Текст книги "Связующие нити (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Глава 30.Совет

На следующую рабочую ночь выходной был у Тристана, так что если бы я захотела пойти с Нилом искать семью Тома, мне бы не пришлось ни у кого отпрашиваться, делая умоляющее выражение лица. Но всё же я решила не вмешиваться, не смотря на такое сильное желание увидеть всё своими глазами. На подходе к Зданию, в Вишневом переулке я увидела Вельтона, и догнала его. Это было не трудно – он шёл неспеша прогулочным шагом.

– Ты всегда так на работу ходишь?

– Как?

– Неторопливо.

– А я весь по жизни такой, – Вельтон улыбнулся мне. – А тебе бы, Гретт, когда ты без Триса добираешься до агентства, следует приходить пораньше хоть на часик.

– Это зачем ещё?

– Затем, что безопаснее…

– Да ладно, чего ты, а как на дежурство меня ставить и в три часа ночи в магазин гонять, это безопасно? А чем я лучше Зарины и Пули, их вообще никто не провожает, и добираться им дальше.

– Да это я так… это я вообще за тебя беспокоюсь. Что‑то ты последнее время странная, и с тобой случаются всякие неприятности. Почему ты в каморке стала запираться?

Я задумалась. Конечно, Вельтон был не так стар, как Гелена, он не годился мне не только в дедушки, но даже в отцы, но что‑то заботливое и отеческое в нём чувствовалось всегда, и не только по отношению ко мне. Хоть он и рассказчик был изрядный, но никогда мне не доводилось слышать от него сплетен. Вельтон умел хранить секреты. Или потому что, действительно, был нем как рыба, или потому что с ним никто секретами не делился.

– У меня, наверное, кризис личности.

– Да ну! А что так рано?

– А когда должен быть?

– Не знаю. Я психологию не изучал, но мне кажется рано. С Трисом у вас всё в порядке?

– Да, всё хорошо.

– Вы уже не голубки…

– Во всех отношениях есть взлёты и падения. Ты не обращай внимания.

Вельтон согласно кивнул, а после некоторого молчания сказал:

– Хочешь, я дам тебе один совет?

– Давай.

Мне стало вдруг интересно, что он скажет.

– Кризис личности это полная чушь. Просто нужно наслаждаться тем, что у тебя есть и быть довольным этим. Трезво себя оценить и принять. Я не знаю, какая там у тебя проблема, я только расскажу тебе о себе. Помнишь, Пуля на меня как‑то налетела, что я весь такой неудачник и прочее?

– Это после того случая, как Трис её рукопись порвал?

– Да – да. Думаешь, мне обидно было? Нисколько. У меня нет выразительной внешности, нет талантов, нет даже выдающихся способностей. Я ничего не добился на своем трудовом поприще. У меня в жизни не было приключений, не было необыкновенной любви, не было никаких житейских бурь, непредсказуемостей. У меня очень скучная должность, в агентстве я всего лишь Архивариус, жена у меня типичная и живем мы типично, даже без любви. И я ни о чём не жалею и ни о чём не сокрушаюсь. Меня не гложут по ночам мысли о несовершенных деяниях, непризнанных талантах, о том, что я не великий. Я самый заурядный человек!

При этих словах Вельтон вскинул руки и засмеялся. И лицо его выражало неподдельное удовольствие и умиротворение одновременно.

– Да, я всего лишь винтик в системе, всего лишь необходимый администратор, я не оставлю свой след в веках, меня никто не запомнит, да и самому мне перед смертью будет мало что вспомнить о своей жизни. Ну и что? Я тот, кто я есть и всё моё счастье заключается в том, что не нужно быть кем‑то большим. Это рецепт. Вот что тебя мучает, Гретт? Тебе что‑то в себе не нравится?

– В принципе да.

– Тебе не нравится что ты не кто‑то, кем тебе хочется быть? Тебя мучает осознание твоих недостатков или недостаточности достоинств? Так вот тебе мой совет, – посмотри на себя, и прими всё, что есть и будь этим довольна. Страдать от мысли "ах, если бы… ах, почему же у меня нет… ах, почему же я такая…" пустая трата времени.

– Очень убедительно звучит.

