Текст книги "Мужчина моей мечты"
Автор книги: Куртис Ситтенфилд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
– Эллисон беременна, – объясняет Анна, и в этот момент Фрэнк покашливает. Может быть, он пытается подавить смех (если это так, то, значит, он чувствует то же, что и Анна), а может быть, ему в рот просто залетела пылинка. – Она должна рожать в мае, – добавляет Анна.
– Надеюсь, никаких осложнений у нее не будет. Чем старше становишься, тем труднее рожать.
– Ей всего лишь двадцать девять.
Миссис Дейвс сдавленно смеется:
– Это не так уж мало. Когда мне исполнилось двадцать девять, у меня уже было четверо ребятишек. Но вы, современные девушки, конечно, думаете о другом: карьера, дела.
«Да пошла ты, старая кошелка!» – думает про себя Анна, но не зло, даже как-то спокойно. Вообще-то, Анна считает себя виноватой в том, что ей не нравится эта восьмидесятидвухлетняя старуха. Вид физической слабости миссис Дейвс пробуждает в ней чувство стыда за свои мысли в ее адрес, но когда она разговаривает с ней дольше одной минуты, то сразу же вспоминает, отчего эта антипатия: миссис Дейвс всегда жалуется и критикует каким-то приподнятым тоном, как будто давая понять, что лишь благодаря своему добродушному нраву она может мириться с недостатками других. Старуха никогда не расспрашивает Анну о ее делах, да и сама редко говорит, но при общении с ней чувствуется, что она ждет от собеседника внимания. Анна знает, что некоторые люди (например, Эллисон) считают, что нельзя судить человека, которому за восемьдесят, по тем же критериям, что и молодых, поэтому Анна никому не рассказывает о своей нелюбви к миссис Дейвс. К тому же миссис Дейвс не настолько брюзглива и ворчлива, чтобы ее можно было однозначно записать в старые маразматички.
– Скажите, миссис Дейвс, – говорит Фрэнк, – у вас дочери или сыновья?
– Два сына и две дочери, и, поверите ли, все они живут в Калифорнии. Все четверо.
«Да верю я, верю», – думает Анна и отключается, перекладывая всю тяжесть разговора со старухой на Фрэнка, хотя, очевидно, мать отправила ее с ними вовсе не для того, чтобы следить за дорогой, а чтобы как-то скрасить общение Фрэнка с миссис Дейвс.
Миссис Дейвс живет в пятнадцати минутах езды от квартиры матери Анны, в парковом районе, где большинство домов с дороги не видны. Нужно проехать четверть мили между деревьями, чтобы увидеть ее дом, естественно большой, но старомодный, с покрытой гонтом крышей, не похожий на современные кричащие сооружения. Миссис Дейвс прерывает рассказ о своем покойном муже (она называет его доктор Дейвс) и о том, как он любил наблюдать за птицами, и говорит Фрэнку, где нужно свернуть, чтобы попасть на подъездную дорогу к ее дому. Анна смутно вспоминает, что когда-то, довольно давно, она приезжала сюда на день рождения одного из внуков миссис Дейвс, которого привезли из Калифорнии. В тот вечер показывали фокусы. И хотя Анне было не больше шести или семи лет, она помнит, что ей тогда казалось странным ехать на день рождения к мальчику, которого до этого она ни разу в жизни не видела.
