Текст книги "Мужчина моей мечты"
Автор книги: Куртис Ситтенфилд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Майк смеется. Наверное, со стороны кажется, что она обиделась, поэтому он кладет руку ей на плечо и, пристально посмотрев, говорит:
– Ты сегодня замечательно выглядишь.
В первый раз за сегодняшний вечер Анна ощущает какое-то движение в душе. Неужели она действительно так сентиментальна?
– Эй, – зовет ее Майк.
Анна поднимает на него глаза, он улыбается и берет правой рукой ее левую руку. Ладони у них примерно одинаковые, хотя у него ногти и костяшки уже, чем у нее. (Позже Анна будет думать, что, если сфотографировать их руки рядом, показать кому-нибудь фотографию и попросить угадать, где мужская рука, а где женская, большинство наверняка бы растерялись.) Они продолжают идти, держась за руки.
– А я рад, что мы гуляем, – говорит Майк. – Сегодня замечательная ночь.
– Да, замечательная, – отвечает Анна. Ее голос звучит очень тихо.
На протяжении нескольких последних часов ей время от времени приходила в голову одна и та же мысль о том, что это свидание оказалось неудачным. Она уже даже представляла, как будет рассказывать о нем Дженни или Фиг, но теперь ей кажется, что совсем необязательно посвящать их во все свои дела. В ее комнате они садятся рядом на краешек кровати, он медленно проводит большим пальцем по ее предплечью, и от волнения она не в состоянии говорить. Майк кажется таким милым, в его взгляде столько надежды, что у нее на глазах появляются непрошеные слезы. Он поворачивает к себе ее лицо, взявшись пальцами за подбородок, и, когда они целуются, Анна чувствует, какой у него теплый язык.
Дальше этого дело не пошло, но Майк остается на ночь, ложится в кровать в футболке и трусах спортивного покроя и обнимает ее обеими руками. Прежде чем снять рубашку и джинсы, он спрашивает у нее разрешения. То, что он всю ночь ее обнимает, удивляет Анну. «Я не жалею о том, что было между нами», – как будто говорят его руки. И потом, ближе к утру: «Я по-прежнему ни о чем не жалею».
Но утром, когда Майк снова садится на краешек кровати, на этот раз чтобы завязать шнурки и уйти (Анна соврала, сказав ему, что ее смена в библиотеке начинается в восемь часов), она стоит рядом, скрестив руки. Поднявшись с кровати, он кладет руку ей на талию, и это, конечно, очень мило, но кажется неестественным и случайным – он точно так же мог бы коснуться ее головы или взять за локоть. Ситуация кажется постановочной; они – актеры на сцене, и режиссер сказал ему, что нужно положить руку ей на талию, чтобы зрители почувствовали, что их что-то соединяет. Ей хочется, чтобы он ушел.
Воскресенье приходит незаметно. Когда в двадцать минут второго раздается стук в дверь, Анна поначалу даже хочет сделать вид, что никого нет дома, но потом, конечно же, открывает. На Фиг черные обтягивающие штаны, черный свитер и черные ботинки на высоких каблуках. Она бросает на пол сумку и, не останавливаясь (Анна чувствует запах сигаретного дыма, который исходит от длинных темно-рыжих волос Фиг), подходит к кровати Анны и ныряет под одеяло.
Анна, на которой в эту минуту джинсы и футболка, не удерживается:
– Ты что, Фиг! Хоть бы ботинки сняла.
Фиг отбрасывает одеяло и поднимает одну ногу.
– Ну уж нет! – возмущается Анна.
– Ну пожалуйста, – хнычет Фиг.
– Совсем совесть потеряла! – Анна обнимает лодыжку Фиг, расстегивает молнию, стягивает ботинок и принимается за вторую ногу.
– Спасибо, дорогая, – мурлычет Фиг и снова подтягивает одеяло к подбородку. – Я решила стать вором-домушником. Как думаешь, у меня получится?
– А я надеялась, что мы в кино пойдем, – говорит Анна. – Хочешь что-нибудь посмотреть?
– Мне, вообще-то, надо скоро быть дома, потому что должен позвонить Генри. – Фиг поворачивается в сторону часов. – Сколько сейчас?
