Текст книги "Сын эрзянский"

Автор книги: Кузьма Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

В баню наконец вошли все, кто до этого отсиживался в предбаннике. Близнецы с удивлением уставились на Степу, сидевшего на полке с таким видом, будто ему все нипочем.

– Михал, посмотри-ка, Стригун чего вытворяет. Знать, не боится жары.

– Чего бояться, давай и мы, – предложил Михал, но первым не сунулся, подождал, пока полезет брат.

Однако им троим недолго пришлось побыть на полке, кто-то плеснул на раскаленные камни шайку воды, и горячий, обжигающий пар устремился вверх. Ребята кубарем скатились на пол и выскочили в предбанник.

Полки ни на минуту не пустовали... Мужчины поднимались туда один за другим. Дмитрий парился три раза, потом облился холодной водой у проруби и стал одеваться. Степа уже оделся. Домой они шли втроем, с Охремом. В избе их ожидал ужин, мужчины сели за стол, женщины ушли в баню. Когда они вернулись, Степа уже не слышал, он спал на полатях.

Ночью, когда легли спать, Дмитрий говорил жене:

– Степу заставь пахать, Иваж в его годы уже пахал, как взрослый. Посей побольше конопли. Луговая земля в самый раз для нее... Если, бог даст, удастся мне заработать денег, расплатимся с долгами и купим осенью парочку овец на племя. Здесь скотину держать можно... Когда подойдет время косить сено, позови Иважа.

– У него теперь своя семья, свои заботы, – заметила Марья.

– От нас еще не отделился, вот когда отделится, тогда у него будет своя семья...

Степа проснулся рано, но мать с отцом уже были на ногах. Степа часто думал о том, когда они спят? Вечером, когда он укладывается спать, мать сидит за прялкой, отец плетет лапти, когда же утром он поднимает с подушки голову, мать уже хлопочет возле печи, а отец во дворе кормит скотину. Сегодня он встал пораньше, чтобы проводить отца. Сел на краю печи, принялся разыскивать свои онучи. Вечером он кладет их всегда в одно место, а каждое утро ищет по всей печи. И все из-за Наташки. Она спит на печи и ночью раскидывает онучи. Наташа спит вдоль трубы, прямо на голых кирпичах. В головах у нее скомкан старый зипун. В руках тряпичная кукла.

Степа толкнул ее в плечо:

– Вставай, а то на голой печи спечешься!

Он наконец нашел свои онучи и стал обуваться.

За столом Дмитрий во время завтрака, обращаясь к Степе, сказал:

– Лошадь, сынок, остается на твоем попечении. Корова – бабья забота, лошадь – забота мужская. Кроме тебя, у нас в доме другого мужика не остается. Иваж живет в городе. Ему оттуда далеко ходить ухаживать за лоптадью. Так что не забывай про нее, вовремя покорми, вовремя напои... Мать слушайся, помогай ей во всем...

Степа ничего не ответил отцу, он ел крупяную похлебку, сваренную на молоке, и рассуждал про себя: «Летом ничего не стоит кормить лошадь, пустил ее, она сама найдет себе корм. Захочет – напьется из речки... Помогать матери? А в чем ей помогать?» Он задумался об этом, да так ничего придумать и не смог... «Ладно, – решил он, – там будет видно...»

Уходившие на Волгу собирались в Алтышеве и оттуда на другой день всей артелью должны были двинуться дальше. Дорога их, пролегавшая на Симбирск, не ближняя, придется пройти верст сто пятьдесят. В Симбирске они обождут, пока вскроется Волга, и направятся вниз.

Марья рассчитывала отвезти мужа до Алтышева на своей лошади. Но когда трое отъезжавших собрались со своими мешками в избе Кудажей, то решили обойтись одной подводой. Поехали на Кудажевой лошади. Марья и Кудажева сноха отправились с ними до Алтышева. Степа тоже хотел поехать, но теперь он мог проводить отца только до леса, как и Назаровы близнецы своего дела. Втроем они возвращались домой. Близнецы как всегда подначивали Степу. Начал Петярка:

– Что же ты, Стригун, не поехал проводить отца до Алтышева? Целую неделю только об этом и говорил, что поедешь.

