Текст книги "Мужчина моей мечты"
Автор книги: Куртис Ситтенфилд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
– Он когда-нибудь пробовал заигрывать с тобой?
– Почему ты спрашиваешь? – вопросом на вопрос отвечает Эллисон, то есть не отрицает напрямую.
– Вот сволочь! – восклицает Анна.
– Это было всего один раз, на одной вечеринке. Эллиот напился и полез ко мне целоваться. На следующий день он сделал вид, будто ничего не произошло.
– Ты рассказала Сэму?
– А тебе-то какое дело, рассказала я или нет? – голос Эллисон дрожит, в нем слышится то ли вызов, то ли жалость к самой себе. – Что бы я ни сказала, ты все равно посчитаешь, что это неправильно.
О, как Анна скучает по той Эллисон, какой она была, когда училась в начальной школе! Тогда она знала, куда послать того, кто ее хорошенько достанет.
– Понимаешь, мне тебя было даже жалко, оттого что к тебе постоянно липли мужики, – говорит Анна. – Я, наверное, должна была тебе завидовать, но все эти парни – такая головная боль! Ведь тебе никто из них по-настоящему не нравился, но все равно приходилось постоянно отвечать на их телефонные звонки, подставлять щечку для поцелуев или просто ломать голову, как же вести себя, чтобы никого из них не обидеть. Но теперь до меня дошло, что я ошибалась. Тебе доставляет удовольствие крутить ими, иначе зачем бы ты взяла с собой Эллиота в поездку, если знаешь, что нравишься ему?
– Это несправедливо!
– Может, затем, чтобы Эллиот мог наблюдать, как вы с Сэмом развлекаетесь на природе?
– Ты не можешь успокоиться, да? – вспыхивает Эллисон и порывисто, но неуклюже поднимается на ноги. Ее щеки заливаются краской.
Когда она уходит, Анна остается сидеть на камне, вслушиваясь в неожиданно наступившую пугающую тишину – порождение ее же собственной злости. Но через какое-то время возвращается Эллисон. Она становится перед Анной, прищурив глаза.
– Мама иногда спрашивает меня, не кажется ли мне, что с тобой что-то не в порядке? Тебе это известно? Она интересуется: «Почему Анна ни с кем не встречается? Почему не заводит друзей? Я уже начинаю переживать». А я всегда тебя защищаю. Я говорю: «Нет, просто у нашей Анны свое представление о жизни». Но это не так. На самом деле ты упрямая как осел и к тому же жестокая. Тебе кажется, что ты видишь насквозь всех нас, жалких людишек, живущих жалкой жизнью. Может быть, ты и права, только на самом деле ты сама – жалкий человек. Ты и себя делаешь несчастной, и всех вокруг.
На секунду Эллисон умолкает.
«Скажи, что у тебя на уме, – думает Анна. – Что бы это ни было, скажи!»
– Самое смешное в том, – говорит Эллисон, – что ты напоминаешь мне отца.
Сегодня их последний вечер на природе. Они опять перебрались на новый остров, уже третий и последний. (Путешествие наконец-то подходит к концу. Ура!) Анна не имеет понятия, сколько сейчас времени, только чувствует, что ее сморил крепкий сон и она, возможно, проспала несколько часов. В какой-то момент она просыпается, оттого что ощущает на себе тяжесть тела Эллиота. Его рука закрывает ей рот.
– Спокойно, – шепчет он ей прямо в ухо. Она еще ни разу в жизни не слышала такого тихого шепота, он как будто передает свои мысли прямо в ее мозг, минуя уши. – Кто-то пытается достать нашу еду. Кричать нельзя. Поняла? Сейчас я уберу руку, но если ты начнешь шуметь, то я опять закрою тебе рот.
Хоть он и не говорит напрямую, Анна понимает (как только до нее дошло, что Эллиот не насилует ее), что речь идет о медведе. В конце концов к ним в гости все-таки пожаловал медведь, как она и предполагала.