Его имя! На душе сразу становится так тепло, будто вдруг вспоминаешь, что тебя ждут на потрясающей вечеринке. Действительно, как глупо с ее стороны было думать, что у нее мог бы завязаться роман с кем-то вроде Майка, которого она почти не знает. Самое лучшее письмо пришло от Генри по электронной почте несколько недель назад: «Тебе стоит сюда приехать. Фиг собиралась, но я не уверен, что она сможет это устроить. В Сеуле столько интересного (большую часть я сам, правда, не видел)! Мы могли бы попутешествовать. Так было бы здорово увидеть знакомое лицо. Я слышал, что в «Корейских авиалиниях» относительно дешевые билеты». «Относительно дешевые»… Анна, конечно, проверила. Это почти тысяча долларов, другими словами, о том, чтобы слетать в Сеул, не могло быть и речи. Но все равно, это было чудесное письмо.
– И как дела у Генри? – спрашивает Анна. Она до сих пор не знает, известно ли Фиг, что они с Генри общаются по электронной почте. Похоже, что неизвестно, но безопаснее будет вести себя так, будто все же известно. Пожалуй, не стоит удивляться, что Фиг все-таки лучший источник информации о Генри, чем сам Генри. Она постоянно упоминает всякие подробности из его жизни, отчего становится понятно, что в письмах, адресованных Анне, он не намерен раскрывать свою душу. В последний раз Фиг рассказывала, что Генри вместе с коллегами ходил в ночной клуб, где, обратившись к официанту, можно подыскать себе девушку. Тебе находят самую красивую женщину в клубе и, если потребуется, даже силой приводят к твоему столику. Это, по словам Фиг (которую, кажется, совершенно не беспокоит, что Генри общается с другими девушками), называется «делать заказ».
– Голос у него уставший, – жалуется Фиг. – Каждый второй раз Генри звонит в три часа утра по тамошнему времени, и – представляешь, какой ужас? – он в такое время все еще на работе. Тебе действительно неинтересно, почему я стала домушником?
– А мне надо это знать?
– Я кое-что украла.
– Замечательно, Фиг.
– Посмотри, что у меня в сумке.
Анна продолжает неподвижно сидеть на стуле у письменного стола.
– Давай же, посмотри, – просит Фиг. – Оно не укусит. Ты упадешь, когда увидишь!
Анна протягивает руку к сумке. Внутри – пачка однодолларовых купюр, резинкой примотанных к водительскому удостоверению, губная помада, пачка сигарет и небольшая серебряная рамка, в которую вставлена черно-белая фотография женщины в переднике и круглых очках.
– Кто это? – спрашивает Анна.
– Это прабабушка Мюррея.
– Кто такой Мюррей?
– Ну, тот парень, будущий юрист. Я полчаса назад еще сидела взаперти в его квартире.
– А мне казалось, что тебе не нравятся студенты-юристы.
– Теперь уж точно не нравятся. Он какой-то заторможенный, но явно запал на меня, поэтому я и бросила ему косточку.
– А Генри об этом знает?
– Он не спрашивает, а я не рассказываю. В любом случае после вчерашней ночи никаких костей Мюррею больше не будет.
– Как ты думаешь, у Генри там есть женщины, о которых он тебе не рассказывает?
– М-м-м… – Фиг задумывается, но с таким видом, будто этот вопрос ей на самом деле не особенно интересен. – Нет, вряд ли, – наконец произносит она, и у Анны с сердца падает камень. Хуже всего думать, что там найдется какая-то другая женщина, которая навсегда отнимет Генри у Анны с Фиг. По крайней мере, пока его связывают отношения с Фиг, он в пределах досягаемости.
– Такая безвкусная фотография, что я не смогла удержаться, – продолжает Фиг.
Анна снова переводит взгляд на фотографию в рамке. Женщина широко улыбается, за стеклами очков видна сеточка морщин. На вид ей лет шестьдесят.
– А чувства вины у тебя не возникло?
– Возникло. Ужасное, невыразимое чувство вины.
– Еще бы!
– В качестве наказания я даже надела власяницу. Тебе не видно, потому что я укрыта одеялом, но от нее все тело ужасно чешется и зудит.