В доме совершенно темно. На свадьбу миссис Дейвс забирали Эллисон с Сэмом, и Анна раздраженно думает, что они могли бы оставить зажженной хотя бы одну лампу. Фрэнк предлагает Анне помочь миссис Дейвс выбраться из машины на мощенную кирпичом дорожку, которая ведет к парадной двери, а он сдаст на несколько футов назад и осветит фарами путь. Анна выходит из машины, открывает дверь и протягивает правую руку миссис Дейвс. Та опускает ноги на землю, хотя правильнее было бы сказать, погружает каблуки в снег, потому что дорожку, похоже, никто не чистил. (Эллисон и Сэму тоже, наверное, пришлось заниматься чем-то подобным, но Сэм, должно быть, управился минуты за три.) Миссис Дейвс берется за руку Анны, и Анна чувствует, как старая женщина рывком поднимается на ноги. Когда она оказывается рядом с ней, Анна ощущает запах не чеснока, как говорила Фиг, а духов с приятным ароматом сирени. Анна наклоняется, чтобы закрыть дверь машины, и Фрэнк отъезжает назад. Проходит всего несколько секунд после того, как захлопнулись двери машины, а миссис Дейвс и Анна уже стоят одни во власти ночи. В душе Анны просыпается первобытный страх темноты. Все вокруг кажется черным: дом, деревья, небо. Тьма словно бы украдкой наблюдает за ними, не придавая значения их страху и незащищенности, или, наоборот, выслеживая того, кто послабее. Даже когда Фрэнк останавливает машину и идет к ним, волнение Анны рассеивается ненамного. Они продвигаются мелким шагом, как и тогда, когда выходили из дома матери, только теперь Анна ведет миссис Дейвс.
– Если вы дадите мне свои ключи, миссис Дейвс, – учтиво произносит Фрэнк, – я смогу пойти вперед и открыть вам дверь.
Какое-то время они стоят на дорожке, пока миссис Дейвс роется в сумочке. Ключи у нее подвешены не на цепочку, а на коричневую кожаную полоску, которая, подобно книжной закладке, украшена бирюзой, красной и черной. «Надо же, миссис Дейвс, – думает Анна, – вы так любите этнические мотивы!» Проблема с объяснением, какой из двенадцати или около того ключей подходит к одному, а какой к другому замку, приводит к тому, что, когда Анна и миссис Дейвс доходят до двери, она все еще не открыта.
– Дайте мне, – недовольно ворчит миссис Дейвс, но сама возится не меньше четырех минут. – Вы все перекрутили вверх ногами, и я теперь не могу определить, где верх, а где низ, – говорит она.
За это время Фрэнк и Анна успевают несколько раз переглянуться. Сначала он посмотрел на Анну, вскинув брови, а затем грустно улыбнулся. Это отнюдь не нетерпение, догадывается Анна, просто он так выражает сочувствие миссис Дейвс.
Наконец дверь открыта. Фрэнк нащупывает на стене выключатель, загорается свет, и они видят перед собой прихожую, деревянный пол которой устилает восточный ковер. Направо от входной двери стоит бюро из красного дерева, а над ним висит зеркало. Слева находится лестница с полированными перилами. Прихожая выходит в гостиную, стены которой увешаны полками. Гостиная забита старой, но симпатичной мебелью: белый диван, несколько больших кресел, обшитых тканью в цветочек, столы с мраморными краями, кофейный столик с фарфоровой пепельницей и серебряная ваза без цветов. Кроме того, в комнате есть плазменный телевизор и футах в шести от него стоит коричневое раскладное кресло фирмы «Ла-зет-бой».
– Проводить вас наверх, миссис Дейвс? – спрашивает Фрэнк. – Прежде чем уехать, я бы хотел убедиться, что вы нормально устроились.
Анна обводит глазами лестницу, пытаясь увидеть самоподнимающееся кресло, но, увы, его там нет. Со слов матери Анна знает, что миссис Дейвс всегда отказывалась от помощи домработницы, которая приходит сюда три раза в неделю. Мать Анны упоминает об этом каждый раз, когда заходит разговор о старухе: миссис Дейвс «не собирается продавать этот огромный дом, который на самом деле ей не нужен»; миссис Дейвс «даже не хочет завести ночную сиделку, которая сидела бы себе внизу, не попадаясь хозяйке на глаза»… Вот уже несколько лет мать Анны один или два раза в неделю привозит миссис Дейвс еду, немного печенья или пинту супа например. В общем, такое мизерное количество, что Анне кажется, что ради этого не стоит и возиться. Или даже хуже того – что мать просто отвозит ей остатки, хотя на самом деле она ездит за продуктами в приличный гастроном. Но сейчас, представляя себе, как мать приезжает сюда, Анна понимает, почему она никогда не привозит сразу много еды. Теперь ей понятно еще и то, почему ее мать не раздражает огромный живот Фрэнка.
– Вам, наверное, уже нужно возвращаться домой, чтобы там не подумали, что вы попали в снежный занос, – говорит миссис Дейвс.
