Текст книги "Связующие нити (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Глава 35.Взгляд

На работе я старалась держаться спокойно. Пуля принесла лимонный пирог, так что за обедом мы все собрались за общим, самым большим столом у Вельтона, обещаясь не крошить на зелёное сукно.

– Пока мы ждем Нила, я вам одну короткую баечку расскажу… Зарина, не тяни руки! Есть никто не будет, пока наш Сыщик не вернётся с задания. Так вот, я хочу рассказать про нашего Триса, как он давно – давно, как только пришёл к нам, должен был чертить свой первый мост…

– Вельтон, ну ты что?

– Должен же я хоть что‑то рассказать, ты теперь‑то у нас один из старожилов. Вот когда я уйду, ты будешь у нас самым старым в агентстве…

– Ага, – мрачно добавила Зарина, – вот снесут городские власти Здание, будем мы все старожилами.

После её замечания Вельтону в раз расхотелось рассказывать свою байку, всем стало грустно. Я молчала, переводя взгляд с двери на часы, мучительно ожидая прихода Нила. Эти минуты так долго тянулись, что стул мне казался раскалённой плитой, и сидеть на нём я не могла.

– Мне не немного душно здесь что‑то, я пойду пока на лестничной площадке постою?

– Конечно, тебе на самом деле невмоготу нюхать этот кулинарный шедевр и не сметь его укусить!

– И это тоже, – я постаралась улыбнуться как можно веселее, и почти выбежала за дверь, успев краем уха уловить вопрос Зарины:

– А её не тошнит, она не беременная случаем?

Из лестничного пролёта тянуло сквознячком, воздух здесь и, правда, был посвежее, чем у нас. Никаких шагов, никакого даже шороха не было слышно, как только дверь мягко за мной закрылась. Когда же придет Нил? Я была почти уверенна, что он принесёт отрицательный ответ, но вот это "почти" оставляло всё же маленькую лазейку для страха. Ста процентов уверенности в решении мамы у меня не было, оставался шанс, что по какой‑нибудь нелепой случайности она может не поверить в столь серьёзные последствия… к тому же, насколько я помню, Сыщик при разговоре никогда не говорит деталей. Он всего лишь спрашивает "Хотели бы вы?..", и можно так подумать, что если "да", то это всего лишь "да", а глобальных перемен не будет. Ну, возьмет он у неё телефон, может быть, начнут они даже встречаться, какое‑то время побудут вместе, а потом мама встретит папу, и случится то, что случилось. За то не останется сожалений о таком интересном попутчике Филиппе… может и так всё статься.

– Господи, Нил, где же ты? Мама, умоляю, скажи "нет"!

Внизу, как отклик, послышались звуки, и ненадолго с какого‑то этажа в лестничный пролёт попал яркий источник света. Потом погас.

– Нил, это ты?!

– Да, – он стал подниматься, – а что, заждались?

– Что тебе ответила Вероника?

– Пирог без меня съели?

Не выдержав, я стала спускаться ему на встречу и как раз этажом ниже мы сошлись на ступеньках в широком рассеянном луче света.

– Что она сказала?

– Ты чего, Гретт?

– Да ответь же! Или я сейчас умру от твоего молчания!

– Не хочет она. Она и вспомнила этого Филиппа с трудом, и сказала "не надо". А что случилось?

Я вздохнула и от накатившей слабости присела на корточки.

– Тебе плохо? Давай руку, я тебе помогу подняться.

– Не надо, Нил, я только посижу немножко. Какое счастье… я тебе по секрету скажу, это было очень важно для меня. Очень. Вероника это моя мама, понимаешь?

Нил присвистнул, и даже присел рядом, положив папку на колени.

– Вот это фокус. А чего же ты нам не сказала?

– Не хотела пугать. Я даже представить себе раньше не могла такого, что какой‑то из случаев может быть зацепит тебя самого.

– Мой случай был счастливым.

– Точно… ты ведь с Диной встретился из‑за того, что она к нам пришла.

