Текст книги "Мужчина моей мечты"
Автор книги: Куртис Ситтенфилд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
– Да, наверное.
А вдруг он сейчас поцелует ее или возьмет за руку? Может, он ждет, чтобы она снова на него посмотрела? Но Анна не поворачивает голову. Не то чтобы не хочет, скорее тянет время. По крайней мере, так ей хочется думать до той минуты, когда он вдруг встает, комкает пакет от буритто и швыряет его в металлическую корзину для мусора. В ту же секунду она понимает, насколько глупо было думать, что Генри ее поцелует.
Продолжая свой путь, они несколько раз ошибаются и сворачивают не на ту улицу. Анна предлагает вернуться на главную дорогу и спросить у кого-нибудь из местных, как им проехать к тому месту, где их ждет Фиг. Но тут Генри замечает нужную им улицу. Она называется Кленовая, а не Клинковая, как записала Анна, хотя ее ошибку оправдывает то, что название Клинковая больше подходит к Уолтеру Ралею.
– По крайней мере, улицу мы нашли, – удовлетворенно произносит Анна. – Значит, найдем и дом.
Она чувствует, что Генри расстроился из-за того, что заблудился. Но его плохое настроение даже в какой-то степени радует Анну, потому что так ей привычнее.
– Спорим, что Фиг сейчас сидит где-нибудь на пляже и попивает коктейль, а тот придурок читает ей стихи? – говорит Генри, медленно проезжая мимо домов и всматриваясь в номера на стенах.
Анна вздыхает, когда он наконец въезжает в арку, за которой они видят небольшой домик с черепичной крышей и голубыми стенами; вздыхает, оттого что подходит к концу их поездка.
Неожиданно для себя Анна весело спрашивает:
– Как думаешь, они сейчас стреляются драже?
И в эту секунду из дома выбегает Фиг. Она бежит со всех ног. На ней джинсы и черный хлопковый свитер с вырезом мысом, на правом плече болтается большая белая холщовая сумка с розовой вышивкой (не та ли это сумка, думает Анна, которую ее мать несколько лет назад подарила Фиг на Рождество? Она удивлена, что Фиг действительно ею пользуется). Длинные темные и прямые волосы Фиг развеваются за ней, когда она через двор подбегает к машине, открывает заднюю дверь, швыряет на сиденье сумку, забирается в салон, захлопывает дверь и кричит:
– Поехали! Заводи машину, Генри, заводи!
Только сейчас Анна, сидящая на переднем сиденье, поворачивается и замечает, что у Фиг разбита губа. На нижней губе с левой стороны разошлась кожа, и из раны течет яркая кровь, вокруг – пятно уже успевшей высохнуть крови. В углу рта и на щеке видно еще одно покраснение, на фоне которого выделяются несколько пятнышек, напоминающих крохотные родинки еще более темного красного оттенка. Машина до сих пор стоит на месте, потому что Генри тоже повернулся и смотрит на Фиг. Она не плачет, и на ее лице не видно следов от слез. Анна не сказала бы, что она очень напугана. Сейчас в ее глазах одно сплошное нетерпение.
– Что, черт возьми, происходит? – восклицает Генри.
– Только не вздумай туда идти, – предупреждает его Фиг. – Езжай или дай мне ключи, и я сама поведу машину.
– Этот мудак тебя ударил? – испуганно и одновременно недоверчиво спрашивает Генри.
– Может, поедем наконец? – раздраженно говорит Фиг. Всплеснув руками, она с презрением бросает: – Я упала.
Анна не может понять, к чему отнести ее жест, – к тому, что они за нее волнуются, или к тому, что ей приходится врать, будто рассеченная губа – следствие несчастного случая.
– Фиг, что с тобой? – спрашивает Анна. – Может, тебя в больницу отвезти?
Фиг закатывает глаза. (Интересно, у Генри тоже сложилось такое впечатление, что они – родители, а Фиг – их дочь, причем не шестилетняя девочка с косичками, а агрессивный подросток?)
– Самим вам надо в больницу, – огрызается Фиг. – Десятый раз повторяю, поехали отсюда.
