Текст книги "Мужчина моей мечты"
Автор книги: Куртис Ситтенфилд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Куртис Ситтенфилд
Мужчина моей мечты
Часть I
1
Июнь 1991
Джулия Робертс выходит замуж! Ее свадебное платье пошито на заказ в салоне «Тайлер Траффиканте» в западном Голливуде и стоит восемь тысяч долларов. У него отстегивающиеся шлейф и длинный подол, чтобы на вечеринке, после официальной церемонии, можно было танцевать прямо в нем. Подружки невесты будут в бирюзовых платьях, а их туфли (марки «Маноло Бланик», по четыреста двадцать пять долларов за пару) специально покрасят, чтобы они по цвету подходили под платья. На роль подружек невесты приглашены личные помощницы Джулии (их у нее аж две), ее визажистка и подруга, тоже актриса, правда не очень известная. Четырехъярусный торт будет украшен фиалками и бирюзовыми лентами из сахарной глазури.
– Меня интересует, где наши приглашения? – говорит Элизабет. – Может, их на почте потеряли? – Элизабет, тетка Анны, стоит у кровати и перекладывает белье, пока Анна, сидя на полу, вслух читает статью из журнала. – А кто, ты говоришь, у нее жених?
– Кифер Сазерленд, – отвечает Анна. – Они познакомились на съемках «Коматозников».
– А он симпатичный?
– Да, в общем-то, ничего. – На самом деле Кифер красавец; он блондин, и даже более того – один глаз у него голубой, а другой зеленый, но Анне не хочется сейчас обсуждать свои вкусы, хотя, может, и следовало бы.
– Ну-ка, – просит Элизабет, – покажи. – И Анна поднимает журнал с фотографией. – По-моему, – говорит Элизабет, – ничего особенного.
Эти слова заставляют Анну вспомнить о Дарраке. Анна приехала в Питсбург неделю назад, но Даррак, муж Элизабет и дядя Анны, был еще в пути. В тот вечер, когда Даррак приехал домой, Элизабет накрыла на стол, приготовила салат, и прямо за столом дядя заявил:
– Ты, Анна, должна остаться у нас навсегда.
Тем же вечером Даррак кричал из ванной комнаты на втором этаже:
– Элизабет, у нас не ванна, а черт-те что! Анна подумает, что мы тут живем, как в хлеву.
После этого он бухнулся на колени и принялся оттирать ванну. Да, ванна действительно не сияла чистотой, но такое поведение дяди поразило Анну. Она никогда не видела, чтобы ее родной отец вытирал пыль, менял постельное белье или выносил мусор. А Даррак вот сидит на полу и возится со щеткой, несмотря на то что до этого провел семнадцать часов за рулем. Впрочем, речь не об этом. Даррак страшно некрасив. Он настоящий урод. У него желтые кривые зубы, неаккуратные брови, из которых торчат длинные и жесткие волосы, и еще он завязывает волосы в маленький хвостик. Он долговязый и тощий. Да, у него приятный ирландский акцент (он оттуда родом), но все-таки… Если Элизабет считает, что Кифер Сазерленд всего лишь «ничего особенного», то что она думает о своем муже?
– Знаешь, что мы сейчас сделаем? – спрашивает Элизабет. У нее в руках два носка, оба белые, но явно разного размера. Она пожимает плечами каким-то своим мыслям, потом сворачивает носки в шарик и бросает их на стопку сложенного белья. – Давай устроим вечеринку в честь Джулии! Организуем свадебный торт, почистим огурчиков, сделаем бутерброды. Выпьем за ее здоровье. Нальем всем шипучего сидра.
Анна недоуменно смотрит на Элизабет.
– Что? – Элизабет внимательно смотрит на Анну. – Тебе не нравится такая затея? Разумеется, сама Джулия Робертс к нам не приедет.
– А-а, – говорит Анна, – ну тогда ладно.
Когда Элизабет смеется, она так широко раскрывает рот, что становятся видны даже пломбы на коренных зубах.
– Анна, – хохочет она, – я еще в своем уме и понимаю, что знаменитость не явится сюда только потому, что мы пошлем ей приглашение.
– Я ничего такого и не думала, – отвечает Анна. – Я прекрасно поняла, что вы хотели сказать.