– А куда было сесть, если сани завалили мешками? Мужики и сами пошли пешком.

Но на Петярку никакие доводы не действовали:

– Мы бы с Михалом обязательно пошли пешком, если бы на Низовье отправился наш отец. Правда, Михал, пошли бы?

– Знамо, пошли. Подальше Алтышева пошли бы, – поддержал его Михал.

– Вечно вы мыкаете, – пренебрежительно отозвался Степа. – Мы бы то, мы бы это, а сами ни с места... Отца вы пошли бы провожать даже за Алтышево, а старик Назар, знать, у вас не в счет? А он вам дедом приходится...

Степа прибавил шагу и вскоре свернул к своему двору. Из-под крыльца к нему навстречу выскочил Волкодав.

Перед крыльцом стояла все та же снежная фигура, которую Степа слепил несколько дней назад. На голову ей кто-то вместо шапки надел набекрень старое лукошко, приладил из кудели бороду и сунул в рот сучкастую палку, очень похожую на трубку. Очевидно, это было сделано сегодня, когда Степа провожал отца. Утром, когда Степа уходил из дома, ничего этого не было. И сделать это мог только Охрем. Однако солнце основательно продырявило бок снежной фигуры. «Как бы сохранить ее подольше?» – думал Степа, подправляя свежим снегом подтаявшее место.

С крыльца раздался голос Охрема:

– Вечером обольем водой, ночью подмерзнет. Так дольше продержится.

Его, видно, беспокоило то же, что и Степу.

9

Без хозяина в избе Нефедовых кажется пустовато. Место его за столом, когда садились завтракать или обедать, было не занято. Вообще здесь у каждого было свое место. Степа сидит напротив переднего окна, Фима – рядом с ним, подальше от угла. На углу сидеть, говорят, плохая примета: девушка может выйти замуж за горбатого, а парень – жениться на горбатой. Степа, чтобы подразнить сестру, иногда нарочно садился против угла. Фима пытается силой водворить его на место. Степа упирается. Их возню за столом мать прекращает сердитым окриком. Если окрик не помогает, ее увесистая ложка опускается на лоб ослушника. Чаще всего достается Степе. Фима умолкает сразу, а Степа всегда хочет непременно настоять на своем.

Дмитрий – человек не очень разговорчивый, иногда за целый день скажет не более двух-трех фраз. А без него изба кажется не только пустой, но и тихой. Охрему теперь не с кем разговаривать. При Дмитрии он говорил беспрестанно, было кому его слушать. С женщинами много не поговоришь, да и о чем с ними говорить? Охрем, когда уже невмоготу молчать, начнет разговаривать со Степиным Волкодавом.

– Ты, давитель волков, пойдем со мной летом пасти стадо. Будешь для меня таскать кошель с хлебом, как это делал мой Пестрый.

Собака, словно бы понимая, что обращаются к ней, подойдет к Охрему, встанет перед ним, задрав голову, и виляет хвостом. На ночь Марья больше не оставляет ее в избе, выгоняет в сени. Да и когда заходит со Степой, она поглядывает на нее искоса. С первой же оттепелью переселили во двор поросенка. Под коником Марья все вычистила и вымыла. Пусть, говорит, до пасхи выветрится из избы тяжелый запах. В избе теперь из скотины находится один теленок. Но его держать во дворе было еще рано.

С каждым днем становилось теплее. День заметно удлинялся. На реке Бездне лед от берега до берега покрылся водой. По ночам ее схватывал заморозок, а утром отпускал. Снег стал влажный и рыхлый. Ходить можно только по тропе, утоптанной за зиму, да по утрам по образовавшемуся за ночь насту. Степа каждое утро брал с собой Волкодава и бегал с ним по насту. На наст выходили и Назаровы близнецы. Степа избегал их, с Волкодавом лучше. Но они приставали к нему, им одним скучно. Вот и сегодня, едва Степа вышел из избы, Петярка крикнул:

– Стригун, пойдем с нами ловить лису!