– Фиг, это же его бабушка.
– Прабабушка, – криво улыбается Фиг. – И секс с ним был ужасный, поэтому я решила, что имею право взять у Мюррея что-нибудь взамен.
– Ужасный? Правда? – Непривычно слышать от Фиг, что ей не понравилось заниматься сексом.
– У меня, наверное, целый час ушел, чтобы кончить. И, кстати, раз уж мы заговорили об этом, как у тебя дела? Твоя грандиозная эпопея еще не закончилась?
– Мне не хочется говорить об этом сейчас. – Анна смотрит в сторону. Ирония заключается в том, что Фиг даже не представляет, насколько действительно грандиозной становится ее эпопея. До того случая летом, с Тедом, двоюродную сестру никогда особенно не интересовала личная жизнь Анны. Но рассказать ей про Майка (серьезно, а не для того, чтобы посмеяться) сейчас кажется совершенно немыслимым.
– Знаешь, тебе надо брать ситуацию в свои руки, – поучительно произносит Фиг. – Господь дал тебе такие большие буфера не просто так, Анна.
Анна закрывает глаза.
– Ты, кажется, говорила, что тебе нужно идти.
– Я хочу с тобой кое-что обсудить, – не унимается Фиг. – По-моему, я встретила мужчину своей мечты.
– Прошу тебя, Фиг.
– Да нет, я серьезно, – настаивает Фиг. Кажется, еще немного и она по-настоящему обидится.
– Это, естественно, не Генри или Мюррей? – спрашивает Анна.
– Его зовут Филипп Лейк. Я познакомилась с ним летом, когда была на свадьбе у сестры Трейси Брюстер. Помнишь, я тогда домой ездила? А ты в это время на Аляске была.
Анна кивает.
– На самой свадьбе я с ним даже не разговаривала. Но тогда я увидела его впервые. На нем был сирсакеровый костюм. Не каждый мужчина решится надеть такое, а он чувствовал себя совершенно спокойно и уверенно. С ним была какая-то дамочка, которая ни на секунду не оставляла его одного, поэтому я не стала к нему подходить. Потом я узнала у Трейси его адрес. Мне стоило сохранить копию письма, которое я ему написала! Это было что-то!
Зная Фиг, можно предположить, что она еще и какую-нибудь откровенную фотографию в конверт вложила. Кроме того, думает Анна, вряд ли Фиг не стала разговаривать с этим парнем во время свадьбы из-за того, что он был со спутницей. Если бы она захотела, то все равно нашла бы способ познакомиться с ним поближе. Скорее всего, Фиг просто решила оставить его на потом, чтобы получить удовольствие от соблазнения на расстоянии.
– Лейк работает на телевидении в Лос-Анджелесе. Он, конечно, не строит из себя звезду, но видно, что ему неплохо живется, – увлеченно рассказывает Фиг. – Он готов купить мне билет, чтобы я приехала к нему. Мы какое-то время переписывались, а на этой неделе начали общаться еще и по телефону… Почему ты так на меня смотришь?
– Это, по-твоему, разумно? Ты же его практически не знаешь.
– Анна, с кем бы ты ни встречалась, тебе все равно не удастся узнать о нем все, что хотелось бы (если, конечно, это не твой собственный брат). – Анне вспомнился Майк, и она решила, что слова Фиг не лишены здравого смысла. – Но я подумала и о безопасности, – продолжает Фиг. – Я решила, что со мной должна полететь ты.
– В Лос-Анджелес?
– Мы снимем номер в гостинице. Я знаю, что ты вечно думаешь о деньгах, поэтому расходы поделим пополам. – Неужели Фиг думает, что Анне ее предложение покажется таким уж заманчивым? – Если все пойдет нормально, я останусь у него. А если окажется, что он какой-нибудь придурок типа Марка Харриса (в чем я очень сомневаюсь), то я останусь в гостинице с тобой. Погуляем по городу, может, каких-нибудь кинозвезд встретим.
– А почему ты так уверена, что Филипп Лейк не окажется вторым Марком Харрисом?
– Он почти родственник Брюстеров. Он был женат на сестре мистера Брюстера.
– Так он разведен? А сколько ему лет?