Наконец Генри поворачивается к рулю, но Анна замечает, что он продолжает внимательно смотреть на Фиг в зеркало заднего вида. Когда он сдает назад, выезжая на дорогу, Анна успокаивается: теперь уже понятно, что Марк Харрис не выйдет, а Генри не попытается войти в дом.
– Ах да, – раздается с заднего сиденья, – спасибо, что заехали за мной.
Голос Фиг звучит вполне нормально. Если бы Анна не видела ран на ее лице, она бы подумала, что ее двоюродная сестра просто разговаривает с набитым ртом.
– Фиг, почему ты ничего не сказала мне? – спрашивает Анна. – Я ведь даже не догадывалась.
Генри качает головой.
– Этот парень просто псих.
– Знаете что? – распаляется Фиг. – Марк сейчас выглядит намного хуже, чем я, уж вы мне поверьте.
Генри бросает на нее быстрый взгляд через плечо.
– И ты этим гордишься?
В голосе Фиг действительно проскальзывают нотки злорадства.
– Если ты вдруг решил, что тебе надо вступиться за мою честь, то не стоит, – насмешливо произносит она. – Я сама могу за себя постоять.
– Не сомневаюсь, – бросает Генри.
– Знаешь еще что, Генри? – добавляет Фиг. – Иногда мне хочется послать тебя подальше.
В наступившей тишине до Анны вдруг доходит, что диск с песнями Брюса Спрингстина играет все время с тех пор, как они с Генри выехали из Бостона. Альбом, наверное, уже раз десять прокрутился от начала до конца. Через несколько минут, когда они ехали по главной улице, Генри делает поворот направо и подъезжает к автозаправке.
– О, это хорошая идея, – говорит Анна. – Фиг, давай мы тебе пластырь наклеим.
Позже, вспоминая именно эти слова, Анна будет думать, какая же она дура. Частично причина кроется в том, что она понимает ситуацию буквально. Фиг и Генри ругаются, и это, как считает Анна, означает, что они раздражены. Она действительно думает, что если они все вместе выпьют воды, успокоятся, то поездка обратно в Бостон станет намного приятнее. Генри подвезет Фиг до общежития, Анна выйдет из машины, обнимет ее на прощание, потом снова сядет на переднее сиденье, и они с Генри поедут ужинать. Пройдет какое-то время, он попросит ее руки, и они станут жить вместе. Да-а-а, наверное, она самая наивная двадцатилетняя девушка в мире!
Выключив зажигание, Генри обращается к Фиг:
– Я хочу с тобой поговорить.
– А я пока машину заправлю, – говорит Анна.
Фиг и Генри отходят в сторону, а она вставляет сопло шланга в бензобак. Сейчас приятная ночь, дует прохладный весенний ветерок, небо над горизонтом начинает багроветь. Скорее всего, профессор на самом деле сволочь, но Фиг, кажется, более-менее в норме. Поэтому, может быть, сегодня все-таки не такой уж плохой день? Просто отличный день!
Но Генри и Фиг не возвращаются что-то очень долго. Непонятно, куда они могли запропаститься, но их все нет и нет. Расплачиваясь за бензин, Анна не видит их и среди полок с чипсами и бутылками антифриза. Когда Генри въезжал на заправку, Анна немного иначе представляла себе ближайшие несколько минут: в женском туалете, стоя у раковины, она будет промокать влажным полотенцем рану на лице сестры (прямо как Флоренс Найтингейл[9]9
Найтингейл Флоренс (1820–1910) – английская медсестра. Организатор и руководитель отряда санитарок во время Крымской войны 1853–1856 гг. Создала систему подготовки кадров среднего и младшего медперсонала в Великобритании.
[Закрыть]), а Генри будет нервно прохаживаться в ожидании (Или накачивать шины? В общем, заниматься тем, чем обычно занимаются мужчины, пока женщины заняты.) Но в женском туалете никого не было. Никто не выходит и из мужского. Анна уже догадывается, в чем дело, но пока только подсознательно. Купив бутылку воды, она выходит на улицу.