Но это не совсем так. Анна не до конца понимает свою тетю. Элизабет всегда присутствовала в жизни Анны; у Анны даже сохранилось воспоминание о том, как она, будучи шестилетней девочкой, ехала с Элизабет на машине, причем сама Анна сидела на заднем сиденье, а Элизабет вела автомобиль и громко, с вдохновением распевала под радио «You’re So Vain». Но по большей части Элизабет всегда была где-то на расстоянии. Хотя отец Анны и тетя Элизабет – родные брат и сестра и других братьев и сестер у них нет, их семьи иногда не встречались годами. Теперь, остановившись в доме Элизабет, Анна поняла, как мало она знает свою тетю. Правда, кое-что ей известно о судьбе Элизабет. Когда-то, вскоре после того как Элизабет стала медсестрой, один из пациентов оставил ей значительную сумму денег, но она все промотала. Элизабет закатила грандиозный праздник, хотя и повода-то особого не было, это даже не был ее день рождения. С тех пор она еле сводит концы с концами. Об этом случае Анна узнала так давно, что даже не помнит, кто ей о нем рассказал. Впрочем, она была порядком удивлена, увидев, что ее тетя заказывает себе еду (обычно китайскую) на дом, когда Даррак отправляется в очередную поездку, а это случается довольно часто. Непохоже, чтобы они страдали от безденежья. То, что Элизабет вышла замуж за водителя грузовика («ирландского хиппи», как называет его отец Анны), с финансовой точки зрения не улучшило ситуацию. Когда Анне было девять лет, она спросила у матери, что означает слово «хиппи», и та объяснила: «Это такой человек, который поддерживает контркультуру». Задав тот же вопрос своей сестре (Эллисон на три года старше ее), она услышала: «Это значит, что Даррак никогда не моется», что, как заметила Анна, не соответствует действительности.
– Мы устроим вечеринку до или после свадьбы? – спрашивает Анна. – У нее свадьба четырнадцатого июля. – Представляя красиво написанное, с завитками, приглашение, она добавляет: – Тысяча девятьсот девяносто первого года.
– А давай прямо четырнадцатого! Моим кавалером будет Даррак, если он не уедет, а твоим – Рори.
Анна недовольно морщится. Конечно, кто же еще, кроме умственно отсталого восьмилетнего двоюродного братца, может быть ее кавалером! (По словам отца Анны, то, что Рори родился с болезнью Дауна, стало последней составляющей финансового краха Элизабет. В тот день, когда родился Рори, отец Анны, стоя в кухне и перебирая почту, сказал ее матери: «Им придется заботиться о нем до самой смерти».) Но ведь Анна не может рассчитывать на то, что Элизабет скажет: «Твоим кавалером будет шестнадцатилетний сын одного из моих сотрудников. Он очень красивый, и ты ему понравишься с первого взгляда». Вообще-то, именно этого Анна и ждет, потому что не перестает думать о том, что парень, в которого она влюбится, свалится с неба.
– Хорошо бы найти мое свадебное платье, чтобы ты надела его на нашу вечеринку, – говорит Элизабет. – Сама я в него уже не влезу, но тебе бы оно подошло. Правда, я совершенно не помню, куда его подевала.
Как Элизабет может не помнить, где находится ее свадебное платье? Это же не шарфик какой-нибудь! Дома, в Филадельфии, свадебное платье матери Анны хранится на чердаке в специальной длинной, чем-то напоминающей гроб коробке, обитой тканью.
– Нужно спуститься вниз и положить новые вещи в сушилку, – задумчиво произносит Элизабет. – Пойдешь со мной?
Анна встает, все еще сжимая в руках журнал.
– Кифер подарил ей татуировку, – сообщает она, – в виде красного сердца и китайского иероглифа, который обозначает силу сердца.
– Другими словами, – откликается Элизабет, – он ей сказал: «В знак моей любви тебя исколют иголками с чернилами». Можно ли доверять этому парню?
Они уже на первом этаже и идут через кухню к лестнице, ведущей в подвал.
– А могу я спросить, на каком месте ей сделали татуировку?
– На левом плече, – отвечает Анна. – А у Даррака разве нет татуировок? Ведь все водители грузовиков делают себе татуировки.
Не слишком ли бестактный вопрос?