«Какую там еще лису?» – подумал Степа. Разве лису так просто поймать. Но все же заинтересовался. Он кликнул Волкодава и направился к близнецам. Оказалось, что у них прошлой ночью лиса унесла курицу, и они решили изловить воровку. Они пошли к поселку Анютино, перешли по бугристому льду реку и направились дальше в низкорослый, реденький лесок. Здесь столько различных следов – заячьих, лисьих и каких-то больших, должно быть, волчьих. И следы эти не свежие, оставшиеся от зимы. Разве по ним найдешь лисицу? Степа понимал, что это бесплодная затея, но все же шел с близнецами дальше. Низкорослый лес тянулся бесконечно. Солнце, поднимаясь выше, пригревало все больше. Степе стало жарко, он снял шапку и сунул ее в карман.

Петярка, видимо, не мог без того, чтобы не задеть кого-нибудь.

– Глянь, Михал, у Стригуна опять отросли волосы.

Михал осклабился до ушей:

– Вот мать опять свяжет его и острижет, как барана.

Степа обозлился. Это была явная напраслина. Его никогда не связывали. А вот самого Михала связывали, когда выдавливали ему на шее чирей.

Он сказал с усмешкой:

– Стричь голову – это тебе не чирей выдавливать, можно и не связывать.

Михал не нашелся что возразить. Промолчал и Петярка.

Ребята вдруг заметили, что они забрели слишком далеко, пора возвращаться домой. Солнце пригревало все жарче. Степа снял шубенку и попытался идти в одной рубашке, но не долго. Оказалось, что весеннее солнце обманчиво. Степа быстро продрог и больше уже не пытался раздеваться.

Ребята радовались теплому солнышку, но вместе с теплом подкрадывались и неприятности. Снежный наст постепенно терял упругость. Ноги то и дело проваливались. Пока добрались до реки, все трое вымокли и устали. А на них свалилась настоящая беда, о которой они не подумали, отправляясь утром на поиски лисы. Поверх льда пошла вода, затопив все русло. Утром они и представить такого не могли.

– Теперь придется нам заночевать здесь, домой мы сегодня не доберемся, – сказал растерявшийся Петярка.

– Может, найдем где-нибудь такое место, где нет воды, – неуверенно предположил Михал, вглядываясь в даль.

– Что толковать, в воду все равно не полезешь, – возразил Петярка.

Он был ростом выше брата и чувствовал себя старшим.

– Пойдемте искать проход, – сказал Михал.– Здесь можно без толку простоять до ночи.

Они зашагали вдоль берега. Степа подошел к краю воды, постоял немного, соображая, что она не глубокая, выше лаптей, пожалуй, не будет. Зачем искать сухого места, которого, может, и не найдешь. Степа ступил одной ногой, попробовал, не глубоко ли, и смело зашагал к противоположному берегу. Волкодав остался у края воды, заметался, затявкал, боясь двинуться за хозяином. Заслышав его лай, близнецы остановились и оглянулись.

– Посмотри, Михал, чего делает Стригун... По воде пошел!

Степа достиг берега и стал манить Волкодава, который все еще метался у края воды. Наконец собака решилась и, ступив в воду, пошла подпрыгивая.

Близнецы постояли, проводили Степу взглядом и зашагали вдоль берега.

У Степы намокшие ноги сразу же замерзли. Он припустился бегом. Матери он сказал, что провалился в глубокий снег, а под ним оказалась вода. Он разулся на печи, развесил онучи вдоль трубы на жердочку и положил застывшие ноги на теплое место. Мать так и не узнала бы правды, если бы к вечеру к ним не пришли близнецы и не рассказали все, как было.

– Ты с ума сошел, полез в талую воду! – принялась мать ругать его. – Простудишься, будешь болеть, что я стану делать?

Степа ничего не отвечал матери, знал, что, когда она сердится, лучше молчать. Поругает и успокоится. Но эти двое хороши! Только за тем и пришли, чтобы наябедничать. Нет уж, никуда больше он с ними не пойдет.

Переход через ледяную воду, как и опасалась Марья, не прошел без последствий для Степы. На следующее утро у него появился жар.

– Добегался, – сердилась мать.

