Текст книги "Мужчина моей мечты"

Автор книги: Куртис Ситтенфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Ты слишком хорошо о нем думаешь, – возражает Фиг. – Вокруг полно нормальных парней.

– Да, и с одним я уже встречалась. Когда мы с Фрэнком провожали миссис Дейвс, я подумала, что Оливер не стал бы обо мне заботиться, если бы я была старой и немощной. А потом я поняла, что он бы даже не стал помогать мне заботиться о ком-то другом, например о маме. Майк же был сама заботливость, и это мне тоже не нравилось. Нам с Оливером весело вместе. Нас не тошнит друг от друга, и, может быть, это большее, на что я способна.

– Господи! – восклицает Фиг. – Меня тоска берет, когда я тебя слушаю. – Она поворачивает голову, чтобы посмотреть на Анну. – Не обижайся, но тебе пора отказаться от заниженной самооценки. Сколько можно?

– У меня не заниженная самооценка, – вспыхивает Анна.

– Ну конечно!

– Я никогда не занималась самоуничижением.

– Слушай внимательно, – говорит Фиг, не обращая внимания на последние слова Анны. – Я не собираюсь повторять дважды. Ты – честная. Это одно из твоих положительных качеств. Еще ты не умеешь притворяться. Наверняка тебе жилось бы намного лучше, если бы ты умела кривить душой, но ты не умеешь. Тебе можно доверять, потому что ты очень надежный человек. Веселой тебя не назовешь (не обижайся!), но чувство юмора у тебя хорошее, и тебе нравятся веселые люди. В общем, ты основательный человек, а такие люди встречаются довольно редко.

– Ты хотела сказать, уравновешенный? – уточняет Анна.

– Я хотела сказать то, что сказала.

– Но основательным может быть обеденный стол, например…

– Анна, я отпускаю тебе комплименты, и хватит прикидываться, что ты этого не понимаешь. Ах да, вот еще что. – Фиг улыбнулась. – Когда ты спасла меня от того жуткого профессора на мысе Код, это был один из трех самых лучших поступков, которые кто-либо совершал по отношению ко мне. Я не сомневалась, что нужно было звонить именно тебе, потому что ты – единственный человек, который бы сел в машину и поехал бы ко мне на помощь без лишних вопросов.

– Да, но потом я тебя бросила, когда ты поехала к Филиппу Лейку.

– К какому еще Филиппу Лейку?

– Ты что, серьезно? Это же тот тип из Лос-Анджелеса, мужчина твоей мечты.

– А, то-то мне показалось, будто имя знакомое.

– И тебе неинтересно, как он сейчас живет?

– Не очень, – отвечает Фиг.

На минуту они замолкают.

– Раз уж у нас вечер исповедей, – говорит Анна, – мне нужно тебе рассказать, что с этой истории на мысе Код началось мое долгое увлечение Генри. Я несколько лет была влюблена в него.

Фиг поднимается, выпрямляя спину. Анне кажется, что ее двоюродная сестра разозлилась на нее. Несмотря на прошедшее с тех пор время и все остальное, Фиг раздражена. Но когда она начинает говорить, Анна понимает, что Фиг вовсе не разозлилась, даже наоборот, голос у нее веселый:

– Ну конечно же! Вы с Генри идеально подходите друг другу! Нужно позвонить ему прямо сейчас.

Анна откидывается на матрас.

– Фиг, я не общалась с Генри уже несколько лет. Я потеряла с ним связь, когда он жил в Сеуле… – После паузы она спрашивает: – А что, у тебя есть его номер?

– Не сомневаюсь, что мне удастся его достать. По-моему, он сейчас в Чикаго. Надо же! Я всегда была слишком буйной для этого парня, но вы с ним могли бы стать просто идеальной парой. Как же я раньше об этом не подумала! Я тебе рассказывала, что у него огромный член? Он тебе до внутренних органов дойдет, но удовольствие ты получишь колоссальное!

– Ты, кажется, забыла, что у меня уже есть парень.

– А мне показалось, будто мы только что решили, что ты уходишь от Оливера.

– Это ты так решила. И с чего ты взяла, что Генри захочет встречаться со мной?