Она кивает, и Эллиот отводит руку. Снаружи доносится царапанье о кору дерева и тяжелое дыхание, явно не человеческое. Царапанье прекращается, потом начинается снова. Сэм и Эллисон тоже проснулись? Эллиот продолжает лежать на Анне. Она замерла внутри своего спального мешка, а он опирается на руки так, что центр его торса прижат к ее плечу, живот – рядом с бедром, ноги расставлены. Почему он продолжает оставаться в такой позе? Может, опасается, что Анна попытается вылезти из мешка и это произведет шум? А может, он прикрывает ее собой на тот случай, если медведь залезет в палатку? Или потому, что им – просто удивительно! – очень удобно и приятно находиться в такой близости? Давление мужского тела совсем не раздражает ее.
Дыхание Эллиота отдает луком, которым был приправлен ужин, и Анна наверняка посчитала бы такое дыхание отвратительным, если бы ей довелось ощутить его на какой-нибудь вечеринке. Но сейчас оно не кажется ей неприятным. «Может, нам суждено сегодня умереть?» – думает она. Ей вспомнилось чучело медведя в аэропорту Анкориджа. «Когда медведь раздражен, он громко ворчит и щелкает зубами, шерсть на шее поднимается дыбом, а уши прижимаются к голове. Чувствуя угрозу, медведь может напасть первым». Сейчас Анна почти рада, что в их лагерь забрел этот медведь, теперь ее не будут считать параноиком.
Потом медведь проходит мимо палатки, на секунду заслоняя луну, которая до этого заглядывала в треугольное окошко. Анна видит его совершенно отчетливо, но не полностью: темная шерсть с проседью, округлая выпуклость мышцы на плече. Это гризли. За тонкой стенкой палатки живой гризли! Животное стоит на четырех лапах (хотя Анна всегда представляла гризли стоящим на задних лапах) менее чем в десяти футах от них. Как вообще можно остаться в живых, оказавшись так близко к медведю? А что, если поза, в которой замер Эллиот, объясняется тем, что в такой ситуации он может сделать что угодно – схватить ее за грудь или плюнуть в лицо, – ведь никто никогда об этом не узнает. В груди начинает гулко биться сердце. На Анну волной накатывает грусть, лицо искажается, и она начинает плакать. Из нее невольно вырывается подавленное сопение, и Эллиот тут же снова прижимает руку к ее рту, так что теперь его лицо совсем рядом с ней: его нос – у нее под подбородком, а лоб – у ее уха. Он качает головой, а затем прижимает руками голову Анны к земле, как будто хочет придушить ее. Анна выдыхает ему в лицо: «Эллиот». Он снова качает головой. Если бы на его месте был кто-нибудь другой, кто-то, чей ближайший родственник не находился бы сейчас в соседней палатке, она бы ему не поверила. Где-то в глубине ее рюкзака лежат ключи, соединенные колечком (какими бесполезными вдруг становятся ключи от дома, как только оказываешься за пределами своего города!), а к колечку пристегнут свисток, с помощью которого, если в него дунуть, возможно, удалось бы напугать медведя и заставить его убежать. И она бы это сделала, если бы не доверилась Эллиоту.
А потом медведь уходит. Сначала он, совсем как человек (Анна чувствует это), осматривается, убеждается, что вокруг не осталось ничего интересного, чем можно было бы еще заняться. Но здесь ему уже неинтересно, его внимание переключилось на что-то другое. И он уходит. Все, ушел. Ни она, ни Эллиот не шевелятся. Сколько времени они остаются неподвижными? Возможно, минут шесть. Тишину нарушает голос Сэма:
– Ни фига себе! – громко говорит он.
– Анна, ты в порядке? – кричит Эллисон. – Ребята, у вас все хорошо? Он у вашей палатки терся.
– У меня все нормально! – в ответ кричит Анна. – Эллиот не дал мне и пикнуть.
– Мне очень хочется обнять тебя, – говорит Эллисон, – но, пожалуй, я лучше подожду до утра.
– Мы что, недостаточно высоко еду подвесили? – обращается к Сэму Эллиот. Он говорит это обычным голосом, все еще продолжая лежать на Анне. Его дыхание уже начинает ее беспокоить.
– Я все сделал так же, как и в прошлые ночи, – откликается Сэм. – Не думаю, что он что-то взял. По-моему, ему просто было любопытно.
– Или он хотел подружиться, – серьезно произносит Эллиот.