Она весь день поила его отваром сухой малины и не разрешила вставать с полатей. Степа попросил у Фимы мягких угольков и, лежа на постели, стал рисовать на потолке все, что ему вздумалось. Нарисовал свою избу, двор. У двора нарисовал гнедого и Волкодава. Потом нарисовал реку Бездну, а за рекой – старые дубы и липы. Когда весь потолок над ним был покрыт рисунками, он попросил Фиму подать ему мокрую тряпку и все начисто смыл. А по просохшему потолку снова стал рисовать. Три дня он не выходил из избы, рисовал на потолке, смотрел в окно, наблюдая, как подтаивает его снежный человечек – даже ледяная корка не спасала его. А скоро снеговик совсем растаял. «Надо бы сделать его из глины или дерева, тогда он нипочем не развалился бы», – думал он.

Когда Степа наконец вышел на крыльцо, то от снежного человечка оставался лишь небольшой обледеневший бугорок. Перед избой образовалось целое озеро. Снег потемнел, заметно осел. Куда ни ступи – везде под ним вода. Держалась лишь тропинка между избами, за зиму основательно утоптанная. Но и она порыхлела. Степа увидел близнецов. Они перед своей избой что-то копали.

– Стригун, иди к нам. Да вот здесь проходи, – сказал Петярка, показывая лопатой на середину тропы, где снег был приглажен.

Степа шагнул было на это место, но его опередил Волкодав. Он прыгнул туда и провалился передними лапами по самую шею.

– Ну, тогда пройди вот здесь, – предложил Петярка, показывая лопатой чуть подальше, на такое же приглаженное место. Но Степа догадался, что его подводят к ямкам-ловушкам, выкопанным близнецами на тропе и прикрытым слоем мокрого снега.

– Для чего мне ходить там, я и на краю тропы постою, – ответил Степа.

– Кто же ходит по краю тропы, – приставал Петярка.

Степа не отвечал. Что попусту чесать языком. Пусть сами лезут в свои ловушки.

Из избы вышла мать близнецов – Пракся.

Заметив Степу, она громко спросила:

– Мать твоя дома? Надо у нее попросить закваски.

И Пракся быстро пошла по тропе к избе Нефедовых. Близнецы и сообразить не успели, как мать провалилась в ямку-ловушку.

Петярка смолчал, а Михал крикнул:

– Мама, мы там накопали ямки-ловушки, не ходи дальше!

И поспешили к ней на помощь.

– Для чего это вы наделали? Обмануть свою мать, бездельники! – ругалась Пракся. – Дед Назар в ваши годы уже был женат, а вы с утра до вечера только и знаете бегать по улице!

Она горшком, который держала в руках, со злостью ударила Михала по голове. Тот ухватился за шапку и присел на мокрый снег. Петярка стоял в стороне и смеялся.

– Придешь домой, достанется и тебе! – крикнула она ему.

Ей пришлось возвратиться в избу, чтобы переобуться. Ноги ее до самых колен промокли в талой воде.

Когда мать ушла, Петярка приблизился к брату и спросил, больно ли его ударили.

– Нет, сквозь шапку совсем не больно, – отвечал тот, потирая голову.

Петярка накинулся на Степу:

– Это Стригун виноват, для него наделали эти ямки, а он не пошел, вот мать и увязла.

Степа резонно возразил:

– Не делали бы, тогда никто бы и не попал в них.

Слышь, Михал, что говорит Стригун? Он еще нас учит!..

– А вот наделаем побольше ям... – отозвался Михал.

– Ну что ж, на этот раз попадет в них ваш отец. Вот тогда узнаете.

– Ты слышишь, Михал, как артачится Стригун?

– Давно ему не попадало, потому и артачится.

– Давай поймаем его и проведем по оставшимся ямкам, пусть сосчитает их ногами, – предложил Петярка.

– Давай, – согласился Михал.

Но едва они подошли к Степе, как из ворот показался их отец с веревкой в руке и направился прямо к Петярке, но тот вовремя отскочил в сторону. Опять досталось Михалу. Отец вдвое сложенной толстой веревкой стеганул его трижды но спине. Михал взвыл от боли.

– Вай, мамыньки, по чирью!

– В другой раз не будете копать ямки на тропке! – с гневом сказал отец и еще раз стеганул Михала.

Тот повалился на снег и долго выл.

Степа подошел к нему.

– Больно он тебя стеганул, – посочувствовал он Михалу.