– Нет-нет, мы совсем не спешим, – уверяет ее Фрэнк. – Может быть, вам сделать чаю? Я, правда, не знаю, захотите ли вы пить чай на ночь.
– Чего бы мне на самом деле хотелось выпить с той самой минуты, когда мы выехали, так это стакан воды. Утка была ужасно пересолена. А ты, Анна, это заметила?
– Нет, мне утка понравилась, – ответила, пожимая плечами, Анна.
– Вообще-то, я утку не ем. Если хотите воды, проходите сюда.
Еще одно медленное перемещение, на этот раз через прихожую и в кухню. Анна думает, что линолеум в красно-белую клеточку на полу, холодильник с закругленными углами и раковина, наверное, родом из пятидесятых годов. Хотя, возможно, из сороковых или шестидесятых. Когда миссис Дейвс закручивает кран над раковиной, Анна замечает, какое абсолютное спокойствие царит в этом доме. Единственный шум здесь производят они сами. Миссис Дейвс достает чистые широкие стаканы в крупный оранжевый горошек, который уже изрядно выцвел. Льда она не предлагает, и они втроем, не присаживаясь, начинают пить тепловатую воду. Тишина такая, что слышен каждый глоток. Анна понимает, что ей действительно хотелось пить. Она смотрит (сначала подозревая, что это может случиться, а потом наблюдая, как это действительно происходит), как миссис Дейвс ставит свой стакан на самый краешек сливной полки у раковины. Две третьих дна стакана, не имея опоры, зависают в воздухе, словно на краю обрыва, потом стакан падает на пол и разбивается вдребезги.
Фрэнк от неожиданности громко вскрикивает. Потом, чтобы собрать разлившуюся воду бумажным полотенцем, оторванным от рулона возле раковины, он наклоняется, причем сгибая не колени, а поясницу. Когда он поднимает голову, Анна видит, что его лицо сделалось пунцовым (то ли от притока крови, то ли потому, что ему стало стыдно за свой крик).
– Миссис Дейвс, где у вас швабра? – спрашивает он. – Мы сейчас все быстренько уберем.
Когда мисс Дейвс достает швабру из шкафа в углу, Фрэнк протягивает руку, чтобы взять ее, но она не отдает.
– Фрэнк, – твердо заявляет она, – я виновата, я и уберу.
Она медленно и как-то неуверенно принимается водить шваброй по полу. Анне начинает казаться, что она наблюдает за неким действием, которое не предназначено для посторонних глаз, что ей нужно отвернуться и сделать вид, будто она занята каким-то делом, но одновременно в ней крепнет желание помочь. Дождавшись, когда осколки стекла были сметены в одну кучу, Анна говорит:
– Давайте я соберу это в совок. Можно?
Вероятно, миссис Дейвс соглашается потому, что Анна – женщина, хотя, может быть, ей просто трудно наклоняться, а без этого с совком не управишься. «Все ли мелкие осколки она смела? – думает Анна. – Или какие-то кусочки стекла остались на полу?» Она надеется, что миссис Дейвс носит дома тапочки, потому что, если она порежет ногу, это будет настоящей проблемой: придется наклоняться, чтобы приложить к порезу какую-нибудь тряпку, потом идти туда, где она хранит аптечные принадлежности, выяснять, впился ли осколок в кожу или все еще лежит на полу.
– Смотри осторожнее, – только и говорит миссис Дейвс.
Фрэнк стоит молча. Анна чувствует, что они оба наблюдают за ней. Еще несколько секунд назад у нее вдруг мелькнула мысль, какими огромными покажутся ее бедра, когда она сядет на корточки, но сейчас она понимает, что для них главное – это, пожалуй, ее здоровье. А еще ее молодость, сила, гибкость тела и то, как запросто она может опуститься на корточки, чтобы убрать разбитое стекло, и как ловко орудует шваброй и совком. Они, возможно, думают, что позже она собирается сходить в бар со своими сестрами и Оливером, что свадьба была для нее всего лишь началом вечера и теперь ее ждет продолжение. Насколько ей известно, продолжения не предвидится, хотя вполне могло бы быть. В кухне миссис Дейвс Анна отчетливо осознает, какая нестабильная, непредсказуемая у нее еще жизнь. Конечно, в будущем ее ждет и такое, отчего будет больно или горько, но она обязательно выстоит. У нее еще многое впереди.