Лежа под ним, Анна начинает смеяться, но не потому, что его слова показались ей такими уж смешными, – это просто всплеск накопившейся энергии. Им всем хочется, чтобы этот эпизод наконец закончился, и он действительно заканчивается. Через несколько минут они начинают воспринимать его как происшествие, о котором можно будет рассказывать своим знакомым.
– Он не хотел расстраивать Анну, – говорит Сэм. – Он знал, что Анна посчитает, что ее надули, если она хотя бы раз не увидит живого медведя.
– Да это даже не настоящий медведь был, – подхватывает Эллисон. – Это был тот парень из магазина в Анкоридже в медвежьей шкуре. Он подумал, что Анна потребует вернуть деньги за перечный спрей.
Теперь уже смеются все. А еще Анна чувствует, что у Эллиота эрекция. Если бы она была другим человеком, не девственницей, то сейчас бы она… что? Расстегнула бы свой спальный мешок, сняла бы спортивный лифчик? Наверное, ей не составило бы большого труда сделать так, чтобы дело пошло. Еще надо было бы постараться, чтобы Сэм и Эллисон ничего не услышали. Когда она будет лететь домой на самолете, то наверняка пожалеет, что не воспользовалась представившимся шансом. Эллиот был явно не против, обстановка сложилась подходящая, и, черт возьми, они только что едва не попали в лапы медведя! Да, что-то у нее явно с парнями не клеится! Но кого в этом винить, если не себя? В самый ответственный момент у нее не получается взять себя в руки и направить энергию в нужное русло. Но если разобраться в этом конкретном случае (вдумчиво проанализировать его, а не рассматривать лишь как частный случай), то необходимо признать, что, окажись Анна в той же ситуации снова, она бы повела себя точно так же. Она устала. У него был дурной запах изо рта. Под правым бедром не давал покоя камень, который впился в тело через матерчатый пол палатки, подстилку и спальный мешок. На следующий день она бы чувствовала себя неловко, и, может быть, эта неловкость осталась бы с ней на многие годы. Она бы начала переживать, догадался ли Эллиот, что у нее совсем нет опыта, не подумал ли он, что она плохо целуется. К тому же на самом деле ему нужна была ее сестра, а не она. То, что близость медведя его возбудила и он решил довольствоваться тем, что есть, – это все-таки недостаточная причина.
Анна меняет позу, как будто собирается перевернуться на живот, и Эллиот скатывается с нее.
Утром происходит «следствие»: восстанавливается путь, которым медведь прошелся по лагерю. Они собирают вещи и в последний раз садятся в каяки. Днем им предстоит встретиться с капитаном на том же берегу, где он высадил их в первый день.
После обеда небо становится хмурым.
– Анна, – говорит Эллисон, и Анна неожиданно для себя замирает, каждая клеточка ее организма ждет, что же будет дальше. – Я понимаю, что все в этой поездке пошло наперекосяк с самого начала. Жаль, что мне не удалось ничего изменить, – продолжает Эллисон. – А может, нам вообще не стоило ехать всем вместе, но, так или иначе, тебе придется смириться с тем, что я выхожу замуж за Сэма. Он хороший человек, поверь мне, и ты ему нравишься. Если ты не захочешь пересилить себя, всем будет только хуже.
– Я не спорю с тобой, – отвечает ей Анна. – Ты только объясни мне, зачем ты выходишь за него? Я спрашиваю не из-за того, что я стерва, просто мне действительно интересно. Мне хочется понять, что же в нем есть такого, что ты решила выйти замуж.
– Я выбрала Сэма, потому что рядом с ним я счастлива, – ровным голосом произносит Эллисон, и в ту же секунду начинает идти дождь. Не какой-нибудь моросящий дождик, а настоящий проливной дождь. У Анны не получается полностью развернуться в каяке, она может лишь повернуть голову так, что Эллисон попадает в поле ее бокового зрения, но не больше. – Когда мы вместе, я чувствую себя лучше, чем когда я одна, – добавляет Эллисон. Теперь ей уже приходится почти перекрикивать усиливающийся шум дождя. Где-то вдалеке (когда ты плывешь в лодке, трудно определить, насколько далеко) небо прорезает вспышка молнии. Анне кажется, что Эллисон этого даже не заметила. – Знаю, что это звучит пошло, – продолжает сестра, – но Сэм заботится обо мне. Я не хочу сказать, что не вижу в нем никаких недостатков, я не слепая, но все равно люблю его.
