Текст книги "Мужчина моей мечты"
Автор книги: Куртис Ситтенфилд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
– Еще нет и двух месяцев, как мы вместе. Это не такой уж большой срок.
Майк отстраняется от нее и переворачивается на спину.
– Сделай одолжение, – говорит он, – проверь, пожалуйста, календарь своих эмоций и скажи мне, какого распорядка нужно придерживаться. Может, стоит пожертвовать парой свиданий? – Анна еще никогда не слышала, чтобы он говорил с таким сарказмом.
– Майк, может быть, я и люблю тебя, – отвечает она.
– Может быть?
Анна снова молчит, но потом решается продолжить разговор.
– Если я скажу, что люблю тебя, только потому, что ты заставляешь меня это сделать, разве в этом будет какой-то смысл?
Майк резко поворачивается еще на девяносто градусов, так что теперь они лежат спиной друг к другу.
– Спасибо за такой прекрасный день рождения, – говорит он, и Анна начинает плакать.
Едва заслышав ее всхлипывания, он снова поворачивается к ней (значит, мужчин все-таки трогают женские слезы!) и спрашивает:
– Что нужно изменить, чтобы наши отношения стали лучше? Я не хочу сказать, что сейчас они плохие, но ты, судя по всему, не хочешь, чтобы это было официально. Помнишь «ты не мой парень»? Что это было? Я тебя смущаю?
– Конечно нет, – шепчет Анна, хотя иногда она действительно смущается. Она бы хотела, чтобы он не произносил слово «подлинный» как торговец подержанными машинами «по-о-одлинный», чтобы он ел виноград или хотя бы перестал постоянно объяснять, почему он его не ест. Ей не хотелось бы задумываться о том, что, если она представит Майка своей семье, его, вероятно, сочтут некрасивым. Анна понимает, что эти чувства ей никогда не выразить словами, но нужно ли притворяться перед самой собой, что она совершенно не испытывает их?
– Я просто еще привыкаю, – говорит она.
– Знаешь что? – вспыхивает Майк. – Привыкать ты можешь и без меня. Сегодня я не могу здесь оставаться.
– Но сейчас половина третьего ночи!
– Меня всего колотит, но я не хочу выяснять с тобой отношения.
– Я же завтра в Лос-Анджелес улетаю, – напоминает она. – Не уходи.
– И потом… – Майк на мгновение умолкает. – По субботам ветеринарная библиотека работает с десяти.
– Это ты к чему?
– Первый раз, когда мы встретились, ты сказала, что завтра тебе нужно идти к восьми на работу.
– Майк, мы же были едва знакомы. Я тогда не знала, как себя вести.
– А знаешь, ты права, – задумчиво произносит он. – Зачем мне тебя уговаривать?
С рюкзаком и спортивной сумкой Анна на электричке едет к Фиг. Они договорились, что до аэропорта Анна заедет, чтобы помочь Фиг выбрать одежду, которую нужно будет взять с собой. Для Анны ссора с Майком – это как тарелка с супом, которую нужно пронести по длинному коридору; думать о размолвке – все равно что трясти тарелку. Лучше просто продвигаться вперед, не задумываясь ни на минуту. Анна застает Фиг в тот момент (дверь в ее спальню открыта), когда она в одних черных трусиках «танга» стоит перед раскрытым гардеробом. Анна невольно подносит руку к глазам, а Фиг бросает ей:
– Не будь ханжой. Я не буду похожа на студентку, если надену лифчик на бретельках?
– Но ты же и есть студентка!
Двухместная кровать Фиг не убрана и завалена разнообразной одеждой, поэтому Анна садится на пол, прислонившись спиной к стене.
– Я не хочу, чтобы из-за меня Филипп Лейк чувствовал себя как на пивной вечеринке студентов. Мне нужно выглядеть потрясающе.
– У тебя классные черные ботинки, – напоминает Анна. – Где они?
– Это ботинки Минди. А что, неплохая идея! Эй, Минди… – Фиг в одних трусиках выходит из спальни в коридор.
Когда она возвращается, Анна спрашивает:
– А как ты определишь, оставаться ли тебе на ночь у Филиппа Лейка или вернуться ко мне в гостиницу?