Когда стекло собрано и выброшено, миссис Дейвс провожает их до входной двери.
– А если кто-то из нас все же поможет вам подняться на второй этаж? – спрашивает Фрэнк. – И я, и Анна с удовольствием бы…
Он бросает стремительный взгляд на Анну, потом снова отворачивается. Этим взглядом, кажется Анне, Фрэнк просит у нее прощения, и позже Анна будет вспоминать, что именно в тот момент она впервые почувствовала любовь к своему отчиму. Предложение ее помощи наравне со своей, мгновенно последовавшее за этим извинение за свои слова, поскольку теперь им, возможно, придется еще задержаться, хотя он понимает, что Анне не терпится поскорее уехать, – все это так по-семейному!
Анна рада, что миссис Дейвс в очередной раз отказывается от предложения Фрэнка. Однако она все же позволяет ему снять с нее пальто и повесить его на вешалку.
– Еще раз хочу сказать огромное спасибо за то, что приехали на свадьбу и разделили с нами праздник, – на прощание говорит Фрэнк, и Анна уверена, что в эту секунду он никак не может решить, стоит ли обнять миссис Дейвс или это как-то неловко. Очевидно, он остановился на втором, посчитав, что так думает сама миссис Дейвс, поскольку не стал с ней обниматься, а три раза похлопал ее по плечу. Не успев принять какое-то осознанное решение, Анна делает шаг к миссис Дейвс и целует ее в щеку, но совсем не так, как целовала отца несколько часов назад. Быть может, она уже больше никогда не встретится с миссис Дейвс, думает Анна.
Еще до того как Анна и Фрэнк вышли из дома, миссис Дейвс включает наружное освещение, и мощеная дорога, теперь озаряемая светом, перестает быть частью пугающей темноты. Страх и опасность отступили, остались за границами светового пятна еще и потому, что миссис Дейвс теперь в доме. Наконец-то! Ведь можно радоваться, это не покажется грубым? Они для нее сделали все, что могли. Они проявили сказочное терпение, стараясь не перечить ей. Сколько раз Фрэнк предлагал ей помочь подняться по лестнице? Минимум два!
Но в машине они пристегиваются ремнями под звуки какой-то унылой симфонии, которую передают по радио, и Анну покидает ее временная веселость. Неожиданно она и Фрэнк перестают представлять собой противоположность миссис Дейвс, они снова становятся самими собой. Она поглядывает в сторону, Фрэнк сосредоточенно всматривается в извилистую подъездную дорогу. Когда они наконец выезжают на шоссе, Фрэнк, очевидно почувствовав на себе взгляд Анны, качает головой.
– Знаешь, Анна, я бы не хотел становиться старым, – с грустью произносит он.
Анна изумленно смотрит на него. «Но ведь ты и так уже старый!» – думает она.
Фрэнк останавливает машину у дома. Когда они идут к двери, через окно на заднем дворе видно, что мать и тетя Полли все еще возятся в кухне, но теперь к ним присоединились Оливер и Фиг. Если бы не Оливер, она могла бы сейчас пойти спать. Но из-за того, что он здесь, из-за того, что он – это он, Анне придется развлекать его. Сегодня утром он спросил у нее, где можно взять напрокат кассету с порно, и она ответила: «Это же дом моей матери, Оливер!»
– А вот и вы, – говорит мать Анны, когда они с Фрэнком появляются в дверях кухни.
– Два шофера! – добавляет Оливер.
Анна садится за кухонный стол и смотрит на Оливера. О, свой пронзительный взгляд она заготовила еще несколько часов назад специально для этого момента, но в ответ он лишь холодно и невыразительно улыбается и вновь переводит внимание на пакет с мусором, укладыванием которого был занят, когда они зашли в кухню. (Анну удивило, что он помогает убирать.) Фиг стоит в нескольких футах от него и вытирает тарелки.
– Миссис Дейвс нормально устроилась дома, все в порядке? – спрашивает мать Анны.