Тем временем ливень набирает силу. Капли барабанят по куртке Анны, из-за брызг у нее уже намокли волосы и лицо.
– У меня очки запотели! – кричит она. – Я почти ничего не вижу.
– Сними их. Раз уж ты ничего не видишь, хуже не будет.
Сняв очки, Анна не может сообразить, куда их пристроить. Положив очки в один из карманов куртки, она рискует поломать их, когда надо будет причаливать к берегу. Поэтому она засовывает очки за пазуху. Из-за дождя все вокруг кажется серым и расплывчатым.
– Ты видишь ребят? – спрашивает Эллисон. – Они плывут вон к тому берегу справа. Ты просто греби, а я направлю каяк туда.
У Анны зуб на зуб не попадает, а руки задубели и стали скользкими от воды. Дождь такой холодный, что, кажется, вот-вот превратится в снег. Повернувшись на девяносто градусов, она кричит:
– Я и не считаю Сэма сволочью! Надеюсь, ты это понимаешь. – Как будто вся проблема заключается в том, что она обозвала Сэма сволочью. На самом деле ей следовало бы извиниться за слова, которые вслух не были произнесены, но подразумевались: «Нет в нем ничего особенного, мне он кажется вполне заурядным». Но задушевность момента не позволяет исправить ошибку, легче просто продолжить: – И я знаю, что чем-то напоминаю отца. Но разве я виновата? Ведь это гены. По-моему, странно как раз то, что ты на него не похожа.
– Ты слишком много внимания уделяешь вещам, которые приносят тебе только несчастья, – говорит Эллисон.
Вне всякого сомнения, она права. Но опять же, задумываться о том, что приносит несчастье, вполне естественно. Ведь это очень важно, иначе она не была бы самой собой. Разве не честнее критически наблюдать за людьми и высказывать о них свои замечания (которые чаще всего и приводят к неприятностям), чем вести светские беседы и мило улыбаться друг другу? Неприятнее, но честнее! И главное: разве не все люди в душе оценивают других и страдают от этого? Или это привилегия немногих, и она может по своему желанию выйти из их числа? Неужели будет лучше, если она опустит руки и сдастся, как это сделала их мать?
Они гребут сквозь дождь, и, когда наконец достигают берега, братья (они приплыли раньше) заходят в воду, чтобы помочь им.
– Я натяну брезент, – говорит Сэм.
Парни вытаскивают на берег второй каяк, и Эллиот расстилает на земле еще один рулон брезента. Они ложатся на него, все четверо, лицом вверх.
– Кто-нибудь, кроме меня, отморозил себе пальцы? – спрашивает Эллисон.
– Я даже не стану говорить, что я себе отморозил, – усмехаясь, бормочет Сэм.
Промокшая и продрогшая Анна лежит на спине, и никто на нее не смотрит. Она улыбается. В конце концов, встречи с медведем можно уже не опасаться, а завтра они вообще отсюда уедут. Она убирает со лба мокрую прядь и в рывке садится.
– Я потеряла свои очки, – сообщает она.
– Где ты их видела в последний раз? – спрашивает Сэм, и Эллисон рассказывает, что Анна сняла очки, когда пошел дождь.
– Вот черт! – восклицает Анна. Она приподнимается и начинает хлопать себя по груди и животу. – Наверное, они выпали, когда мы вытаскивали на берег каяк.
Наклонив голову, она проходит под брезентовым навесом, а затем, несмотря на все продолжающийся дождь, рысью бежит к воде. В том месте, где волны накатываются на берег, она всматривается под ноги и ковыряет носком резинового сапога черный песок и мелкие камешки. Но от этого вода только становится мутнее. Анна заходит глубже и останавливается, когда вода достает уже почти до самых колен, угрожая залиться за голенища сапог.
– Анна! Эй, Анна! – Из-под брезентового навеса появляется Эллисон. – Я помогу тебе искать, – говорит она.