– Мне он их, по крайней мере, не показывал, – говорит Элизабет, ничуть не обидевшись. – Не думаю, чтобы многие водители грузовиков к тому же любили тофу и занимались йогой.
Вчера Даррак показывал Анне свою машину, которая стоит у дома. Прицепы принадлежат компаниям, грузы которых он перевозит. Сейчас Даррак должен здесь, в Питсбурге, взять партию валов и отвезти их в Кроули, что в Луизиане, и загрузиться там сахаром; сахар он отвезет в Аризону, во Флагстафф, где загрузится женским бельем и доставит его обратно в Питсбург. Как-то Даррак разрешил Рори повернуть переднее сиденье, чтобы можно было попасть в отсек для сна, и показал койку, на которой он медитирует. Рори баловался. «Это все моего папы», – твердил он, размахивая руками. Несомненно, эта машина – одна из любимых вещей Рори. Вторая – новый щенок водителя автобуса, на котором возят Рори. Сам мальчик еще не видел щенка, но Элизабет думает на этих выходных свозить Рори на ферму водителя автобуса. Наблюдая за тем, как ее двоюродный брат возится в кабине грузовика, Анна думает о том, будет ли он все так же обожать своих родителей, когда пройдет время? Может быть, болезнь убьет его любовь?
Элизабет засовывает влажное белье в сушилку, и они, выйдя из подвала, стали подниматься по лестнице. В гостиной Элизабет падает на диван, задирает ноги на журнальный столик и, громко вздохнув, спрашивает:
– Итак, чем бы нам заняться? Даррак с Рори вернутся не раньше чем через час. Я принимаю предложения.
– Можно было бы пойти погулять, – говорит Анна. Она смотрит в окно гостиной, которое выходит на передний двор. На самом деле Анна считает, что здешние окрестности выглядят жутковато. Там, где живет ее семья, в пригороде Филадельфии, дома разделяются широкими газонами, парадные двери, к которым ведут длинные и извилистые подъездные дорожки, украшены колоннами в дорическом стиле. Здесь же входные двери никак не украшают, а просто ставят каменные ступеньки с вкраплениями слюды, и, когда сидишь на них (несколько последних вечеров Анна с Элизабет провели на улице, сидя на крыльце, пока Рори ловил светлячков), слышно, как в соседних домах работают телевизоры. Трава здесь какая-то сухая, ночью лают собаки, а днем бледные десятилетние мальчишки в безрукавках ездят на велосипедах по кругу – почти так же, как это можно увидеть по телевизору, когда какой-нибудь репортер с безукоризненной прической стоит у места преступления и рассказывает об убийстве семидесятишестилетней старушки, а на заднем плане резвятся дети.
– Неплохая идея, – поддакивает Элизабет, – если бы не эта жара.
После ее слов в комнате, даже во всем доме, повисает тишина, и слышно только, как в подвале вращается в сушилке белье. Анна даже слышит стук пуговиц о железные стенки машины.
– А давай есть мороженое, – предлагает Элизабет. – Только не бери больше этот журнал – я не знаю, на сколько еще счастливых знаменитостей хватит моего терпения.
Анну в Питсбург отослали родители. Те просто усадили в автобус и помахали на прощание ручкой, хотя Эллисон из-за экзаменов осталась в Филадельфии с мамой. Анна считает, что должна была остаться в Филадельфии по той же причине – из-за экзаменов. Но Анна учится в восьмом классе, а Эллисон уже выпускница, и ее экзамены, разумеется, важнее. Кроме того, родители воспринимают Анну не только как младшего ребенка, но и считают ее менее уравновешенной, то есть потенциально способной нарушить спокойное течение жизни. Так что учебный год для Анны еще не закончился, а ее уже отправили к Элизабет и Дарраку.