– Вот об этом-то я и говорю, – оживленно продолжает Фиг. – Хватит уже этих пораженческих настроений. Почему бы отныне тебе не взять за правило, что каждый мужчина, которого ты встретишь, будет от тебя без ума? Пока не появятся доказательства обратного…

Лежа рядом с Фиг (их головы уже на одной подушке), Анна не может сдержать улыбку.

– Так вот в чем твой секрет, – говорит она. – А я-то всегда удивлялась.

Весь остаток вечера Анна не выходит из своей комнаты. Она ложится в постель, но спит неспокойно, то и дело просыпаясь. Каждый раз, когда посреди ночи она открывает глаза, сразу же на ум приходит мысль, что после вчерашней эскапады ей будет стыдно посмотреть в глаза матери, Фрэнку, тете Полли. Об Оливере Анна не беспокоится, потому что уже знает, что обидеть его она не в состоянии.

Анна встает в семь тридцать. С мыслью быстренько поесть хлопьев, пока еще никто не проснулся, она направляется в кухню, но неожиданно натыкается там на мать, которая стоит у раковины в своем стеганом розовом халате и вертит в руках один из букетов, подаренных на свадьбу. Сразу же становится ясно, что ей не хочется говорить о том, как вчера вечером Анна своей выходкой испортила окончание праздника.

– Стебли нужно срезать по диагонали, тогда цветы будут стоять дольше, – как ни в чем не бывало произносит мать и протягивает Анне один из цветков стеблем вперед. – Вот так, – показывает она. – И воду в вазе нужно менять, как только она начинает мутнеть.

Анна кивает. Ее мать всегда была источником всяческой полезной информации, пригодной для жизни, которой, как считает Анна, у нее, Анны, никогда не будет: мебель нельзя протирать слишком концентрированным моющим средством; когда ставишь хорошие фарфоровые тарелки одна на одну, обязательно следует класть на каждую бумажную салфетку.

– Ты только что разминулась с сестрой, она пошла погулять, – сообщает мать. – Может, ты ей скажешь, что в такой холод нужно быть осторожнее с прогулками, особенно сейчас, когда она беременна?

– А ты сама не можешь ей этого сказать?

– Да я уже говорила. Но я ведь всего лишь старая ворчунья, верно? Хотя я все равно беспокоюсь. – Мать открывает дверцу шкафчика под раковиной и бросает обрезки цветочных стеблей в мусорное ведро. – Анна, я надеюсь, ты понимаешь, как я благодарна вам, девочки, что вы приехали домой.

– Мама, разве мы могли не приехать?

– Я же знаю, что вы очень заняты. У вас полно дел. – Поскольку у самой матери карьера как-то не сложилась, она, по мнению Анны, слишком уж уважительно относится к работе своих дочерей. На Рождество она даже подарила им по кожаному портфелю с монограммой. «Чаще всего я просто сижу в офисе за письменным столом», – хочет сказать Анна, но в последнюю секунду начинает думать, что матери, очевидно, доставляет удовольствие видеть ее и Эллисон эдакими деловыми женщинами, которые решают серьезные вопросы.

Мать вытирает руки полотенцем для посуды.

– У вас с Оливером самолет где-то в три, кажется?

Анна кивает.

Несколько секунд мать не решается заговорить (она даже немного раскраснелась), но потом все же начинает:

– Знаешь, я встречалась с подругой Фиг, и она, по-моему, очень милая девушка.

– Ты встречалась с ее подругой?

Лицо матери становится еще краснее.

– Я тогда еще не знала, что они, так сказать, живут вместе. Мы с Фрэнком как-то встретили их в «Морском окуне», кажется, в ноябре. Мы вместе выпили.

Мать выступает в защиту однополых отношений? «Это уже интересно. Надо будет рассказать Эллисон», – думает Анна.

– Она показалась мне очень обаятельной. – В эту секунду из тостера со щелчком выскакивают кусочки поджаренного хлеба. – Хочешь гренок?

Анна соглашается, но тут же понимает, что мать собирается отдать ей именно эти, только что поджаренные гренки.

– Давай я сама себе сделаю, – говорит Анна.