Они ходят вдоль берега, время от времени запуская руки под воду, и не разговаривают. Каждая осматривает отдельный участок берега. Шум дождя уже превратился в мерный сильный гул.
После десяти минут бесплодных поисков Анна понимает, что очки ей уже не найти, но они продолжают бродить по берегу. Анна украдкой поглядывает на Эллисон, расплывчатую фигуру в зеленой куртке. Вьющиеся светлые волосы сестры потемнели и свисают прямыми прядями. Анне первой придется прекратить поиски, Эллисон этого не сделает.
– Наверное, их унесло водой, – говорит Анна. – Ладно, я куплю себе новые.
– Как жалко. – Эллисон с сочувствием смотрит на нее.
– Я сама виновата. Надо было все-таки положить их в карман.
– Может, мы в Анкоридже купим тебе другую пару?
– Не надо, я и без них обойдусь. Правда.
– Наверное, ты права. Аэропорты, оптики – со всем этим легко можно справиться, даже полностью лишившись зрения.
Эллисон берет Анну за руку и крепко сжимает ее.
– Ты можешь быть моей свидетельницей, – шепчет она. – Я хочу, чтобы ею была именно ты. Я вела себя как дура.
Когда они вернулись под навес, было решено сварить горячего шоколаду. Сэм вызвался среди вещей Анны найти ее чашку. Он смывает из нее остатки завтрака (он на этом настаивает), насыпает в нее порошок какао и заливает кипятком из кастрюли.
– У меня близорукость, – говорит Анна. – Я плохо вижу только то, что вдалеке.
Когда какао выпито, ему хочется самому помыть ее чашку. Она молча уступает и передает чашку Сэму, чувствуя на своей руке прикосновение кончиков его пальцев. «Я отдаю тебе сестру, потому что у меня нет выбора, – думает Анна. – Но ты никогда не сравнишься со мной, потому что, сколько бы ни прошло времени, я буду знать ее дольше, чем ты».
Если Сэм и понял ее, виду он не подал.
Вернувшись в Андер, они сдают каяки, спасательные жилеты, непромокаемые куртки и резиновые сапоги, фотографируются, стоя на пристани на фоне гор, и устраиваются на ночь в дешевый отель под названием «У Давиды», который располагается в старых армейских казармах. В этом помещении стоит запах сигарет, а сама Давида, нервная женщина лет за пятьдесят, в посветлевших от многочисленных стирок старых джинсах, бледно-лиловом свитере и синей нейлоновой куртке, поднимается вместе с ними на лифте до этажа, на котором находится их номер. При этом она постоянно брызгает вокруг освежителем воздуха, так что в конце концов Анна начинает чувствовать его терпко-кислый вкус во рту. Когда Давида уходит, Эллиот говорит:
– Разве мы могли себе представить, что будем ночевать в казарме?
Анна весело смеется. После того, что чуть не произошло между ними, Анне поначалу даже было искренне жаль его, но потом ей показалось, что этот случай вызвал определенную неловкость. Похоже, теперь она совершенно не интересует его в сексуальном плане, но сама втрескалась в него по уши. За последние три часа ситуация только усугубилась.
Утром они садятся на поезд до Анкориджа, там берут такси и едут в аэропорт. Их самолет вылетает ночью. Анна вернется в Бостон в шесть тридцать утра. В туалете в аэропорту Эллисон замечает, что у нее начались месячные, но нет с собой тампона, поэтому Анне приходится бросить несколько десятицентовых монеток в автомат на стене и просунуть ей тампон под дверью кабинки.
– Ты должна радоваться, что это не началось, когда мы были на природе, – говорит Эллисон. – Медведь бы меня сразу учуял.
И вот Анна в Тафтсе. Начинается новый учебный год. Теперь она возвращается к своей обычной жизни, безопасной и одинокой. В мае во Дворце Почетного легиона в Сан-Франциско состоится свадьба Эллисон и Сэма, и, хотя уже за несколько недель до вылета Анна начнет задумываться, как произойдет встреча с Эллиотом и как ей нужно будет себя с ним вести, он практически не будет обращать на нее внимания. На свадьбу он придет с худенькой девушкой с очень светлыми волосами, которая не то что симпатичнее Анны, но даже гораздо красивее Эллисон. Выяснится, что она работает врачом в неотложке.