Если верить письму, подписанному доктором Уильямом Такером, которое ее мать лично принесла в кабинет директора, Анна болеет мононуклеозом, и поэтому родители просят разрешить ей закончить курсовую работу позже, летом. Это неправда. Доктора Уильяма Такера не существует, его придумали мама и тетя Полли, сестра мамы. Именно с семьей Полли последние десять дней живут мама и Эллисон. У Анны нет мононуклеоза (мама и тетя Полли хотели приписать ей ветрянку, но в конце концов решили, что Анна уже слишком взрослая для такой болезни, и, кроме того, позже кто-нибудь может спросить, почему у нее на коже не осталось оспинок). На самом деле Анна не ходит в школу, потому что отец выставил ее, маму и сестру из дому. Конечно, это было дико, но не более дико или жестоко, чем другие вещи, которые он творил. Нельзя сказать, что он все время жесток. Отец такой, какой он есть; иногда он ведет себя как весьма приятный человек, но на самом деле – это стихия, с которой им приходится жить. Когда отец рядом, их поведение полностью зависит от его настроения. Как же они втроем не могут понять, что жизнь с ним просто не может быть другой! Жаловаться или сопротивляться так же бесполезно, как жаловаться или сопротивляться торнадо. Именно поэтому отказ матери вернуться домой больше всего удивляет Анну. Честно говоря, она считает, что в сложившейся ситуации мать виновата в той же мере, что и отец. С каких это пор мать стала отстаивать свои права? Своим поведением она нарушает семейные правила.
Возможно, все усложнилось из-за того, что на этот раз дело вышло за порог их дома и им пришлось посреди ночи ехать и проситься к тете Полли и дяде Тому. Обычно о том, что творится у них в семье, никто не знает. Анна понимает, что их изгнание из дому выглядело более драматичным, нежели обычные крики или битье тарелок. Все это было очень унизительно: Анне пришлось предстать перед своей двоюродной сестрой Фиг и двоюродным братом Натаном в розовой ночной рубашке с нарисованными воздушными шариками, которую ей купили еще в пятом классе. Однако же в целом само это происшествие не вызвало такого шока, который испытала Анна, услышав отказ матери вернуться домой. Мать ведет себя так, словно они (или кто-либо из них) могут предъявить отцу Анны требования, которые можно предъявить обычным людям. Но ведь им хорошо известно, что от него нельзя ничего требовать; к тому же именно мать потворствовала ему все эти годы. Именно она учила Анну и Эллисон на словах и на своем примере, как нужно потворствовать отцу.
Анна выключает телевизор (телевизор, работающий днем, напоминает ей о тех временах, когда она болела) и берет в руки вчерашний журнал. Она одна во всем доме: Элизабет на работе, Рори в школе, а Даррак, которому завтра отправляться в очередной рейс, в автомагазине.
Хорошо быть знаменитой, думает Анна, листая страницы. Не из-за денег или красивой жизни, как считают люди, а из-за того, что можно отгородиться от всех. Разве можно быть одиноким или страдать от скуки, если ты – знаменитость? На это просто не будет времени, потому что знаменитости никогда не бывают одни. Если ты звезда, то только и делаешь, что общаешься с людьми, ездишь на встречи, читаешь сценарии, следишь за фигурой, чтобы хорошо выглядеть в серебристом платье с бисером на очередной церемонии награждения, занимаешься в тренажерном зале под наблюдением личного тренера Энрике, который, склонившись над тобой, ободряюще улыбается. У тебя появляется свита, а люди дерутся между собой за возможность пообщаться с тобой. Журналисты хотят знать, чем ты занималась в новогоднюю ночь или что ты предпочитаешь на обед. Эта информация имеет для них значение.
Родители Джулии Робертс развелись, когда ей было четыре года. Ее отец, Уолтер, был продавцом пылесосов, а мать, Бетти, секретаршей в церкви. Когда Джулии было девять, ее отец умер от рака, но это не стало для нее трагедией, потому что принесло облегчение. Но бог с ним, детство Джулии давно прошло. Теперь ей двадцать три, и живет она не в Смирне, штат Джорджия, а в Калифорнии. Анна никогда там не была, но легко представляет себе это прекрасное, обдуваемое всеми ветрами солнечное место, где полно высоких красивых людей и сверкающих дорогих машин; а над всем этим простирается бескрайнее голубое небо.
Сейчас начало второго, час назад Анна съела бутерброд с арахисовым маслом и повидлом, но снова начинает думать о еде, которая, как она знает, есть в кухне: вегетарианские энчилады[1]1
Кукурузные лепешки с острой начинкой и приправой чили – национальное мексиканское блюдо. (Здесь и далее примеч. пер.)