– Дорогая, что за глупости? Я сейчас нажарю еще. Садись и ешь, пока теплые.

Анна послушно усаживается за стол, потому что так проще и потому что этого хочется матери. Ставя перед Анной тарелку, мать продолжает:

– Мне кажется, самое главное – встретить такого человека, рядом с которым тебе уютно. – Помедлив (она всегда была осторожной, но не умела ходить вокруг да около), мать добавляет: – Оливер какой-то немного странный, тебе не кажется?

Эти слова она произносит чуть тише – надо полагать, Оливер спит рядом, в детской.

– Почему странный?

– Ну, ему, разумеется, есть что рассказать, ведь он, как я поняла, объездил весь мир, – говорит мать и вздыхает. – Все мы, конечно, воспитываемся в разных условиях!

В ее устах это уже явное выражение неодобрения. Вопрос только в том, выкинул ли Оливер в ее присутствии еще что-нибудь непотребное, кроме шутки со снежком, или же это ее общее впечатление от него.

– А он к тому же очень красив, – продолжает мать. – Но ты ведь знаешь, что и твой отец был очень красивым в молодости.

Анна даже не обиделась, настолько ей стало любопытно. Злости в словах матери нет, значит, они вызваны лишь переживанием за саму Анну, заботой о ее будущем.

– Так ты поэтому в папу влюбилась, из-за его красоты? – спрашивает Анна, и совершенно неожиданно мать начинает смеяться.

– Да, и из-за этого тоже, но, надеюсь, не только. Представляешь, когда мы поженились, мне было двадцать два, и сейчас как-то даже не верится. Из дома родителей я сразу же переехала к твоему отцу. Но, Анна, я никогда не считала, что наш брак с ним был ошибкой. Я не раз проклинала себя за то, какой плохой пример подавала тебе и Эллисон, но в конце концов поняла, что, если бы я не вышла за вашего отца, у меня никогда не было бы вас, девочки. Иногда очень трудно определить, к каким последствиям приведет принятое тобой решение, хорошим или к плохим.

На минуту наступает пауза, но потом мать добавляет:

– Хорошо, что ты вчера съездила к отцу. Я знаю, он был очень рад.

– Кто тебе рассказал?

– Он сам, когда звонил, чтобы поздравить меня.

– Это не в его стиле.

Мать улыбается:

– Будем надеяться, что никогда не поздно измениться в лучшую сторону, – говорит она.

Анна откусывает кусок гренка. Он просто объедение: идеально подрумяненный с обеих сторон, к тому же мать намазала на него в три раза больше масла, чем это сделала бы Анна, и оттого в три раза вкуснее.

– Мам, – внезапно произносит Анна. Мать поворачивает голову. – А мне Фрэнк правда нравится. Я очень рада, что ты вышла за него замуж.

Вообще-то, Анна не собиралась этого делать, но, возвращаясь из кухни в свою комнату и проходя мимо закрытой двери в детскую, она невольно останавливается и поворачивает ручку. Внутри царит полумрак, потому что шторы на окнах опущены; Оливер лежит на кровати, укрывшись одеялом. Все еще повинуясь секундному желанию, она ложится рядом с ним. Он переворачивается на спину, и она, свернувшись калачиком, прижимается к нему. Ее голова оказывается между его плечом и шеей, одна рука упирается в левый бок Оливера, а вторая лежит у него на груди. Когда Оливер приподнимается, устраивая Анну поудобнее и обвивая руками ее талию, она понимает, что он еще не совсем проснулся. Она бросает взгляд на его лицо, безмятежное во сне. Он громко и ровно дышит.

По утрам, думает Анна, от него исходит какой-то особенный запах; не обычный запах сигарет, а другой – так пахнет, когда срыгивает совсем маленький ребенок. Если бы она когда-нибудь рассказала об этом самому Оливеру, он бы поднял ее на смех. Это запах чистого расслабленного тела, который рождается, когда смешиваются запахи его волос, рта, кожи, и этот запах Анна любит в нем больше всего. Вдыхая его сейчас, она хочет как-то сохранить в памяти этот аромат, сберечь, чтобы потом можно было легко вспомнить его. И еще она понимает, что сегодня порвет с Оливером окончательно. Конечно же, порвет. Разве не она была единственным человеком, кто так не считал?