Пройдет немало времени, прежде чем Анна перестанет думать о том, что не стоило ругаться с Эллисон из-за Сэма. Но намного чаще (даже чаще, чем она жалеет о том, что упустила шанс с Эллиотом) она думает о своих очках, которые остались лежать на дне Тихого океана. Там темно и спокойно, мимо бесшумно проплывают рыбы, и никому нет дела до прозрачных пластиковых линз с титановыми дужками. Недвижимые, вдали от своей хозяйки, очки будут продолжать всматриваться в окружающий мир сами по себе.
5
Сентябрь 1998
Ожидая приема у начальника отдела финансовой помощи, Анна встречает парня. После поездки на Аляску она уже два раза приходила сюда, и знакомство с системой финансовой помощи уже начинает восприниматься ею как дополнительный учебный курс, за который, правда, не ставят оценок. На листе бумаги она уже в который раз делает одни и те же расчеты, как будто они могут привести к какому-то другому результату: если стоимость одного года обучения составляет 23 709 долларов, а мать увеличит выплату за семестр с 4 000 долларов до 6 000 долларов («Тебе вовсе необязательно это делать», – говорила Анна, а мать отвечала: «О, Анна, если бы я могла, я бы давала больше»), и Анна получит 4 300 долларов в качестве заема и станет работать в ветеринарной библиотеке тридцать часов в неделю вместо двадцати, то… Тут она отвлекается, чувствуя, что парень за стойкой наблюдает за ней. Она поднимает глаза.
– Пока ты ожидаешь, может быть, я смогу ответить на твой вопрос? – обращается он к ней. Скорее всего, незнакомец учится на выпускном курсе. Парень всего на дюйм или два выше Анны, у него темные волосы, и он не особенно симпатичен.
Анна качает головой.
– Это довольно сложно.
– Я могу попробовать, потому что уже пять лет работаю здесь.
– У меня исключительный случай, – Анна дословно передает выражение начальника отдела финансовой помощи. Исключительность заключается в том, что Анна узнала, что ей потребуется помощь, только в конце мая, после окончания учебного года. Но в ответ парень улыбается.
– Ну, это я уже понял, – говорит он.
Непонятно, то ли он флиртует с ней, то ли просто язвит. Впрочем, и то и другое Анну лишь раздражает. Она снова опускает глаза в бумаги, возвращаясь к своим вычислениям.
Не прошло и минуты, как парень снова заводит разговор:
– Я был на этой выставке на факультете искусств.
У Анны на коленях под листом с расчетами лежит биография Пьера Боннара[13]13
Боннар Пьер (1867–1947) – французский живописец, член группы «Наби».
[Закрыть]. Анна готовится писать по нему курсовую.
– Это он рисовал свою жену в ванне? – спрашивает парень.
Анна кивает, его познания произвели на нее впечатление.
– А ты видел его самую последнюю картину? – спрашивает она. – Жена Боннара умерла, когда он ее писал, а потом эта картина стала считаться его лучшей работой. Сочетание теплых и холодных тонов на ней просто невероятное. А плитка на полу и стенах! Она как будто светится.
Анна тут же смущается. Упоминание о теплых и холодных тонах звучит очень по-научному – так говорят старшекурсники на факультете истории искусств.
Но парень с готовностью соглашается. Ему, похоже, эта тема интересна.
– На выставке я… – начинает он, но в эту секунду открывается дверь в кабинет начальника отдела финансовой помощи, и показывается его голова.
– Анна Гавенер? – громко называет он ее имя и фамилию, и она встает, чтобы зайти в кабинет.
За три последних года Фиг назначала Анне встречу в трех местах: в двух разных ресторанах «Старбакс» (один на Кенмор-сквер, второй на углу Ньюбери-стрит и Клерэндон), в парфюмерном отделе на втором этаже магазина «Филен», и вот сейчас, в воскресенье утром, – у себя на съемной квартире. Они договорились вместе позавтракать. Стоя в грязном коридоре дома, в котором обитает Фиг, Анна трижды нажимает кнопку домофона. После третьего звонка из динамика раздается заспанный, недовольный женский голос (это, по-видимому, одна из подруг Фиг, с которой она снимает комнату):
– Кто это?