– А ты Тристану говорила?

– Ничего я никому не говорила, да и ему не до меня сейчас.

– О чём ты? – Нил, казалось, не понял, что я имела ввиду.

– Ты знаешь. И я знаю. Только держи всё в секрете, хорошо? Я тебе как другу сказала.

– Ладно.

Лимонный пирог мы съели минут за пять. Он сразу был поделён на равные шесть частей, а трёхлитровая банка тыквенного сока разливалась по нашим кружкам в два приёма. Получилось так, как будто был небольшой семейный обед за одним столом, какие у нас редко случались, и никто сильно не расстроился от того, что дело Филиппа не склеилось.

– Вельтон, вот ты у нас Архивариус, делами ведаешь и прочее, вот скажи – по статистике, сколько к нам приходит таких вот старичков, мужчин, юношей, что когда‑то побоялись подойти и заговорить, а если заговорили, то не взяли телефона, а если взяли телефон, так не решились позвонить потом? Больше ведь, чем всех остальных посетителей вместе взятых.

– Да, Пулечка, это так. Это оттого, что мужчины гораздо более нерешительные, чем женщины. Вспомни, например, недавний случай про керамиста. Взяла, подошла, поцеловала… а тот, про выпускной бал и бутылку коньяка, помнишь?

– Это который?

Зарина одна схмурила брови, пытаясь припомнить, а Вельтон махнул на неё рукой:

– Да ты что, такой забавный был случай, – девушка в парня была влюблена из параллельного класса, приворожить его хотела так сильно, что пошла к гадалке, а та ей порошка в кулёчек насыпала, ну?

– А! Помню, и на выпускном девушка затащила его за угол школьного двора, сунула ему этот коньяк в руки и сбежала!

Мы засмеялись. Этот случай, я тоже помнила, произошёл практически сразу же, как только Трис привел меня в агентство и я начала работать. Пришёл к нам сам этот парень, с выпускного вечера прошло тогда года два… Вельтон на словах продолжал озвучивать мои воспоминания и даже, выйдя из‑за стола, полез рыться в шкафу с делами.

– Он пришёл… да, его звали Питером, кажется, и говорит, что два года не мог забыть её взгляда. Очень хорошая история, сейчас найду. Они ведь были знакомы, или просто знали друг друга, в школе же встречались, но не общались близко никогда, даже в общих кампаниях. Серенькая, говорит, она была, неприметная, что она есть, что её нет, ему всё равно было. Пока однажды, уже на выпускном вечере, она его не подкараулила где‑то во дворе школы… ха – ха… да вот оно дельце, сейчас я вам освежу память.

Мы сидели за столом, а Вельтон, взяв не такую уж и пухлую папку, вернулся за стол поближе к свету. Полистал странички:

– Вот… "… чувствую, меня кто‑то за руку схватил и в сторону потянул. Я ничего и понять не успел, так всё быстро – быстро происходило. Успел только на мгновение удивиться, что это тихоня Валентина, оказывается. Она мне в руки бутылку втиснула, пальцы зажала и бормочет что‑то про подарок, про последний день, ничего не разобрал, стоял как по голове ударенный. У неё в тот момент такие глаза были! Такое в них горело, такой огонь был… и отчаянье что ли. Она убежала сразу, а я в себя прийти не мог. Такой был взгляд. Потом, пока месяц до вступительных в институт оставался, мы с одноклассниками встречались ещё большой компанией, я её видел, но подойти не решался. Не знаю почему. Коньяк я товарищу отдал, сам не пью. Да и не в этом дело было. Я всё думал об этой Валентине, а на встречах, наоборот, едва замечал, что она смотрит в мою сторону, уходил, игнорировал специально. Я боялся. Едва я этот взгляд вспоминал, как у меня сердце прыгало, во взгляде было столько… столько чувства, столько красоты, столько храбрости было. Потом мы все разъехались из города. Кто куда поступал, и я уехал, а месяц назад на столичной студенческой олимпиаде встретил одну девушку, она как раз училась с Валентиной в одном классе, не удержался, спросил, знает ли она что‑то о ней. А та как давай смеяться. Мол, в курсе ли я, что эта дурочка Валька по уши в меня влюблённая, мне бутылку с зельем на выпускном подсунула? Она всё скрывала, тряслась, а тут ведь всё, последний день, больше никогда не увидимся… Пошла бы и призналась, чем такую глупость вытворять. Гадалка, мол, ей за деньги мел в порошке продала, только надула её, дуреху, и поделом. Обсмеяла она её сначала, а потом просто сказала, что та из города нашего вместе с семьёй уехала, ищи – свищи теперь ветра в поле…". Вот и пришёл он к нам тогда, – продолжал Вельтон, перелистнув ещё несколько страниц, уже с рисунками. – Трис тогда такой красивый мост вычертил. А вот твои картинки, Гретт.