– Там видно будет.
– Может, поступить так: сегодня в любом случае остаться в гостинице, а уже потом решить, стоит ли ехать к нему завтра вечером.
Фиг продевает ноги в черную замшевую юбку и, натянув ее на бедра, застегивает молнию. Она подходит к большому зеркалу на стене и внимательно осматривает себя.
– А может, наденем на меня ошейник? – раздраженно говорит она. – Ты пристегнешь поводок и, когда я начну уж слишком заигрываться, дернешь.
– Фиг, ты сама пригласила меня лететь с тобой.
– Но я не просила быть мне нянькой.
«Вообще-то, просила», – думает Анна, но вслух не произносит ни слова.
Фиг снимает юбку и швыряет ее на кровать. Она смотрит на Анну и, когда их глаза встречаются, спрашивает:
– Ты что, на мои груди смотришь?
Лицо Анны заливается краской.
– Конечно нет! – восклицает она. Вообще-то, наблюдая за Фиг, она подумала, что первый раз в жизни, наверное, понимает, почему мужчин так привлекает женская грудь. Раньше грудь всегда казалась ей лишь неудобной анатомической особенностью женского тела, которая еще к тому же чудно выглядит (собственный бюст для нее не был исключением), но грудь двоюродной сестры смотрится по-другому. Она небольшая и упругая на вид, смуглость кожи (Фиг загорает на солнце летом и ходит в солярий в остальное время года) подчеркивается еще более темными сосками. Иногда, когда Майк целует ее грудь, Анна затрудняется сказать, кому из них это доставляет больше удовольствия. Наверное, она Майку, хотя не совсем понятно, как именно. Но на грудь Фиг смотреть приятно, и то, что она ее не прячет, воспринимается как приглашение.
– Так какие конкретно у нас планы? – Анна вопросительно смотрит на сестру. – Он заберет нас в аэропорту?
– Господи, нет, – вздыхает Фиг. – Я думала, что мы возьмем такси. Честно говоря, Филипп вообще не знает, что ты приедешь со мной. – Фиг брызгает из флакончика с духами на запястья и трет ими за ушами. Она больше не смотрит на Анну и поэтому не видит несколько растерянное выражение ее лица. Ну разумеется, Филипп Лейк не знает о приезде Анны, она предположила обратное только потому, что серьезно не задумывалась об этом. Раньше их путешествие казалось Анне чем-то более значительным, заслуживающим того, чтобы об этом переживать, но в последнее время ее мысли переключились на другое. Она сейчас даже не может точно вспомнить, во сколько их вылет (то ли в час двадцать, то ли в час сорок), поэтому расстегивает змейку на рюкзаке и запускает руку внутрь, чтобы достать билет на самолет. Когда Анна, нащупав билет, достает его, она видит, что к нему приклеен желтый ярлычок. На нем голубыми чернилами почерком Майка написано: «Анна прекрасна!»
По меньшей мере минуту она изумленно смотрит на этот клочок бумаги, который сжимает между большим и указательным пальцами, не понимая, когда он это написал, до их ссоры или после. Но, так или иначе, какая же она дура! Зачем ей лететь в этот Лос-Анджелес? Зачем, как сказала бы Эллисон, заниматься тем, из-за чего она страдает? Почему она сейчас находится здесь, с Фиг, если никто не отнимал у нее право выбора?
Она резко встает и говорит:
– Фиг, я не полечу с тобой.
– Что за глупости?
– У тебя все будет хорошо. Если ты считаешь, что Филипп Лейк прекрасный человек, я уверена, что твоя интуиция тебя не подводит. Я там не нужна.
– Ты обиделась, что я не предупредила его, что прилечу с тобой? Если это для тебя так важно, я могу позвонить ему…
– Дело в другом, – перебивает ее Анна. – Мне еще надо кое с чем разобраться здесь. Все равно с самого начала было ясно, что это плохая идея. – Она уже натянула на плечи рюкзак и взяла в руки сумку. Фиг смотрит на нее с удивлением и смятением. Возможно, она впервые начинает понимать, что жизнь Анны имеет свои темные коридоры и тайные двери. – Но у тебя действительно красивая грудь, – добавляет Анна. – Я уверена, Филиппу Лейку она понравится.