– Фиг? – зовет она, но тут же понимает, что это выглядит смешно. Она идет за угол небольшого здания заправки и мгновенно понимает, что не стоило далеко ходить, чтобы найти их: Фиг замерла, прислонившись спиной к стене, а Генри опустился перед ней на колени и, обняв руками за талию, уткнулся лицом в ее голый живот. Она гладит его по голове. Они полностью одеты, только свитер Фиг задран (спасибо и на этом). То, что видит Анна, скорее удивляет (они все-таки обнимаются не так нежно, как если бы перед этим занимались бурным сексом), чем шокирует ее. Нельзя сказать, что в эту минуту она чувствует себя потрясенной. В будущем, когда у нее уже будет свой парень, она поймет, почему тогда между Генри и Фиг все закончилось именно так. Их недавний разрыв, рана Фиг, невыносимо прекрасный весенний вечер. Разве могли они в такой ситуации сохранить дистанцию? Кроме того, если у тебя есть пара (несмотря на то что вы в ссоре), воссоединение нельзя считать законченным и официально объявленным, пока вы не обнялись. Даже когда ты просто встречаешься с кем-то в ресторане, чтобы вместе поужинать, и вы не обнялись и не поцеловались, думает Анна, это говорит о том, что в твоих отношениях с этим человеком что-то не в порядке. Короче говоря, Генри и Фиг просто исполняют свои роли. Они не хотят обидеть ее. По крайней мере, это не является их целью.
Мысли беспорядочно роятся в голове Анны, пока Фиг не поворачивает голову в ее сторону и едва заметно, не раскрывая рта, улыбается. В ту же секунду Анна ретируется.
Сложив руки на груди, она прислоняется к машине и задумывается. В мозгу рождается план действий. Рано или поздно она обязательно поцелуется хотя бы с одним парнем, а еще лучше – с несколькими. Она будет целоваться с другими парнями, и когда-нибудь (понятно, что не сегодня и не в ближайшее время), когда Генри захочет ее поцеловать, она будет к этому готова, потому что у нее появится опыт. Он дал ей повод готовиться. Анна не чувствует грусти. Она вспоминает о Джареде с занятий по социологии, о своих переживаниях по поводу сиропа от кашля и думает, как все-таки мало она о нем знает. Ей даже неизвестно, гетеросексуал он или нет. Правда заключается в том, что рядом с ним она начинает волноваться (в лучшем случае это приятно, в худшем… это ведь всего лишь волнение). Но Анна не может представить себя и Джареда целующимися. Она почти уверена, что на самом деле она не питает никаких чувств к нему. Джаред – просто часть игры, которую она ведет. Он дает ей повод подумать и поговорить с кем-то (а именно с доктором Льюин), не считая родителей.
Но с Генри она может спать в одной кровати, есть утром овсяные хлопья или пить пиво в баре. То же и в обычной повседневной жизни: ходить с ним в магазин за новым зонтиком или дожидаться его в машине, пока он зашел на почту. Ей очень легко представить, как она знакомит его с матерью и сестрой. Нет, она сейчас не думает о каком-нибудь бурном романе, просто ей трудно вообразить себе ситуацию, в которой Генри не мог бы находиться рядом; нет ничего такого, чем она не могла бы поделиться с ним. Анне кажется, что никогда не наступит такое время, когда бы ей нечего было сказать ему. А если и наступит, то в этом тоже будет своя прелесть.
Когда Фиг и Генри возвращаются к машине, Анна замечает на их лицах особенное выражение, которое Генри пытается скрыть. Фиг же ведет себя так, как будто ничего не произошло. Однажды, когда им было по пятнадцать лет, Фиг прихватила с собой Анну и отправилась к какому-то парню, до дома которого надо было идти пешком четыре-пять миль. Затем она уединилась с ним на чердаке, оставив Анну ждать в кухне. Когда мать того парня пришла домой, Анна как раз ела грушу из миски на столе, и ей, помнится, было очень стыдно. Анна не возражает, когда Фиг занимает переднее место. Генри, стараясь быть внимательным, задает Анне всякие дурацкие вопросы, как будто до этого они не провели два часа вместе в машине. Когда у нее заканчиваются занятия? Какие у нее планы на лето?