Как тоскливо на душе! Если бы все сложилось чуть-чуть по-другому, уверена Анна, они были бы счастливы вместе. Оливер действительно нравится ей, она любит лежать с ним рядом, ей хочется быть там же, где и он; когда это осознаешь, невольно начинаешь задумываться, а много ли есть людей, к которым испытываешь подобные чувства? Но уже сейчас Анна чувствует облегчение: когда Оливер проснется, она это знает, он будет много говорить (такое с ним всегда бывает по утрам, даже после перепоя) и через несколько минут приложит ее руку к своему возбужденному члену. «Посмотри, что ты наделала, – скажет он. – Негодная». Совсем недавно его постоянная эрекция даже как-то льстила Анне, но теперь мысль об этом лишь рождает в ней еще большую грусть. Бросить его так же тяжело, как и оставаться с ним.

И кто знает, что случится в будущем, как именно распутается этот клубок? В эти минуты, думает Анна, она просто будет лежать, прижавшись к нему так крепко, насколько хватит сил, до того самого момента, пока он не откроет глаза.

2

Август 2003

Когда Анна говорит Эллисон, что, прежде чем выезжать на шоссе, им нужно еще заскочить в Бруклин, к ее доктору, сестра, что для нее очень нехарактерно, возмущается:

– Какого черта, Анна, ты что, шутишь?

Сейчас начало двенадцатого, последний день августа, вовсю светит солнце и они обе уже вспотели. Квартира Анны опустела, вся мебель и коробки с вещами уже загружены в грузовик. Эту ночь они с Эллисон провели в спальных мешках на одном надувном матрасе. За все утро Анна, бегая между квартирой и грузовиком, съела лишь горсть «зоологического» печенья из коробки, которую случайно обнаружила в буфете. Эллисон это есть отказалась.

– До Бруклина не так уж далеко ехать, – замечает Анна. – Он же где-то параллельно с Кембриджем.

Эллисон укоризненно смотрит на Анну.

– Параллельно? – повторяет она.

Поскольку Эллисон согласилась сесть за руль грузовика, Анна вынуждена вести себя дипломатично. За восемь лет жизни в Бостоне Анна сама вела машину лишь однажды (в тот раз, когда она была еще на первом курсе и они с Дженни посреди ночи возвращались с вечеринки, устроенной парнями с технического факультета), и у нее нет никакого желания проделывать это сейчас, даже несмотря на то, что они взяли самый маленький из грузовиков, которые были в наличии. Когда Анна впервые заговорила на эту тему, Эллисон какое-то время колебалась, думая о своей дочери Изабель, которой исполнилось всего несколько месяцев. Однако просьба Анны вести машину не показалась Эллисон слишком сложной (в Сан-Франциско у Эллисон и Сэма есть свой «сааб»). Поэтому они с сестрой, весело перешучиваясь, отправились на стоянку, которая располагалась на холмах.

Анна бросает в рот еще три печенья в форме животных и с полным ртом говорит:

– Ну что, поедем?

Она плохо представляет, как найти доктора Льюин, потому что всегда ездила к ней на электричке, и испытывает явное облегчение, увидев, что они в конце концов выехали в нужном направлении. Они находятся в нескольких кварталах от кабинета доктора Льюин, который располагается в цокольном этаже ее дома, когда Анна вдруг понимает, что совершила ошибку. Когда она сказала сестре, что забыла на приеме у доктора свитер, Эллисон, должно быть, решила, что речь идет о враче из больницы. Разумеется, Анне хотелось, чтобы сестра именно так и подумала. Если остановиться у серого, с оштукатуренными стенами дома доктора Льюин, у Эллисон, естественно, возникнут вопросы. Представив, что в течение двухдневного переезда из Бостона в Чикаго ей придется общаться с очень недовольной Эллисон, Анна решает, что уж лучше не признаваться о своих посещениях психоаналитика. Эллисон – социальный работник и поэтому официально поддерживает заботу о психическом здоровье населения, но Анна подозревает, что ей покажется странным и, может быть, даже неприятным, что ее родная сестра сама имеет подобные проблемы. Анна бы совершенно не удивилась, если бы оказалось, что на самом деле Эллисон считает, что к психиатрам обращаются только настоящие психи.