– Намотай на ус. Вот увидишь, как только ты примешь себя и свою теперешнюю жизнь, тебе станет намного легче и счастливее, и не будет никакого кризиса личности.

Мы уже прошли под фонарями весь переулок, и разговор закончили в тёмном подъезде Здания. Всю ночь я размышляла над его словами, и даже когда Нил ушёл на поиски, меня это уже не так занимало.

А если Вельтон прав? И вся моя беда в том, что я не могу себя принять такой, какая я есть? Приму, и не будет печалей.

Интересная у нас подобралась компания в "Сожженном мосте" – столько работать вместе, а я только сейчас по – настоящему стала узнавать своих коллег – какая Зарина, какая Пуля, какой Вельтон… Нил и так достаточно открыт, хотя зарекаться, что о нём всё ясно и понятно, тоже не стала бы. А Тристан? Тристан моя родная душа.

После всех прошедших событий, после всех переживаний, в эту ночь я подвела черту под собой и пришла к неутешительным выводам – я скучная, неженственная, не творческая. Я безынтересный, заурядный и совершенно невыразительный человек. Мастеровой. Конечно, такое резюме не порадовало меня, но следующим этапом я нацелила для себя смирение с этими фактами. А после будет счастье.

Тем более всё было не так уж и плохо – некий осадок радости от поездки к Виоле у меня ещё оставался, и от прогулки под дождём тоже. Нил вот вернулся от поисков с благополучным исходом. Потом Тристан нарисует чертёж моста, потом Томас на него посмотрит и ещё одна счастливая судьба будет восстановлена. Я тоже винтик в системе, но я занимаюсь хорошим делом – я готовлю учеников к поступлению, реставрирую воспоминания. Я всего лишь этап на чьих‑то путях, веха, ну и что?

Мысленно я улыбнулась этим доводам. В самом деле, я же не страдала манией величия и не была столь амбициозна, чтобы переживать за то, что я винтик. Я и дальше согласна быть винтиком, только вот жалко, что не рисую ничего для себя…

Женственность? Я не особо тоскую по любви, и отсутствие личной жизни меня не угнетает. Эмоционального тепла мне хватает и от Тристана, продолжением рода я тоже не озабочена… наверное, чувства материнства во мне тоже нет…

Вздохнув, я решила, что все мои попытки в последние дни отдохнуть, перестать думать, расслабиться и успокоиться пошли прахом. Я всё равно чувствовала себя в подвешенном состоянии. Или мне нужно было время, или я ещё не нашла той истины для себя, которая дала бы мне покой до конца жизни.

Глава 31.Королева

Был четверг, и мы заранее договорились с Трисом после моих классов идти искать подарок родителям. Но планы провалились, – накануне днём он сказал, что к ним в фирму приплыл очень крупный заказчик. Частное лицо, богатая дама, желающая восстановить свой родовой особняк. Землю с руинами она выкупила, и Тристану в свой выходной день пришлось ехать за город делать предварительный осмотр. Ещё была работа со старыми фотографиями этого особняка, сохранившимися фрагментами чертежей и эскизами скульптур и лепнины. Заказ Тристана очень заинтересовал, поэтому я ходила по магазинам одна, но в компании с его извинениями и мысленной поддержкой.

Подарок было трудно не столько найти, сколько определиться, что же покупать? Идей у меня было мало и все не отличались оригинальностью. Измучавшись выбором я купила огромный сервиз, даже не совсем уловив, на сколько он персон. Красивый, молочный, от супницы до кофейных крошечных чашечек.

Когда вечером за завтраком я показывала его Тристану, искренне гордясь собой и рассказывая про свои поиски, я заметила, что он слушает меня довольно рассеянно.

– А что там у тебя с заказом? Расскажи мне, как съездил?

– Хорошо. Необычно, что очень прельщает. Всё старое, но было крепкое, пока не подорвали.

– А что за история?

– Война, которая шла у этих границ в начале века… я не совсем историю запомнил.

– Будет сложно?

– Нет.

– Интересно?

– Очень.

– Сколько времени займёт?

– Не знаю.

– Ты влюблён, Трис?