– Сорок четыре. – На губах Фиг расплывается похотливая улыбочка. – Анна, поверь мне, зрелые мужчины знают, как вести себя с женщиной. Возможно, и тебе нужно подыскать такого.
– И на когда намечена эта поездка?
– Пока еще не решено точно, но, скорее всего, в конце первой или второй недели октября. У тебя же по пятницам нет занятий?
– В этом семестре есть.
– Но надо и о себе когда-нибудь подумать. Ты ведь никогда не была в Калифорнии?
Странно, но Анне всегда льстит, когда Фиг зовет ее с собой. Она уже сейчас знает, что поедет с сестрой, как бы ни притворялась, что ей это неинтересно. Даже если Фиг передумает и не захочет брать ее с собой, она все равно поедет.
Фиг садится в кровати, опуская ноги на пол.
– Подумай только, как будет здорово! – говорит она и потягивается, высоко поднимая руки вверх и в стороны. – Ясно, что Фиг собирается уходить. Она обводит взглядом комнату. – Ты хоть и учишься на последнем курсе, а все еще живешь в общежитии. Классно! – восклицает она.
Самое странное то, что Анна и Майк продолжают вместе проводить время. Он звонит ей по телефону, и у нее, как и в первый раз, все так же не находится причин, чтобы отказаться от встречи с ним. Их второе свидание проходит в кинотеатре; за весь вечер они ни разу не прикоснулись друг к другу (не зная, как поступить, Анна, встретившись с ним, помахала в знак приветствия рукой), но за пять минут до финальных титров он берет ее за руку. На третьем свидании они идут во вьетнамский ресторан, на четвертом – вместе едят чизбургеры. Он всегда платит за двоих, и Анна с удивлением отмечает, что ей это нравится. На ее вялые возражения Майк просто не обращает внимания. Во время пятого свидания они отправляются на Гарвард-сквер, потом гуляют по Чарльз (Анна думала, что это убьет всю романтику, как будто они слишком уж заигрываются, стараясь походить на парочку влюбленных, но оказывается, что это просто приятно). После их первого, почти целомудренного свидания, все следующие встречи заканчиваются одинаково: они возвращаются в комнату Анны (он снимает комнату с друзьями, поэтому у него нельзя) и в полной темноте раздеваются догола. Майк не пытается склонить ее к сексу, но часто повторяет, как она его привлекает; почти всегда то же самое говорится в продолжение их дневных встреч. Когда у нее уже начинают закрываться глаза, Майк тихо произносит: «Ничего, если я займусь собой?», и, когда она кивает, он переворачивается на спину, берет в руку пенис и начинает водить пальцами вверх-вниз. Она лежит на боку рядом с ним, и свободной рукой он ласкает ее грудь – ту, которая сверху. Так продолжается, пока он не кончает. Поначалу Анне кажется, что такая ситуация должна быть либо крайне похабной, либо совсем уж неловкой, но Майк настолько деловит и сосредоточен, что ничего этого не чувствуется. Глубокой ночью, когда она лежит рядом с ним, готовая вот-вот заснуть, в этом даже есть что-то трогательное. Иногда у нее мелькает мысль, что, если бы она была такой, как Фиг, то сделала бы это сама, но тут же отметает ее, потому что, будь на ее месте Фиг, не возникло бы такой необходимости: они бы с Майком наверняка висели где-нибудь на трапеции вниз головами, слизывая друг с друга взбитые сливки.
Все чаще и чаще Анна трогает его, а он повторяет: «Не бойся. Ты не сделаешь мне больно». Он говорит с нежностью (и это выглядит в ее глазах очень странно, хотя и непонятно почему), ему как будто кажется, что Анна все делает робко, как девочка. Когда он первый раз начинает ее целовать от груди и ниже вдоль живота, а потом между бедрами, Анна шепчет:
– Если не хочешь, можешь не делать этого.
– Я знаю. Но я хочу.
Она говорит:
– А я думала, парням это не нравится.
В темноте он поднимает голову и спрашивает:
– Кто тебе такое сказал?