Через несколько дней он пришлет письмо на ее электронный почтовый ящик:
«Привет, Анна. Надеюсь, у тебя все в порядке. Я нашел твой электронный адрес на сайте университета Тафтс. (Больше всего ей доставляет удовольствие думать, как он набирает ее имя в поисковой системе.) Суббота была сумасшедшей, да? Мы с Фиг проводим время вместе, и у нее все отлично. Я подумал, что ты, может быть, захочешь узнать, как она. Береги себя. Генри.
Р. S. Уверен, что я показался тебе страшным лицемером. Представляю, как бы ты поставила меня на место, если бы мы об этом поговорили».
Анна распечатает письмо и, выучив его наизусть (последнее предложение ей тоже очень нравится), иногда будет перечитывать его. Из-за того, что Анна не расстраивается по поводу воссоединения Фиг и Генри, доктор Льюин не пытается разубедить ее (и это для доктора Льюин немного странно), что Генри является символическим воплощением того типа парней, которые нравятся Анне и с которыми она хотела бы иметь отношения: Анна хочет иметь отношения только с Генри.
Но опять же: не сейчас, а позже, когда она будет готова. Именно поэтому, возвращаясь с мыса, Анна спокойно воспринимает то, что именно она оказалась в роли девушки, которую по дороге высаживают у общежития и обнимают на прощание. Когда Фиг вновь садится в машину, Анна наклоняется и машет рукой Генри, который не выходит и остается на водительском месте.
– Пока, Генри, – говорит она. – Надеюсь, еще встретимся.
Может быть, он почувствует в ее словах скрытый намек?
Задумавшись на секунду, он отвечает:
– Я тоже надеюсь.
Когда Анна провожает удаляющуюся машину взглядом, на улице уже совсем темно. Первый раз за многие годы Анна не завидует Фиг. И разбитая губа – лишь одна из причин. Просто Фиг как будто идет не той дорогой. Так относиться к Генри, как она!.. Он этого не допустит – карма не позволит. И Анна знает это наверняка. Пока задние огни машины еще различимы, Анна изо всех сил концентрируется, как будто от этого зависит, дойдет ли до Фиг ее мысленное послание: «Береги того, кого я люблю больше всех на свете. Ты за него в ответе».
3
Июль 1998
Когда в мае, перед началом летней стажировки, Анна приезжает домой, она встречается с отцом. Они заходят пообедать в ресторан рядом с его офисом (обед с отцом лучше, чем ужин, поскольку при дневном свете он не вызывает такого страха) и занимают места за одним из столиков, которые стоят прямо на тротуаре на улице. Анна заказывает равиоли со шпинатом, которые подали со сливочным соусом, а не с томатным; в меню, очевидно, это было оговорено, но она не обратила внимания. Несколько штук она съела, но больше не смогла; сейчас час дня, солнце сияет вовсю, и мысль о том, что придется съесть целую тарелку горячих, залитых сливками равиоли, отбивает всякий аппетит. Отец, доедая свой салат «Цезарь» с жареным цыпленком, спрашивает:
– Что, равиоли тебе не понравились?
– Да нет, все нормально, – говорит Анна. – Ты не хочешь? Я просто не голодна.
– Если с ними что-то не так, нужно вернуть блюдо.
– Все в порядке, у меня действительно нет настроения наедаться мучным.
Как только эти слова сорвались с ее уст, Анна тут же понимает, какой будет реакция отца. Главная примета – это его ноздри, по ним всегда можно судить безошибочно. Сейчас они расширяются, как у разъяренного быка.
– Не знал, что для этого нужно какое-то особенное настроение, – раздраженно произносит он. – Но я скажу тебе то, что знаю наверняка. Эти равиоли стоят шестнадцать долларов, и поэтому я уверен, что ты сейчас съешь их все до последнего.
В душе Анны одновременно возникают два равных по силе желания: рассмеяться и расплакаться.
– Мне двадцать один год, – говорит она. – Ты не можешь заставить меня доедать то, что я не хочу.
– Что ж, Анна, – отец старается, чтобы его голос звучал с интонацией, которая подразумевает: «Ты уже слишком взрослая, чтобы тебя баловать», но на самом деле все это означает: «В ближайшее время можешь ко мне не подходить». – Смотри, какая у нас с тобой проблема. Когда я вижу, как ты легко швыряешься деньгами, то начинаю задумываться, правильно ли я делаю, оплачивая твою квартиру этим летом и давая тебе возможность решать свои проблемы в рекламном агентстве? Может быть, моя помощь только разбаловала тебя?