Тристан, не взглянув на меня, взял из коробки с сервизом две чашки, вымыл и налил в них из турки свежесваренный кофе. И только потом ответил:

– Да, Гретт.

Больше я его не спрашивала об этом.

Я знала Тристана. И за то время, которое жила с ним, я научилась распознавать едва ли не по тончайшим ноткам голоса его состояние и настроение. У него были увлечения женщинами, но любовницы не держались дольше трёх – четырёх месяцев. В эти периоды Тристан был буквально другим человеком: очень задумчивым и рассеянным в начале, когда он внезапно влюблялся, царственным, сдержанным и молчаливым на этапе ухаживания и энергичным и вдохновлённым, когда победа была достигнута, и отношения входили в постоянное русло интимных встреч. Конечно, Тристан никогда никого не приводил в наш дом, это было табу. Мы договорились, что тайна нашего ненормального брака и неестественного сожительства не будет разглашена ни при каких обстоятельствах, поэтому Тристан вдохновенно врал любовницам, что сбегает от жены, придумав очередную небылицу, а те и не догадывались, что всё было как раз наоборот. Тристан всегда меня предупреждал, что его можно не ждать и готовить на одного и самостоятельно. Естественно, никаких расспросов с моей стороны не было, просто не обращала внимания.

Почему‑то на это раз я не смогла остаться равнодушной. Настроения в эту минуту мне можно было и не скрывать, Тристан даже если бы в упор на меня посмотрел, ничего бы не заметил. Он весь был не здесь, не дома, не на кухне. Завтрак, судя по вкусу, он приготовил машинально, хотя кофе сварил стоящий.

Как‑то неожиданно это свалилось на меня. Я тут с собой никак не могла разобраться, а тут вдруг и Трис собирается уйти на сторону. Почему сейчас? Почему вдруг сейчас? У него же давно никого не было, он что, не мог ещё немного подождать?

Мне странно было испытывать новые чувства в привычной ситуации. Может, конечно, не столько привычной, сколько знакомой. Я помнила саму себя и помнила те чувства, которые у меня возникали при осведомлении о влюбленности Тристана. Я даже иногда радовалась, что он увлечён. Но только не теперь.

В первые минуты я просто пила кофе, внутренне переваривая это открытие. Потом поняла, что дальше мне не стоит подавать вида, что я чем‑то расстроена. Вести себя так, как и раньше вела в подобных ситуациях – равнодушно. Мне нет дела до его личной жизни, и в первую очередь мне нужно было доказать это Тристану.

И у меня это получалось – следующие два дня у нас прошли очень обыденно, за исключением того, что он забыл про все планы и договоренности, и в эту субботу мы не пошли в кино, он оставил мне записку на нашей доске объявлений, что в субботу весь день и вечер сгинет по своим делам, то есть не будет обедать, ночевать и завтракать.

Посетителей в агентстве не было, и мне настолько надоело сидеть, что я выменяла дежурство у Пули и ушла в магазин за обедом. Но спуститься я успела только на следующий этаж. Когда я поднималась сюда ещё три часа назад, надписи на стене не было, либо я её не успела заметить. А сейчас, написанная тёмной краской из баллончика, она попадала прямо в трапецию падающего света с улицы: "Только ты сама". И тут же она исчезла. Я замерла у перил.

Ровно неделя прошла с того дня, как я увидела на кресле куколку Виолы, и я опять почувствовала, что Здание общается со мной. Только для кого было это послание, зачем? Для себя эту надпись я никак растолковать не могла.

– Давай поговорим, пока Гретт не вернулась, – наверху раздался голос Нила. – Только без обид, как друг хочу тебя спросить.

– О чем?

Судя по звукам, они поплотнее прикрыли дверь, и отошли поближе к лестнице.

– Мы сегодня вечером с Диной в центре гуляли, видели тебя в окне ресторана за столиком с какой‑то дамой. Крутишь на стороне?

– С чего ты это взял?

– Да ладно, у тебя многое на роже написано было.

– А ты разглядел? – Тристан даже хмыкнул с насмешкой.

– Я её разглядел – тебе всегда такие нравились, с лоском и блеском, но ты же сейчас женат, в конце концов.