– Ой, извини, – виновато произносит Анна, – я все перепутала. Я знаю, как нам отсюда доехать до Девяностой, но не могу понять, как нам попасть в… – На секунду она задумывается. – Как нам попасть в больницу. Наверное, я просто попрошу их прислать мне свитер.

– Посмотри по карте. Раз уж мы и так на это столько времени потратили, давай разберемся, куда ехать.

– Не надо, ты была права, говоря, что это плохая идея. Если ты сейчас повернешь на Бикен, мы сможем объехать этот квартал.

– Твоему доктору, наверное, больше делать нечего, как только заниматься твоим свитером?

– Эллисон, мне казалось, что ты хочешь побыстрее выехать на шоссе.

Эллисон ничего не отвечает, и Анна думает: «Так будет лучше и для тебя, и для меня». Вслух же она извиняется:

– Прости, я думала, что знаю, куда ехать.

Эллисон делает разворот, который снова выводит их на Девяностую, но вместо того чтобы принять извинения Анны, протягивает руку, включает радио и настраивается на государственную волну. Потом она делает звук погромче – это ее обычный способ проявить недовольство или враждебность. Анна съедает еще несколько фигурок животных и отворачивается к окну.

Удивительно, но до вчерашнего дня Анна ни разу за несколько лет общения с доктором Льюин не плакала в ее кабинете. Причиной вчерашних слез стала, как ни странно, подготовка к переезду. В тот день утром Анна (уже четвертый раз за неделю) отправилась в магазин купить еще несколько упаковочных коробок среднего размера, но в магазине они уже закончились. Вернувшись домой, она полчаса висела на телефоне, договариваясь о том, чтобы ей перекрыли газ и закрыли счет. Она положила трубку, только когда уже надо было ехать к доктору Льюин. На остановке двери электрички закрылись прямо перед ее носом, а следующую пришлось ждать так долго, что она опоздала на прием на шесть минут, а это двенадцать долларов шестьдесят центов. (Скользящий график оплаты услуг доктора Льюин за эти годы заметно поднялся.) К тому же стояла необычайно влажная и жаркая погода, солнце безжалостно сверкало на небе, и кондиционеры по всему городу работали на полную мощность, чтобы поддерживать в помещениях хоть какую-то прохладу. Зачем вообще ей понадобилось брать с собой этот розовый хлопковый свитер? Анна положила его на пол рядом с креслом, в котором сидела. Ее потная кожа прилипала к кожаной обивке кресла.

– Извините, что опоздала, – повторила Анна.

– Правда, ничего страшного, – ответила доктор Льюин. – Как идет подготовка?

Анна неожиданно расплакалась. Доктор Льюин протянула ей коробочку с салфетками, но в ту секунду Анне показалось, что лучше будет воспользоваться воротником блузки, чтобы вытереть глаза и нос.

– У тебя сейчас такая напряженная жизнь, – мягко произнесла доктор Льюин.

Анна покачала головой, не в силах продолжать разговор.

– Не спеши, – успокоила ее доктор Льюин. – Не обращай на меня внимания.

Еще две или три минуты (от четырех долларов двадцати центов до шести долларов тридцати центов) Анна приходила в себя, но потом снова подумала… обо всем и залилась слезами, что привело к необходимости в очередной раз брать себя в руки. Наконец, когда уже можно было не опасаться еще одного потока слез, доктор Льюин попросила:

– Расскажи, что тебя сейчас тревожит больше всего.

Анна шмыгнула носом.

– Ничего ведь нет плохого в том, что я решила переехать в Чикаго?

– И что, по-твоему, может случиться? Я имею в виду, самое худшее?

– То, что меня, наверное, уволят. Но я надеюсь, что смогу найти новую работу.

Доктор Льюин кивнула.

– Да, вероятно, тебе удастся устроиться на новую работу.