Еще одна привычка отца Анны – идти на обострение конфликта. Любое несогласие воспринимается им как проявление неуважения к нему как к личности или как следствие неадекватности собеседника.
– Ты сам убедил меня идти на неоплачиваемую стажировку, – напоминает ему Анна. – Ты сказал, что для моего резюме это лучше, чем работа няней.
Какое-то время они молча сидят за столом, испепеляя друг друга взглядами. Мимо с подносом в руках проходит официантка в черных брюках, белой блузке на пуговицах и черном переднике, завязанном на талии. Не произнося ни слова, отец Анны кивает на тарелку с равиоли.
Анна складывает салфетку на коленях, в уме приказывает себе не забыть сумочку и поднимается, чтобы уйти. Набрав в грудь побольше воздуха, она с твердостью в голосе произносит:
– Я не буду есть равиоли. И не надо этим летом платить за мое жилье. Это с самого начала было плохой идеей. За мое обучение, кстати, тебе тоже не надо платить.
По лицу отца было видно, что он одновременно поражен и доволен, как если бы она позволила себе рассказать неприличный, но очень смешной анекдот.
– Черт возьми! – восклицает он. – Я собирался сэкономить шестнадцать баксов, а сэкономил тридцать тысяч! Мне просто интересно, где ты собираешься найти такие деньги? Ты уверена, что твоя мать сможет столько заработать?
После развода родителей финансовое положение матери оставалось для Анны загадкой. Несколько лет назад мать устроилась на работу в магазин, где четыре дня в неделю работала продавщицей дорогого постельного белья и мыла, но значительную часть своей зарплаты, судя по всему небольшой, она оставляла в том же магазине: ванные комнаты в ее квартире были забиты фестончатыми полотенцами из магазина и миниатюрными бутылочками с английскими лосьонами. Конечно, когда несколько лет назад, оставив кое-какое наследство, умерли бабушка и дедушка Анны (по материнской линии), им выплачивали алименты, но Анне все равно кажется, что их семья лишь более-менее держится на плаву и твердой уверенности в завтрашнем дне нет. Впрочем, еще ей кажется, что именно такое положение не дает матери пасть духом, а это уже немало.
Как бы то ни было, Анна встает из-за стола. Она вешает сумочку на плечо и бросает отцу:
– Наверное, мне придется самой что-то придумать. Я больше не хочу иметь с тобой дела. Уже половина одиннадцатого, но в офисе еще почти никого нет (сегодня пятница, а завтра – четвертое июля, День Независимости). Кто-то в глубине коридора включил радио, которое передает музыку семидесятых, но Анна поняла это только после пятой или шестой песни. Около одиннадцати появляется Сари (она тоже стажер и учится на выпускном курсе в университете Нордистерн). Ее фигура возникает в том пространстве, где должна была стоять дверь, если бы в кабинках для стажеров ставили двери.
– Представляешь, он опоздал и приехал за мной слишком поздно, – без вступления начинает Сари. – Когда я села в машину, он говорит: «Я, признаться, не голоден. Может, просто выпьем по чашечке кофе?» Я про себя думаю: «Ну уж нет, я совсем не на чашечку кофе рассчитывала!» Я, понимаешь… – Тут она одними губами беззвучно произносит: «Сделала себе эпиляцию», – а затем опять переходит на обычный голос: – Я имею в виду, я готовилась и все такое, но вслух говорю: «Да, конечно!» И мы едем в какую-то забегаловку, даже не в «Старбакс». Там, наверное, по кухне крысы бегали. Просидели мы не больше часа, и он повез меня домой. Так вот, когда мы подъехали к дому (ты сейчас упадешь, Анна), он меня и спрашивает: «Можно мне зайти?»
Сари качает головой.
– Не понимаю, – говорит Анна. – А что тут такого?
– Он попросился зайти ко мне, чтобы выпить кофе! Мы же только что пили кофе. Ну не идиот, а?! Я даже не стала ему ничего отвечать, просто захлопнула у него перед носом дверь.
– Да. – Анна сочувственно кивает головой. – Неприятная история.