Поначалу, наученная горьким опытом, Анна не признается, что она девственница, но как-то раз ночью, на второй неделе их отношений, когда все только что закончилось и в комнате наступает тишина, говорит:
– Я думала о нас с тобой, и мне стало интересно, сколько у тебя было девушек до меня, с которыми ты занимался сексом? – Она лежит на боку спиной к нему, он обнимает ее.
Не задумываясь, Майк отвечает:
– Четыре.
Наступившая тишина подразумевает ответное признание. Собравшись с духом, Анна глухо произносит:
– А у меня… – На мгновение она замолкает. – Ноль.
На какую-то долю секунды время останавливается. Анне вспоминается лето и Тед. Потом Майк берет Анну за плечо, чтобы повернуть ее к себе. Когда они оказываются лицом к лицу и прижимаются обнаженными телами, он берет одну ее руку и просовывает под себя, затем берет вторую и заводит себе за спину. Сам он тоже обнимает ее, не произнося ни слова.
В студенческом центре Анна случайно встречается с Дженни.
– Я тебя теперь совсем не вижу, – говорит Дженни. – Где ты прячешься?
Анна в нерешительности закусывает губу.
– Я встречаюсь с одним парнем.
Дженни радостно вскидывает брови:
– С кем?
– Ты, наверное, его не знаешь. Это так, ничего серьезного.
– Ты сейчас не спешишь? Хочешь йогурта?
Купив замороженного йогурта, они со стаканчиками в руках под клацанье компьютерной клавиатуры (это другие студенты проверяют свои почтовые ящики) и шум постоянно открывающейся и закрывающейся двери книжного магазинчика направляются к столику. Анна рассказывает, как развиваются их отношения с Майком.
– Он вообще ничего, – заканчивает она. – Но не совсем в моем вкусе.
– А кто в твоем вкусе?
– Ну, не знаю. Таллер.
Дженни изображает крайнюю степень удивления:
– Так в чем же дело? – восклицает она. – Что тебе мешает заняться им?
Почти всегда они просто ложились в кровать и ласкали друг друга, пока не засыпали. Они не надевали пижам, не умывались, не чистили зубы, но сегодня ночью Майк достает из кармана новую зубную щетку, еще в магазинной упаковке. Показывая ее Анне, он спрашивает:
– Не возражаешь?
Она молча кивает.
– Отлично, – говорит он. – По-моему, мы переходим на следующий уровень.
Когда они укладываются в постель, он перелазит через Анну и его пенис скользит по ее телу. Этот контакт кажется чем-то обыденным. Осознание того, что их тела всего лишь тела и ничего больше, с одной стороны, очень обнадеживает, а с другой, признаться, разочаровывает. Майк ложится на нее, и какое-то время они оба не шевелятся, но через минуту он задает вопрос:
– Я твой первый парень?
– Ты не мой парень, – игриво отвечает Анна и дважды хлопает его по заду. Но говорит она, похоже, вполне серьезно. – У меня не может быть парня.
– Почему?
– Потому что я Анна.
– И что это значит?
Неужели это действительно происходит? Из того, что Анна знает по рассказам других, для себя она давно сделала вывод, что обсуждение с молодым человеком взаимоотношений – это что-то такое же для нее невероятное, как, скажем, поездка на сафари или участие в чемпионате по боулингу, что-то такое, чем занимаются другие люди, но что вряд ли когда-нибудь коснется ее. То, что в эту секунду именно она ведет такой разговор, облегчения не приносит. Во всяком случае, это не доказывает ничего такого, что Анне хотелось бы считать доказанным. Все кажется каким-то ненастоящим, и в ней вновь пробуждается ощущение, что они – актеры, исполняющие свои роли.
– И как же мне представлять тебя людям? – спрашивает Майк.
– Как Анну, – отвечает она.
Фиг звонит во вторник днем.
– Я только что говорила по телефону с агентом из бюро путешествий, – сообщает она. – Мне нужно перезвонить ей до пяти. Ты же едешь, да?
На часах – без двадцати пять.
– Напомни мне, в какой день вылет?
– Анна, какая разница? У тебя что, какие-то дела появились?
Анна просто не может рассказать Фиг про Майка и потому уверена: ни к чему хорошему это не приведет.
– А вдруг у меня контрольная будет? – отвечает она вопросом на вопрос.