[Закрыть] Даррака, оставшиеся после вчерашнего ужина, и мороженое с шоколадной стружкой. Она начала набирать вес еще до приезда в Питсбург. В восьмом классе ее вес увеличился на одиннадцать фунтов; у нее появились бедра, увеличилась грудь, и теперь приходится носить противный лифчик размера 36С, что раньше и представить себе было невозможно. Еще, совершенно неожиданно, на ее лице появился какой-то совсем чужой нос. Сама она этого не замечала, пока ей не попалась на глаза одна из последних общих фотографий класса: ее темно-русые волосы и бледная кожа, ее голубые глаза – и на тебе! – на кончике носа какой-то довесок в виде шишки, хотя раньше у нее всегда был маленький вздернутый носик, как у матери. Мать Анны – женщина изящного телосложения, которая любит перевязывать голову лентой, красить пряди волос в светлый цвет и каждое утро, летом и зимой, играть в теннис в паре с тетей Полли против двух других женщин. В тридцать восемь лет она поставила на зубы пластинки и сняла их в сорок (это произошло в прошлом году). Вообще-то, она всегда вписывалась в образ взрослой привлекательной женщины с пластинками на зубах: гордой, но скромной; исполненной благих намерений, но в то же время недостаточно серьезной, чтобы воплотить их в жизнь. Она никогда напрямую не говорила о весе Анны, но время от времени уж слишком активно принималась обсуждать, к примеру, полезность сельдерея. В такие минуты Анне казалось, что мать скорее хочет защитить ее, чем указать на недостатки; пытается на своем примере предостеречь дочь от неверного шага.
Неужели Анна становится некрасивой? Если это так, то с ней происходит худшее из того, что могло случиться. Это разочаровало бы не столько ее родных, сколько, возможно, парней и мужчин во всем мире. И на экране телевизора, и в глазах настоящих мужчин Анна видит одно и то же: они хотят, чтобы рядом с ними находились только красавицы. Нет, не в шовинистическом смысле и даже не в том смысле, что им нужна красота, которая побуждала бы к действию. Они инстинктивно хотят смотреть на нечто красивое и получать от этого удовольствие. Они надеются на это и в первую очередь ожидают этого от юных девушек. Когда ты становишься взрослой, как Элизабет, тебе простительно иметь лишний вес, но пока ты подросток, ты обязана быть если не красивой, то хотя бы симпатичной. Произнесите слова «шестнадцатилетняя девушка» в любой мужской компании (хоть одиннадцатилетних, хоть пятидесятилетних), и в глазах мужчин тут же прочитается вожделение. Возможно, они попытаются скрыть его, но наверняка воображение им тут же нарисует гладкие загорелые ноги, упругую грудь и длинные волосы. Есть ли их вина в том, что юная девушка для них ассоциируется с красавицей?
Надо бы заняться зарядкой и прямо сейчас сделать двадцать пять или даже пятьдесят прыжков, думает Анна, но ведь в холодильнике лежит такой аппетитный кусок сыра чеддер, а в шкафу – хрустящие соленые крекеры! Она поедает их, стоя у мойки, пока не начинает чувствовать, что больше в нее не влезет, и после этого выходит из дома.
Улица, на которой расположен дом ее тети, упирается в парк. В его глубине находится общественный бассейн. Анна приближается к ограде, окружающей бассейн, и, прежде чем отправиться в обратный путь, садится за хлипкий столик для пикников и снова начинает листать журнал, хотя в нем уже не осталось ни одной статьи, которую бы она не прочитала несколько раз. Этим летом Анна собиралась подработать в больнице в Филадельфии и могла бы и здесь устроиться в больницу, в которой работает Элизабет, если бы знала, как долго ей предстоит прожить у тети. Но как раз этого-то она и не знает. Она разговаривала по телефону с Эллисон и мамой: дома, кажется, ничего не изменилось. Они до сих пор живут у тети Полли и дяди Тома; мать по-прежнему не желает возвращаться домой. Интереснее всего в этой ситуации было думать об отце, который ночью находится в доме совсем один. Невозможно представить себе, чтобы он злился, если рядом нет их. Наверное, это чем-то напоминает ситуацию, когда смотришь по телевизору какую-нибудь викторину в одиночестве: глупо и бесполезно выкрикивать ответы, если тебя никто не слышит. Какой смысл приходить в бешенство, не имея рядом свидетелей? В конце концов, просто неинтересно, когда никто не теряется в догадках, что ты выкинешь в следующую минуту.