– Да уж, приятного мало, – соглашается Сари. – Другое дело, если бы он повез меня на ужин! Ну да ладно. – Она хмурит брови и ворчит: – Мужики, что с них возьмешь…
– Если этот… (Патрик, кажется?) такой, – спешит вставить слово Анна, – это не значит, что все они одинаковые.
Сари кивает.
– Не обижайся, но мне он с самого начала показался туповатым, – добавляет Анна.
– Правда? Мне надо почаще прислушиваться к твоему мнению, Эн. Все они – свиньи.
– Нет, не все! – голос Анны чуть не срывается на крик.
– Да это я просто тебя дразню, – улыбается Сари. – Я хочу в туалет.
Когда она поворачивается, чтобы выйти, Анна обращает внимание на ее юбку. Она максимум на три дюйма ниже зада, красновато-коричневого цвета и сделана из какой-то прилипчатой ткани, названия которой Анна не знает, потому что в ее гардеробе вещей из подобного материала нет. До начала лета Анна и не знала, что в офис разрешается приходить в такой одежде, как носит Сари. Видно, много еще разрешено делать в этом мире такого, о чем она даже не догадывается.
Рост у Сари небольшой, зато формы пышные. Когда она выходит из их кабинки, Анна любуется ее красиво очерченными икрами. Сари обладает фигурой, которая (по наблюдениям Анны) очень нравится парням, и сама она, пусть и невысокая, но в то же время аппетитная, с симпатичным лицом и светлыми волосами, о которых нельзя с уверенностью сказать, крашеные они или это их природный цвет. Сари всегда носит юбки. Анна, в отличие от нее, каждый день приходит на работу в брюках. Кроме того, Сари носит трусики «танга». Всякий раз, когда они вместе оказываются в туалете, Сари начинает рассказывать, что «танга» удобные, что они не видны под одеждой и, надень их Анна хоть раз, то уже никогда не сможет отказаться от этой модели.
Пару раз Сари удалось уговорить Анну сходить с ней в бар. Анне там показалось скучно; ей ничего не оставалось делать, кроме как наблюдать за мужчинами, сидевшими за соседним столиком и пялившимися на Сари, словно они видели в ней какой-то источник энергии или света. Время от времени Анна начинает немного завидовать Сари и тогда вспоминает один случай, когда Сари спросила ее:
– Слушай, а Шанхай – это город или страна?
Хуже всего было то, что, наверное, у Анны сделалось такое лицо, что Сари смущенно засмеялась и сказала:
– Идиотский вопрос, да? Не говори никому, что я такое брякнула.
Ближе к полудню музыка, играющая в коридоре, начинает сильно отвлекать, поэтому Анна убирает отчет о совещании, над которым работала, и достает из стола чистый лист бумаги с логотипом компании. «Постирать», – пишет она вверху, а затем: «Купить маме подарок на день рождения». После этого настроиться на рабочий лад никак не получается, и она выглядывает в коридор. Мимо проходит Тед Дэли, которого недавно «повысили» – перевели из кабинки в открытый офис. Заметив Анну, он машет ей рукой.
– Улыбнешься – дам конфетку, – весело произносит он, и Анна в самом деле невольно начинает улыбаться. – Хорошие у тебя очки, – говорит Тед. – Новые?
– Мне кажется, что из-за постоянного сидения перед компьютером у меня начало падать зрение, – отзывается Анна. – Я в них выгляжу как школьница-зубрилка.
– Нет, что ты, классные очки. Непонятно, зачем вам надо было сегодня приходить, все равно ведь работы нет! Раз уж тебе не платят, то и свободы у тебя больше!
– Меня это не волнует.
Изначально предполагалось, что Анна будет приходить на работу пять дней в неделю, но в конечном итоге все свелось к трем дням, поэтому в свободные дни она может подрабатывать няней и сидеть с детьми одного профессора. Анна попыталась рассказать Льюису (это куратор по работе со стажерами) об изменениях в своем финансовом положении. Оказалось, что работы недостаточно, чтобы заполнить даже эти три дня. В основном ее обязанности состоят из отсылки факсов и копирования документов, еще она должна присутствовать на совещаниях, где служащие более высокого ранга тратят по часу на обсуждение таких вопросов, на которые, по мнению Анны, вполне хватило бы и трех минут. Сейчас ее основная цель – получить хорошую рекомендацию, которая пригодится при поступлении на работу (не связанную с рекламой) после окончания университета.