– Да что с тобой? – бросает Фиг, но Анна уже идет по коридору и машет на прощание свободной рукой.
– Когда вернешься, расскажешь, как все прошло, – говорит она.
– У тебя, похоже, точно не все в порядке с головой, – заявляет Фиг. – Надеюсь, ты не думаешь, что я верну тебе деньги за билет.
Анна садится на скамейку на остановке электрички, в ее руке квадратик желтой бумаги. Из окна Фиг ее можно легко заметить, но Фиг не спускается к ней. Вдалеке уже показался поезд, и в эту секунду Анна понимает, что она не в состоянии ждать так долго, она не выдержит пересадки на другую линию и похода от остановки на Девис-сквер к общежитию. Она знает наверняка, что Майк сегодня работает до полудня, поэтому ей нужно поймать такси и ехать прямиком к отделу финансовой помощи. Но ведь, скорее всего, записка была написана до ссоры, и, может, теперь все переменилось?
Рядом с путями стоит телефонная будка. Анна опускает в автомат монетку и набирает номер. В трубке раздается ровный голос Майка:
– Отдел финансовой помощи студентам. Слушаю вас.
Она уже готова вот-вот зареветь, но все-таки говорит:
– Это я.
Он отвечает не сразу, и этой паузы хватает, чтобы у нее в душе зародился страх. Пока он не ответил, Анна успевает подумать, что, если он рад ее слышать (если не рад, она этого не перенесет), она скажет, что тоже любит его, скажет прямо сейчас, по телефону.
Ей слышно, как Майк нервно сглотнул.
– Привет, милая, – говорит он.
Часть III
1
Февраль 2003
В день свадьбы ее матери с Фрэнком Макгуайром Анна спит до без пятнадцати девять, пока наконец ее не начинает будить Эллисон:
– Вставай, Анна. Звонит тетя Элизабет, она хочет поговорить с тобой, – слышит она голос сестры.
Когда Эллисон отодвигает занавески (розовые в полосочку, те самые, которые мать повесила в ее комнате, когда они переехали сюда двенадцать лет назад), свет, хлынувший в комнату, заставляет Анну прищурить глаза. За окном плавно опускаются снежинки.
– Что, опять снег пошел? – спрашивает она.
– Обещают, что сильных снегопадов не будет. Иди скорее к телефону, Элизабет ждет. – В дверях Эллисон задерживается. – Когда поговоришь, можешь спасти Оливера. Приехала тетя Полли, и, по-моему, она хочет достать его своей болтовней до потери сознания.
Ну конечно! Оливер. Анна знала, что есть какая-то причина, из-за которой даже во сне ей было как-то не по себе.
– Я спущусь через пару минут, – обещает она.
В старой спальне Анны теперь нет телефона. Она идет в комнату матери, поднимает трубку и замирает перед большим зеркалом, которое висит на внутренней стороне одной из створок платяного шкафа. На ней хлопковые пижамные штаны и футболка с длинными рукавами. Своему отражению в зеркале она сонно бормочет: «Привет».
– Мы можем поговорить о Дженнифер Лопес и Бене Аффлеке? Что эта красавица делает с таким придурком? – говорит Элизабет. – Каждый раз, когда я вижу его, мне хочется сказать: «Хватит строить из себя студента».
– А по-моему, они красивая пара, – отвечает Анна.
– Мы с Дарраком недавно взяли в прокате… Я даже не помню названия. Вот голова дырявая! Анна, я почему звоню… Тебе нужно встретиться с отцом.
– Я не хочу, – глухо произносит Анна.
– Сколько времени уже прошло? Лет пять?
– Я встречалась с ним на свадьбе Эллисон, а это было меньше четырех лет назад. Между прочим, тогда же я в последний раз видела и вас!