– Нил, не читай мне мораль…

– Да это я идеалист, а не ты… я тебе мораль не читаю. Только имей ввиду, я плевал на всякую там мужскую солидарность, непорядочность она всегда непорядочность. Зачем Гретт обижать? Хочешь свободы, – разведись по – честному. Ну, самому не противно, а?

– Всё и проще и сложнее, Нил. Я твой праведный гнев понимаю, можешь мне и руки не подать…

В голосе Тристана слышалось раздражение, но он оборвал фразу, и всё повисло в молчании. Я от волнения покрывалась мурашками и стояла не шевелясь. Увидеть меня им было невозможно, а вот услышать от внезапного шороха они меня могли так же хорошо, как и я их.

– Я тебе открою одну тайну, только дай мне слово, что ты ни одной живой душе не скажешь.

Вскинув голову, я едва не воскликнула "нет!". Неужели Тристан расскажет о нас!?

– У нас фиктивный брак.

– А получше вранье мог придумать?

– Мы расписаны и живём в одной квартире, но мы не муж и жена, и никакими обязательствами не связаны. Я свободен в отношениях, она тоже.

– Зачем вам это? Вы что, ненормальные?

– Наверное, да.

Теперь Тристан говорил без раздражения, даже чувствовался какой‑то вздох облегчения в его словах. Быть может, ему настолько хотелось оправдаться перед другом. Да я и сама себя ущипнула, – ведь Гелена тоже знает о том, кто для меня Трис и что между нами. Она знала это с самого начала.

– Зачем?

– Не знаю. Там столько всего, что сразу и не объяснишь…

– Ей негде было жить? Ты оказался под угрозой депортации?

– Нет, ничего такого. Никаких внешних причин.

– До её возвращения у нас минут пятнадцать в запасе, постарайся уложиться и всё мне объяснить. Мне очень интересно, на какой почве у тебя поехала крыша.

– Нил, так вот всё вышло. Однажды мы просто встретились с ней и поняли, что мы очень близкие друг другу люди.

– И что вам мешает?

– Не знаю. Мы не пара.

– Почему ты такой умный, а такой дурак? Ты когда‑нибудь в жизни любил?

– Влюблялся.

– В таких, как эта нынешняя? Чтоб королева, а простые смертные к ней даже подступиться не могли?

– Нил, пустой разговор…

– А Гретт от тебя тоже бегает?

– Гретт не такая. Она ждет настоящую большую любовь, и в этом случае не будет бегать. Сразу уйдёт, и всё… Вот дал бы тебе разок по уху! – Тристан глубоко вздохнул. – Но твоя правда есть. Мне всегда нравились женщины определенной внешности и характера, ничего сделать не могу. Я вдруг выключаюсь, и меня несёт, как мотылька на свет. Рядом с такими, как Моника, становишься тем, кем хочется быть, на голову выше самого себя. Неужели тебе такое не знакомо, а?

– Это так твою пассию зовут?

– Да… Нил, неужели ты никогда такого не испытывал? Это как азарт, как рекорд, как покорение крепости. Каждый взгляд, каждое слово, каждый поступок, это словно вызов – быть лучшим. Столько испытаний сразу чувствуешь, хочется горы свернуть во имя идеальной женщины. Я даже не знаю, кем я себя начинаю ощущать в такие моменты, – не простым человеком, а героем, призванным защищать, воевать и быть самым невозмутимым.

– Да, это понять в принципе можно, – в голосе Нила прозвучало примирении, – только надолго тебя хватает?

– Это ты в точку, друг. С такими дамами невозможно дать слабину ни на миг, даже просто расслабиться. Как невозможно вечно держать штангу, каждую секунду побивая рекорды. Хочешь пример? Я тебе про сегодняшний ужин расскажу. Моника вообще аристократка, там крови высокие, королева по сути своей, без преувеличений… я сразу влюбился, она тоже вроде как благосклонно к моему вниманию относится, но сегодня в этом ресторане за соседним столиком пожилая пара сидела. Он чуть подвыпил, чуть громче стал разговаривать, что и нам было слышно… и угораздило же этого старика анекдот своей жене рассказать, да с такой внезапной уморительной концовкой, что я не успел себя удержать, засмеялся. Моника меня таким взглядом одарила… и я понял, как говорят разведчики, что был на грани провала.

– А в чём смысл?

– Нужно было или не заметить, или усмехнуться.

– Трис, ты ещё больший дурак, чем я думал!

Они оба засмеялись, а потом наигранно захмыкали, изображая усмешки различной степени сдержанности.

– А если серьёзно, Нил, то я тоже понимаю, что всё на одном и том же горю, а чего мне на самом деле нужно, не знаю. Все эти Моники – это не для жизни, это безумная и увлекательная игра. Да и сейчас я ищу чего‑то в себе самом.

– Так у тебя Гретт для жизни.

– И да, и нет. Я люблю её по – своему, я очень привязан к ней, я часто переживаю за неё, если что‑то случается, но чисто по – мужски… – Трис замолчал, видимо продолжение фразы заключалось в особенной гримасе или пожатии плечами.

– Но тебе с ней легко?

– О – о! Не то слово! С ней мне не страшно быть каким угодно.

– А знаешь, я ведь тоже влюблялся, тоже западал бывало… только с Диной понял, в сравнении понял, как только почувствовал, что такое любовь. Ты не горишь, не захлебываешься в эйфории. Ты перерождаешься, и становишься словно без кожи, – тебе становится доступно такое, чего ты раньше и не ощущал, и одновременно с этим болезненно. Становится так невыносимо счастливо, что больно. Особенно больно, когда тебя пронизывает в определённые моменты, и ты не можешь говорить и не можешь себя удержать. Умираешь и рождаешься единомоментно.

– Поэт… в жизни бы не сказал, что ты занимаешься ремонтом швейных машин. Прости, что прерываю, пошли обратно, а то я боюсь, что Гретт будет подниматься и нас услышит.

– Представляете, на кассе мне вместо полутора килограммов бананов пробили сто пятьдесят! И ещё пришлось дожидаться какую‑то тётку, которая принимала машину с товаром, чтобы в чеке возврат сделали!

По возвращению я врала о задержке вдохновенно. Энергии моего обманчивого настроения мне хватило даже на то, чтобы всю оставшуюся ночь трещать с Зариной и Пулей о какой‑то ерунде. На душе же мне было гораздо хуже, чем раньше, и тем яростней я это старалась скрыть. Такое бывало и раньше – случалось, что когда хотелось плакать от тоски к месту и не к месту, я заглушала ти порывы эмоций бурной деятельностью и болтовней. Открывала боковые шлюзы, если можно так сказать.

Конечно, если взглянуть на всё глубже, то ничего для меня не являлось сильной неожиданностью. Гелена и раньше мне говорила, чего во мне нет. Трис и раньше влюблялся, и я его не ревновала. Да и чего расстраиваться по большому счёту? Слава богу, никакой беды не случилось, все живы и здоровы: папа, мама, Гелена, Трис, все, кто в агентстве, да и я сама. Если посмотреть трезво – всё вокруг хорошо. Завтра вот на праздник идём…

Глава 32.Семечко

Юбилей родителей, тридцать лет со дня свадьбы, прошёл скромно. Несколько общих знакомых, несколько дальних родственников, кто смог приехать, мы с Тристаном, вот и весь узкий круг из пятнадцати человек. Родители много вспоминали свою молодость ещё до знакомства друг с другом и многое из того, что случалось после. Юбилей они проводили в ресторане, но никаких массовиков – затейников не приглашали. Под тихую ненавязчивую музыку беседовали друг с другом, умеренно пили вино, и получалось всё не столько торжественно, сколько тепло и семейно. Родители мои были счастливы.

Мы с Тристаном сразу после ресторана шли до Здания пешком. Было не так поздно, погода стояла теплая, как летом, и торопиться было некуда. Около двух часов до полуночи. Правда, немножко клонило в сон.

– Трис, а ты не хочешь нашу годовщину не просто отметить, а прямо праздник устроить с ребятами из агентства?

– Можно.

– А как лучше, на работе или выбраться куда‑нибудь?

– Хм, мы все вместе никогда вне Здания не собирались… давай лучше в "Сожжённом мосте".

– Давай.

– Только без предупреждения, чтоб подарками их не напрягать, ладно?

– Согласна.

Мне хотелось спросить Тристана, вспоминает ли он хоть изредка тот дождливый день? Но не стала.

Утром, в понедельник я провела занятия, и поехала сразу к Гелене, не заезжая к родителям. Старая ведьма ходила с лейкой вдоль забора снаружи и поливала клумбы с рассадой цветов. Получать в подарок она любили гвоздики, и выращивала сама только гвоздики. Из‑под подола длинной ситцевой юбки ярко голубого цвета мелькали морщинистые босые ступни.

– Здравствуй, Геле.

– Ходить по нежной весенней траве босиком настоящее счастье. – Она будто угадала мой взгляд, хотя стояла спиной. Обернулась, отмахнула на спину волосы, заплетенные в косички с ленточками. – Пойдёшь со мной в лес сегодня? Будем танцевать!

– В лес пойду, а танцевать не буду.

– Это мы ещё посмотрим.

Как бы Геле ни оделась, чтобы с собой ни сделала, как бы она ни отличалась от всех обыкновенных бабушек, она никогда не казалась смешной. Люди могут сходить с ума в старости, могут творить чудачества, а Геле даже со своими тонкими детскими косичками была красивой старой женщиной.

– Жди здесь.

Закончив полив, обувшись, она защелкнула калитку, взяла меня под руку и мы пошли из частного сектора в сторону леса. Прежде почти весь круглый год наши встречи проходили у неё дома, а тут отчего‑то Геле стала водить меня в лес. Сама она никогда не была домоседкой. Судя по грибам, ягодам, различным травам, цветам и почкам, которые я видела в её доме, Геле часто ходила в лес, но в компанию меня никогда не брала.

– Хорошо здесь, не то, что в городе.

– И в городе хорошо, я люблю улицы.

– Ты мало понимаешь, деточка. Мы сегодня идём к большой поляне, погода хорошая, ветерок есть, трава уже густая. Потанцуем!

– Я не хочу, Геле.

– Хватит хандрить… эх, нужно было водички захватить, а то ты взмокнешь в своих штанах. И чего ты из них не вылазишь? Эти дурацкие грубые штаны для рабочих, эти футболки и туфли? А ты ведь, Гретт, раньше носила и платьица, я помню.

– Так удобнее.

– Кто здесь старуха, я или ты? Волосы в хвост… у тебя же хорошие волосы, не крашеные, не зажаренные, не отравленные.

– Жарко.

– У тебя только руки как нужно, – она похлопала меня по ладони, – не порть и их, пожалуйста.

– Ага, в порезах, заусенцах, с обстриженными ногтями и въевшимся красителем, да?

– Это твоё. Это портрет.

– Геле, не мучай меня. Я и так со всех сторон уже знаю, что я не такая и не эдакая… и я не хочу рваться из кожи вон в погоне за недостижимым. Знаешь, как говорят про свиное рыло в калашном ряду? Я такая, какая есть, хожу в том, в чём хочу ходить, выгляжу так, как выгляжу. Не всем же быть… королевами. Разве это главное в жизни?

– А как же!

– И это говоришь мне ты? Или ты любишь погоню за шмотками на распродажах, любишь журналы мод, шпильки? Гелена, да я даже так могу сказать, что лично я ненавижу всё женское. Начиная от капризов и надутых губок, заканчивая глянцевой помадой цвета "сочная вишня"…

– Дурочка ты ещё у меня, – Геле ласково, с прикряхтыванием засмеялась, – какая сочная вишня?

Признаться самой себе, но всё это я привела в пример потому, что такой представила себе новую знакомую Триса, Монику. Это я язвила про себя, но понимала, что на самом деле та женщина не такая. Та наверняка очень красивая и элегантная, со вкусом одетая, с манерами истинной леди, и придираться там было не к чему. Вельтон правильно сказал, чего мучаться всю жизнь от мысли "ах, почему же я не…".

– Да никакая. Это я утрирую. А знаешь, Геле, что мне недавно один человек сказал?

Я пересказала ей вкратце слова Вельтона, и то, что он совершенно не переживает за то, что он кем‑то там не является.

– Я тоже так хочу. Это примирение самой с собой, и если ты не будешь больше попрекать меня хвостом и штанами, то это и есть то, что нужно.

– Так – так… и давно этот идиот тебе мозги загадил?

– То есть как?

– Давай до полянки дойдем, и там я с тобой поговорю.

Геле меня удивила. Я, рассказывая ей, ожидала согласия с этой мыслью, ведь весь её образ жизни говорил о том, что она живет в полной гармонии с действительностью. Старушка жила одна, никогда не была замужем, у неё не было детей и теперь стакан воды, грубо говоря, она сама себе подаёт. И не страдает же, ни от одиночества, ни от нереализованности, ни оттого, что вообще сейчас её жизнь такая, какая получилась, и чего‑то из‑за преклонных годов не наверстать никогда.

Полянка оказалась не так далеко. Мы прошли через дубовую рощу по тропинке, и вышли на довольно большое открытое пространство, как площадь в городе. Сели прямо в траву у опушки, на солнце не пошли. Гелена тут же скинула свои шлепанцы и вытянула ноги.

– Все мы звери, Гретт. Я так тебе это говорю, чтобы ясно было. Буквально меня понимать не нужно. И у каждого своя шкура. Всем королевами быть не нужно, но внешнее не менее важно, как и внутреннее. Главное понять кто ты, что за зверь, и носить свою шкуру, питаться, как положено природе и вести себя по природе. Своей природе, а не чьей‑то чужой. Что тебе там этот твой знакомый наплёл – правильно только для него. А ты сидела, поди, и слушала, как тебе этот ёжик зачёсывал о том, что все должны растить иголки, кушать жуков и сворачиваться клубочком. Что хорошего будет, если волк напялит на себя куриные перья, усядется на насесте и будет слизывать зёрнышки с земли? А? А то и будет, что рано или поздно он по – настоящему взвоет, и будет гадать, откуда же эта тоска по лесу, по мясу, по луне в его замечательном курином мире, где всё счастье в яйцах и мусорной куче? А если и не спохватится вовремя, то на смертном одре скажет: "Люди добрые, я прожил не свою жизнь!"… Если тебя мучает твоё состояние, то не нужно с ним смиряться, как с чужой шкурой на плечах, нужно искать свою настоящую. Понимаешь о чем я?

– В целом да.

– Я не говорю, деточка, что все делятся на хищников, жертв, мелких и крупных, я хочу, чтобы ты всё правильно уяснила. Что ты мне там про шпильки болтала? Если пантера носит свою шкуру, то для неё её кошачья грация естественна. Женщина может родиться такой, а какая‑нибудь слониха начнет ей подражать, это будет смешно! У слонов своя поступь, свои движения, своя природа, которая будет красива, потому что естественна именно для них.

– И кто же я, например?

– Да ты не ищи аналогов, глупая. Это же не игры в тотемы, не прямая характеристика… ты хомяк, так что всю жизнь набивай щеки и побольше спи. Я тебе суть объясняю.

– А ты? Ты в своей шкуре?

– Конечно. И, слава богу, нашла её раньше, чем успела выйти замуж и родить детей. Сколько лет бы мучалась, подстраиваясь под то, что так положено, что это самое важное, что без этого в жизни женщины смысла нет. Я не говорю, что это плохо, каждому своё. Для кого‑то быть матерью семейства, быть женой и хозяйкой – есть её шкура, и такая проживёт жизнь полно и счастливо. Почему‑то всё человечество считает, что счастье для всех одинаковое. Что жизнь прожита не впустую, если выполнены все расписанные пункты её значимых вех. А ведь у каждого жизнь своя, работа своя, желания свои, цели свои, счастье своё.

Гелена прервалась, нарвав несколько травинок пучком и скатав их в шарик.