– Она упрямая, – отвечает Фрэнк. – Не разрешила нам даже помочь ей подняться наверх.
– А может, она не хотела, чтобы вы увидели ее коллекцию фаллоимитаторов, – смеется Фиг, и тетя Полли бросает ей с упреком:
– Честное слово, Фиг!..
Наверное, Фиг порядком пьяна.
Оливер задерживается у двери с мусорным пакетом в руках, который приготовил, чтобы вынести на задний двор, и говорит:
– Фиг, веди себя прилично.
– Анна таки была права, когда сказала, что все дело в его акценте, – хихикает Фиг.
Тетя Полли поворачивается к матери Анны:
– Кэтлин, утка получилась изумительная. Вишни были глазированные?
В это же время Анна слышит, как Фиг тихо, но не шепотом, говорит Оливеру:
– Наверное, меня нужно выпороть за плохое поведение.
– Да, и вишни, и яблоки, – начинает рассказывать мать Анны, а Оливер тем временем выходит во двор. Единственное, что остается Анне, – это сдержаться и не закрыть за ним входную дверь на ключ. – Я переживала, что получится чересчур сладко, но кулинар заверил меня, что у них это сейчас самое популярное блюдо, – продолжает мать.
– Кто бы сомневался! – восклицает тетя Полли.
– Еще у них можно было заказать утку по-восточному, с капустой, белым горошком и всем остальным. – В эту секунду Оливер возвращается в кухню, и мать, повернувшись в его сторону, говорит: – Но я побоялась, что для миссис Дейвс это будет слишком непривычно. Она не особенно приветствует эксперименты в еде. Анна, это ты или Эллисон тогда хотела угостить ее хумусом, а она не знала, что с ним делать?
– Не помню, – отвечает Анна. Едва ли она понимает, о чем ее спрашивает мать, потому что в этот момент ее внимание приковано к Оливеру, который незаметно подкрадывается к Фиг, оттягивает воротник ее блузки и бросает ей на спину снежок.
Когда Фиг издает пронзительный визг, Анна встает.
– Ну хватит, – резко произносит она.
Все поворачиваются к ней. Фиг водит руками за спиной, пытаясь достать снег, на потном лице Оливера (отопление, должно быть, все еще включено на полную мощность) расплылась улыбка.
– Ты зря теряешь время. Фиг играет в другой команде.
Никакой реакции не последовало. Не в силах сдержаться, Анна бросает быстрый взгляд в сторону Фиг. Та, похоже, смущена. Анна снова смотрит на Оливера. Улыбка на его лице сменилась недоумением.
– Она… – Анна на миг замолчала. – Лесбиянка.
Никогда раньше ей не приходилось произносить это слово при людях, и сейчас она сама себе кажется омерзительной. Предательство Фиг, ставшее одновременно демонстрацией гомофобии, некрасиво, и, кроме того, все это высказано в довольно нелепой форме. Взоры тех, кто находится сейчас в кухне, всех пятерых, устремлены на нее. Нет в мире ничего более странного, чем человеческое лицо. А когда их сразу несколько… Почему они собрались вместе именно в эту ужасную минуту?
– Тебе бесполезно ее обхаживать, – добавляет Анна, направляясь к выходу. – И не потому, что она моя сестра.
Правила для Оливера.
Ему запрещено пользоваться услугами проституток.
С одной и той же женщиной он имеет право заниматься сексом дважды, но не более того.
Ему разрешено заниматься оральным сексом, но только не в роли исполнителя.
Он обязан пользоваться презервативами.
Он обязан принять душ накануне встречи с Анной.
Согласится ли он хотя бы на одно из этих правил, кроме душа? Конечно нет. Это же очевидно. Наверняка он только и делает, что снимает шлюх, и Анна, скорее всего, уже заражена какой-нибудь венерической болезнью.
Иногда ей кажется, что выполнять эти правила не так уж и трудно. Даже для Оливера в них есть масса вариантов и лазеек. Один раз Анна решила зайти в Интернет на сайты любителей секса, но, просмотрев несколько страничек, сразу же заскучала. Какой смысл тратить время в Интернете, если Оливер такой же? Это все равно, как если бы он был алкоголиком. Можно называть это как угодно, но он такой, какой есть, и не собирается меняться. Он себя не презирает, по крайней мере не больше, чем презирают себя все остальные. Просто он не верит в моногамию.