– Все-таки больше всего меня пугает мысль о том, что у меня ничего не получится с Генри. Я сумасшедшая, если решила уехать туда, хотя мы с ним даже не встречаемся?

– А ты сама считаешь себя сумасшедшей?

– Извините, конечно… – Анна еще пошмыгала носом. – Но разве не проще ответить на этот вопрос вам, чем мне?

Доктор Льюин холодно улыбнулась.

– Насколько я вижу, ты понимаешь, что ни с Генри, ни с кем-либо другим не может быть никакой уверенности. Сейчас ты осознанно идешь на определенный риск, что вполне нормально и рационально.

– Правда?

– Тебе двадцать шесть лет, – спокойно произнесла доктор Льюин. – Почему бы не рискнуть?

Подобные ответы типа «почему бы не…» в последнее время звучат довольно часто. Особенно после того, как Анна разорвала отношения с Оливером. Все-таки за все эти годы доктор Льюин стала несколько фамильярной. Однажды Анна призналась доктору Льюин, что каждый раз, когда они с Оливером занимаются сексом, ей кажется, будто в этот момент она может подхватить какую-нибудь венерическую болезнь. Доктор Льюин тогда заявила:

– Так почему же ты не прекратишь заниматься с ним сексом? Возможно, лучше купить себе вибратор? – Должно быть, глаза Анны расширились от удивления, потому что доктор Льюин тут же добавила: – Законом это не запрещается.

Волей-неволей Анна начала задумываться, а будет ли доктор Льюин вообще скучать по ней?

– Двадцать шесть лет – это не такой уж юный возраст, – заметила Анна. – Не двадцать два все-таки.

– Дело в том, что ты свободна и ни от чего не зависишь. С твоей стороны не будет безответственным рискнуть.

Риск заключался (и заключается) в том, что Анна переезжает в Чикаго, чтобы проверить, могут ли у нее сложиться отношения с Генри. Все свелось к этому как-то очень быстро. Свадьба Фиг (так это называла сама Фиг, которая говорила: «Церемония принесения клятвы звучит слишком по-голубому») состоялась в июне. Это был скромный, но красивый праздник, который прошел в отдельном номере ресторана на Волнат-стрит в Филадельфии. Зоя была в белом брючном костюме, а Фиг в простом белом платье в полоску, и рядом они выглядели очень гламурно. Эллисон с Анной были подружками невесты, а Натан и брат Зои были… Дружками жениха их нельзя назвать, но со стороны Фиг было мудрым решением пригласить Фрэнка руководить церемонией. Это демонстрировало, что старшее поколение благословляет их союз. Родители самой Фиг от этого отказались. Фрэнк держался с достоинством, был очень мил, а родители Фиг просто хорошо проводили время. По окончании церемонии, за ужином, Натан после нескольких бокалов мартини произнес тост, который начинался такими словами: «Если вспомнить, какой шалавой всегда была Фиг, никто бы и не подумал, что она станет лесбиянкой!»

И еще: там был Генри. Анна ни разу не видела его с того времени, когда училась на первом курсе колледжа, и была уверена, что Фиг пригласила его исключительно ради нее. За столом Анна и Генри сидели рядом, с ним можно было общаться совершенно легко, но разговор, вместо того чтобы постепенно стать более непринужденным и наконец сойти на нет, наоборот, становился тем более активным, чем дольше они находились рядом. Тем для обсуждения было бесчисленное множество, и все, что он говорил, было ей интересно. Один его рассказ был о том, как он утром в гостинице застрял в лифте с восьмидесятидевятилетней старухой из России, которая в скором времени начала угощать его пирожками и строить планы, как познакомить его со своей внучкой, хотя Генри, по его словам, за то время, которое они вместе провели в ловушке, успел полюбить эту женщину. Ее, кстати, звали Маша. Еще они поговорили о том, что Генри назвал «сменой души» Фиг. Сам он, похоже, ни капли не был расстроен по этому поводу. Он говорил:

– Разве я могу не радоваться за нее? Я впервые вижу ее такой спокойной и счастливой.

Когда Анна рассказала ему про Оливера, он словно бы подытожил:

– Анна, я думаю, этот тип – полный придурок. Он недостоин тебя.