– Я бы сегодня и сам не приходил, – продолжает Тед, – но в октябре я еду в Баджу и не собираюсь тратить на работу свой отпуск. – Он расставляет руки, как будто удерживая сдвигающиеся с обеих сторон стены, и покачивает бедрами. – «Все, что мне нужно для счастья, – это хорошие волны и холодное пиво».
– Чего?
– «На отдыхе в Риджмонт-Хай», – объясняет Тед. – Кино такое было, помнишь? В восьмидесятых годах. Ну да ладно… Ты тогда, наверное, еще в детский сад ходила. Я собираюсь заняться серфингом в Бадже.
– А, – говорит Анна. – Здорово!
В их разговоре наступает короткая пауза, и Тед, опустив голову, смотрит на наручные часы. Анна же в эту секунду рассматривает его слуховой аппарат. «Интересно, – думает она, – когда человек, который носит слуховой аппарат, собирается искупаться, он его снимает? Или слуховые аппараты делают водонепроницаемыми?» Теду всего двадцать восемь или двадцать девять лет (он занимает должность помощника администратора рекламного агентства), и, когда Анна только попала в агентство, она даже немного влюбилась в него – если такое вообще возможно! – из-за его слухового аппарата. Благодаря этому приспособлению, Тед казался человеком чувствительным, которому в жизни приходится сталкиваться с трудностями, но не настолько серьезными, чтобы они могли очерствить иди ожесточить характер. У этого парня был очень приятный мягкий голос, к тому же он был высоким и зеленоглазым. Впрочем, любовь прошла меньше чем за месяц. На недавней вечеринке в офисе, куда Анна зашла на пятнадцать минут, она случайно услышала, как он с кем-то оживленно обсуждал, какая же стерва Лоис, а это, во-первых, по мнению Анны, была абсолютная неправда (Лоис – очень милая девушка) и, во-вторых, выглядело глупо и невыносимо вульгарно. Нет, Тед – даже со слуховым аппаратом – определенно не тот единственный, кого ждет Анна.
– Мы на обед будем пиццу заказывать, – тем временем сообщает ей Тед. – Ты не хочешь присоединиться?
– Хочу, конечно, – отвечает Анна. – Сколько с меня?
Тед заходит в кабинку, чтобы взять деньги, и Анна инстинктивно переворачивает лист со списком вещей, которые нужно сделать, хотя, судя по всему, Тед и сам сегодня далеко не в рабочем настроении.
– Любовные письма сочиняешь? – спрашивает он, когда Анна наклоняется за сумочкой, которая лежит на полу под рабочим столом.
– Да, и все они тебе, – улыбается Анна.
– Что?
Сообразив, что он не расслышал ее последних слов, Анна решает, что лучше не повторять эту шутку, но потом думает: «Да кому какая разница?» – и говорит уже немного громче:
– Я писала любовные письма тебе.
Он улыбается.
– Все девушки пишут мне любовные письма.
– Конкуренция. – Анна машет рукой. – Не обращай на них внимания.
– Правда? – Тед продолжает улыбаться, но теперь на его лице смешанное выражение любопытства и удивления. Наверняка он сейчас оценивает ее, догадывается Анна, и от этого смущается, не зная, что сказать.
Она опускает глаза, потом снова смотрит на него.
– Ну, в общем, десяти долларов хватит?
– Да, если ты собираешься накормить половину офиса.
Анна всегда предлагает больше денег, чем надо, и знает об этом. Она делает это в первую очередь из-за того, что боится прослыть прижимистой. Правда, почти никто никогда не возражает.
– Хватит и пяти баксов, – говорит Тед. – Ты сколько будешь, два куска? – И добавляет: – Пока не принесут пиццу, продолжай писать стихи для меня.
Анна понимает, что после едва заметной искры, которая только что пролетела между ними, неловкость начала ощущать только она, но не он.