И это правда. С тех пор как Анна гостила у Элизабет и Даррака, она виделась со своей тетей лишь дважды. Первый раз они встретились (и это была ее идея) в одно из воскресений, когда Анна перешла в среднюю школу. Они с матерью приехали на встречу с Элизабет, Дарраком и Рори в ресторанчик где-то на полпути между Филадельфией и Питсбургом. Их вторая встреча состоялась через несколько лет, когда Элизабет приехала в Филадельфию на юбилей отца Анны, ему тогда исполнилось пятьдесят лет. Впрочем, Анна и Элизабет не потеряли связь, они разговаривают по телефону каждые два-три месяца; кроме того, Анна замечает, что в памяти постоянно всплывают разнообразные советы, которые когда-то давала ей Элизабет относительно взрослой жизни. Но в Питсбург Анна больше не приезжала. Анна уверена, что это слишком о многом напомнило бы ей.
– Послушай, – говорит Элизабет. – Сегодня его бывшая жена выходит замуж, и мужчина, за которого она выходит, извини за грубость, до безобразия богат. Тебе не кажется, что твоего папу можно пожалеть?
– А как там Рори? – спрашивает Анна. – Он все еще работает в ресторане?
– Не уходи от темы.
– Отцу так же просто связаться со мной, как и мне с ним. Почему я должна об этом беспокоиться?
– Разве ты сама не сказала ему никогда тебе не звонить?
На это Анна ничего не отвечает. Спустя несколько дней после их с отцом последнего обеда он переслал ей открытку от ее стоматолога с напоминанием об очередном визите, которая почему-то пришла на его адрес. На конверте, в который он ее вложил, рукой отца было написано: «Приятно было повидаться на прошлой неделе, Анна». Анна так и не смогла понять, что это – сарказм или просто обычное выражение вежливости. На свадьбе Эллисон невозможно было полностью избежать встречи с отцом, но она сделала все, чтобы свести их общение к минимуму. До сегодняшнего дня, как утверждает Эллисон, он следит за ее судьбой, хотя Анна, признаться, сомневается. То, что отец не стал оплачивать обучение Анны на старших курсах Тафтса, свидетельствует о многом. Ему не составило бы труда все решить через ее голову, просто выслав чек, но он не захотел этого делать. Однако же Анна ни разу не пожалела о своем решении, хотя до сих пор еще не выплатила всех долгов.
– Я не прошу тебя ехать к нему, – продолжает Элизабет, – но, честно говоря, считаю, что так будет лучше. Для этого у меня достаточный авторитет?
– Нам с ним всегда не о чем было разговаривать, – упрямо твердит Анна. – Возможно, наши отношения и должны быть именно такими.
– Никто и не заставляет тебя делать вид, что у вас с ним прекрасные отношения. Просто посиди с ним за чашкой чая, спроси его о работе. Дай ему возможность не думать, что он разрушил все хорошее в своей жизни.
– Отчасти так оно и есть, – бурчит Анна, продолжая спорить скорее по привычке, чем по убеждению. Неприятные чувства, которые она испытала в тот день в ресторане, утихли, и теперь она понимает, что не стоит копить в себе злость. – Если я предложу ему встретиться, – говорит она, – он наверняка посчитает, что я хочу попросить прощения.
– Это его проблемы. Ты поедешь к нему не унижаться, а просто показать, что ты нормальный, общительный человек.
– А почему вы так уверены, что в этом есть смысл?
– Знаешь, я склонна думать, что тебе стоит это сделать не для него, а для себя самой. Хотя, может быть, на самом деле для меня. Но вот последний аргумент. Ты готова услышать последний аргумент?
– Не уверена. – Анна подошла к окну, из которого видна дорога, ведущая к дому. На улице все еще идет снег; она замечает мать в стеганом розовом халате и в ботинках, которая, разговаривая с тетей Полли, направляется к ее «вольво». По крайней мере, тетя Полли уже отпустила Оливера.
– Последний аргумент такой: он одинок, – с грустью произносит Элизабет. – И он все-таки твой отец.
В кухне на столе стоит корзинка с бубликами и кексами. Сэм перекладывает свои бумажки (он сейчас учится на шестом курсе), а Эллисон заворачивает вилки и ножи в салфетки и перевязывает их голубыми ленточками. На свадьбе будут девятнадцать гостей, включая членов семьи, и церемония состоится в пять часов. Когда Анна спросила мать, можно ли ей сегодня до пяти часов встречаться с Фрэнком (у него есть свой дом, и при желании можно было легко устроить так, чтобы они не встретились в течение дня), та ответила:
– Ну что ты, мне уже пятьдесят три. Эти обычаи больше подходят для твоего возраста.