– Это Анна, позовите… – начинает Анна, но ее перебивают:
– Фиг нет дома. Вчера ночью она не пришла.
Последовавший за этим сигнал отбоя похож на жирную финальную точку. Анна понимает, что звонить еще раз бесполезно.
Вернувшись к себе в общежитие, Анна по электронной почте шлет Фиг язвительное письмо: «Не кори себя за то, что тебя не оказалось дома, когда я приходила, потому что утренняя поездка на электричке доставила мне истинное удовольствие». Но через несколько дней, когда Фиг так и не ответила, Анна начинает волноваться: вдруг что-то случилось?
В среду днем Анна звонит Фиг.
– Слава богу, мне так нужно с тобой поговорить! – восклицает Фиг. – Мы можем прямо сейчас встретиться? Ты сегодня днем свободна? Или нет, не сегодня, я договорилась сходить в бар с одним парнем с юридического. Хуже юриста может быть только будущий юрист, правда?
– А что у тебя стряслось на прошлых выходных?
– И не спрашивай. Помнишь первокурсницу Бетти, которая жила со мной?
Анна очень хорошо ее помнит. Когда она первый раз приехала к Фиг в гости, Бетси у нее спросила:
– Ты сюда пешком шла?
Анна ответила:
– Нет, на электричке приехала, а что?
– Ты так вспотела, – сказала Бетси.
Тем временем Фиг продолжает:
– В субботу Бетси устраивала грандиозную вечеринку и собиралась оторваться там по полной программе. Она попросила меня помочь, хотя, честно говоря, у меня не было никакого желания участвовать в этой вакханалии. В общем, мы все приготовили, накупили еды, навели в квартире порядок, а потом такое началось!.. Народ не расходился до шести утра. Жаль, что тебя там не было.
– Учитывая, что я узнаю о вечеринке только сейчас, это было бы довольно сложно.
– Бетси сейчас встречается с парнем, который носит скобку на зубах. Можешь себе представить, что ты целуешься с парнем со скобкой?
– Фиг, если у тебя с похмелья голова не варила, можно было просто позвонить мне.
– Я знаю. Я очень плохая, но я как раз в эту минуту собиралась звонить тебе, чтобы загладить свою вину… Я приготовлю для тебя обед.
– Ты не умеешь готовить, – замечает Анна. Она знает, что в основном Фиг питается маринованным луком, прессованным сыром с кетчупом и иногда шоколадом. В ресторанах она заказывает еду, но практически не притрагивается к ней. Анна и Эллисон уже много лет подозревают, что она страдает анорексией.
– Не злись, – просит Фиг. – Приезжай на эти выходные, я каких-нибудь гренок нажарю.
– Да ты ни разу в жизни не жарила гренки!
– Ну и что? – говорит Фиг, и Анна вдруг остро чувствует: приятно знать свою двоюродную сестру настолько хорошо, что не ошибаться в ней даже тогда, когда этого сильно хочется. – Я тысячу раз видела, как мама жарит гренки. Нужны только хлеб и яйца.
– Я к тебе больше не поеду, – заявляет Анна.
– Да, суровая девушка. Мне это нравится. В правильном направлении движешься. Ну ладно, тогда я сама к тебе приеду. Давай в воскресенье днем?
– На этих выходных я занята, – говорит Анна.
– Все будет классно, похихикаем, посекретничаем.
– Я же сказала, что занята.
– Значит, договорились, – констатирует Фиг. – До встречи.
Когда Анна снова приходит в отдел финансовой помощи, чтобы оставить очередной бланк, она видит за стойкой того же парня. Улыбнувшись ей, он спрашивает:
– Анна, кажется?
– Привет, – говорит она.
– А я Майк, – представляется он. – К вашим услугам. Как дела?
В приемной сидят еще двое: атлетического телосложения молодой человек, читающий журнал «Экономист», и женщина средних лет. Как-то неудобно разговаривать, стоя перед ними.
– Хорошо, – отвечает Анна.
– Есть какие-то планы на выходные?