– Моя покойная мать желала мне счастья, поэтому очень старалась. С детства крахмалила мне высокие белые воротнички, била по спине для осанки, занималась со мной шитьём, готовкой, муштровала меня по уборке, чтобы ни пылинки в доме не было, чтобы всё сверкало. Готовила меня на поступление в педагогический университет, чтобы я обязательно стала учительницей, как она. В те времена учителям неплохо платили, это была очень уважаемая профессия, и для женщины тоже, считалось, что педагогика лучшая наука для будущего воспитания собственных детей. Она желала мне счастья, поэтому развивала во мне лучшие качества женщины – строгость к себе и своему поведению, скромность, хозяйственность, покорность для хороших отношений с будущим мужем. К десяти годам я уже всё знала о том, какой должна быть образцовая жена и в чём заключается счастье женщины. И я думала, что когда‑нибудь у меня будет такая же замечательная семья, где много детей, как наша. Обязательно.

– И что же случилось?

– Почувствовала, что это не моё. Три старших брата пошли по стопам отца, обучились на инженеров, женились. Сестра, тоже старшая, воспитанная мамой по всем канонам, вышла замуж, год за годом подряд нарожала четверых детей и засела дома. А мне по ночам часто снились дорога и холмы, покрытые ковылем. Меня душили воротнички и жали остроносые туфли. Я любила кислые лесные яблочки, любила свежий воздух, любила, когда стол у открытого окна был без скатерти и завален свежими грибами. Любила в книжках ставить заметки карандашом и загибать странички… да много чего! Свобода! И когда мне было шестнадцать лет… – Тут Гелена прикрыла глаза, заулыбалась, – я влюбилась в одного приезжего иностранца. Мама это мама, семья это семья, только нужно разобраться в том, чего хочешь на самом деле. Не что будет правильным для всех, а чего хочешь ты. Я ушла из дома насовсем. Учиться вообще не пошла дальше. И всю жизнь живу только так, как мне хочется, и добиваюсь того, что мне нужно.

– Удивительно, Геле. Ты храбрая.

– И сейчас ты подумала, что как я никогда не сможешь.

– Да, почти, – мне было грустно, но я улыбнулась. – А ты почему меня за мою одежду ругаешь, и что я платья перестала носить?

– Это не твоё.

– А откуда ты знаешь? Может, как раз моё.

– Нет твоё. Тебе бы не было так плохо, если бы ты нашла себя за эти десять лет.

– Почему за десять лет? – я удивилась такому точному времени.

– Или одиннадцать… я не помню, сколько тогда тебе было?

– Когда мы познакомились?

– Когда ты чужую шкуру скинула. Помнишь, нет? Ох, золотые слова: я не буду это носить, я не буду куда‑то там ходить… с меня хватит! Как ты там свою подругу на улице отчихвостила! А потом, спустя сколько‑то дней, я тебя увидела совсем другой.

– Да, было дело.

Такое мне было приятно вспомнить. Даже очень.

– Я тебя тогда впервые назвала "семечко". Всегда тебя называю так про себя. Думала, что началась твоя настоящая жизнь, а ты вот всё чахнешь… столько лет не можешь себя найти, так и не растёшь.

– Странно всё звучит.

– Я же помочь тебе хочу, девочка, растормошить тебя нужно.

– И как, – я внезапно обиделась, – заставив танцевать босиком по траве?

– Конечно! Начав прислушиваться к природе, услышишь свой настоящий голос. Иногда ведь нам страхи диктуют "хочу так", "хочу этакого", а отличать нужно. Что тебя в этих штанах держит, – истинное желание их носить или страх понравиться кому‑то, надев юбку и став более женственной? Или страх, что ты хочешь понравиться, а вдруг не понравишься? Или страх вообще признаться себе в мысли, что ты хочешь стать привлекательной для кого‑то… для Тристана, например?

– Геле, ты же знаешь!

– Чего я знаю? Я ничего не знаю.

– Я хочу Тристану счастья, такого, какого он сам себе желает, между прочим. Вот он влюбился сейчас, так и замечательно! Пусть, наконец, найдёт ту женщину, которая ему нужна, а я здесь ни при чём. Хоть десять юбок надену, а такой, какая ему нравится, не стану. Да и не моё это, это я точно знаю. Ты меня только травишь, Геле, своими разговорами. Ты, наверное, тоже хочешь для меня какого‑то своего счастья, – бег по полям, танец под голубым небом. Десять лет говоришь… так это ли не показатель того, что это и есть правда? Не нужно из меня кого‑то лепить, не всем семечкам суждено прорасти, кого‑то и на масло выжимают.