В сторону Анны движется парень в белой безрукавке и джинсах. Она опускает глаза, притворяясь, что читает. Вскоре он подходит и останавливается рядом с ней.
– Огоньку не будет? – спрашивает он.
Она поднимает глаза и молча качает головой. Парню на вид лет восемнадцать, он немного выше ее, его блестящие на солнце светлые волосы острижены так коротко, что больше напоминают едва отросшую щетину. У него светлые, едва заметные усы, живые голубые глаза, пухлые губы и отчетливо проступающие мускулы на руках. Откуда он взялся? Двумя пальцами он держит сигарету.
– Ты, наверное, не куришь? – интересуется он. – Правильно делаешь, курение вызывает рак.
– Я не курю, – говорит Анна.
Какое-то время парень внимательно смотрит на нее – кажется, в эту секунду он языком водит по передним зубам – и потом спрашивает:
– Сколько тебе лет?
Анна в замешательстве, два месяца назад ей исполнилось четырнадцать.
– Шестнадцать, – отвечает она.
– Тебе нравятся мотоциклы?
– Не знаю.
Как она дала втянуть себя в этот разговор? Угрожает ли ей какая-нибудь опасность? Наверное, да. По крайней мере, небольшая.
– Я тут у одного приятеля чиню мотоцикл. – Парень делает знак правым плечом, но трудно определить, в каком именно направлении.
– Мне пора идти. – Анна встает из-за столика, перебрасывает через скамейку одну ногу, потом другую и медленно удаляется от него. Пройдя несколько шагов, она оглядывается и видит, что парень по-прежнему стоит на месте.
– А как тебя зовут? – спрашивает он.
– Анна, – отвечает она и тут же жалеет, что не назвалась каким-нибудь более интересным именем: Женевьева, например, или Вероника.
Однажды, когда Анне было девять лет, родители позволили ей заночевать у одной из подружек. Там она научилась одной смешной игре: что бы ты ни спрашивал, тебе всегда должны были отвечать «яйца и перец».
Когда в воскресенье утром за ней заехал отец, она решила испробовать это на нем. Он был погружен в какие-то свои мысли и задумчиво переключал каналы радио, но, в общем, согласился ей подыграть. Ей казалось, что непременно нужно поиграть именно с ним и именно сейчас, когда они вдвоем едут в машине, поскольку мать вряд ли оценит эту шутку. У отца хорошее чувство юмора. Иногда в конце недели, когда ей не спалось, она приходила в его комнату и они вместе смотрели по телевизору «В субботу вечером». Пока мать и Эллисон спали, он приносил ей имбирный напиток. В такие вечера Анна наблюдала, как свет телевизора отражается на лице отца, и радовалась тому, что он смеялся тогда же, когда раздавался смех за кадром. В такие моменты Анне казалось, что он как будто становился частью чего-то, что находилось вне их семьи.
В машине Анна начала игру:
– Что ты ешь на завтрак?
– Яйца и перец, – ответил отец, перестраиваясь в другой ряд.
– Что ты ешь на обед?
– Яйца и перец.
– А что покупаешь в магазине?
– Яйца и перец.
– Что ты… – Она на секунду задумалась. – Что ты везешь в багажнике?
– Яйца и перец.
– Что… – голос Анны почти срывался, ей так хотелось рассмеяться, что она с трудом смогла закончить вопрос: – Что ты целуешь у своей жены по ночам?
В машине наступила тишина. Отец медленно повернул к ней голову.
– Ты хоть понимаешь, что это значит? – спросил он.
Анна не ответила.
– Ты знаешь, что называют яйцами?
Анна покачала головой.
– Это то, что находится у мужчин рядом с пенисом. У женщин не бывает яиц, – сказал отец.
Анна отвернулась, уставившись в окно. А она-то думала, что яйцами называют женскую грудь!
– Поэтому шутка не имеет смысла. Нельзя ведь сказать «целуешь ее яйца», верно?
Анна кивнула. В ту секунду ей ужасно захотелось выбежать из машины, подальше от этого постыдного недоразумения.