– У меня на спине три чирья, конечно, больно, – сквозь слезы проговорил Михал.

Потоптавшись немного и не зная, чем помочь Михалу, Степа направился домой. Волкодав давно убежал от него. Как ни старался Степа ступать на такое место, где снег менее водянистый, пока он дошел до своего двора, промок насквозь. В избе Степа рассказал, как Назарова Пракся хотела прийти за дрожжами, не дошла, попала в ямки-ловушки, которые по всей тропе накопали двойняшки. Накопали вдвоем, а побили одного Михала, потому что Петярка успел убежать.

– Тот, кто не убежал, вдвойне будет умнее, – сказала Марья.– Кому больше достанется, тому и больше останется.

Но Степа не мог постичь такую премудрость. Что выиграл Михал, бросившись помочь матери? Горшком по голове? Не велико же это Михалкино богатство...

10

Вокруг избы Нефедовых образовалось целое озеро талой воды, отрезав проход ко двору. Изба стояла на пригорке, а двор – заметно ниже. Чтобы пройти ко двору, Марья со Степой по всей тропе накидали толстых слег. Но это помогало плохо, вода прибывала, и слеги вскоре всплыли на ней. Марья целое утро думала над тем, как пройти ко двору. Корова была не доена и не кормлена. Голодная стояла и лошадь. Марья не знала, что и предпринять. В избе, кроме Степы, не осталось ни одного мужчины. Охрем дня два тому назад отправился в Алтышево договариваться в пастухи. Она лишь теперь убедилась, что не там следовало бы ставить двор. На самом высоком месте стоял сарай, рядом с ним надо было бы и строить двор. От избы к сараю тянулся бугорок. Его не затопит половодье. А вот двор скоро окажется отрезанным от дома и от сарая, а в сарае – сено.

Поохав и повздыхав, Марья наконец решила использовать для переправы ко двору большое корыто, которое служило Нефедовым, когда у них была большая семья. Она опустила это корыто с чердака на веревке. Для чего оно понадобилось, Степа догадался, лишь когда мать его столкнула на воду. Он радостно вскрикнул и полез в корыто. Волкодав остался у крыльца и, скуля, заметался у края воды.

Марья вынесла из избы подойник с теплой водой и белую тряпку.

– А ну, вылазь оттуда, не для игрушки приготовила корыто, – сказала она сыну.

– Мама, давай поплывем вдвоем, – попросил Степа.

– Двоих нас не выдержит.

Марья осторожно села в корыто, попросила подать ей подойник и длинный шест, приготовленный заранее. Отталкиваясь шестом, она приближалась к воротам двора. С крылечка за ней наблюдали Васена и Фима, награждая ее советами, которые ровным счетом ничего не стоили. Марья по стоячей воде легко добралась до берега. И, раскрыв широкую дверь из древесной коры, пошла доить корову. Во дворе тоже везде была вода, Марья еле пробралась в стойло. Закончив дойку, она натаскала из сарая сена и тем же способом вернулась обратно в избу. До сумерек ей еще не раз приходилось пользоваться корытом. Как только она заходила в избу, Степа тут же занимал ее место в корыте и плавал от крылечка до дверей двора, точно так же, как мать, отталкиваясь шестом. Близнецы с завистью смотрели на него и перешептывались.

– Давай попросим, пусть и нас немного покатает, – сказал Петярка.

– Ну да, покатает, – безнадежно сказал Михал.– Кому ни доведись, никто б катать не стал...

Степа плавал до сумерек. Мать позвала его ужинать, а корыто вытянула из воды и поставила стоймя около крылечка, прислонив его к стене сеней. Вода все прибывала. По лощине, проходившей через двор Нефедовых, она потекла словно вторая речка. Лед в Бездне еще не тронулся, вода шла верхом, во многих местах, где берег был пониже, она выходила на пойму. Марья прежде жила вдали от реки и не знала ее повадок во время половодья. Огромные льдины, скопившись в узком месте меж высоких берегов, загородили проток, и река устремилась по своему старому руслу. Это произошло вечером, когда Марья, покормив скотину, вернулась в избу и собрала на стол ужинать.

Уже сидя за столом, она вдруг обратила внимание, как нехорошо мычит корова.