– Ладно, мы летим в третью субботу октября. Билет стоит чуть дороже трехсот долларов.
Анна вздыхает. Сейчас, когда она влезла в долги, деньги начинают казаться чем-то эфемерным. Какая разница, сколько ты должна – одиннадцать тысяч или одиннадцать тысяч триста долларов?
– Договорились, – бросает она в трубку.
Третья суббота октября – день рождения Майка. Ему исполняется двадцать два.
– Я же тебе рассказывал. Помнишь, когда мы обсуждали поездку к моей маме?
Он прав. После его слов Анна сразу же отчетливо вспомнила тот разговор. Она говорит:
– По крайней мере, это не круглая дата, тебе же не двадцать лет исполняется.
– Приятно слышать, что тебя это так беспокоит.
Впервые Майк недоволен ею, но его обида кажется какой-то детской. Она встает с кровати, застланной пуховым одеялом, на котором они лежали одетые (собирались ужинать), берет резинку из блюда на комоде с зеркалом и завязывает волосы в хвостик; это повод отойти от него.
– Если вспомнить, что ты рассказывала о своей двоюродной сестре, – заявляет Майк, – можно сделать вывод, что ты ее не особенно любишь. По твоим словам выходит, что она ужасный человек.
– Так и есть, – соглашается Анна и добавляет: – Но еще она классная.
По взгляду Майка она понимает, что ему в это с трудом верится.
– Однажды, когда мы были маленькими, кто-то подарил родителям Фиг на Рождество шоколадные конфеты, трюфели, а мы с Фиг их свистнули и съели всю коробку в ее комнате, – начинает вспоминать Анна. – Потом, когда до нас дошло, что конфеты были с ликером, Фиг убедила меня, что мы обе опьянели. Она и сама в это поверила. Она начала, шатаясь, бродить по комнате, кататься по полу – мы тогда понятия не имели, как ведут себя пьяные. Я тоже начала беситься, и это было так весело! С Фиг никогда не бывает скучно. Она и сама не умеет скучать!
На Майка эта история, похоже, не произвела впечатления.
– А еще она как-то раз пыталась свести меня с одним парнем из Бостонского университета, она там училась.
– Лучше не рассказывай.
– Это было в начале прошлого года. Их студенческая община устраивала какой-то праздник, и Фиг договорилась, чтобы я тоже туда пошла с другом ее бойфренда. Наверное, он думал, что я такая же красавица, как и Фиг, поскольку мы с ней двоюродные сестры. Она меня предупредила, что если я напьюсь и не ляпну ничего лишнего, то он обязательно начнет приставать ко мне, но идти с ним в его комнату стоит только в том случае, если я буду готова заняться сексом. И он действительно начал лапать меня в автобусе, но я не смогла заставить себя пойти с ним. – Анна никак не может вспомнить, как звали того парня. Он был игроком в лакросс, но Анне больше всего запомнилось, что его шея была туго перевязана бусами (веревочка с коричневыми деревянными шариками) и через пять лет после окончания университета он собирался заколачивать по сто штук (это его выражение). – В общем, вечер получился паршивый. Но дело не в этом. Цветы мне купила Фиг, – говорит Анна. – Она знала, что тот парень до этого не додумается, и купила мне букетик из ирисов и перекати-поле. Фиг не такая уж плохая.
Майк качает головой.
– Во-первых, на самом деле ты очень красивая, – говорит он. – И знаешь, еще что? Ты сама себе худший враг.
Майк раньше ходил в католическую школу для мальчиков, поэтому Анне кажется, что ему должно быть особенно интересно учиться в таком прогрессивном университете, как Тафтс. Он состоит в «Партии зеленых» и не ест виноград, потому что его собирают мигрирующие работники. Анна спрашивает:
– В чем же виноваты наемные рабочие?
И Майк дает очень подробный ответ, что ее удивляет: она-то как раз спрашивала в расчете на то, что ему будет не под силу вразумительно объяснить свою позицию. Впрочем, она не может решить, хуже это или лучше, что его идеализм основывается на фактах. Просто все это кажется немного глупым. Когда Анна росла в семье (до развода родителей), самый главный принцип, которого она придерживалась, заключался в том, чтобы не мутить воду. Поэтому люди, способные вот так, на словах, определить себя и свои принципы, кажутся ей неискренними. Они как будто играют в игру, хотя сами этого не понимают.