Когда Анна садится, Сэм осведомляется:
– Спящая красавица, у тебя что, отходняк?
– А где Оливер? – спрашивает Анна.
– Он взял мамину машину и поехал по одному делу, – говорит Эллисон. – Он сказал, что его не будет минут двадцать.
– Подождите! – удивляется Анна. – Он поехал на машине?
У Оливера нет водительских прав. Заметив, с каким любопытством смотрит на нее Эллисон, Анна отводит взгляд и говорит Сэму:
– Никакого отходняка у меня нет. Я вчера вечером вообще не пила.
– А стоило, – усмехается Эллисон. – Шампанское было восхитительным.
Эллисон на шестом месяце беременности и выглядит даже красивее, чем обычно.
– Анна, если ты встречаешься с австралийцем, нужно как-то над собой работать, – продолжает Сэм. – Стать более сексапильной, что ли.
– Оливер из Новой Зеландии, – поправляет его Анна. – Но все равно, спасибо за совет.
Сэм улыбается, и Анна вспоминает, какого труда ей стоило успокоить свои чувства, растревоженные им. Тогда она еще не понимала, что нельзя требовать от человека объяснений, почему он любит свою половинку, а значит, не стоило добиваться этого и от Эллисон. Дело не в святости уз (насколько известно Анне, в отношениях всех без исключения пар случаются лишь редкие – секундные – эпизоды, к которым применим термин «святость»), а в том, что женщина просто не в состоянии объяснить, почему она кого-то любит. К тому же, вероятно, в душе каждой женщины может затаиться тень сомнения, а твой скептицизм лишь усилит его. Все это относится не только к парам, но и к отдельной личности, которой приходится пробивать себе дорогу в жизни, делать свой выбор и надеяться, что поступаешь правильно, хотя на самом деле никто не может быть в этом абсолютно уверен. Заставлять Эллисон защищать свои отношения с Сэмом, как теперь кажется Анне, было и наивно, и оскорбительно. Анна когда-то считала, что двое могут так слиться духовно, что появится абсолютная и безоговорочная уверенность друг в друге.
– Ты подписала открытку для мамы и Фрэнка? – спрашивает Эллисон.
Анна кивает и берет из корзинки бублик с кунжутом.
– Папа, кажется, тоже сейчас в городе?
– Да, мы вчера с ним встречались. Ты хочешь… – Эллисон не заканчивает вопроса и многозначительно смотрит на Анну.
– Может быть, – уклончиво говорит Анна. – Только, пожалуйста, не надо это обсуждать.
Оливер возвращается минут через сорок, а не через двадцать. Услышав шум подъезжающей к дому машины, Анна хватает куртку и выходит на крыльцо. Когда Оливер целует ее в губы, она ощущает запах сигарет – за ними он, очевидно, и ездил. На Оливере клетчатая фланелевая рубашка, поверх которой надета длинная черная куртка с капюшоном, явно не его (скорее всего, Сэма или даже Эллисон). Анна показывает на нее и говорит:
– Симпатичная.
Анна и Оливер прилетели вчера вечером из Бостона, и Оливеру (мать Анны на этом настаивала, хотя и просила прощения за неудобства) пришлось провести ночь на раскладном диване в детской. Немного странно видеть этого красивого парня здесь, в хорошо знакомой, уютной и такой привычной маминой квартире, да еще при дневном свете.
– Тетя Полли предложила мне показать свои картины с занятий по рисованию, – говорит Оливер. Он прислоняется к перилам у входной двери, закуривает сигарету и глубоко затягивается. – Но я думаю, что увижу одни сплошные гигантские фаллосы, так что, боюсь, мне будет неловко.
– Тетя Полли занимается рисованием? Она что, записалась на курсы?
– Сама у нее спроси. Она тебе с радостью все расскажет. Они сейчас проходят строение тела человека, и твоя тетя сообщила, что мужчина, который работает у них моделью, настоящий жеребец.