– Господи, что там с ней стряслось? – Марья положила ложку на стол.

Прислушались все.

– Вроде еще кто-то кричит, – сказала Васена.

Марья бросилась к боковому окну, через которое был хорошо виден двор. Здесь, у окна, до ее слуха явственно донеслись и крики людей, и неистовый рев коровы. И еще она увидела, как стремительный поток несся через их двор. Как была она в одной рубахе, без пулая и в легком платке, так и выбежала из избы. За ней бросились и остальные. По лощине через двор вода несла большие льдины. Они ударялись о плетень, раскачивали его, потом, кружась, понемногу уходили в сторону. Над плетнем передний навес развалился, с крыши слетела солома и поплыла большими охапками вниз по течению. Не выдержав напора, вскоре свалился и плетень и стал кружиться в воде, точно огромная льдина. На той стороне, невдалеке от двора Нефедовых, на сухом пригорке собралась вся семья Назаровых. Они все вразнобой кричали что есть мочи Марье, чтобы она поспешила спасти лошадь и корову. Марья на этот раз не стала возиться с корытом, да на нем, пожалуй, она и не доплыла бы среди льдин и бревен. Она прямо бегом бросилась в воду, где вброд, а где и вплавь. Степа стремглав кинулся было за матерью. Его еле успели удержать Васена с Фимой.

– С ума сошел, куда лезешь, в половодье?! – крикнула ему Фима.

– Мать же полезла! – отступал Степа.

Марья добралась до двора и скрылась внутри. Догоравший закат красными отблесками отражался в разлившейся по пойме воде. Двор Нефедовых был весь затоплен, так как основная стремнина проходила через него. Вот развалился и второй навес, боковые плетни качались, словно их трясла невидимая сила. Марья находилась где-то там, внутри этого полуразвалившегося, сотрясаемого водой строения. Корова уже не ревела, перестала ржать и лошадь. Теперь слышался лишь неистовый визг поросенка и крики соседей Назаровых.

Фима, напуганная страшным зрелищем, закричала-запричитала:

– Вай, мамынька, родненькая, не утони!

– Не утонет, не утонет, – успокаивала ее Васена.

Марья все не показывалась.

Степа снова попытался кинуться в воду. Но Васена с Фимой успели схватить его и на этот раз.

– Не оставляй меня одну, братец! – причитала Фима вцепившись в него.

Но вот Назаровы зашумели еще сильнее. Муж Пракси и близнецы подошли к самой воде. Мужчина кому-то протянул длинную жердь. Отсюда, с крылечка Нефедовых, не видно, что происходит по ту сторону двора. Спустя некоторое время из-за полусвалившегося плетня показались сначала лошадь, затем – корова. Корова шла, высоко задрав голову. Вода ей доходила до самого брюха. Наконец из-за плетня показалась и Марья. Она была растрепана, мокрая с ног до головы. Платок где-то потеряла, темные волосы рассыпались по плечам и закрыли лицо. Увидев ее, дети радостно воскликнули. Мать не утонула, мать жива!

О том, чтобы Марье переправиться на эту сторону, к себе в избу, нечего было и думать. Вода все прибывала, унося с собой со двора Нефедовых плетни, загородки, двери. Навесы рухнули, стропила и солома ушли по течению, оставшийся во дворе поросенок, вероятно, захлебнулся и утонул. У Марьи уже не было сил возвращаться во двор. Она вся посинела, дрожала от холода. Пракся Назарова подхватила ее под руку и быстро увела с собой. Близнецы погнали лошадь и корову к себе во двор.

Степа лишь сейчас почувствовал, что он продрог и ушел в избу. Но в избе не мог усидеть долго, оделся и опять вышел смотреть на половодье. Волкодав от него не отставал. Он бегал у края воды и ошалело лаял.

