Текст книги "Связующие нити (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Я поняла – я нашла… мгновение.

Это было такое приятное опустошение, что я, подсев к окну мастерской, долго полулежала на подоконнике, смотря в сторону раскидистых клёнов парка. И ни думала ни о чём, только чувствовала, насколько же мне сейчас тоже – легко, тепло и солнечно.

Потом, когда время подходило к шести часам, я натянула на планшет лист и оставила его высыхать до завтра. Завтра мне предстояло начать долгую и кропотливую работу по воплощению этого мгновения. Настоящему, фотографичному, чёткому как в жизни.

Дома я нашла записку от Триса: «Где ты? Я волнуюсь», но самого его дома не было. Заглянув в холодильник, решила сходить в магазин. Если Тристан не вернётся к моему уходу, то мне тоже придётся объяснять ему всё запиской. К восьми вечера был готов плов, салат из свежих овощей, и маленькие десертные булочки с кремом. Я разошлась так, как на праздник, но праздник этот я отмечала за столом в одиночестве. Где он сам был? Когда спал в конце концов?

"Я не приготовила ужин, но приготовила завтрак. Меня не теряй – я взяла в агентстве выходные, рисую в мастерской, а ночи провожу у Геле. Завтра надеюсь тебя застать!", – приколов записку к доске объявлений, я, прежде чем уйти, аккуратно вернула оригиналы фотографий в альбом, и снова положила его на шкаф.

Глава 39.Рубежи

Мои внутренние часы стали сбиваться с привычного графика, – мне было очень трудно в понедельник с утра включиться в работу с учениками. Но я это сделала – мне стало казаться, что даже в преподавании у меня проснулось вдохновение, я за один урок умудрилась дать информацию трёх уроков, но всё более сжато и больше по существу, – ручки только шуршали от напряжения. Даже самой мне с трудом верилось, что всё складывается как нельзя лучше – и необходимые слова быстро находятся и репродукции в альбомах тоже.

– Всё. Что кто не успел записать – списываем у прирождённых стенографистов.

– Да, после сегодняшнего, леди Гретт, самой за мольберт духу не хватит сесть…

– Почему?

– Да, это здорово, – поддержала другая девушка, – просто у нас после просмотра таких картин, ну… как бы это…

– Опускается всё!

– Подождите уходить. Объясните, я не понимаю, что вы имеете ввиду?

– Они такие все великие, все те художники, что вы в "ахр" рассказываете. Картины у них крутые, куча всяких смыслов там… глубоких, философских, за жизнь. А я как на свои рисунки посмотрю…

– Да, я тоже, как на твои посмотрю, так…

– Слушай, хватит прикалываться. Скажешь, нет что ли?

– А то. Полный класс классиков, – один насмешливо стал тыкать пальцем наугад, – вот будущий Моркуа, вот Патесс, а вон та круче самого Альберта Кита картины пишет!

– Что о них говорить, даже на местных художников посмотришь, – начинаешь думать, зачем вообще кисточку в руки взяла.

– Да это сейчас, а потом мы будем круче всех. Вот поступим, выучимся и утрем нос…

– Так, ребята… – я прервала начавшуюся дискуссию, потому что мне всё стало понятно. – Что‑то вы не туда зашли. Творчество это не спорт, не игра и не книга рекордов. Зачем вам это нужно?

– Да вы что, а как же не сравнивать? Как же не превзойти? Так и роста не будет.

– Никто не говорит, что не нужно самосовершенствоваться, но… не ради этого.

– Результат всегда должен быть. Зачем же тогда писать картину, например, если в результате не повесить её в каком‑нибудь выставочном зале, чтобы её видели зрители, оценили критики, были написаны отзывы, кто‑нибудь её купил…

– Если вы будете писать за этим, то вы будете заниматься чёрт знает чем, но только не творчеством.

– А какая разница? Тоже творчество.