– Не могла тетя Полли назвать кого-то жеребцом!
Оливер поднимает правую руку, между пальцами которой зажата сигарета, ладонью вперед.
– Говорю только правду и ничего, кроме правды.
Однако в его глазах вспыхивают лукавые огоньки.
– Я не верю, что тетя Полли могла такое сказать. А если и сказала, то из-за того, что не знает, что это значит.
Тетя Полли – мать Фиг; ей пятьдесят восемь лет, свои седеющие темные волосы она обычно убирает в пучок. Каждый год в День благодарения она надевает эмалированную брошку в виде индейки.
– Все она прекрасно знает, – упрямится Оливер. – Ты что, думаешь, твоя тетя имела в виду его осанку? Она, между прочим, упомянула, что у него восхитительная мошонка. Раньше ее никогда особенно не интересовали мошонки, но в этом парне она нашла что-то особенное.
Они оба начинают улыбаться. Анна качает головой:
– Ну и враль!
– У твоей тетушки вполне здоровый интерес к мужским половым органам. Не суди ее слишком строго.
Оливер все еще сидит на перилах, и у Анны возникает странное желание толкнуть его в грудь головой. Сейчас у нее не «постельное» настроение, но, когда он ее обнимает, у нее всегда возникают мысли на эту тему. Видя, что он закуривает вторую сигарету, Анна чувствует, как на нее накатывает волна счастья: она-то думала, что Оливер выкурит только одну и надо будет идти в дом, но теперь можно дольше задержаться с ним здесь, на крыльце. Курение Оливера ее совсем не раздражает, и эта невозмутимость по отношению к вредной привычке сама по себе вызывает некоторое беспокойство. Дым сигарет всегда напоминает о нем.
– Сегодня я, наверное, съезжу повидаться с отцом, – говорит Анна. – Как думаешь, стоит?
Оливер пожимает плечами.
– Конечно.
– Но ты помнишь, что я с ним несколько лет не встречалась?
– Да, если не ошибаюсь, после того инцидента, когда он хотел накормить тебя равиоли.
Когда разговариваешь с Оливером, часто создается такое впечатление, что он не слушает, но у него отличная память. Это и обидно, и приятно одновременно.
– Если я решу повидаться с отцом, ты поедешь со мной? – спрашивает Анна.
– Хочу ли я или поеду ли я?
– И то, и другое, надеюсь.
– Поеду ли – да. Хочу ли – нет.
Похоже, Оливер заметил, что Анна огорчена, потому что берет ее за плечо и притягивает к себе так, что теперь она боком прижимается к его груди. Зажженная сигарета, наверное, находится в опасной близости к ее волосам, но такое положение очень напоминает то, о чем она думала, когда хотела толкнуть его головой.
– Мне не нужно с тобой ехать, Анна, – произносит он таким голосом, каким любящий отец успокаивает обиженного ребенка. – Ты уже большая девочка.
Выйдя из лифта на четвертом этаже, Анна направляется по ковровой дорожке вглубь коридора и останавливается, когда находит дверь в квартиру отца. Он прожил здесь уже почти десять лет с тех пор, как продал их дом на Мэйн-лайн. Сердце готово вот-вот выскочить из груди, но Анна стучит в дверь не раздумывая. Когда отец распахивает дверь, на его лице играет вежливая приятная улыбка – так он мог бы улыбаться, встретившись со взрослой дочерью соседа.
– Заходи, – приглашает он.
Анна проходит за ним и берет предложенную диетическую кока-колу. Как-то дико видеть, что отец пьет диетическую кока-колу, но Анну больше всего поражает то, что он прекрасно выглядит. В пятьдесят восемь лет отец все еще аккуратен и подтянут, седые волосы тщательно причесаны, на ногах легкие туфли, а одет он в брюки цвета хаки и синюю рубашку поло, из-под которой выглядывает серая футболка. Если бы он был незнакомым человеком, которого Анна случайно увидела на улице, она бы подумала, что у этого мужчины есть кому следить за его внешностью. Она бы решила, что этот человек женат на прекрасной женщине и сегодня вечером они с ней идут на какой-нибудь торжественный прием.