Среди самых близких подруг Майка есть лесбиянка (ее зовут Сьюзен), и это, похоже, доставляет ему огромное удовольствие. У нее сзади на шее вытатуирован красивый черный крест. Когда они однажды вечером отправляются с ней в бар, Анна замечает, с каким упоением он рассказывает Сьюзен о своей случайной встрече с одной из ее бывших партнерш.
Но потом Анна и Майк (из-за поездки Анны в Лос-Анджелес на неделю раньше, чем планировалось) отправляются на автобусе в Вустер, где живет его мать, и оказывается, что она тоже лесбиянка. Так что нет, тогда вечером в баре, когда Майк разговаривал со Сьюзен, Анна ошиблась, определив в его поведении намек на то, что ему очень жаль, что та лесбиянка.
Мать Майка живет в небольшом ухоженном доме в колониальном стиле с обшитыми белым алюминием стенами, в котором есть две спальни. Майк, его мать и Анна ужинают на задней веранде. Когда Анна, обращаясь к матери Майка, называет ее миссис Козловски, та просит:
– Брось ты эти глупости, Анна. Называй меня Сэнди.
Мать Майка работает бухгалтером, она развелась с его отцом, когда Майку было четыре года. Она, как и Майк, небольшого роста и подтянута, ее седые волосы обрезаны на уровне подбородка, а разговаривает она с легким массачусетским акцентом. На ней клетчатая рубашка на пуговицах без рукавов, джинсы и дешевые открытые кожаные туфли на невысоком широком каблуке. С ней живет апатичный бульдог по кличке Ньюти, названный так в честь Ньюта Гинрича[15]15
Американский политический деятель, бывший спикер Палаты представителей в американском парламенте.
[Закрыть].
– Вы дали такое имя собаке в знак почтения или, наоборот, неуважения? – спрашивает Анна, на что мать Майка говорит:
– К кому – к человеку или к собаке?
Ее уклончивый ответ, нежелание поделиться информацией о себе и то, что она пока воздерживается от какой-либо оценки самой Анны (или делает вид, что воздерживается), вынуждают Анну сделать вывод, что миссис Козловски считает ее девушкой при деньгах. Нельзя сказать, что это (несмотря на нынешнее не очень благополучное в финансовом отношении положение) абсолютно не соответствует действительности.
Майк, не стесняясь, часто прикасается к Анне на глазах у матери, и, когда они закончили ужинать и пересели на скамейку, он пристраивается рядом с Анной и обнимает ее за плечи. Поднимаясь, чтобы убрать со стола (помощь Анны не принимается), он берет левую руку Анны и целует ее. На десерт они едят мороженое.
– Анна, тебе с мятной стружкой или с пекановым маслом? – спрашивает Майк, выходя из кухни с ведерками в руках.
Услышав, что Анна отвечает: «А можно и того, и того?», мать Майка одобрительно восклицает:
– Ну молодец!
Она разрешает Майку и Анне спать в одной комнате, в той кровати, в которой он спал, когда еще был ребенком, хотя Анна рассчитывала, что ее уложат спать на кушетке в гостиной. Глубоко ночью (они оба лежат в майках) Майк предлагает:
– Давай снимем одежду, я хочу чувствовать твою кожу.
– А как же твоя мама? – спрашивает Анна.
– Она спит как убитая.
Скоро, само собой, они начинают целоваться и обниматься, он оказывается сверху.
– Ты уверен, что она не услышит? – шепчет Анна.
– Сколько можно! – шепотом изображает крик Майк. – Дайте поспать!