Я насмешливо развела руками:

– Большая разница. Творить, как любить – это отдача самого себя, это наслаждение процессом создания, когда до тебя не было, а после тебя – стало. И то, что ты создал – всегда в дальнейшем живёт самостоятельно. Неужели можно создавать только ради одобрения критики и продажи? Неужели можно создавать, чтобы переплюнуть в мастерстве другого художника? Послушайте…

Из пачки пастельных листов я взяла верхний, тёмно – синего цвета, расстелила его на столе, открыла коробку с пастелью.

– Вот, – вам что‑то хочется выразить, – я быстро сделала разными мелками несколько широких разводов, – вы не сможете жить без этого выражения. И в этот момент вам по – настоящему наплевать, кто рисует круче вас, и кто добился большего признания как художник. Это не работа на оценку, не работа на продажу, не ради первого места на конкурсе…

Ещё заштриховав несколько необходимых пятен, я быстро нарисовала несколькими линиями фигуру человека и потом, положив на лист всю руку – от ладони до локтя, резко провела вниз. Часть пастели смазалась, и через секунду я подняла перед своими учениками рисунок, на котором сквозь пелену густого дождя был виден силуэт девушки. Она стояла на берегу, подняв к дождю руки и запрокинув от радости голову. И озеро, и деревья, и грозовые тучи – всё еле – еле читалось за стеной ливня. Потоки воды.

– Эта работа не великое творение. Ей не бывать на выставках, не заслуживать критики, не войти в альбомы, не… не… не… но она моя работа, понимаете? Как ваша работа – ваша. Как ваше любое творение – ваше творение. Кто знает, может, этому произведению, как только оно будет создано – суждено собрать все лавры на земле и увековечить ваше имя. Кто знает? Совершенствуйтесь, учитесь, ищите себя самих, свой стиль, свой жанр, свою технику, если хотите этого. Вдохновляйтесь чужими работами, а не затухайте, сравнивая и соперничая. В искусстве, как и в любви – главное искренность, а мастерство придет позднее. И придет само!

– Но учебные работы нужно делать по заданию…

– А вы смотрите дальше. Это же всего лишь шаг. Осилить светотень в натюрморте с яблоками – это шаг к тому, чтобы потом карандаш беспрекословно слушался вас, следуя творческой мысли. Мгновенно!

– А вступительные?

– Вы поступите. Это тоже всего лишь шаг. Если кто‑то пришёл сюда не потому, что так хотят родители, не потому, что этот университет ближе к дому, или потому, что здесь не нужно сдавать химию, или по инерции после пяти лет хождения в ненавистную художественную школу… те, кто пришёл сюда по настоящему желанию стать настоящим художником, – посмотрите в будущее. Да через десять лет вы поймете, что невозможно ни "стать", ни "настоящим" – вы и есть художники. Вы и были, и будете художники, – всегда. А образование лишь ступенька, лишь шаг в продолжение роста, который начался с рождения.

– Звучит здорово.

– Кто слушал тот услышал. А теперь уходите на перемену, а то нам влетит за задержку как в прошлый раз.

Класс опустел. Я сама с удивлением воззрилась на рисунок. Ничего себе, как я выдала за три минуты такое!

Спустившись вниз, к вахте, я позвонила родителям и сказала, что сегодня заехать к ним не получится – дел много. Геле и так была предупреждена, да и надоела я ей порядком, так что я свободно располагая временем до полудня, начала рисовать подарок Тристану.

Тонкими, едва заметными линиями, я перенесла рисунок с эскиза на планшет и стала рисовать точками. Мне хотелось, чтобы в рисунке, как и в настоящих фотографиях, присутствовала именно та фотографичность, – ведь если приглядеться к снимкам, то они состояли из точек. Без цвета, только градации серого. Точки. Точки. Тысячи точек.

Дома Тристана я опять не нашла. Записки не было. Мы постоянно с ним теперь не совпадали по времени. С работы он не вернулся ни в два, ни в три, ни в четыре, но я легла спать, совершенно за него не волнуясь.

Вечером, когда я готовила завтрак, я услышала как пришёл Трис. Что‑то непривычное было в звуках его прихода, и тут, уже заволновавшись, я вышла в прихожую. Тристан был немного нетрезв. Попытка разуться неуклюже привела его на стул у телефонной будки, и он, уже не расшнуровывая туфли, стаскивал их, подцепляя носком.

– Трис, ты чего?

Он только повёл рукой в мою сторону.

– Ничего.

Всего два раза оперевшись на стенку по пути, он ушёл на кухню. Помыл руки, там же умылся и вытерся кухонным полотенцем.

Может, Моника отвергла его ухаживания? Может, его уволили с работы? Да я не помнила ни одного повода, когда бы Трис мог прийти домой нетрезвым. Он недолюбливал крепкие напитки, если и пил, то больше пиво.

– Ты голоден?

– Наведи мне чаю.

Он сел за стол, привалившись спиной к стене, и закрыл глаза.

– Конечно…

Чайник кипел недавно, и заварка была свежая. Я навела чашку крепкого и сладкого чая, поставила перед Трисом, но он даже не шевельнулся.

– Спишь? – я наклонилась над ним.

– Нет.

– Что случилось, Тристан?

– Ничего.

– Вот твой чай.

Он открыл глаза, а я отошла к плите варить спагетти.

– Ты не подумай ничего плохого, Гретт… не обижайся на меня… – зря я налила ему такую полную чашку, – он её приподнял и плеснул на стол – …мне бывает порой так паршиво. Неизвестно от чего. Просто чувство, что я остался один. Паршивое чувство… я такой идиот, я жду всю жизнь чего‑то… даже наш "Сожжённый мост" – это не то. Если бы я знал, чего мне нужно, я бы всё сделал…

Тристан прервался и, помолчав, продолжил:

– Всем нужно, чтобы кто‑то сотворил для них чудо. Все люди этого хотят. Каждый в агентстве втайне мечтаем об этом… кроме Нила… А, может, и кроме тебя…

– Почему?

Трис снова сомкнул веки, и слегка шевельнул плечом:

– У тебя последнее время такие глаза… сияющие. Ты вырвалась куда‑то. Мне кажется, что что‑то чудесное в твоей жизни уже свершилось… да? Я так завидую, что мне тяжело на тебя смотреть.

– Тебе так кажется, Трис?

– Ты про зависть или про чудесное?

– Про чудесное.

– Да, кажется… уверен. И теперь я остался один.

Я ничего не ответила. Смотрела в кастрюлю и мешала ещё твердый пучок макаронин, который уже начинал потихоньку плавиться и загибаться на кончиках по ходу движения.

– Что со мной не так, Гретт? Почему я чувствую, что иду не по той дороге, хотя всё кажется нормальным? Почему у меня чувство, что я заблудился? Почему ты, мой самый близкий на всей земле человек, со мной, а я один? Почему я работаю в Здании, восстанавливаю мосты, соединяю людей, а сказки нет? Почему я восхищаюсь прекрасной женщиной, а из сердца не уходит пустота? Почему мне так плохо, когда, куда ни кинь, – всё хорошо?

Когда Трис замолчал, я на него посмотрела. Он сидел с закрытыми глазами, прислонившись к кухонной стене и спиной и затылком. Он словно устремил лицо к чему‑то высокому и далёкому, нездешнему, в поисках ответа на все эти свои "почему". И меня качнуло. Как горячим резким приливом от сердца – поцеловать его подставленные пространству губы. Сделать один шаг, обхватить его голову ладонями и поцеловать.

Но меня только качнуло. Я спохватилась, не сделав этого шага, и весь этот внезапный порыв, не найдя воплощения, ударил мне в лицо и я почувствовала, как покраснела. Стало горячо и шее и щекам. Я устыдилась своего желания, и была одновременно раздосадована своей трусостью.

Нет, я захотела его поцеловать не потому, что он жаловался на своё одиночество, не потому, что был таким потерянным и опустошенным сейчас. Это желание возникло не из чувства жалости, не из протеста его словам, не из доказательства, что его любят и он не одинок, а потому…

Потому что так совпало. Это во мне шла какая‑то борьба между прежней целомудренной любовью к нему и новой любовью с ещё робкими искушениями. Да, Трис был совершенно не в своей роли, как говорится, – начиная с этой позы, с которой он сидел, и заканчивая этой неимоверной усталостью, заковавшей его лицо. Я видела его прежде всяким – и бурно энергичным и изможденным до крайности, но эта усталость была не физической, а душевной. Тристан устал ждать, устал искать, устал надеяться. Так почти умирают, отпуская всё от себя. Но я была уверенна, что завтра Трис будет прежний. Его глаза скажут: "Это была минутная слабость. Теперь я готов ждать и надеяться следующие двадцать лет!".

Но в эту минуту, именно в эту минуту он предстал передо мной другим. И я, тоже сейчас другая, словно увидела незнакомца, с которым не связывает никакой шлейф принятых когда‑то отношений. Мой барьер рухнул, и меня потянуло к нему и к его губам. Но я его не поцеловала.

– С тобой всё так, Тристан… – Сказать ему, что нужно ждать и надеяться дальше, было бы жутко банально, хоть и искренне. – …я знаю это лучше тебя самого.

А дальше… да, Тристан уже назавтра привел себя самого в полный порядок. И опять пошло – поехало прежнее наше несовпадение во времени, – когда я дома, его нет, когда он бывает – я отсутствую. Виделись мы только в агентстве, где каждую ночь скучали по настоящей работе, а ни одного посетителя не было. Вельтон и Зарина сходились на том, что это и хорошо – значит, не так много на свете разлучившихся друг с другом, а Пуля и Нил спорили, что таких людей всегда достаточно, а нет их потому, что дорогу найти не могут сюда, к нам. Я не спорила ни о чём. Мне было то грустно, то весело. Иногда я ловила на себе взгляды Нила, как будто что‑то понимающие и сочувствующие, но никогда и ни о чём особенном мы с ним не разговаривали. Тристан и он частенько выходили «подышать свежим воздухом» на лестничную площадку, но мне больше не довелось подслушать ни одного их разговора. Да мне и не хотелось. Пуля с Зариной немного отдалились друг от друга, – я несколько ночей подряд не видела, чтобы они вместе просматривали журналы в одном кресле, как раньше, или шушукались втихаря, засев на диване для посетителей. Я даже спросила Вельтона – не поссорились ли они? Но он был уверен, что это время сейчас такое. Последний случай, совершенно не вписывающийся ни в какие ворота, возобновившиеся слухи из разных источников о сносе Здания…

– Что‑то бродит – колобродит в наших сердцах, – завернул Вельтон, резюмируя всю свою речь о времени.

– И в твоём?

– Не – е-ет, – протянул он, – я тут один пока держусь, как самый крепкий из всех, – а вот с вами со всеми что‑то не то. Ну, может быть Нил ещё в порядке, только он не попал под общую заразу благодаря своей лёгкой отстранённости от земли. Он здешним воздухом не дышит, он в облаках летает.

За Тристаном я наблюдала со своего места украдкой, – он много брал работы на ночь в агентство, наверное, не выдерживал и засыпал на основной работе. Где он спал и сколько – неизвестно, но выглядел он на удивление хорошо: свежий, бледный, словно обданный морозным воздухом, весь пружинистый в движениях, и в то же время грациозно – спокойный. Просто северный воин. Но Трис, Трис… я ли не знала своего Тристана? Я ли не чувствовала, что за этим всем скрывается?

У него это было открывшееся второе дыхание. После той исповеди на кухне, он сделался ещё сильнее и, казалось, ещё мужественнее. Отринул эмоции, собрался, упорно двинулся к какой‑то цели с новым вдохновением, забыв про все свои "почему" как про мальчишеские глупости. Тристан – совершенство. Никогда прежде я не видела его в таком пике привлекательности, царственности, хладнокровности и силы. Уверена, что его идеальная женщина Моника близка к капитуляции, потому что Трис даже среди нас порой посмеивался именно так, как когда‑то говорил Нилу: не в голос, а слегка похмыкивая, не свободно и непринуждённо, а с выдержкой, не позволяющей так "вульгарно" выражать эмоции.

Только это второе дыхание – было из последних сил. Я чувствовала это. Это было нечто отчаянное, как если бы он несколько минут стоял на жизненной дороге, остановившись в сомнениях и страхах, что идёт не туда. А потом, поняв, что и назад не повернуть, и других дорог не видно – ринулся вперёд. Что выбрал, то выбрал, – говорил его взгляд, – значит, нужно идти до конца, значит, нужно выложиться до донышка, а не ныть и топтаться на месте. Вперёд! Как в атаку – настоящим героем.

Вот это всё читалось в Тристане, с какой бы стороны я на него не взглянула.

Так прошло чуть меньше двух недель. Я пропадала в мастерской, рисуя подарок, Тристан пропадал где‑то, скорее всего осуществляя план покорения идеальной женщины. Даже в выходной день мы теперь не виделись абсолютно, – и каждый готовил себе сам, на себя одного и что сочтёт нужным. В воскресенье утром, накануне моего последнего урока в университете, дома раздался звонок.

В трубке незнакомый мужской голос спросил:

– Это Гретт?

– Да, здравствуйте.

– Как хорошо, что я сразу на вас попал, очень хочу поговорить с вами лично…

– А кто это?

– Это Сильвестр вас беспокоит, мне принадлежит фирма "Архитект", я непосредственный начальник вашего мужа.

– Что случилось? – моё сердце упало, но я не успела как следует испугаться, как мужчина продолжил:

– Ничего страшного, уверяю, звоню, чтобы лично пригласить вас на корпоративный вечер в следующее воскресенье. День рождение фирмы. Тристан один из лучших наших сотрудников, но, к сожалению, не уважает традиции, – два года подряд, с тех пор как у нас работает, он приходит без своей любимой супруги. На этот раз мне бы хотелось, чтобы вы тоже пришли. Это будет прекрасный вечер.

– Я?

– Да – да.

– Вы знаете…

– Возражения не принимаются. Если вы не придёте, я больше не доверю Тристану ни одного серьёзного проекта, – смешок, – считайте это ультиматумом. Я шучу. У нас сплочённый коллектив, почти семья, всем хотелось бы познакомиться и с вами тоже. Уважьте по – дружески. Решил вот лично пригласить.

– Спасибо, я… – ничего в голову вообще не приходило, я даже не успевала понять – надо мне это или совсем не хочется ехать на корпоратив, что убедительного сказать, чтобы отказ получился вежливым, а в телефоне молчание уже было вопрошающим и нужно было отвечать, – …с удовольствием принимаю приглашение. Почту за честь.

И противно для самой себя хихикнула, показывая неискреннюю признательность и радость. Повесив трубку, я с недоумением воззрилась на своё отражение в зеркале, села на стул:

– И что мне теперь делать?

Буквально тут же, через несколько секунд, раздался поворот ключа и в дверях нашей прихожей появился Трис. Он удивлённо приподнял брови, увидев меня прямо перед собой так сразу.

– Отдыхаешь?

– Только что звонил твой начальник, настаивая на том, чтобы мы были на корпративе вместе.

Он слегка дернул губой, закрыл двери и стал разуваться.

– Будет скучно. Ты хочешь пойти на этот раз?

– Не знаю. А ты хочешь, чтобы я пошла?

– Мне всё равно.

– Ты сегодня рано.

Тристан немного замешкался:

– Так получилось…

Внезапно мне в голову стукнул вопрос – на какой стадии его отношения с Моникой? Вдруг они уже любовники? А если это так, – моё сердце кольнуло, – то мне совершено невыносимо будет увидеть свою соперницу на этом вечере. Сейчас эта женщина была всё же немного абстрактной, чуть – чуть несуществующий, и потому это знание о влюблённости Триса было не таким болезненным, каким оно станет, если я увижу воотчую эту королеву.

– Три – и-ис? – вопросительно протянула я, чтобы он услышал меня с кухни, куда ушёл мыть руки, – а что мне одеть? В смысле как дамы на вечере должны выглядеть?

– Платье или костюм, не лишком пышно, но и не слишком строго.

– А у меня нет.

– Купи.

Я всё ещё сидела в прихожей, а Трис прошёл к себе в комнату и оставил дверь открытой. Теперь мы разговаривали так.

– А если я не дотяну до уровня?

– В смысле?

– Ты же понимаешь, я не той сферы человек, что твой круг в фирме. Я попроще, красивую одежду носить толком не умею…

– Нет там никакого уровня.

– Я имею ввиду, – тебе не будет за меня стыдно перед коллегами, если вдруг они разочаруются?

– Плевать я хотел на всё, что они думают.

Судя по звукам, Трис стал перебирать какие‑то листы с бумагой и калькой.

– А Моника?

– М? – кажется, он не расслышал вопроса.

– Моника. Боюсь, что если она меня увидит, на тебя в её глазах падёт тень. Мужчину всегда характеризует та женщина, которую он выбрал, – и если она увидит меня, твою жену, не самую – самую, то это может навредить твоей репутации идеального мужчины.

Шуршание бумагой затихло. Я ждала его ответа с замиранием. Он наверняка был удивлён, что я знаю имя его пассии, и удивлён вообще этой фразой. Мне так хотелось, чтобы он сказал что‑то… успокаивающее для меня. После долгой паузы я, наконец, услышала:

– Фирма не приглашает на корпоративные вечера клиентов.

Я возненавидела Триса мгновенно – лютой ненавистью. Он не возразил мне! А это значит только одно – что он со мной согласился.

На следующий день, я долго – долго желала своим ученикам удачной сдачи экзаменов, и когда они все улетели из класса, я почувствовала и тут свою опустошённость. Конечно, я не тот учитель, который выпускает своих детей через десять лет, с малых лет ведя каждого по дороге знаний с семи лет и до семнадцати. На моих глазах эти великовозрастные дети не росли, особой привязанности не было, но всё же год… если совсем придираться, то десять месяцев в этой мастерской мы обсуждали великих художников. Я даже усмехнулась. А всё равно было чувство, что это мои ученики, и что они прошли меня как ступеньку, и будут шагать дальше.

Я прибралась в мастерской с чувством лёгкой горечи, а потом поехала к родителям. Для Гелены, к которой собиралась, как обычно, заглянуть позже, я накупила разных сухофруктов и орехов, а родителей решила угостить целым тортом, как на праздник.

У родителей было всё как обычно, и это меня порадовало, а вот Геле была более тихая, чем всегда. Она встретила меня у крыльца, молчаливо улыбнулась, с такой же улыбкой приняла пакет с гостинцами. Я шла за ней в дом, не в силах оторвать взгляда от мелькания чёрных пяток, видимо та возилась во дворе и все они были в земле, – с её свежим цветастым платьем это смотрелось великолепно. Она махнула мне рукой в сторону комнаты, а сама осталась в сенях оттирать ноги мокрой тряпкой.

– Поставить чайник?

– Ни в коем случае.

Птички зашумели, клетки закачались, и в солнечных лучах из окна заиграли вереницы пуховых пылинок. Как Геле всем этим дышит?

Старуха стала готовить чай на кухне, кормить птиц, а я ждала на своём месте. Гелена была именно притихшей, но в каком‑то задумчивом смысле, в мечтательном. Это ещё больше придавало ей юности. Мне казалось, я вижу перед собой не смертное создание, а фею, только в очень преклонных годах.

– О чём задумалась, Гретт?

– О том, что ты фея.

Геле как раз открывала коробку с конфетами, и снова улыбнулась одними своими губами – ниточкой.

– Нет, ты задумалась о чём‑то другом. В твоих глазах сейчас тоска черепашки, взирающей на полёт воробья. Чего ты хочешь?

– Я и сама не знаю.

– Что у тебя стряслось, рассказывай.

Мне было стыдно об этом рассказывать, потому что всё казалось глупым. За ночь в агентстве меня терзали разные мысли и грёзы. И только к утру, проварившись во всём, я поняла, что это именно глупо. Сначала я хотела категорически отказаться идти с Тристаном на вечер, придумывала уважительные отказы, и придумывала, наоборот, неуважительные доводы, чтобы не идти с ним. Потом решила, что всё‑таки пойду, и сделаю всё, чтобы все просто обалдели от меня на этом корпоративе, и Трис в том числе, чтобы я произвела неизгладимое впечатление на его коллег, на его начальника. Я думала, что за неделю преображусь, – найду себе платье, изящные лодочки, сменю причёску, сделаю маникюр, подберу тонкие духи и макияж… Отрезвев, я сама долго смеялась над этими планами, и даже удивлялась, как ещё час назад я могла серьёзно думать об этом? Мне стыдно было рассказывать Гелене о таком. Чего я хочу… преобразиться в глазах Триса как женщина? Поднять свою самооценку? Подтянуть свою внешность к тому стандарту элегантности, холёности и безупречности, который ему нравится? Это будет неправдой. Даже если он влюбится в меня такую, это буду не я, – не моя шкура. Чего же я хочу?

Я не отвечала на вопрос Геле, а она всё смотрела мне в глаза.

– О, вселенская печаль… мой тебе совет, Гретт, может, это плохой совет, а не хороший, но всё же говорю – не изменяй себе. Даже если ты в итоге останешься одна – одинешенька во всём мире, как я сейчас, не изменяй себе, как бы тебе ни было страшно, одиноко, больно, стыдно, сомнительно, даже безнадёжно, – никогда не изменяй себе.

Потом Гелена сделала паузу и как ни в чём ни бывало спросила:

– Может тебе надоели конфеты? Давай изюма намою?

Да, старая ведьма всё увидела в корне, без слов. Я хорошо провела у неё пару часов, и на меня снизошло точно такое же затишье, как её собственное. Мне стало спокойно.

Весь вторник после работы, на которой мне вместо занятий предстояло тратить время на заполнение отчётных бумаг, я ходила по магазинам и просто смотрела. Ища чего‑то, не зная чего, доводила продавцов до такой скуки в лице, что они понимали, – уйду ни с чем. Но всё же, под самый занавес моих поисков я нашла себе платье цвета топлёного молока. Оно было льняным, абсолютно однотонным без рисунка, очень простого покроя. Больше всего мне понравилась именно его простота и длинна подола – до щиколоток, и не слишком широкий. Рукавов не было, только лямки и горизонтальный вырез лифа. Платье чётко держало фигуру, а мягкий цвет лишал его излишней строгости. Тем более что при взгляде на этот наряд, у меня тут же возникла мысль, что оно будет идеальным для внезапной моей задумки с украшениями. В том же магазине я купила под него кремовые сандалии, а потом, зашла ещё в один магазин – мастерскую и купила большой кусок кожи, несколько шнурков и пару пробойников. Я была готова творить.