Они располагаются в гостиной, и отец сдержанно произносит:
– Давно не виделись, Анна. Должен признаться, меня удивил твой звонок сегодня утром. И чем же вызвана такая честь?
– Эти выходные я проведу в городе, – говорит Анна.
– Ну да, конечно. А твоя мать становится весьма состоятельной женщиной. Кто бы мог подумать!
– Фрэнк – приличный человек.
– Я могу рассказать тебе, кто такой Фрэнк Макгуайр. Он – расчетливый делец, который не боится запачкать руки, вот так.
– А вы знакомы?
– Естественно. Близко я его не знаю, но мы встречались. В этом городе он хорошо известен.
– А с нами он ведет себя по-простому, – замечает Анна.
– Ну а ты-то сама чем занимаешься? Я не сомневаюсь, что у тебя прекрасная работа, которая тебе нравится.
Если бы отец действительно расспрашивал Эллисон про Анну, он бы наверняка знал, чем занимается его младшая дочь.
– Я работаю в некоммерческой организации, которая посылает музыкантов, играющих классическую музыку, в общеобразовательные школы, – говорит она.
– Смешно. Я помню, каких трудов в свое время стоило заставить тебя сесть за фортепьяно.
– Ты путаешь меня с Эллисон. Я никогда не училась играть на фортепьяно.
– То есть как? Ты же ездила заниматься с той мымрой на Баркхурст-лейн.
– Это точно была Эллисон.
– Так, значит, ты не занималась музыкой? Бедный ребенок. Тебя лишили детства!
– Ладно, неважно, – ровным голосом произносит Анна. – Сейчас я занимаюсь сбором средств.
– Для некоммерческой организации? И ты, и твоя сестра оказались слишком мягкосердечными.
– Но ведь ты, папа, и сам служил в Корпусе Мира.
Его лицо исказило некое подобие улыбки.
– Трудно поверить, да? А я всегда думал, что одна из вас займется бизнесом или поступит на юридический. Кстати, еще совсем не поздно! Тебе скоро двадцать шесть исполняется?
Анна кивает. Ничего более неподходящего для себя, чем бизнес и юриспруденция, она не может представить.
– Ты бы уже половину отучилась. Получила бы магистра, а это открывает хорошие перспективы. Если бы мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я бы сам этим занялся. Ладно, не бери в голову, все это чушь собачья.
Анна снова кивает. Пожалуй, она посидит еще минут пятнадцать, и хватит.
– А ты много путешествуешь по работе? – спрашивает она.
– Все меньше и меньше. У меня были дела в «Короле Пруссии», но вряд ли можно назвать поездку в этот отстойник путешествием. Путешествие у меня было в прошлом месяце, когда я ездил во Флориду, но не по работе, а отдохнуть.
Отец наклоняется вперед.
– Достань, пожалуйста, с полки вон тот альбом. Тебе понравится.
Когда альбом оказывается у нее в руках, он жестом подзывает ее к себе. Им что, нужно будет сидеть рядом на диване? И с каких это пор отец стал фотолюбителем? Когда мама их фотографировала, у него никогда не хватало терпения стоять неподвижно и ждать, пока выглянет солнце или Анна начнет улыбаться. Он всегда подстегивал жену: «Давай побыстрее, Кэтлин. Фотографируй как есть».
– Я ездил с двумя друзьями, Говардом Донованом и Ричем Инслоу, – поясняет он. – Инслоу тоже в разводе.
Анна не помнит, чтобы у ее отца когда-нибудь водились друзья, по крайней мере близкие. И Донованы, и Инслоу состояли в том же загородном клубе, что и Гавенеры (после развода мать потеряла право состоять в клубе, поэтому Анна очень редко бывала там), но они были лишь шапочными знакомыми. У Анны вдруг мелькнула мысль, что отец перестал встречаться с женщинами примерно в то же время, когда мать снова начала встречаться с мужчинами. После развода он несколько раз пытался с кем-то сойтись, но безуспешно.
– Мы ездили в Клируотер играть в гольф. Решили устроить себе длинные выходные, – продолжает рассказывать отец. – Вот смотри, здесь мы жили. Там прекрасные поля для гольфа и отличный вид на океан. Это на берегу Мексиканского залива.