Наступил тревожный вечер. Изба Нефедовых оказалась на островке, вокруг нее бушевала вода. Степа смутно различал в темноте, за Бездной, старые дубы и липы. Они казались ему столетними старцами, угрюмо смотрящими на разбушевавшуюся реку. Громадные деревья стояли невозмутимо спокойные, словно не тревожила их вода. Что им, великанам, эта река с ее ледяными торосами, за то время, что стоят они здесь, видели не одно половодье. Пошумит оно, это половодье, и схлынет, речка снова войдет в берега, потечет лениво и медленно. А они будут все так же стоять, величавые и угрюмые, не подвластные ее капризам. Степа вспомнил мать, когда она вышла из воды в прилипшей к телу мокрой рубашке и с распущенными волосами. И он подумал, что она такая же сильная и смелая, как эти деревья.

Мальчик стоял у Бездны и с непонятным чувством страха смотрел на мощный поток, вслушиваясь в его шум, на темный притихший лес. До этого он никогда не видел такого половодья. В Баевском Перьгалее столько воды не бывало. Он помнит, как они с дружком Микаем ходили смотреть в Савкин огород, когда поднималась вода. Тогда им и перьгалейская вода казалась большой. «Увидел бы Микай вот эту, непременно бы испугался. Он очень пугливый», – подумал Степа и улыбнулся – ведь и он-то немного боится.

На крылечко вышла Фима. Темнота и шум воды испугали ее, и она запричитала:

– Вай, мамыньки-родимые, как боязно. Степа, братец, где ты?!

Степа, превозмогая собственный страх, сказал рассудительно, как отец:

– Ну чего ты заохала, вода она и есть вода. Снегу за зиму навалило много, потому и вода...

– А как унесет нашу избу, что станем делать?

– Избу не унесет, она стоит на пригорке, сюда вода не дойдет.

Фима обняла брата и прижала его к себе.

– Мы с тобой будем держаться друг за друга, тогда нас вода не унесет, – сказала она.

– Знамо, не унесет, – согласился Степа. – Мать вон даже одну не могла унести, а мы двое...

Они стояли на крыльце, прижавшись друг к другу, всматриваясь в надвигающийся мрак и прислушиваясь к шуму бурлящей воды. Спать легли поздно. Степе всю ночь снилось половодье, снилась мать, как она бросилась и как вышла, растрепанная, из воды, снился алый закат над разлившейся поймой, снились за Бездной столетние дубы и липы, которые непонятным образом были то корявыми деревьями, то седыми старцами...

11

Перед пасхой Марья надумала съездить в Алатырь к сыну, просить у него помощи. Надо было ставить двор. Лошадь с коровой после паводка находились под открытым небом. Следовало бы поставить и рамы. Охремы, как только немного потеплело, перебрались в свою избу. Пришлось Марье снова завесить окна зипунами и ватолами. В избо стало темно. А надо было начинать ткать.

Иваж, когда приходил приглашать на свадьбу, снимал с окон мерку, обещал сделать рамы. Марья из-за них и поехала в город. Хотя в душе и не была уверена, что едет не попусту. Иваж после женитьбы ни разу не наведывался домой. О том, что отец ушел на Волгу и мать осталась одна с ребятами, он знал.

Эти печальные мысли не оставляли Марью в пути. Дорога пролегала через лес и была грязной, то и дело попадались большие лужи стоячей воды. Лошадь все время шла шагом. Лес стоял еще черный, почки набухли и кое-где распустились только у черемухи и бересклета, но под деревьями уже пробивалась ранняя зелень. Марья свернула с дороги и, остановив лошадь, вошла в лес, чтобы набрать сочных стеблей иван-да-марьи. В девушках она часто ходила с подругами ранней весной в лес собирать их. Домой приносили по целой вязанке. Она и сейчас набрала ворох. А когда подошла к телеге, лошадь потянулась к стеблям, шевеля нижней губой.

– Не для тебя нарвала, – усмехнулась Марья и бросила стебли в телегу, но, подумав, добавила: – Пожалуй, и тебе можно от них немножко отделить.

Она отделила пучок и дала лошади. Остальные стебли не торопясь ела всю дорогу сама. Стебли иван-да-марьи считались съедобными. В Алатырь Марья приехала к обеду и долго стучала в калитку дома, где квартировали Иваж с дедом Охоном. Но никто не выходил на стук. Наконец приоткрылась калитка и выглянула хозяйка, старая больная женщина.

– Ково тебе? – прошамкала она.

Старуха не узнала Марью. Оно и понятно – Марья была здесь только раз, на свадьбе.