Вот правило для нее (одно-единственное): она имеет право задавать ему любые вопросы, но только в том случае, если будет уверена, что его ответы никак не повлияют на их отношения. При условии, что Анна почувствует, что им обоим будет лучше, если она не воспользуется этим правом, а сохранит его за собой на неопределенное будущее (как облигацию), она не сделает этого. Хотя, вообще-то, она и так никогда не задает ему никаких вопросов.
Первый раз все стало понятно через неделю после того, как Анна и Оливер начали жить вместе. В тот день, пообедав на улице, они вернулись в свой офис, и, когда она села за свой стол, он вдруг попросил:
– Повернись ко мне, я хочу тебе кое-что сказать. – Оливер явно нервничал, напоминая своим поведением человека, которому очень хочется помочиться. – Знаешь, что означает слово «юбочник» на самом деле?
– Не поняла.
– Дебби Фенстер сегодня утром у меня отсосала.
Анна подумала, что он шутит. По крайней мере, сначала ей это показалось больше похожим на шутку. Она спросила:
– Что, прямо здесь?
– В туалете для инвалидов.
Она почувствовала отвращение, которое было больше, нежели злость или печаль. Дебби становилась на колени там, на грязном полу? Анна хорошо знала, как выглядит эта комната, потому что сама предпочитала ходить туда: в обычном женском туалете находилось несколько кабинок, а там можно было посидеть спокойно, без посторонних. И что, Оливер голым задом прислонялся к заплеванной стене? При включенной неоновой лампе, в десять утра, или когда там это у них произошло?
– Что ты скажешь? – поинтересовался он.
– Скажу, что это отвратительно.
– Ты теперь бросишь меня? – спросил он. После Ньюпорта они не употребляли такие выражения, как «мой парень» или «моя девушка», они просто слали друг другу по электронной почте письма игривого содержания, хотя и сидели в одном помещении, ходили после работы в бары (напиваться с Оливером, особенно в конце рабочей недели, было весело) и проводили ночи вместе. Всю эту короткую неделю Анна чувствовала себя удивительно и на душе у нее было непривычно хорошо.
– С моей стороны глупо бросать тебя, – ответила она. – Не правда ли?
Ей подумалось, что, пожалуй, его признание должно было бы немного сильнее ошеломить ее. Анне стало как-то неловко, неприятно, но ошеломлена она явно не была.
Оливер по-прежнему неподвижно стоял, не сводя с нее пристального взгляда. Но тут он устремился к Анне, опустился перед ней на колени и обнял руками за бедра. Дверь в офис была открыта, Анна слышала, как совсем рядом двое коллег обсуждали футбол.
– Встань, – сказала она, хотя на самом деле ей этого совсем не хотелось.
Он уткнулся носом в ее лобковую кость.
– Оливер… – Анна действительно жутко испугалась, что кто-нибудь сейчас зайдет в их офис, хотя эта неестественная поза ей нравилась. Но тут воображение подкинуло образ Дебби Фенстер, которая стояла перед Оливером на коленях, совсем не так, как он сейчас сидит перед Анной. – Правда, – глухо произнесла Анна. – Говорю тебе, вставай.
Когда он посмотрел на нее снизу вверх и переместил вес своего тела на пятки, она поднялась.
– На сегодня у меня все. Я ухожу. Если кто-нибудь будет искать меня, скажи, что мне нужно было к врачу. Все это так неожиданно! – В дверях она задержалась и добавила: – Я знаю, что в Ньюпорте ты меня честно предупреждал, но все равно, это очень неожиданно.
