много вечеров выпало Дмитрию и Марье быть вдвоем. В новую избу к ним вскоре притащился дед Охон. Он тоже бежал от клопов.

– Не хватило больше терпения, – говорил он.– Век доживаю, но таких свирепых клопов нигде не видел.

– Не боишься холода, спи здесь, – сказал Дмитрий.

Он все же позаботился о старике и, натаскав в избу песку, стал на ночь разжигать на нем костер, чтобы прогреть воздух. Степу не брали спать в новую избу, боялись простудится.

Для печи Дмитрий навозил глины и песок. Дед Охон с Иважем сделали под нее основание – квадратный срубик, соорудили форму и четыре больших деревянных молота. Степа не мог сообразить, для чего нужны эти молоты, что собираются ими колотить. Он еще не видел, как делают из глины печь. Когда же взрослые стали лопатами насыпать в срубик глину и, утоптав ее ногами, взялись за эти молоты, он все понял и полез смотреть, как будут бить. У дяди Охрема молот поднимался чуть ли не до потолка, с глухим ударом опускался на вязкую упругую глину и отскакивал назад. И с каждым ударом он издавал гортанный звук: «Х-эк!» У отца молот так высоко не поднимался, и ударял он без всякого «х-эк», но ямка в глине после его удара была глубже, чем у других. Иваж тоже сильно бил, но он все же уступал отцу и дяде Охрему. Четвертым бил дед Назар. Степа не мог определить, как он бьет – сильно или нет. Он машет не часто и дышит тяжело, как лошадь, которая тянет в гору воз. Дед Охон не бил. Он стоял у оконного проема, курил трубку и говорил, когда нужно перестать бить, когда еще добавить глины. Дед Охон все знает! Когда кончили бить, Степа попробовал ткнуть в глину пальцем, она была словно камень. Это набили под печи. На под положили форму свода. На форму Марья высыпала из тряпицы золу и угли, вывезенные из Баева. Затем опять насыпали глины и снова принялись бить. Били, опять насыпали глины и снова били, прикрепив вокруг будущей печи толстые доски, чтобы глина не расплывалась, а выравнивалась прочной стеной. Степа удивлялся тому, что делали из глины, как она под сильными ударами формуется сплошной массой, без слоев и комков. Уже покрылась вся форма, теперь набивали то, что впоследствии станет поверхностью печи, где так приятно полежать с мороза. Степа взял в горсть мягкой глины, помял ее, пока она не стала вязкой, и принялся лепить собаку. Собака у него не получилась, попробовал переделать ее в лошадь. Спина вроде вышла и ноги немного похожи, но вот голова и шея совсем не лошадиные. Получается какая-то овечья голова. Дядя Охрем, смеясь, спросил:

– Что за верблюда лепишь?

– Лошадь делаю – не верблюд, – сказал Степа и спросил, что это за зверь – верблюд.