– Вообще-то, никаких. Можно это тебе отдать? – Она протягивает ему бланк.
Когда она уходит из кабинета и уже успевает пройти по коридору футов двадцать, Майк догоняет ее.
– Анна! – кричит он ей вдогонку и, увидев, что она остановилась, говорит: – Слушай, а ты любишь джаз? Я слышал, есть такое заведение, оно называется «Ожурдуи»[14]14
«Aujourd’hui» – по-французски «сегодня».
[Закрыть], где по выходным играют джаз.
«Если ты действительно делаешь то, на что это похоже, – думает Анна, – я вряд ли смогу тебе помочь».
– Или ты занята в эту пятницу? – добавляет Майк.
Несмотря на ее старание, в голову не приходит ничего такого, чем можно было бы обосновать отказ. Вздохнув, она говорит:
– Наверное, нет.
В пятницу они встречаются возле ее общежития. Вечер выдался теплый, поэтому они решают пойти в ресторан пешком. Майк рассказывает, что приехал из Вустера (это в Массачусетсе), братьев и сестер у него нет, а родители тоже в разводе. Узнав, что Анна из Филадельфии, он машет рукой.
– Только не говори мне, что ты из секты амишей.
– Они больше в деревнях живут, – замечает она.
– Да шучу я, – быстро добавляет Майк.
Их столик находится далеко от сцены. Может, им специально дали хорошее место, думает Анна, подальше от всех, потому что они молоды и со стороны кажется, что это их первое свидание; или наоборот, это плохое место, которое им выделили, чтобы на них никто не обращал внимания, потому что вид у них не очень гламурный.
Несмотря на то что они сидят в самом углу, музыка такая громкая, что каждый раз, когда надо что-то сказать, приходится почти кричать. В конце концов они оставляют попытки поговорить и просто смотрят друг на друга, слегка улыбаясь и кивая в такт музыки.
Когда они выходят, на улице более-менее тихо.
– Здорово иногда послушать живую музыку, – говорит Майк.
В эту секунду Анне кажется, что он относится к той категории людей, от которых не приходится ждать неожиданных поступков. Летом он будет спрашивать: «Тебе не очень жарко?»; в первый день ноября он пожалуется (впрочем, даже не оттого, что это его действительно раздражает, а так, между прочим, по привычке), что с каждым годом подготовка к Рождеству начинается все раньше и раньше; а если произойдет скандал, в котором будет замешан какой-нибудь политик, этот парень наверняка скажет, что пресса гоняется за сенсациями, что неинтересно читать об одном и том же каждый день. (Самой Анне очень даже интересно об этом читать.) В конце концов Майк сделает предложение (не Анне, какой-нибудь другой девушке), для чего явится к ней домой с дюжиной красных роз и поведет ее в хороший ресторан. Предварительно он договорится с официантом, и тот спрячет кольцо в крем-брюле так, чтобы девушка обязательно нашла его ложечкой. В ту же ночь он займется с ней сексом (он будет называть это «заниматься любовью») и, внимательно всматриваясь в ее глаза, скажет, что она сделала его самым счастливым мужчиной на свете. Это будет простое золотое колечко с маленьким бриллиантом в знак вечной любви.
Идя по улице вдоль дороги, Майк деловито говорит:
– Но сегодня они играли дерьмово. Тебе ведь тоже не понравилось, правда? Спорю, что не понравилось.
– Саксофонист так напрягался, что я начала переживать, что у него полопаются кровеносные сосуды, – соглашается Анна.
– Лучше бы они полопались, – усмехается Майк, – тогда хоть что-то интересное произошло бы. Может, возьмем такси?
Он делает шаг в сторону дороги.
– Лучше прогуляться, – мягко возражает Анна. – Если хочешь, можешь ехать на такси, а я еще немного пройдусь сама. Я имею в виду, мы же не… ты же не пойдешь со мной до моего общежития?
Он улыбается.
– Хорошие у тебя манеры.
– Да нет, я просто не подумала, что нам идти в одно и то же место. Ты, если не против, можешь и ко мне зайти. – Зачем она это сделала? Кто ее тянул за язык? – Но предупреждаю, у меня нет даже телевизора.