Они оба много выпили, и веселье начало стихать уже за полночь.

– А ты все еще сидишь в одном офисе с этим парнем? – спросил Генри. – Кошмар. Тебе нужно уезжать из Бостона.

– Я даже не знаю, куда мне можно уехать.

– Да куда угодно, мир большой. Переезжай в Чикаго. Чикаго намного лучше Бостона.

Она скосила на него глаза, чуть поджав губы. Сейчас у нее это получалось гораздо лучше, чем тогда, когда она училась в колледже. К тому же Анна была уверена, что и выглядит значительно лучше. Теперь у нее была короткая прическа (волосы доходили до подбородка), вместо очков – контактные линзы, а платье (без бретелек, его для подружек невесты выбирала сама Фиг), выгодно открывало ее плечи и локти. В этот день Анна впервые в жизни надела платье без бретелек и теперь подумывала о том, а не надеть ли ей такое платье как-нибудь еще раз?

Самым кокетливым тоном, на который только была способна, Анна сказала:

– Ты думаешь, мне стоит переехать в Чикаго?

Улыбаясь, Генри ответил:

– Я уверен, что тебе стоит переехать в Чикаго.

– И чем же я там буду заниматься?

– Тем же, чем люди занимаются везде. Работать. Есть. Заниматься сексом. Слушать музыку. Но только все это будет лучше, потому что будет происходить там.

– Ладно, – коротко произнесла Анна.

– Правда? – удивился Генри. – Только потому, что я тебе это советую?

Часы шли, и уже перестало казаться, что физическая близость между ними сегодня невозможна, хотя это потребовало бы серьезной подготовки: гостиница, в которой остановился Генри, находилась в центре города, а ей надо было возвращаться в пригород с матерью и Фрэнком. К тому же в ее семье Генри был известен как бывший бойфренд Фиг, так что не очень-то и просто было придумать правдоподобное объяснение. На улице, когда мать и Фрэнк уже ждали в машине, Анна и Генри обнялись, он поцеловал ее в щеку, а она подумала, что так, вероятно, они будут провожать друг друга на вокзалах и в аэропортах, когда станут мужем и женой. И совершенно неважно, что между ними не произошло ничего большего. Пока Анна ехала домой на заднем сиденье машины, ее сердце не переставало сжиматься от мысли, как же она его любит.

И что могло помешать ей переехать? Фиг вышла замуж за Зою, значит, она не сможет снова сойтись с Генри. Между ними все было кончено бесповоротно. И если Зоя смогла влюбить в себя Фиг, хотя даже не принадлежала к тому полу, который привлекал Фиг, как она думала, то почему же тогда нужно считать маловероятной возможность того, что Анна и Генри в конце концов станут парой? Роман Зои и Фиг, как ни странно, давал повод надеяться на лучшее.

Из пяти некоммерческих организаций в Чикаго, куда Анна отослала свои резюме, лишь одна (образовательное отделение небольшого музея искусств) прислала приглашение на собеседование. В Чикаго она слетала в конце июля. Собеседование прошло нормально (хотя Анна больше думала о вечере в компании Генри, встреча с которым предстояла ей в тот день, чем о том, как лучше проявить свои деловые качества), а после она поужинала с Генри и его другом Биллом, и снова все прошло великолепно. Потом они втроем отправились в бильярдную на Линкольн-авеню, где целых шесть часов катали шары и играли в дартс. Генри не скрывал своей радости, а Анна, как оказалось, неплохо метала дротики. По возвращении в Бостон, когда ей предложили место, она решила, что у нее нет причин отказываться. Со стороны доктора Льюин никаких предостережений не последовало (с самого начала Анна была уверена, что она станет возражать, хотя позже не могла вспомнить, почему ей так казалось).

Вчера на последнем приеме у доктора Льюин, который продлился дольше, чем обычно, на целых восемь минут (случай беспрецедентный!), Анна выписала ей чек, на котором в графе «выплатить по требованию…» были нарисованы два веселых щенка лабрадора.