В тот день ни вечером, ни ночью они не разговаривали, и, когда на следующее утро Анна пришла на работу, как обычно раньше Оливера, на клавиатуре компьютера ее ждал конверт, на котором было написано ее имя. Но это был не деловой конверт, а из тех, в которые принято вкладывать открытки. Когда она вскрыла его, внутри действительно обнаружилась открытка, на ней был изображен зимородок (репродукция картины 1863 года, в темных тонах). Внутри открытки почерком Оливера, как всегда, одними прописными буквами было написано: «ДОРОГАЯ АННА, ПОЖАЛУЙСТА, ПРОСТИ МЕНЯ ЗА ТО, ЧТО Я ОКАЗАЛСЯ НЕДОСТОИН ТЕБЯ. С ЛЮБОВЬЮ, ТВОЙ УПРЯМЫЙ СОСЕД ПО ОФИСУ, ОЛИВЕР». Только по истечении нескольких недель Анна поняла, что эта записка была прощальной, что он, очевидно, посчитал, что между ними все кончено. Это она отнеслась к инциденту с Дебби Фенстер как к ничего не значащей интрижке. Но, даже осознав это, Анна все равно не жалела, что не стала тогда устраивать скандал. Скандал стал бы финальной точкой, а не естественной реакцией.
Позже, в тот день, когда они были вдвоем в своем офисе, Анна задала достаточное количество вопросов, чтобы понять, в какой форме будут проходить их дальнейшие отношения. Именно тогда она и придумала свои правила. Разговор прошел намного спокойнее, чем она ожидала, – наверное, всему виной была окружающая обстановка. Но все это сильно смахивало на обычное деловое соглашение, разбавленное моментами несерьезности.
Лежа на спине на застланной кровати, Анна слышит стук, потом звук открывающейся двери. Поток желтого света из коридора разрезает спальню пополам, и дверь снова закрывается. В то же мгновение раздается голос Фиг (не осторожный шепот, а обычный).
– Ты не спишь? – довольно громко спрашивает двоюродная сестра.
Пока Фиг не заговорила, Анна надеялась, что это пришел Оливер. (Каждая женщина хочет, чтобы на нее охотились.) Интересно, где он сейчас? Может, на заднем дворе курит травку с братом Фиг? Или все еще сидит в кухне с ее матерью и тетей, развлекая их рассказами о жизни в Новой Зеландии?
А вдруг сейчас происходит именно то, чего Анне всегда подсознательно хотелось: ее бросает мужчина. Мужчина, которого можно назвать ее, но который ей не принадлежит. Наверное, именно по этой причине они разошлись с Майком: не потому, что он уехал в Северную Каролину поступать в юридическую школу (он звал и ее с собой, но она отказалась), а потому, что он обожал ее? Если она посреди ночи просила его принести ей воды, он шел за водой. Если у нее было плохое настроение, он старался успокоить ее. Ему было все равно, плачет ли она, вымыты ли у нее волосы, побриты ли ноги или она хочет рассказать что-то интересное. Он все ей прощал, потому что прекраснее Анны для него никого не было; ему хотелось находиться рядом с ней всегда. В конце концов Анне это ужасно надоело! Она росла не для того, чтобы ее во всем ублажали, а чтобы самой ублажать, и, если она была всем, чего он хотел, значит, у него чересчур примитивные запросы, которые слишком легко удовлетворить. Очень скоро, в минуты близости, когда его язык открывал ее губы, мысли Анны уже сводились к одному: «Так, так, ну вот, снова». Ей хотелось нестись вперед, рассекать грудью ветер и учиться на своих ошибках, а вместо этого она чувствовала себя так, будто сидит на мягком диване в душной комнате с пачкой чипсов в руках и лениво смотрит телевизор. С Оливером их отношения определяются контрастами, постоянное напряжение не дает расслабиться: «Ты далеко, ты близко. Мы ссоримся, мы миримся».
Анна не отвечает на вопрос Фиг, и та без предупреждения плюхается на кровать рядом с ней. Поправляя подушки, Фиг говорит:
– А я и не думала, что ты знаешь такие слова, как «лесбиянка». Ну ты и штучка!
– Извини, что я раскрыла твой секрет нашим мамам, – откликается Анна. – Довольна? Может, теперь уйдешь?
– Моя мама и так об этом знала, да и твоя тоже, – заявляет Фиг. Наверное, не стоит удивляться. Когда Фиг говорила, что никому об этом не рассказывала, она же не имела в виду, что действительно никому. Вполне возможно, что она и Оливеру рассказала, а для него это оказалось не столь важным. – Они обе прочитали какую-то статью в «Ньюсуик» про то, что все люди по натуре бисексуальны, поэтому решили, что у меня это временно.