Когда привозят пиццу, в кухне собираются человек девять-десять. Оказывается, сегодня на работу вышли только молодые сотрудники. Кто-то заказал пиво, и одну из бутылок вручили Анне.
– Я за это не платила, – пытается возразить она, но ее никто не слушает. Потом Лоис (она на пятом месяце беременности) передает ей открывалку.
– Мне нельзя, – говорит Лоис, поглаживая свой живот. Она держит в руках кусок пиццы с грибами.
– Ну что, какие у тебя планы на четвертое число? – спрашивает Анна.
Лоис только что откусила и машет рукой перед ртом.
– Ой, извини, – говорит Анна.
Лоис проглатывает.
– Ничего особенного, мы с Джимом обедаем с несколькими другими парами.
– Все приносят свою еду? – как будто беззаботно спрашивает Анна, но на самом деле ей говорить на эту тему неловко, потому что сама она обычно обедает одна. Анна ходит в столовую в Пруденшел-билдинг[10]10
Одно из самых высоких зданий в Бостоне, городская достопримечательность.
[Закрыть], где заказывает салат «Кобб» в прозрачном пластиковом судке и спрайт в бумажном стакане.
– Да, приносят, – говорит Лоис. – А мне поручили десерт.
– Правда? И что же ты собираешься приготовить?
– Я уже приготовила вчера вечером. Это шоколадный торт, рецепт которого мне дала мать Джима.
– Звучит аппетитно, – хвалит Анна. Она уже справилась с первым куском пиццы. Проходит секунд тридцать, в течение которых ни она, ни Лоис ничего не говорят, и Анна открывает свою бутылку пива. Оно кажется темным и густым, как наваристый суп.
– Привет, девочки, – говорит Сари, подходя к ним. – Сколько сегодня народу убежало из офиса?
– Тебе лучше знать, – отвечает Лоис.
– Эн, не хочешь завтра по дороге зайти ко мне переодеться?
– Хорошо, – соглашается Анна. – Но я не буду сильно наряжаться.
– Вы вдвоем собираетесь куда-то идти четвертого? – спрашивает Лоис.
– Собираемся, – в голосе Сари звучит легкая ирония. – У моего зятя дома можно выйти на крышу, а оттуда отлично видно салют.
Анна с трудом удерживается, чтобы не начать поддакивать. Она ненавидит себя за то, что вечно поддакивает (какая, в конце концов, разница, что думает Лоис?), и ей захотелось сейчас же уйти куда-нибудь подальше от этих двух женщин.
– Я на минутку, – говорит она и протискивается между стоящими рядом людьми к выходу.
В коридоре стоит небольшая компания едва знакомых Анне мужчин: Тед, парень из телерадиоотдела по имени Рик, Стефан, копирайтер и еще один молодой человек, имени которого она не помнит. Заметив Анну, Тед забирает у нее из рук бутылку и, определив на глаз, сколько пива осталось, говорит:
– Похоже, пора обновить.
– Мне кажется, что для разгара рабочего дня одной бутылки вполне достаточно, – пытается воспротивиться Анна, но Тед не слушает ее и отправляется в кухню.
– Когда Нейланда нет на месте, никто особенно не горит желанием работать, – замечает Стефан.
– Я слышал, что Нейланд приезжал на работу, даже когда его жена рожала, – с насмешкой произносит Рик, и все смеются.
– Но это невозможно, потому что Нейланды усыновили своего ребенка, – замечает Анна.
Как раз в этот момент из кухни возвращается Тед. Он подходит к ней, приобнимает ее за талию и подносит свой рот близко к ее уху, как будто собираясь что-то прошептать.
– Выпей пивка, – произносит он обычным голосом, и все опять начинают хохотать.
Анне не остается ничего другого, кроме как опять взяться за пиво. Молодые люди начинают обсуждать свои планы на выходные, кто куда едет.
– Я, слава богу, отговорил свою девушку ехать в Нантакет, – сообщает Рик. – Я терпеть не могу этот клоповник.
Рик, пожалуй, самый близкий друг Теда, к тому же (и для Анны он представляет интерес именно поэтому) он – тот, с кем закрутила роман Сари, сразу же, как только поступила на стажировку в агентство (естественно, его девушка, которая так рвется в Нантакет, об этом ничего не знает).