– Я знаю, что вам, наверное, все равно, – вежливо произнесла Анна, – но мне хотелось бы сказать, что это, как вы, наверное, заметили, не мои обычные чеки (обычные у меня закончились), а заводить новую книжку не имеет смысла, ведь в Чикаго я буду оформлять новый банковский счет, поэтому в банке мне и выдали такие образцы. Видите, на них мой адрес не указан.

Анна вырвала листок из чековой книжки и протянула его доктору Льюин. Прежде чем принять чек, доктор Льюин на секунду задумалась. На следующем чеке, который теперь оказался первым в книжке, был нарисован орангутан, положивший руку себе на голову. Показывая на картинку, Анна сказала:

– Смотрите, эта еще хуже.

– Анна. – Доктор Льюин встала. Теперь она говорила ласково, но в то же время с волнением в голосе. – Я знаю тебя слишком хорошо и уверена, что ты никогда не стала бы заказывать себе чеки с животными.

Анна тоже поднялась. Нужно было купить ей какой-нибудь подарок, подумала она. Покупают ли пациенты своим докторам подарки на прощание? Можно было бы подарить ей коробку конфет или герань.

– Спасибо вам за то, что общались со мной с того времени, когда я училась на первом курсе. – Прозвучавшие слова показались Анне совершенно неуместными.

– Для меня это была честь. – Доктор Льюин крепко пожала Анне руку. – Береги себя, Анна. И дай мне знать, как у тебя сложится жизнь.

– Конечно. – Анна несколько раз кивнула, потом попрощалась, развернулась и направилась к двери. Свитер остался лежать на полу.

Уже перевалило за четыре часа дня, а они еще ни разу не останавливались. Анна говорит:

– Мне нужно пописать. Можешь свернуть куда-нибудь?

– Если бы ты не жевала все время, тебе не так часто хотелось бы писать, – отвечает Эллисон.

Анна действительно все утро что-то жевала, но лишь потому, что они не завтракали и даже не обедали, так как Эллисон не захотела сделать остановку.

– Может, ты тут что-нибудь купишь? – спросила Эллисон, когда они последний раз заправлялись. И Анна купила претцелей, карамельного попкорна и пакетик крекеров с сыром. Сыр был в виде полужидкой массы, и к нему прилагалась красная пластмассовая палочка, чтобы намазывать его на печенье.

– Писать хочется не из-за еды, – замечает Анна, – а из-за питья.

– Из-за еды тоже, – раздраженно произносит Эллисон и, прежде чем Анна успевает возразить, добавляет: – Идиотский разговор.

– Ладно, – говорит Анна. – Но все-таки, если ты не хочешь, чтобы я наделала себе в трусы, придется остановиться.

На заправочной станции после Анны в туалет идет и Эллисон. «Вот видишь, – думает Анна, – тебе, оказывается, тоже бывает нужно сходить в туалет». Дождавшись сестру, Анна обращается к ней:

– Давай теперь я поведу.

Она думает, что Эллисон откажется (грузовик все-таки немаленький, да и к тому же они только что проехали указатель, оповещающий, что впереди ремонт дороги), но та говорит:

– Конечно. – Вручая Анне ключи, она добавляет: – Следи за датчиком температуры. Если будешь замедлять ход, возможно, придется выключить кондиционер.

Самое неприятное, когда управляешь грузовиком, – это, как и думала Анна, невозможность видеть, что происходит сзади. Еще одна проблема заключается в размере. До этого момента ей как-то не приходило в голову, что, если на дороге появляется грузовик, есть очень большая вероятность того, что им управляет такой же неумелый водитель, как сама Анна. Кто бы ни ехал перед ней, она все равно должна оставаться на крайней правой линии.

Эллисон комкает свою кофту и прислоняет ее к боковому окну, потом кладет на нее голову и закрывает глаза. «Спасибо за моральную поддержку», – думает Анна, но через несколько минут она даже рада, что сестра заснула или, по крайней мере, делает вид, что заснула. Анна будет мучиться без свидетелей. Единственное, что в этом грузовике хорошо, так это его высота. И правда, когда сидишь так высоко, волей-неволей будешь снисходительно глядеть на какую-нибудь маленькую «хонду».