Когда Майк показывает презерватив, она кивает (удивительно, что до этого дошло только сейчас), и потом он входит в нее. Непосредственный момент проникновения самый болезненный, и Анне вспоминается, как Фиг, когда еще учились в старшей школе, поучала: «Нужно просто сжать зубы и перетерпеть». После первой секунды, когда происходит сам процесс, она не чувствует ни той боли, ни того удовольствия, которые ожидалась ею. Его толчки рождают только ощущение влажного трения, и Анна думает: «И ради этого люди по субботам собираются в барах, женятся, совершают преступления и развязывают войны? Неужели всего лишь ради этого? Если это правда, то все люди, и она в том числе, странные и какие-то милые, что ли…» Она понимает, что каждый раз, когда мужчина и женщина оказываются вместе в постели, прелюдия может отличаться, но ощущения-то наверняка практически одни и те же! Первый раз с тех пор, как почти полтора года назад она встретила Генри, Анна начинает задумываться, что, возможно, не в нем заключены ответы на все ее вопросы и решение всех ее проблем. Вполне может быть, что все они заключены в Майке.
Прижавшись к ней, Майк спрашивает:
– Ну что, нравится тебе секс, Анна?
Что тут скажешь? Она лишь сжимает его руку.
Он шепчет:
– С каждым разом тебе будет приятнее и приятнее.
В эту секунду у нее из глаз едва не потекли слезы, и все потому, что он с такой уверенностью говорит об их будущем. Неужели у него нет никаких сомнений по поводу отношений с Анной?
– А теперь я займусь тобой, – ласково произносит Майк и начинает работать указательным и средним пальцами. Она судорожно выгибается (это, естественно, не то занятие, которое у всех пар проходит одинаково) и, испытав оргазм, тихонько всхлипывает, а он шепчет ей в самое ухо:
– Какая же ты красивая! Как мне повезло, что сейчас рядом со мной такая красивая, такая замечательная обнаженная женщина!
За день до вылета Анны в Лос-Анджелес подруга Майка Сьюзен устраивает праздничный вечер в честь его дня рождения. Сьюзен живет с двумя другими женщинами не в университетском общежитии. Они на бумажных тарелочках подают клецки и приносят вино, разлитое в пластиковые стаканчики, все (кроме Анны и – очевидно, в знак солидарности с ней – Майка) курят марихуану. Анна принесла купленный в магазине пирог и распечатанный на своем компьютере заказ на ужин в любом ресторане на выбор Майка. Ей самой этот подарок кажется плохим (такое мог бы преподнести своей девушке лишенный воображения молодой человек, который не позаботился о подарке заранее), но когда она, перед тем как поехать на вечеринку, вручила его Майку, он обнял ее и искренне произнес:
– Спасибо, милая.
Для Анны услышать обращение «милая» сродни тому, что касается, например, сафари или чемпионатов по боулингу; она никогда не предполагала, что кто-либо будет так ее называть.
На вечеринке Анна не пьет, но вот Майк допивает уже шестую или седьмую бутылку пива. Вернувшись к себе в общежитие, она вслед за ним ложится в постель спиной к нему, тушит свет и замирает. Перегнувшись через нее, Майк берет край одеяла и укрывает ее плечи.
– Спасибо, – шепчет она.
– Надеюсь, что ты ощущаешь тепло и любовь, – говорит Майк и, немного помолчав, добавляет: – Потому что я тебя люблю.
Сейчас два часа ночи, в комнате совершенно темно. Анна знала, что такой момент рано или поздно наступит, но не была уверена, хочет ли она услышать это. Во всяком случае, она никак не ожидала, что это случится сейчас. Прошло полминуты, прежде чем Анна решается нарушить молчание.
– Почему ты так думаешь? – спрашивает она.
Она чувствует, что Майк улыбается.
– Я прошел один тест в Интернете, – отвечает он и заключает Анну в объятия, зарываясь носом в ее волосы.
Ответное признание не кажется Анне чем-то невозможным, но желания произнести это вслух и немедленно нет, так что еще какое-то время она продолжает молчать. Может, он заснул? Майк лежит, грудью прижавшись к спине Анны. Ее глаза открыты. Минут через пятнадцать тихим, но отнюдь не сонным голосом Майк спрашивает:
– А ты меня любишь?
Причина, которая мешает Анне ответить, заключается в том, что ей трудно подобрать слова, которые бы точно передали ее мысли. После довольно продолжительной паузы (ей кажется, что грубо будет не ответить, к тому же появилось ощущение, будто ее приперли к стенке) Анна мягко произносит:
