Текст книги "Связующие нити (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Глава 41.Надежда

У дверей агентства нас ждала девушка. Зарина тоже уже был здесь, опередив нас всего на чуть – чуть, и знакомилась с ней на пороге. Девушку звали Эвелина, она пришла, когда двери ещё были закрыты, и поэтому терпеливо ожидала в сумерках лестничной площадки пока кто‑нибудь подойдёт.

– Храбрости вам не занимать, – Зарина легко открыла дверь, снимавшую свою блокаду к двенадцати ночи, – и вы были уверены, что кто‑то придёт?

– Да, я видела, что в здание заходят люди, и в окнах наверху, если приглядеться, немного заметен свет.

– А, это вы дежурили в переулке в дождливую погоду?

– Да, я. Давайте на "ты", хорошо?

В освещённой комнате все увидели, что это была непросто Эвелина, а Марта Май – исполнительница известных авторских песен, клипы её часто показывали по телевидению, композиции звучали на радио, да и один актёрский опыт съёмок в историческом фильме принёс ей дополнительную известность не так давно. Девушка спокойно улыбнулась, заметив, как мы все трое застыли в удивлении.

– Марта Май это псевдоним.

Зарина, впав в шок больше нашего, вышла из него с внезапным визгом восторга и всплеском рук:

– Господи, не может быть! Сама Марта… я все ваши песни… я ваша поклонница! С ума сойти!

Тристан кашлянул и внушительно произнёс:

– Зарина. Пока Вельтона нет, я буду следить за порядком. Эвелина же к нам не просто так пришла.

– Да… да… – Настройщик взяла себя в руки, но всё её лицо продолжало светиться, а руки дрожать от всплеска эмоций.

Я была спокойнее, но и меня заразило волнительное ощущение того, что я вижу живьём человека, чьи песни тоже слышала, и чьё лицо видела в кино на большом экране. Будто к нам кто‑то пришёл из другого мира.

– Вы кого‑то потеряли?

Девушка, вскинув голову, пронзила нас таким взглядом, что вся оторопь от её знаменитости прошла.

– Да!

Зарина посадила её на диван, трепетно присела на краешек рядом и сказала:

– Расскажите нам всё…

– Прошу, на "ты"… в мире так мало людей, которые говорят мне "ты" и называют настоящим именем, что я уже будто и не живу.

– Хорошо, хорошо, Эвелина. Нам ты можешь рассказать всё.

Будучи на гастролях прошлой весной, она давала концерт в небольшом городе, и после, как всегда после выступления, в течение получаса раздавала толпе фанатов автографы. Не было ничего особенного, но один парень, протянув тетрадь, на вопрос «Кому подписать?», ответил, что не нужно подписывать. Это стихи, и он дарит их ей. Подарков у Марты Май было всегда много, – цветы, игрушки, украшения. Она дежурно улыбнулась и передала тетрадь охраннику, чтобы освободить руки и продолжать расписываться дальше.

Каким‑то образом этот же парень оказался и около её гостиницы спустя два часа, когда она собиралась садиться в машину, чтобы ехать на вокзал. Охрана метра за три предупредила его подход, и Марта, забыв его лицо напрочь, спросила "Автограф дать?", но он напомнил про стихи и попросил о встрече. Охранники посмеялись, Марта тоже. Наивный мальчик был явно моложе её лет на десять. Чтобы не огорчать поклонника отказом без предлога, она ответила в шутку:

– С удовольствием бы, но у меня поезд через полчаса.

– Можно я тебя провожу?

– Не стоит, – и села в машину.

Фанатиков она побаивалась, но этот отчего‑то не внушал ей страха. Он не похож был ни на одного из тех преследователей, которые неизбежно появлялись за всю её долгую карьеру и популярность.

Все цветы Марта оставила персоналу гостиницы, а подарки перебрала в поезде, – что действительно оставить в подарок племяннице, а что отдать в приюты и детские дома. Игрушек всегда было очень много. Тетрадь со стихами ей никто ещё не дарил, и она колебалась между желанием это выбросить, и желанием уделить подарку хоть минуту внимания, ведь она тоже писала стихи, и они же ложились на сочинённую ею музыку. Было кощунственно по отношению к самой поэзии, сразу отбросить стихи. Ожидая от молодого мальчика банальных виршей с притянутыми или массово – глагольными рифмами, она удивилась, едва прочитав первое стихотворение. Оно было хорошим, со смыслом, и сразу с каким‑то песенным сложением.

За дорогу она прочитала всю толстую тетрадь. Не было ни одного, которое бы ей не понравилось. Это был настоящий поэт. И разные стихи поразили её по – разному. Одни – своим далеко не наивным содержанием, жизненной солью, которую можно было вычленять двумя отдельными строчками и превращать в зарифмованные афоризмы. Но целое стихотворение придавало этой соли более полных вкусов, и так подводило к этому смыслу, что когда читались главные строки, то кололи они прямо в сердце. Другие стихи поразили её своим посвящением ей. Порой она читала такое, что ужасалась, – он либо подглядывал в её сны, либо подслушивал мысли, либо был богом и просто знал о ней самое сокровенное.

– Ночь в поезде, а я не спала, – продолжала Эвелина, – всё, что меня наполняло тогда, это острое сожаление, что наши пути с этим молодым человеком разошлись, едва пересекшись. Но у меня осталось… осталось то, что возвращает и возвращает меня к этому дню… а я ведь толком и лица его не помню, он не примечательный ничем.

– Связующая нить.

– Я пыталась его искать. Несколько стихов сделала песнями. На концертах и в интервью говорила, что прошу откликнуться этого неизвестного автора…

– Да! – Зарина подскочила, – я же читала об этом! Ах, извини. Многие подозревали, что это газетная утка ради романтического ореола для репертуара… какой ужас…

– Больше года прошло. Никто не отозвался. Я отчаялась, я найти его не могу… Помогите мне!

– Всем, чем сможем! А как ты оказалась здесь?

– Это мой родной город, здесь отец с матерью живут. Я пока не даю концертов, до августа в отпуске. Ходила – бродила по улицам, и вдруг вывеску вашу увидела. Сердце сразу стукнуло – вот оно. Но зайти всё же долго не решалась. Всё уж как‑то… нереально.

– Всё реально.

– А вдруг он умер? – со страхом вдруг произнесла девушка, – меня ещё и это пугает. Что же с ним может быть, если он не откликается?

– Да разное.

– Он не мог пропустить. Он следит за событиями моей жизни. Мне страшно узнать правду, но желание найти его во что бы то ни стало, сильнее любого страха. Живого или мёртвого. С этой струной в сердце я больше не могу.

Мне тоже сделалось тревожно.

И Пуля, и Нил, тихонько появившись, стояли незаметно в стороне, не мешая Настройщику работать.

– Нам нужно, чтобы ты пришла завтра, Эвелина. Мы сделаем всё, что сможем сделать, но ничего обещать не будем. Ты должна понять. Если он жив, и связующая нить существует и у него, всё будет хорошо. Завтра ты поработаешь с Реставратором, а потом с Летописцем.

Я и Пуля по очереди подняли руки как бы представляясь.

– Сможешь?

– Во сколько быть?

– Мы работаем с полуночи до шести.

Эвелина кивнула и встала с дивана.

– Я очень надеюсь на вас.

Когда девушка ушла, Нил показал пальцем на дверь:

– Это же Марта Май? – спросил он шёпотом.

– Да, – выдохнула Зарина с почтением.

– Моя Дина узнает – умрёт от восторга. Мы осенью на её концерт собираемся… я начало истории прослушал.

Зарина быстро пересказала, едва сдерживая слёзы:

– Какие же песни – его? Уму непостижимо, если нам удастся восстановить мост, это будет такое счастье для меня. Я! Я тоже поспособствую этому! Я и Марта Май, немыслимо…

Судя по тому, что наша Настройщик и после ухода своего кумира продолжает бурлить эмоциями – кумир был неподдельный. Поначалу я заподозрила, что она всё это нарочно. Эвелина привыкла к узнаваемости и восхищению, и как же не обнаружить очередного поклонника даже в агентстве "Сожженного моста"? Но Зарина в этот раз действовала от самого сердца, без тактики настроить и раскрыть посетителя.

Улучив до обеда минутку, я подсела к ней на подоконник кресла и тихо спросила:

– Тебе, правда, так нравятся её песни?

– Очень.

– А говорила‑то… значит, есть то, что любишь именно ты. Что по душе тебе не потому что это же слушает твоя мама или лучшая подруга, а потому, что это – твоё.

Зарина хлопнула ресницами.

– Чуть пристальней посмотришь, и найдёшь, – лукаво продолжила я, – в каждой мелочи найдёшь только своё.

Тристан сходил за обедом на который я заказала себе разных фруктов, а себе он купил молока и чёрного хлеба. Я с завистью смотрела как он ест и безумно хотела отломить ломоть и хлебнуть из кружки.

– Меняю одно яблоко и два мандарина на треть булки и половину молока, – я подошла к его столу со своим обедом.

– Неси кружку и садись сюда. Давно ты у меня ничего не клянчила, – ответил Трис и улыбнулся по – старому беззаботно.

Неужто он внял моим словам, и больше не будет ходить такой загруженный?

Позавтракать мы не успели, и вся булка хлеба исчезла вмиг. Трис достал из пакета вторую и ещё ряженки.

– Это я уже домой купил, но раз мы вдвоём насели, давай наедимся.

Ничего вкуснее не ела. Эти замудрённые холодные закуски на вчерашнем корпоративе, и уж тем более плавленые сырки на пикнике, ничто в сравнении с этим обедом. Трис жевал, играя желваками, и запивал так вкусно, что мой кусок казался мне вдвойне слаще, от того, что я ела то же, что и он.

– М… а как же ты домой купил? Тебе что, на работу не нужно?

– У меня два отгула вначале недели. Это всё долг висит за прошлый отпуск, так я на начало месяца попросил.

Как обед закончился, Нил увёл Триса на разговор, как обычно на лестничную площадку за дверь. А я стала размышлять о приходе Эвелины, и завтрашней работе с ней. Пошла в каморку, проверила – достаточно ли материалов. Слова о том опасении, что её поэта нет в живых, снова всплыли в памяти. Здесь столько слёз пролилось в память о былом, воскресшем на бумаге, и не хватало ещё слёз скорби по тем, кто не воскресает. Что с ней будет, когда увидит его лицо? И что с ней будет, если всё вдруг так сложится, что в будущем она не увидит его никогда?

Тристан заглянул ко мне и, увидев, что я ничем не занята, вошёл и закрыл за собой дверь.

– Нил зовёт сегодня вечером… в смысле завтра перед работой сходить в одно кафе отметить их с Диной помолвку. Всех звать не хочет, только нас, – пара на пару. Согласна?

– Согласна конечно.

Мысленно я переспросила: пара на пару?

– Гретт, меня к ужину не будет, у меня дела, так что готовь только на себя, хорошо? Я часам к пяти буду.

– Ладно. А во сколько встреча?

– Заводи на восемь.

Глава 42.Секрет

Занятия в мастерской прошли бурно. Подтянулись и мальчишки. Я опять не заметила, как пролетело время. Потом час потратила на работу над подарком, и, убравшись, отправилась к родителям и Гелене. Старой ведьмы отчего‑то не оказалось дома, и я встревожилась, потому что она знала, что я должна была прийти к этому часу. Постучалась к соседям – не случилось ли чего?

– Да нет. Приехали тут за ней на дорогой машине, – отвечала мне пожилая женщина из дома напротив, – с таким букетами гвоздик, что только в обеих руках удержать. И она укатила. Старушка, а туда же.

И у неё дела. Вернувшись домой, я обнаружила в ванной пакет. Совсем из головы вылетело, что дежурная неделя моя – и прачечная, и мусор, и уборка. Вздохнув, что опять уходить из дома, дополнила пакет своим испачканным платьем, взяла семейные деньги и пошла в прачечную, благо она была за три дома всего.

Приёмщица всё взяла, выдала мне квитанцию, салфетку и ручку.

– В кармане костюма было.

На одной стороне салфетки нарисован от руки чертежик окна и карниза со всеми размерами, а на другой написано: "Уведи меня с этого вечера. Насовсем".

От Моники? И "насовсем" это что значит? Я не знаю, что бы я подумала, если бы не тот факт, что Трис ушёл "с этого вечера" со мной, и вплоть до шести утра после мы были вместе. Неужели сейчас он поехал оправдываться и находить объяснения? Исправлять промахи?

Салфетку я решила не выбрасывать из‑за рисунка на обратной стороне. Это могло быть по – настоящему важным. Положу ему на стол, может, подумает, что сам выложил, а не я нашла.

"Пара на пару" – стрельнуло у меня. Это слова Нила?

Да, это были слова Нила. В кафе, в котором я ни разу не была, и столики такие – только для двух человек. Нам их составили, сервировали, подали меню.

Дина с трудом узнавалась. Вся сияющая, изменившая вместе с цветом волос и причёску. Теперь у неё была короткая стрижка, и, освобождённые из хвостика волосы, смотрелись лёгкими, как ковыль. Мелкость черт не бросалась в глаза, наоборот, что‑то в её лице обрело гармонию, и Дина излучала обаяние. Голос и смех покорял сразу.

Первый час за едой и общением пролетел быстро, – Дина рассказывала как её Нильс сделал ей предложение, как она уговорила его восстановить отношения с родителями, чтобы снова была семья, и как всё хорошо получилось. Мы в один голос их поздравляли и поднимали бокалы с лёгким белым вином. Но потом Дина спросила:

– А вы? Как у вас всё сложилось?

Я немного замешкалась, но Трис подхватил вопрос:

– У нас всё очень просто. В один какой‑то день я сказал "А почему бы нам не пожениться? И жить вместе", а Гретт кивнула – "А почему бы и нет?"

– А свадьба какая у вас была? Вы где отмечали? Мне теперь все детали интересны, я в хлопотах.

– Мы только расписались в загсе. И посидели в нашем кафе вдвоём.

– Как? А платье? А букет? А гости?

– У нас даже колец нет, – я покрутила в воздухе пустым безымянным пальцем.

Дина была ошеломлена и разочарована. Она не сказала ничего, но это было написано у неё на лице. Нил смотрел виновато. Вероятно, это она была инициатором встречи, но только Дина не знала, что наши отношения не вписываются в рамки обычного брака. Нил же не мог ей рассказать секрет, поведанный Трисом.

– За то необычно. Мы стараемся быть большими оригиналами, да, Трис?

– У нас ещё и денег тогда особо не было на все торжества.

– Точно.

– Не откажите нам, – спросил Нил, – будете свидетелями?

– Конечно! – мы ответили хором.

Посидели мы хорошо и на работу шли вместе, делая небольшой крюк, чтобы проводить Дину до дома. Трис и Нил шли впереди, а мы с Диной позади чуть отставая. Они разговаривали о чем‑то своём, а Дина долго и искренне говорила о своём счастье, и благодарности всем нам, что спасли её жизнь. Она думала, что мы с Тристаном также счастливы, потому делилась со мной откровенно, как бы делилась одна взаимно влюблённая другой взаимно влюблённой. Я узнала, что с ней творилось в первые дни, – она была в состоянии шока и отупления. Эмоционально она уже была истощена, а свалившееся счастье совсем спалило дотла оставшееся. Нил был с ней, но все часы проходили в тумане и в полубессознательном состоянии. Дина даже думал, что она всё‑таки умерла. Первое время она долго не могла привыкнуть к тому, что видит его воплоти, и часто – часто касалась его руки или плеча, чтобы проверить его реальность. Дина шептала мне даже о том, как она выглядывала, познавала и любовалась всеми теми мелочами, о которых не знала прежде – какая у него походка, как он сидит, лежит, держит вилку или ручку, на что он улыбается, а на что смеётся, какова его улыбка, как он хмурится или злится: как он бреется, как расчёсывает волосы, как одевается; как засыпает, как просыпается, как дремлет…

Прощаясь у подъезда, Нил обнял и поцеловал её, – крепко и долго. Мы с Трисом пошли вперёд неспеша, из вежливости не став дожидаться Нила. Догонит. Мне хотелось, чтобы Трис приобнял меня за плечо, как мы частенько прежде ходили, но он шёл рядом, и опять его взгляд был направлен в никуда, и сам он погрузился в свои мысли. Он резко сник, хотя ещё минуту назад они бурно с Нилом вспоминали студенческие годы, и смеялись. Как только Нил нас нагнал, Трис снова словно включился, – вынырнул из раздумий и шутливо стал предлагать дурацкие и экстремальные виды бракосочетаний.

Марта Май не плакала, – она сосредоточенно вглядывалась в черты лица того парня при свете настенного бра в моей каморке.

– Это он. Он…

Моя работы была закончена. На этот раз рисунки были не совсем для меня привычные – рука выбирала только синие пастельные карандаши, и чётким вырисовывалось только то, что касалось его, а окружение и даже близко стоящие другие люди не читались в деталях – только контуры и размытые массы, так же с пейзажем и прочим. Эвелина, словно читая мои мысли, произнесла:

– Да, вот так мне всё и запоминается, – везде одинаковые концертные залы, гостиницы, поезда, автобусы, автомобили, люди – толпа, где все лица сливаются в одну безликую маску восторга и аплодисментов… всё как на карусели, – тебя мчит, а пространство от скорости и повторения смазывает вокруг тебя всё, и не успеваешь даже взглядом ухватить что‑то, не то чтобы остановить.

– А почему синее?

– Не знаю. Может быть потому, что мне холодно в этой жизни?

Эвелина ушла, с уточнением, что сможет прийти только через ночь. Я показала рисунки всем, а Вельтону, который вернулся после маленького отпуска, в который уходил из‑за нездоровья жены, Зарина с неугасаемым жаром пересказывала историю новой посетительницы. Вельтон сказал, что у него хорошее предчувствие по поводу этого дела.

Конечно, до этого мы все справились у него о том, здорова ли теперь его супруга, и он ответил, что это было отравление, но теперь всё хорошо. По голосу – не врал, но я позже, уже ближе к концу рабочего дня подошла к его крейсерскому столу и села на один из рядом стоящих стульев.

Давно уже Архивариус не травил никаких историй, и, возможно, это неспроста, а из‑за жены, у которой не отравление, а что‑то серьёзнее и что началось не три дня назад. Три дня назад её увезли на скорой, и Вельтон звонил Трису из больницы на работу, что не придёт в ближайшие дни.

– Всё хорошо?

– Да, – он деловито перелистнул бумажку в каком‑то взятом из шкафа деле, и посмотрел на меня исподлобья, – а что?

– Я беспокоюсь. Если мы как‑то можем помочь, ты же знаешь, что мы всё сделаем… ты не забывай, что на нас ты можешь всегда положиться.

– Послушай, – он опёрся на локти, – я со всем справлюсь, не переживай. А настроения у меня нет потому что много нервничал. Эта моя дурёха, оказывается, ещё с месяц назад купила какие‑то таблетки для похудания, и пила по секрету, потому что ей взбрело в голову, что она слишком располнела, но признаться в этом мне не признавалась. У неё со здоровьем всё хуже и хуже, я себе места не находил, перетрусил, а она, – убил бы на месте, – будто и не замечает ничего, даже обмороки стали случаться, а она всё равно эту гадость принимала. Вы, бабы, дуры! – Вельтон сказал это негромко, но с выражением, и показал мне кулак, сердясь, видимо, на весь наш род, – взять бы, да выколотить эту дурь по – хорошему… надумываете вечно там, где нет ничего, накручиваете на пустом месте… а я что, хоть раз ей говорил, что она толстая?

Тихое возмущение Вельтона меня тронуло до глубины души, но и заставило улыбнуться.

– Я ей говорю, что люблю её, и буду любить в любом весе, в любом возрасте, какой угодно. А она лежит под капельницей и плачет. Сама признаёт, что дура, а только вот теперь печень лечить и пищеварительную систему восстанавливать… все нервы извёл, хорошо, что хоть вовремя дознался про эти таблетки…

Вельтон замолчал, выдохнул облегчённо, а потом вдруг, глядя на меня, рявкнул:

– А чего ты тут выпытываешь? Иди за свой стол и не приставай с разговорами!

Это он, видимо, от смущения, что так вдруг всё и выложил, хотя я о подробностях не расспрашивала.

Пусть Вельтон и говорил мне когда‑то, что у него жена типичная и большой любви не было, но ведь на самом деле – вот его любовь. Самая настоящая.

Эвелина не появилась через ночь. Мы заволновались, но Зарина высказала надежду, что это не она передумал, а какие‑то обстоятельства вынудили её не прийти. Нужно только ждать.

Мы и ждали. Новых посетителей не было. Наступил уже июль, и до нашей с Трисом годовщины оставалось чуть меньше двух недель, а мой рисунок так и не был готов. Я распустила всех учеников на долгожданные каникулы, раздав много из закупленного материала на руки, и с самого утра часов до пяти вечера пропадала в мастерской. Трису только писала записки с извинениями, что в очередной раз не могу приготовить ужин, но обязывалась брать на себя ответственность за половину завтраков. Появлялась я дома только к шести, голова гудела, глаза были словно в перце, и я заваливалась спать на своё кресло, не расстилая постели. Никогда не получалось встать вовремя – на звонок будильника я разлепляла веки, понимала, что даже головы поднять не могу, и загадывала себе всего десять минуточек… Трис сам готовил все завтраки и будил меня только за сорок минут до выхода, – умыться, поесть, собраться. Ночью в агентстве у меня открывалось второе дыхание, и я была разговорчивой и веселой. Правда Зарина всё равно отметила, что вид у меня не важный, и "взгляд горящий" по её словам. Пуля пыталась дознаться, по секрету утащив меня в свою каморку, что происходит. Я ей честно сказала:

– Горю! Сердце горит, жизнь горит! Умираю!

– Как?!

– Да не в прямом смысле… в смысле…

На меня накатывали всё чаще и чаще такие состояния, что хотелось орать и вопить обо всём, что происходит у меня внутри. Мне хотелось кричать во весь голос, когда я подходила к раскрытому окну мастерской и смотрела на летний город с высоты всех этажей. Хотелось кричать, когда я неслась по лестнице домой, или по проезду – к родителям. И сейчас нахлынуло тоже самое, когда так и вырывались восклицания: Я люблю его! Люблю!

Но Пуля не та, кому стоит узнать об этом первой, и я смолчала.

– В смысле вдохновения.

– Творишь?

– Рисую, да.

– Да ладно врать, – Пульхерия скептически улыбнулась, – тут дело не в рисовании.

Я чуть не ответила, что ей не понять, но вовремя осеклась, вспомнив о её мечте писать. Это было бы не правильно с моей стороны. В ответ я пожала плечами.