Трудно себе представить, что отец ходил в магазин, покупал там этот альбом в голубом кожаном переплете, а потом, возможно, сидел вот на этом самом диване и засовывал фотографии под прозрачный пластик. Но фотографии были не подписаны и никак не отсортированы: в альбоме оказались почти одинаковые, а также нечеткие фото и те, на которых кое-кто получился с закрытыми глазами. Вот фотография Говарда Донована и Рича Инслоу в зале ожидания в аэропорту Филадельфии; Рич ест какой-то бутерброд. А эти сделаны из окна самолета, когда он шел на посадку. На других снимках Говард запечатлен за рулем машины, а Рич на переднем сиденье с картой в руках. А вот они все вместе выгружают клюшки из багажника взятой напрокат машины на стоянке. Постепенно настроение отца улучшается и достигает высшей точки, когда дело доходит до фотографий их последнего вечера перед отъездом, который они провели, как он пояснил, в «восточном ресторане». На двух снимках Рич обнимает молодую темноволосую официантку в синем с белым кимоно; на других фотографиях Анна видит интерьер (там много бамбука, можно было даже снять обувь и сидеть на полу, но отец с товарищами, по всей вероятности, от этого отказались); и, наконец, самая любимая фотография отца из этой серии – блюдо с суши и сашими, которые заказал Говард. Он показывает на слизистые розовые с коричневыми пятнами прямоугольные кусочки рыбы, разложенные на горке темно-желтого риса.
– Знаешь, что это такое? – спрашивает отец, тыкая пальцем на кучку чего-то зеленого.
– Васаби, наверное?
– Эта штука просто убойная! Она называется японский хрен. Клянусь, если только коснуться его языком, из глаз в три ручья текут слезы.
Анна потрясена, она даже не решается посмотреть на отца. Перевернув страницу, он приступает к описанию десерта. Он не запомнил его названия, но с восторгом вспоминает, как это блюдо принесли к их столу в горящем виде. Анна совершенно сбита с толку. Оказывается, ее отец – это человек, которого, во-первых, может привести в хорошее настроение вид суши. Во-вторых, он ходит в ресторан с фотоаппаратом! Ее отец отвратителен. Даже его внешняя красота, думает она, глядя на одну из фотографий, это неинтересная, выхолощенная красота средних лет мужчины, снимающегося для рекламных приложений к воскресному выпуску газеты «Инквайер». Как она могла когда-то считать его монстром? Помнится, как он говорил им о своем главном жизненном правиле: «Есть много в жизни законов, которые ты можешь нарушить. И о большинстве из них ты узнаешь только тогда, когда их нарушишь». Или она сама придумала это правило? Хорошо, что она встретилась с ним сейчас, пока еще не сдалась и не стала жить, руководствуясь этим убеждением. А ведь вся ее жизнь – не только детство, но и юность, и зрелость вплоть до этого самого дня – сводилась именно к этому. Теперь она понимает, что Эллисон отказалась следовать этому правилу много лет назад, и именно поэтому она не ссорится с отцом и не прекращает общение с ним на годы. Зачем себя утруждать? Анна всегда подозревала, что Эллисон любит отца из-за страха перед ним, но оказывается, что, наоборот, это Анна считала его намного более злым, чем он есть на самом деле.
Через тридцать две минуты Анна уносит банки из-под колы в кухню, чтобы выбросить (много лет назад Эллисон пыталась приучить его сдавать их в переработку, но, естественно, безуспешно). Она думает, а понимает ли и Сэм, что Дугласа Гавенера не нужно принимать всерьез? А доктор Льюин в своем кабинете? Неужели этого не понимали только она сама да какое-то время, точнее девятнадцать лет (именно столько были женаты родители Анны), ее мать?
Но то, что отец на самом деле не представлял опасности, еще не означало, что он не был дураком. А он им был! Стоя в кухне, Анна думает, что вот сейчас вернется и спросит его, почему все это время он изливал на них столько злости? У него была добрая жена, послушные дочери. Жили они весьма неплохо, на уровне верхнего среднего класса, что же еще ему было нужно?
Но, когда она снова входит в гостиную, отец говорит:
