Текст книги "Связующие нити (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Глава 49.Телефон

В агентство я не пошла, и Тристан был удивлён этим. В эту ночь был мой выходной, и я настаивала на том, что хочу провести его дома. Даже то, что это могла быть последняя ночь, когда мы вместе со всеми, даже возможный приход Геле не смогли перевесить моего желания не ходить сегодня в Здание. Стоя в прихожей, провожая Триса, я уверяла его, что нет ничего страшного в том, что меня сегодня не будет.

После его ухода я какое‑то время снова валялась на своём разложенном кресле в темноте, но заснуть так и не смогла. Ушла на кухню, сварить ещё свежего кофе, потом принесла несколько свечей, расставила их на столе и на полу, зажгла фитили, погасила электрический свет и забралась в нишу, на подоконник, с большой чашкой ароматного напитка и пряниками. Мне было хорошо, не смотря на то, что грустно. Я вспомнила свою давнюю – давнюю мечту побыть с Тристаном вместе хоть одну ночь не на работе. Прогулять её по городу, или просидеть вот так до зари дома, пусть даже не при свечах, не в такой романтической атмосфере, – но просидеть и проболтать много часов подряд о жизни. У меня были сомнения, что Трис разделил бы это желание, но это моя мечта, и грезить о подобном я могла сколько угодно.

После закрытия агентства как мы будем жить? Будем снова спать по ночам? Я‑то ладно, а привыкнет ли к этому Трис, если уже столько лет это его образ жизни? Я ещё о многом думала. Часть свечек успела прогореть и погаснуть, я зажгла новые, подумав, что так изведу весь стратегический запас на случай отключения электричества. Но как только я задула последнюю спичку, на всю квартиру раздался звонок телефона. Он прошиб меня словно током, – я мгновенно поняла, что в такое время, среди ночи, мог звонить только Тристан, и, значит, что‑то случилось. Или, не дай бог, что с родителями, и, значит, тоже несчастье. Я кинулась в тёмную прихожую, сорвала на третьем звонке трубку и еле выговорила:

– Да?

– Гретт?

– Трис? Трис, что стряслось?!

– Ничего.

– Откуда ты звонишь? Случилась беда?

– Нет, Гретт, всё хорошо. Я из Здания.

– Не ври, там нет телефона. Что произошло, почему ты звонишь среди ночи?

– Сейчас разгар рабочего дня, между прочим, и ты сама ещё недавно видела, сколько телефонов стояло на лестнице недавно…

Тон его голоса ослабил мой испуг, но я разозлилась:

– Ты меня так напугал своим звонком! У меня сердце упало – или родители, или ты, но в четыре утра просто так никто не позвонит! Правда, всё хорошо?

– Прости. Всё хорошо.

– Так зачем ты звонишь?

– Захотелось поговорить.

Я едва не ответила: "Мало тебе разговоров в нормальное время…", но выдохнула:

– И нашёл телефон?

– Да, он тут на ступеньках этажом ниже стоит. У него нет провода и разбит диск с цифрами. Гретт, скажи, что это действительно ты, а не моё воображение, с которым я разговариваю по разбитому аппарату.

– И не мечтай. Ты меня напугал, так что сиди там, в темноте, и думай, что ты чокнулся.

Я тоже села в темноте на потёртый стул, услышав натянутую усмешку Триса.

– В агентстве не обиделись, что я не пришла?

– Нет.

– А Геле приходила?

– Тоже нет.

– А как ты набрал номер, если диск разбит?

– Никак. Я просто захотел поговорить.

– Если честно, – я набралась храбрости для признания, – я тоже сидела сейчас на кухне и думала о том, что было бы здорово с тобой поболтать…

– Рад слышать. А о чём?

– Ни о чём конкретном. За жизнь.

– За жизнь…

Я слышала эти паузы на другом конце провода и, доверительно понизив голос, произнесла:

– Говори. Всё, о чём хочешь сказать. Ты ведь мне обещал.

– Да, ты права. Ты как всегда чувствуешь, в чём причина моих поступков. Наши откровения будут похожи, Гретт. Я тоже должен тебе сначала признаться, что выдал наш секрет Нилу не так давно. Хоть мы с ним долгие годы не общались и никогда не считались закадычными друзьями, так сложилось, что если бы он не узнал правды, я бы потерял его уважение. А мне этого не хотелось.

– Я понимаю, я совсем не против, что Нил в курсе.

– И ещё я тоже начну издалека. Но не о каком‑то случае, а в целом – о своих родителях. Я не так много рассказывал тебе раньше, только то, что считал главным. Они поженились молодыми, были счастливы и прочее… только с того времени, как я последний раз побывал там, дома, когда ездил на похороны отца, я стал сомневаться, что всё это действительно так. Когда я перебирал вещи, искал фотографии, думал о том, что я могу забрать с собой в память о своей семье, и не нашёл ничего. Да, я привёз альбом, зеркало… но… это трудно будет объяснить. Мой дед делал много снимков, но я не отыскал ни одного, где мы были бы вместе. Я, мать и отец. Я слишком мало помню с того возраста, чтобы доказать себе, что истинно, а что нет. Мне только хотелось, чтобы всё было так, как я тебе говорил. Правда ли это? Ни у кого не спросишь теперь, и нет ни одного следа. После аварии отец запил, – ничего семейного, сама понимаешь, когда у него появилась женщина – тоже семьи не было, я давно был сам по себе и мечтал только поскорее уехать. Да и после, отец отказывался переехать ко мне, предпочитая жить один. Сейчас я уверен, что питал себя сказкой с самого детства о том, что семья у меня была и есть. Город, когда я там побывал, настолько изменился, что перестал быть тем самым, я не чувствовал никаких уз, никаких привязанностей. Памятные места стёрлись, дома больше нет, родителей тоже. Всё умерло. Или, что одно и то же, никогда не существовало. Город детства был таким, каким я его себе представлял, семья тоже была такой, о какой я мечтал, но на самом деле никогда ничего не было.

Голос Тристана был так хорошо слышен, так отчётливо я различала все звуки – и тона его речи, и дыхание, которое шорохом иногда попадало в трубку, что мне казалось – он здесь, рядом, только в темноте я его не вижу. Но при этом, я отчётливо представляла себе его лицо, – как он шевелит губами, произнося слова, как моргает, как держит трубку. Я так хорошо знала своего Триса, что была уверена в каждом его жесте. Я его – видела.

– Я это всё не сразу осознал, потом только мысли стали закрадываться всё чаще и чаще. Пока однажды не подумал о нас с тобой и причинах такой жизни. Не просто так мы с тобой однажды радостно пришли к соглашению, что жить вместе, но не друг с другом, – лучший вариант. Я – потому что на самом деле не знаю, что такое семья, и не стремлюсь к тому, во что не верю. Ты – из‑за разбитого сердца, из‑за того, кто однажды обманул тебя, и ты тоже не стремишься к тому, во что верить перестала.

О моём единственном за всю жизнь романе я рассказала Трису давным – давно, едва ли не в первый месяц нашего знакомства. Но уже тогда я говорила об этом довольно легко, как о том, что уже перегорело, отболело и ушло. Я не помню за собой даже тени мысли, что теперь я никогда и никого не смогу полюбить, что не доверяю ни одному мужчине, и что вообще не хочу никаких отношений…

И продолжала слушать. Я так упорно молчала, даже не поддакивая, что могло показаться, будто меня совсем нет на связи. А я была здесь – на другом конце связующей телефонной линии.

– И я тоже думал о нашей встрече. И об агентстве. И о мостах, которые восстанавливаю. Что если мы – восстановленный кем‑то случай? И если так, то кто из нас пришёл в агентство, как мы жили друг без друга, и сколько лет прошло, прежде чем я или ты не выдержали этой муки от воспоминания единственной встречи, в которой я не побежал за автобусом, а ты не вышла из него. Когда я чертил мост Анны и Ирен… помнишь ведь это дело о двух подругах? Я был уверен, что их дружба будет неравной, болезненной. Но ниточка была, Ирен согласилась изменить своё настоящее, даже не подозревая, что её ждёт… Тогда‑то я и подумал, просто предположил, что, возможно, в агентство пришёл я. И это я втянул тебя в эту историю, в ненормальные отношения, в бессемейную жизнь, лишил тебя возможности встретить настоящего возлюбленного. Вдруг между нами был построен столь же уродливый мост, как у Ирен и Анны, который лучше было бы и не восстанавливать…

Я отвернула ото рта трубку, чтобы не заорать на него за эти слова. Да, я тоже думала об этом по отношению к Трису, но одно дело самой говорить об этом, и совершенно другое – слышать это от него самого. Было довольно больно.

– Наши рассказы в этом похожи, Гретт, – продолжил он, – и не только в этом. У меня тоже есть шкура, как ты это называешь, или, как называет это твоя Гелена. Но если ты её ищешь и становишься самой собой, то я свою знаю и не желаю её носить. Я ненавижу самого себя, и не хочу быть тем, кем являюсь на самом деле. Я не добился того, чего должен был. Ни в профессии, ни в мечте, ни в жизни. Проектирую массу похожих коттеджей в фирме, не поднимаясь выше штатного чертёжника в отделе, и даже единственный стоящий заказ по восстановлению особняка и тот провалили из‑за нежелания работать под ярмом начальника, который во всём указывал мне, что делать. Я уже терял работу. Теперь ушёл сам. Мальчишество, которое не оправдывает того, что нам опять будет не на что жить. Я должен был добиться большего за все эти годы, но у меня по – прежнему нет ничего, кроме маленькой квартиры под чердаком, да и ту я получил в наследство, а не заработал сам. В агентстве я вычерчиваю мосты, но сколько из них по – настоящему меняют жизнь людей к лучшему? Сколько за всё это время я видел отказов, когда судьба человека сложилась так хорошо благодаря тому, что однажды встреча оборвалась. Моя мечта творить для людей чудеса сейчас превратилась в сплошное сомнение – сделало ли наше агентство кого‑нибудь по – настоящему счастливым? Да и Здания скоро не будет, всё впустую. У меня оставалась только ты, ровно до того момента, как мне стало казаться, что я завлёк тебя в ловушку предложением пожениться и жить вместе. И к тому же ты так стремительно стала отдаляться, что я не всегда узнавал тебя, и уж точно не мог понять. Но я, по сути, не об этом… я сам не знал, чего я хотел. Хотел чувствовать себя иначе, быть другим, – уверенным, что моя жизнь не скопище ошибок и иллюзий. На какое‑то время мне это удалось, я был собран, забыл о сомнениях, я испытывал самого себя на прочность и силу, и почти выиграл. Я должен бы быть реалистом, смотреть правде в глаза, – в профессии я неудачник, Здания не будет, а годы, потраченные в "Сожжённом мосте", прошли зря, моей семьи и не существовало, а с тобой я потерял связующую ниточку, – к единственному близкому человеку. Это всё то, что я осознавал, как взрослый человек, несущий ответственность за всё, что происходит в собственной жизни. Тот рисунок, который ты нарисовала в каморке, вот он‑то мне и дал понять, что это за шкура, что это за сущность, которую я так в себе ненавижу, – ребячество. Это не я, это какой‑то дурак, который до противного наивно не хочет верить в происходящее. Когда просыпается этот мальчишка, я начинаю думать, что много семейных фотографий просто утеряно, что агентство всё‑таки реальная сказка, и я там один из волшебников, прямо как в детстве мечталось. Что не зря я проектирую собственное Здание и делаю чертежи, чтобы однажды восстановить, если оно будет разрушено, и возродить агентство. И в такие моменты я даже понимать не хочу, что у меня нет на постройку ни копейки. Я не хочу работать на фирму и с лёгкостью увольняюсь, думая, что всё это не главное в жизни, – деньги и успех. И я ни в чём так сильно не уверен, как в том, что ты со мной, и готов был от радости на голову встать, услышав слова, что ты никогда ни за что, и никому не отдашь прожитых со мной лет. Гретт, я начинаю мечтать и о других несбыточных вещах, и ничего не могу с этим сделать. Я сходил с ума, пытаясь задушить в себе этого паршивца, но не могу себя изменить, и мучаться мне в этой шкуре до конца жизни. Чудес не бывает, но даже эта истина не помогает мне… повзрослеть.

Больше всего мне хотелось сказать Тристану, что он идиот. И дальше обругать его всяческими словами, уточняющими, что он полный идиот. Хорошо, что этот разговор случился по телефону, иначе бы вместе с этим, я бы кинулась его бить и целовать, потому что он не понимал, что говорит. Как он мог это в себе ненавидеть? Быть может и он считал меня дурой, когда слушал о моих колебаниях и переживаниях, – по поводу творчества, женственности и судьбы, но он тогда промолчал.

– Ты здесь?

– Да, – ответила я, – конечно. И, Трис…

– М?

– Зря ты так. Чудеса случаются.

– На вроде таких, как твоё исчезновение во времени? Или перенос в прошлое? Появление куколки Виолы? Или этот звонок по сломанному телефону? Я знаю Здание, оно всё как ларец с чудесами, но я не совсем это имел в виду.

– Так и я говорю не об этом. Тристан, а можно тебя спросить?

– Спрашивай.

– В каморке, тогда, ты подумал, что я рисовала… что?

– Э, нет, всех моих секретов ты не выведаешь, – я услышала усмешку, – и не надейся.

– Ладно, – мой голос тоже расслабился, – но когда‑нибудь ты и об этом проговоришься.

– Не зарекаюсь.

– Значит, я жду тебя утром, а не к ужину? Тебе ведь не надо на работу?

– Мне уже давно не нужно на работу, я уволился несколько дней назад. Я шифровался от тебя с самой пятницы.

– Идиот, – высказывать то, что хочется, было особенным удовольствием, пусть и сказано это было с опозданием. – Жду тебя утром.

– Хорошо.

– Пока?

– Пока.

И мы повесили трубки.

Меня переполняло приятное чувство от того, что многое, поведанное Трисом, я знала. Я узнала об этом благодаря тому случаю в каморке, – и про мальчишество, и про веру в чудеса, и даже про ненависть к себе. Но удивительным было его заявление, что он вспомнил о моей давнишней первой любви. Мало того, он даже сказал, что в этом причина… неужели Тристан был прав?

Вернувшись на кухню, я спохватилась, что оставила свечи горящими на такое время, но, слава богу, никакого возгорания не случилось – ни одна из свечек не упала со стола, и не опрокинулась на полу. Я забралась обратно, в нишу, смотреть на предрассветное небо, и задумалась о теперешнем значении своего подарка. Сегодня уже наступило пятнадцатое число, он увидит картину. И после всего того, что он сказал о не существовании фотографии, где он и его родители были бы вместе, – как он воспримет то, что я нарисовала? Работа во всём похожа на фото, я вложила много терпения и своего монохромного мастерства, так что знаю, о чём говорю, – отличить рисунок от снимка, можно только приглядевшись, да и масштаб великоват. Но всё же это почти фотография… которую он хотел найти.

Мне стало волнительно, я теперь боялась увидеть его впечатление ещё больше, чем прежде. Я решила, что предоставлю ему выбор времени обмена подарками. Свой я подарю ему только после того, как он вручит мне мой подарок.

Глава 50.Чудо

В семь я встретила Триса нарядная, причесанная, с приготовленным ароматным чаем, но он предложил прогуляться пешком по городу до того времени, пока в десять не откроется наше кафе и посидеть там. Я согласилась при условии, что путь пройдёт через парк, я хотела повидаться со зверем в гроте, и потереть его каменный нос на удачу.

Геле не появилась в агентстве и под конец рабочего дня, так что у нас впереди был ещё один шанс провести время вместе со всеми до расставания. Единственное, на что сетовали наши друзья из‑за моего отсутствия, так это на то, что на торт они рассчитывали в эту ночь. Ведь пятнадцатое число формально наступало после двенадцати, но Трис их уверил, что об угощении никто не забыл, и ничего страшного, если они поздравят их с годовщиной после полуночи следующего шестнадцатого числа. Когда мы уже сидели в кафе, мы стали говорить о датах, и Трис полушутя признался, что кроме этой не помнит больше ни одной, и что он был очень рад подстроить день свадьбы в один день со встречей, чтобы ничего не забыть и не напутать однажды. Я возмутилась про свой день рождения, но он тут же уточнил, что это не событие.

После кафе мы сходили на фильм, потом в магазин за продуктами, потом домой, начинать готовить ужин, – но Трис ни во время прогулки, ни в кафе, ни после кино, ни даже дома, не торопился ничего мне преподносить. Он сидел на кухне и ел яблоко, пока я стояла у плиты, и я, отвернувшись, ждала, что сейчас внезапно перед моим носом появится коробка или свёрток с презентабельным "это тебе". Открывая дверь в свою комнату, я ждала сюрприза там, который он мог не вручать, а просто положить на стол или на подоконник. Но, обшарив всё, я подарка не нашла. Может, он тоже ждал, как и я, что будет вторым поздравляющим? Разойдясь спать, я надеялась, что через пять минут он постучит и подсунет что‑нибудь под дверь. Трис никогда так не делал, но я ждала, и уже представляла себе всякие формы поздравлений. Наконец за завтраком, в пол одиннадцатого вечера, я сердито положила вилку рядом с тарелкой и уставилась на него глаза в глаза:

– Ты не купил мне подарок?

Тристан сдержанно растянулся в улыбке, но через секунду всё же рассмеялся прямо в чашку. Он не хотел есть, и пил кофе.

– Купил.

– И что, ты решил меня до последнего попытать? Мне же любопытно!

– Он в агентстве, Гретт.

Я опешила:

– Почему в агентстве?

– Так получилось.

– Ты его вчера там забыл?

– Нет.

– А почему?

– Придёшь – увидишь.

Тристан с весёлым выражением наблюдал за моим лицом. А я раздумывала над тем, что мой план провалился, и на работу я свою картину не понесу, чтобы взаимно обмениваться подарками на месте.

– Тогда ладно. Жди здесь. – Я ушла в комнату и вернулась. – Это тебе.

Он продолжал улыбаться, и взял завёрнутую картину в руки. Я села на своё место напротив и сцепила пальцы на столе, в ожидании того, как он откроет подарок. Но Трис отчего‑то не торопился распаковывать.

– Ты не хочешь посмотреть?

В его глазах мелькнуло что‑то виноватое:

– Я видел.

– Как… не может быть…

– Прости, я бы не признался в этом, если бы смог повторить все свои тогдашние эмоции. Это не честно и не справедливо, но я не мог удержаться в мастерской от того, чтобы не пошарить по углам, когда ты сказала, что рисуешь для меня что‑то. Готов понести любое наказание.

Какое наказание? Я была обескуражена этим признанием, и разочарована. Уж не потому ли он говорил мне о своих семейных фото, что знал о существовании рисунка?

– Гретт, умоляю, не расстраивайся, – Трис взял меня за руку, – я был действительно обрадован, и сейчас я только на словах могу повторить это. Особенно меня удивило то, что ты не могла срисовать с фотографии – такой у меня просто нет, и я тебе не позировал, но ты так точно меня нарисовала, что я… глазам не поверил.

Я подозрительно сощурилась и схмурила брови.

– И цветом ты владеешь прекрасно!

Меня осенило как молнией:

– Ты видел свой портрет?!

Да, форматы работ были похожи, как я не подумала об этом сразу? Конечно, он решил, что это и есть подарок, – зачем же ещё мне хранить портрет Тристана в мастерской за грудой ученических планшетов? Как всё просто…

– Я рада, что тебе понравилось, – довольно и облегчённо произнесла я, и кивнула, – открывай.

– Ты не сердишься?

– Нет, что ты.

Тристан мне поверил, и, поставив подарок на колени, снял обёртку. Оказалось, что не с той стороны взялся, и ему открылась тыльная картонка, пришлось развернуть картину.

Улыбка с лица Триса исчезла мгновенно. Он застыл без движения на какое‑то время. Я вся собралась в комок, с трудом выдерживая его молчание, и выдавила из себя первое, что пришло в голову:

– Вот, а ты говорил, что чудес не бывает. После твоего звонка я смогла за три часа нарисовать тебе семейное фото и быстренько поставить на место портрета. Такие скорости, – это ли не чудо? Хотелось тебя впечатлить…

Губы Триса скривились в выражении насмешки, недоверия и чего‑то ещё, что помешало ему выразить это непринуждённо. Он негромко произнёс:

– Впечатлила.

– Я только не могу понять… тебе нравится?

Трис коснулся матового стекла пальцами, у крошечной нарисованной стрекозы.

– Как ты это сделала?

– Нарисовала.

– Нет, – он осторожно провёл, по дому, по одуванчикам, по фигурам себя и родителей, словно не верил зрению, – как ты смогла всё, все детали… такое живое.

Откуда же я это знала?

– Гретт, ты… – Тристан посмотрел на меня странно, сосредоточенно и в то же время как‑то мучительно. – Если бы ты сделала всё это после нашего разговора ночью, за три часа до моего возвращения, то это не было бы чудом. Чудо даже не сама работа, хотя от неё у меня всё переворачивается в душе. Чудо то, что ты начала рисовать её за много дней до того, как я сказал тебе о фотографиях.

– Полтора месяца… – ответила я.

И в этот же миг, по взгляду, поняла, что Тристан меня любит.

Если мы шли куда‑то вместе, то бывало по – разному, – или независимо друг от друга, или под руку, или он, идя совсем рядом, обнимал меня за плечо. Но сейчас, когда мы шли в агентство на работу, Трис держал меня за руку. Я отставала от него на полшага, Он смотрел вперёд, а я на него, и была опьянена своим знанием. Я чувствовала всей кожей, что он меня тоже любит, хоть и не заглядывала в глаза. Тристан держал меня за самые кончики пальцев, некрепко, иногда перебирая их своими пальцами, и легко поглаживая фаланги. Эта ласка не позволяла мне успокоиться, а он, кажется, даже её не осознавал. Мы молча шли по городу к Вишнёвому переулку, и хотя разговора не было, и Трис не смотрел на меня, я знала, что он как никогда со мной, а не далеко в мыслях. Я всё теперь понимала, – что он после пулиной «разоблачительной» речи испугался, что я, правда, полюбила кого‑то, он ревновал, – иначе бы не было тех слов в мастерской, и никому бы он меня не отдал. Я знала, что в каморке, с этим злосчастным рисунком… он думал обо мне, и не было ничего ужасней, чем подозрение, что эффект с посетителями сработал и на него, и я увидела его мысли. Я знала, что он меня любит. Знала. Знала. И ничто на свете не заставило бы меня усомниться в этом, потому что моя внутренняя женская, интуитивная сущность вопила об этой истине. Она вопила во всех клеточках, читая любовь Триса через лёгкие касания его пальцев, она танцевала у меня в груди, ударяя в сердце, как в барабан. Она пела и выла, поднимая меня от земли, и недоумевала только от одного – почему он меня ещё не целует?

Тристан не знал о моей взаимности. Или не был уверен так, как я. Или… или… мне было не важно. Для меня все признания уже свершились, и наша новая жизнь началась.

Мы пришли ровно к двенадцати, поднялись наверх, и у самой двери он меня задержал:

– Мой подарок не так значителен, как твой, Гретт. И я не вложил в него столько же труда и усилий, как ты, я должен даже сознаться, что попросил помощи у Зарины и Нила…

– Не сравнивай, это не имеет значения.

– Мне жаль, что я не смог сделать большего.

– Хватит говорить глупости, – я отодвинула его от двери и решительно вошла.

Весь мой стол и пол вокруг него был уставлен корзинами с синими ирисами, моими любимыми цветами. Их было больше сотни или даже двух, и я замерла перед ними в восторге, а все загалдели:

– Поздравляем – поздравляем!

– С ума сойти, Трис! – я обернулась к нему, не скрывая своей радости, – Это же море!

И, подойдя к столу, осторожно обняла сразу несколько букетов, окунувшись в красоту и аромат.

– Тебе мужа надо обнимать, – громко заметил Вельтон.

Я тут же вернулась к Трису, и под всеобщее одобрение, обняла его и поцеловала в щёку.

– Спасибо.

– Я нарочно. Чтобы ты мне однажды не сказала, что за все эти годы я ни разу не дарил тебе цветов.

– Дорогой, – поддержала я его, – за то ты дважды носил меня на руках!

Никто не делал тайны из того, что Зарина помогала найти Трису такое количество цветов в середине июля, а Нил был помощником по доставке ценного груза в Здание. Поэтому оба с лёгкостью пересказывали мелкие перипетии и курьёзы в связи с поисками и переносом. Даже Вельтон раскрыл карты, сказав, что специально поставил мне выходной на вчера, иначе бы они не успели ничего подготовить, и если бы я выказала желание идти работать, то Тристан бы пустил несколько планов в ход, только чтобы я осталась дома. Это было неожиданно, потому что я помнила его удивление, когда заявила, что сама не хочу идти. Выходит, всё сложилось как нельзя лучше.

Не смотря на то, что в агентстве, с приподнятым настроением, так увлекли разговоры, я ни на минуту не переставала ощущать в себе чувствительный звон. Мне казалось, что идут считанные минуты до того, как и Трису откроется моё чувство. Но шли часы. В обед мы вместе сходили в магазин и накупили сладостей и сока сверх обычного торта, и ничего не случилось. После маленького пира, мы разошлись по своим местам, а Вельтон включил радио с тихой музыкой на волне, и ничего не случилось. Я даже ушла в свою каморку с одной цветочной охапкой, надеясь, что он зайдёт следом через минуту или две. Но ничего не случилось…

А в пять утра пришла Геле. И настроение у всех исчезло.

Леди Гелена ахнула, увидев ирисы, и сразу заметила:

– Теперь‑то ты понимаешь, что это за чувство, когда тебя окружает море любимых цветов! Я без своих гвоздик жить не могу.

Но долго болтать она не стала, взяла Нила под руку и сказала, что всё объяснит ему за дверью, как начнутся поиски. Всем всё знать не обязательно.

В комнате царило молчание. Я ушла к окну, но встала к нему спиной, оперевшись на спинку дивана рядом и стала смотреть на Триса, который сидел за своим столом. Неужели он не мог видеть по моему взгляду то же, что я видела по его? Я смотрела пристально, и ничего не скрывала, только что не могла сказать при всех, словами: люблю тебя! Он ведь тоже в это же время смотрел на меня. И его взгляд меня мучил и жёг…

– Я знаю… – произнёс Трис, и я вздрогнула.

Но Зарина через секунду внезапно добавила:

– Да, Гретт, нам всем не по себе сейчас…

Вспыхнув от ярости на все эти ненужные слова, я сорвалась с места, и скрылась в своей каморке, хлопнув дверью.