Отец сделал радио громче, и всю дорогу они больше не проронили ни слова.
Когда они приехали домой, прежде чем выйти из машины, отец сказал ей:
– Те женщины, которым Бог не дал красоты, стараются быть смешными. Они считают, что этим могут компенсировать свое уродство. Но тебе не придется быть смешной, ты будешь красивая, как и мама.
Как только раздался шум поворачивающегося в замочной скважине ключа (это пришла с работы Элизабет), Рори бросается к дивану и прячется за ним. Его волосы торчат из-за спинки.
– Привет, Анна, – здоровается Элизабет. Анна молча показывает ей на диван. – Знаешь, чего мне сейчас хочется? – громко говорит Элизабет. На ней розовая больничная форма и ожерелье из макарон, которое Рори сделал в школе на прошлой неделе. – Мне хочется поплавать. Жаль только, что я не знаю, где Рори. Уверена, что он бы захотел сходить со мной.
Волосы Рори колыхнулись.
– Что ж, придется идти без него, – продолжает Элизабет, – если, конечно, мы не найдем его…
И тут Рори выскакивает из своего укрытия, размахивая поднятыми руками.
– Рори здесь! – кричит он. – Рори здесь!
Он обегает диван и бросается в объятия матери. Когда она его ловит, они вместе падают на подушки. Элизабет наваливается на Рори сверху и принимается целовать его в щеки и нос.
– Вот мой сынок, – говорит она, – мое солнышко.
Рори начинает вопить и вырываться из материнских рук.
У бассейна Элизабет и Анна усаживаются рядышком на белые пластиковые шезлонги. Оказывается, у Элизабет коричневый купальник, в котором вокруг талии видна какая-то складка мешковатого вида. Анна несколько раз украдкой бросает взгляд на эту складку, пока, наконец, до нее доходит, что к чему. Задать вопрос напрямую ей кажется невежливым, поэтому она говорит:
– Вы купили этот купальник недавно?
– Ты что, смеешься? – отвечает Элизабет. – Он у меня с тех пор, когда я была беременна Рори.
Значит, это действительно купальник для беременных. Но зачем он ей? Ведь Элизабет не может забеременеть снова: вскоре после рождения Рори ей перевязали маточные трубы (это выражение Анна услышала от своих родителей и тут же представила себе репродуктивные органы Элизабет перекрученными наподобие сосисок).
Рори стоит на неглубоком участке бассейна. Элизабет наблюдает за ним, сделав руку козырьком, чтобы защитить глаза от послеполуденного солнца. Анна замечает, что мальчик не играет с другими детьми, а просто стоит у стенки. У него на руках надувные плавательные подушки, хотя в этом месте вода доходит ему до пояса. Он смотрит на группу из пяти-шести ребятишек – все младше него, – которые брызгают друг на друга водой. У Анны вдруг возникает желание тоже залезть в бассейн к Рори, но она без купальника. Она, вообще-то, сказала Элизабет, что у нее нет купальника, хотя на самом деле это неправда. У нее есть отличный новенький купальник, который мама купила ей в Филадельфии в универмаге «Мэйсиз» перед самым ее отъездом (можно подумать, она уезжала на курорт!), но Анне не хочется, чтобы все эти люди увидели ее в купальнике.
Элизабет же не сказала: «Не может быть, чтобы у тебя не было купальника! У всех есть купальники!» или «Так сходи в магазин и купи!»
– Как там твои кинозвезды? – спрашивает Элизабет. – У Джулии праздник уже не за горами.
Она права, свадьба кинозвезды уже в эту пятницу.
– Нужно будет устроить классную вечеринку, – говорит Элизабет. – Напомни мне в четверг, чтобы я купила заготовку для торта. Эх, гулять так гулять! Давай шиканем и купим в булочной птифуров.
– А что такое птифуры?
– Ты что, шутишь? С такими родителями, как у тебя, и не знать, что такое птифур? Это маленькие пирожные, которые я последний раз ела, наверное, когда меня выводили в свет.
– А вас что, выводили в свет?
– Что, разве я не похожа на даму из общества?