– А у тебя это временно?
– Ну, я встречаюсь с Зоей с июня…
– Ты встречаешься с Зоей с июня? Это в два раза дольше, чем я встречаюсь с Оливером.
– Ну и что ты скажешь? – спрашивает Фиг. – Может, я на самом деле настоящая лесбиянка?
– Фиг, если это так, я готова тебя поддержать. Я не считаю, что нетрадиционная ориентация – это что-то ужасное.
– А какая разница? – с небрежностью произносит Фиг.
Похоже, ее действительно не волнует, что думает Анна. Как она может так несерьезно относиться к своей жизни? Анне почему-то вспоминается лето, когда они закончили четвертый класс. В том году публичная библиотека спонсировала программу для девочек, которая предусматривала, что, если ты прочитаешь биографии жен всех президентов, твое имя будет написано на бумажной звездочке, вывешенной в детском отделе на специальной доске. (Мальчики должны были читать биографии президентов.) Анне нравились эти биографии и то, как в них интересно и понятно описывались чьи-то судьбы (Марта Вашингтон, например, писала с грамматическими ошибками, Бесс Трумэн была толкательницей ядра), и к августу она дочитала уже до Нэнси Рейган. Тем временем Фиг, чья дислексия была диагностирована лишь через несколько лет, добралась только до Абигайль Филмор. Анне тогда казалось, что все хорошо, что у нее была цель, к которой нужно стремиться.
– Ну… в общем, – говорит Фиг, – я пришла, чтобы сказать тебе… Мы с Оливером просто дурака валяли. Все это было совершенно безобидно.
Анна предпочитает не отвечать.
– Между нами ничего не могло произойти, – добавляет Фиг.
Теперь они обе молчат, затем Анна говорит:
– Он постоянно мне изменяет. Хотя это даже изменами назвать нельзя. Для нас это обычная жизнь, совершенно естественный ход вещей, как то, что люди дышат кислородом, а в воде плавают.
– У него с кем-то роман или он встречается с разными женщинами?
– Второе.
– Я, конечно, плохой советчик в вопросах верности, но, по-моему, тебе нужно послать его подальше.
– Недавно, – вздыхает Анна, – я еще думала, что выйду за него замуж.
– Ты так думаешь просто потому, что он первый парень, с которым ты стала встречаться после Майка. Ты всегда относилась к мужчинам слишком серьезно.
– Тебе-то сейчас легко говорить!
И это действительно так. Все эти годы Анны считала, что главное для Фиг – это отношение к мужчинам и ее привлекательность для них. Это частично объясняет, почему таким потрясением стало известие о том, что Фиг теперь встречается с женщиной. Но в реальности, похоже, сама Анна стала строить свою жизнь с оглядкой на то, как к ней относятся мужчины. Сначала она переживала по поводу того, как они могут воспринимать ее нежелание встречаться с ними, а потом, когда стала встречаться, придумала себе новые проблемы.
– Если ты не можешь порвать с Оливером, – говорит Фиг, – ты должна, по крайней мере, сделать так, чтобы это прекратилось.
– Он знает, что мне все известно. Мы об этом много говорили.
– Серьезно? У вас что, свободные отношения?
– Я бы это так не назвала. Для меня они не свободные. Знаешь, я просила его, чтобы здесь, в доме матери, он как-то сдерживался, и, честно говоря, имела в виду тебя. Я не говорила о тебе конкретно, чтобы не пробуждать его любопытство, но на самом деле речь шла о тебе.
– Анна, пойми, если бы мы были малолетками, я бы могла поцеловать его или еще что-нибудь, но сейчас я ничего такого делать не собираюсь.
– Да уж, он бы точно был не против поцеловаться с тобой, но мне кажется, что я и люблю его за то, какой он есть. А еще потому, что в любой ситуации Оливер ведет себя одинаково. Он даже лапал тебя прямо на глазах у моей мамы. Если он не боится так себя вести, может быть, это и есть честность?