– Иваж тут?

Старуха наконец поняла, кто эта женщина, и ее морщинистое лицо посветлело.

– Нет Ивана. Иван со стариком Охоном ушли в Баево достраивать церковь. И Вера с ними ушла...

Марья не понимала по-русски, но знакомое слово Баево она разобрала и догадалась, куда ушли дед Охон и ее сын со снохой. Она тяжело вздохнула и пошла к телеге. Делать было нечего, надо ехать домой. Она хотела спросить у старухи о рамах, но не знала, как это сделать. Старуха не уходила, смотрела на Марью и наконец сказала:

– Зашла бы в дом, отдохнула.

Марья опять догадалась, что сказала старуха, и покачала головой:

– Иваж нету, надо дом...

К себе она вернулась во второй половине дня, каясь всю дорогу, что напрасно прогоняла лошадь и потеряла целый день. Телегу она оставила у сарая. Здесь же после половодья было сооружено из жердей нечто вроде скотного двора. Марья отпрягла лошадь, пустила ее за загородку и положила перед ней сена. Хомут и прочие снасти понесла в избу. Берега Бездны еще были черные, и лишь кое-где на буграх с солнечной стороны начала появляться зеленая травка. Корову выпустила пастись, но что она может найти, кроме прошлогодней отавы. Прогуляется, есть придет домой.

Фима работала за ткацким станком. Чтобы хоть немного было посветлей, она отвернула угол ватолы и пристегнула его булавкой. Едва увидев мать, она спросила про рамы.

– Знаешь, как дует в окно, если откроешь? – жаловалась Фима. – А не откроешь, темно, ничего не видно.

– Откуда я тебе возьму рамы? Иважа самого нет дома, ушли в Баево доделывать церковь.

Марья подошла к предпечью и заметила, что без нее дети не обедали, принялась накрывать стол.

– Степа где? – спросила она.

Фима словно только и ожидала, когда мать спросит о нем.

– Степа твой неслух, – жаловалась она. – Весь день на речке копается в иле. Давеча сказала ему, чтобы посмотрел, где ходит корова. А он говорит, пойдешь и сама, если беспокоишься о корове. Поел молока с хлебом и опять пошел на речку.

Марья сдвинула брови. Степа действительно неслух, не хочет заниматься домашними делами. Иной мальчик стремится к лошади, обрадуется, когда ему поручат напоить ее или покормить. А этого надо во всем принуждать. Утром, когда собиралась ехать в город, хотела взять его с собой, так заупрямился, убежал из избы.

Пообедав с дочерью вдвоем, Марья принялась возиться с нитками, готовить их для следующей заправки ткацкого стана. На пойменной земле в прошлое лето конопля хорошо уродилась, за зиму мать с дочерью напряли много, одной Фиме не соткать. Марья думала заодно с Иважем пригласить и молодуху помогать. А вон как вышло – и она ушла в Баево. Да, видно, не придется ей в этом году сесть за стан. Как только подсохнет земля, надо выходить и сеять. На Степу надежды мало. Все придется делать самой.

Степа явился в сумерках, весь мокрый и забрызганный не то илом, не то грязью.

– Ты что, печи клал у реки? – спросила мать, оглядывая его одежду.

– Не печи. Лошадки делал из ила, – серьезно ответил мальчик.

– Ну, коли сделал свои лошадки, теперь иди напои свою лошадь да найди корову и пригони к сараю, – сказала Марья.

Степа хотел было поворчать, почему надо идти именно ему, а не Фиме, но перехватил сердитый взгляд матери и быстро ушел. Ворчал он после, когда вернулся и полез сушиться. Слушала его одна Фима, мать пошла доить корову. Фиме можно все высказать и возмущаться сколько хочешь. Она перечить не будет. В избе темно, лишь в предпечье пылающие на шестке угли рассеивают мрак. С этими нитками мать топила печь каждый вечер, и на печи было нестерпимо жарко. Чтобы не обжечься, Степа постелил под себя чей-то зипун. Жгло и сквозь зипун, но ему не хотелось отодвигаться.

– Чего-то запахло паленым, Степа, посмотри, там на печи ничего не горит? – сказала Фима.