– Да нет, я хотела сказать… – начинает Анна, но Элизабет перебивает ее:
– Я шучу, не смущайся. Этот выход в свет был сплошным кошмаром. Все происходило в каком-то музее: наши отцы вели нас по ковровой дорожке к старикашке-аристократу, перед которым мы должны были делать реверанс. Мне постоянно казалось, что я споткнусь или сделаю что-то не так. Меня тошнило от всего этого.
– Вас родители заставили туда пойти?
– Маме было, в общем-то, все равно, но папу очень беспокоило наше социальное положение. Он придавал этому особое значение. А ты же знаешь, какой у твоего дедушки был крутой характер, верно?
Элизабет специально так беззаботно болтает, думает Анна, и пытается разнюхать, что у нее, Анны, творится на душе.
– Но мне, наверное, не стоит винить во всех своих бедах родителей, – продолжает Элизабет. – Я сама все усложнила тем, что была слишком застенчивой. Когда я вспоминаю себя студенткой, то думаю: «Боже, сколько времени потрачено попусту!»
– А чего вы стеснялись?
– Да всего. Например, того, как я выглядела. Какой тупой была. Вот твой отец, тот сначала учился в Пенсильванском университете, потом в Йельском, а я тянула резину в Темпле[2]2
Университет совместного обучения в Филадельфии.
[Закрыть]. Но потом я решила стать медсестрой, устроилась на работу и встретила Даррака. Он у меня мужчина хоть куда. Кстати, ты Рори видишь?
– Он за теми двумя девочками.
Анна показывает пальцем, куда следует смотреть. Вся территория вокруг бассейна залита цементом; создается такое впечатление, будто бассейн устроен прямо посреди тротуара. А в клубе, куда ходят ее родители, весь бассейн обложен плиткой; чтобы только попасть туда, нужно заплатить три доллара, а в баре нельзя выписывать чеки, можно рассчитываться только наличными. Полотенца нужно приносить с собой. Здесь же все кажется каким-то грязноватым. И хотя сегодняшний вечер выдался душным, Анна не жалеет, что соврала насчет купальника.
– А как вы познакомились с Дарраком? – спрашивает она.
– Ты не знаешь этой истории? О, я думаю, тебе она понравится. Я жила в доме со своими чокнутыми друзьями. Один парень называл себя Панда, он делал украшения из цветного стекла, разъезжал по всей стране и продавал их на автостоянках на концертах. Я первый раз устроилась на работу, и среди моих пациентов оказался этот странный мужчина, который втюрился в меня. У него был рак поджелудочной железы, и, когда несчастный умер, оказалось, что он завещал мне приличную сумму денег. По-моему, там было что-то около пяти тысяч долларов, по сегодняшним деньгам примерно восемь тысяч. Поначалу я не думала, что действительно смогу получить их. Мне казалось, что обязательно объявится какой-нибудь дальний родственник, но, пока адвокаты рассматривали дело, родственников не нашлось, и я вскоре получила деньги.
– Здорово! – восклицает Анна.
– Если бы я была такой же умной, как твой отец, я бы догадалась положить их в банк. Но вместо этого я часть денег пожертвовала благотворительному обществу по борьбе с раком (мне тогда казалось, что я не заслужила этих денег), а на остальные устроила вечеринку. Мне даже трудно найти слова, чтобы передать, насколько нехарактерным для меня был этот поступок. Я всегда была такой застенчивой, неуверенной в себе, но тогда я подумала: «Хватит, сколько можно!» – и пригласила всех, кого знала, а мои соседи по комнате позвали всех, кого знали они. Дело было в августе. Мы наняли оркестр, который играл во дворе, зажгли факелы. Еды было тонны, пива – хоть залейся. Поприходили сотни людей; все танцевали, веселились – в общем, вечеринка получилась что надо. Тогда же с друзьями к нам зашел и высокий худощавый парень из Ирландии. Более сексуального мужчины мне встречать не приходилось. Этот ирландец сказал мне: «Ты, наверное, Рейчел?» Я ответила: «Какая еще Рейчел?», а он говорит: «Ну, та Рейчел, которая устроила эту вечеринку». Оказалось, что они с другом (это был Митч Хефри, он стал крестным отцом Рори) ошиблись и зашли не на ту вечеринку. Их ждали на другой улице, но они услышали музыку и забрели к нам, не проверив адрес. Через три месяца Даррак и я поженились.