Он развернул одну нам, рисунок пастельными карандашами. Сумерки вечера на фоне, свет фонаря откуда‑то сбоку и сверху и лицо Валентины на весь лист. Такое живое, одухотворённое, с отчаянным взглядом, полным любви.

Тристан, он сидел чуть впереди, поближе к Вельтону, вдруг обернулся от рисунка на меня.

От испуга я опустила глаза вниз и, глядя на его чашку, выпалила:

– Мой сок допьешь, а? – и выплеснула сок ему.

– Я же просил, аккуратнее! Этому столу столько лет, сколько нам вместе нет, – взвыл Вельтон.

– Я чуток капнула, не сердись. В меня больше не лезет, а у Триса чашка пустая.

Глава 36.Примирение

Утром, когда мы расходились из Здания, я спросила Триса:

– Ты домой?

– Сейчас да, а попозже на объект съезжу, – неуверенно добавил он.

– К ужину будешь?

– Не знаю.

– Ладно.

Я отправилась в свою сторону к университету через парк, а Трис развернулся в другую. На работе у него должен был быть выходной сегодня, но вся эта "поездка на объект" – это свидание с Моникой. Несколько шагов спустя, я не удержалась и обернулась. Тристан никуда не ушёл, он стоял у крыльца и смотрел мне в след. Я помахала рукой и решила больше не оборачиваться.

В четверг в классе я собрала всех, кто у меня занимался.

И это были уже последние деньки с ними. Скоро у меня отпуск, а у них вступительные экзамены. Ещё несколько дней, и они проведут свои выпускные балы, и почти без передышки перелетят из школьников в студенты.

– Как вы, ничего? – Их вместе собралось так много, что я даже растерялась, не зная с чего начать. На вопрос никто не ответил.

Аудитория была полна солнечного света, тепла, запахов, доносящихся из парка. Мои ученики ждали урока, а я ничего не могла им больше дать, я сказала это честно:

– Мы с вами прошли уже всю программу по анализу художественных произведений. Те, кто исправно ходил на занятия, можете делиться записями с теми, кто их пропускал. Осталось только повторять и заучивать. Ничего нового больше не будет.

– А вы легко сдали вступительные?

– Да.

– А мы, как думаете?

– Обязательно, – я улыбнулась, оглядывая их всех разом. – Обязательно.

– Так что, вы нас отпускаете уже?

– И да, и нет. До экзаменов три дня мая и весь июнь, так что мы можем использовать это время для закрепления материала. Заниматься будем по расписанию, как обычно, только я вас собрала здесь с просьбой – решить самим, что вы хотите повторить, какая тема вам далась сложнее или непонятней и со списком завтра ко мне, хорошо?

– Хорошо.

– А на сегодня свободны.

Они схлынули, оставив меня в мастерской в одиночестве, и я закрыла её на ключ. Ключ положила в бочонок и пошла вдоль стен, рассматривая пособия в рамах, просто так, чтобы развеяться. Всё‑таки здесь вкусно пахло маслом и даже растворителем, вкусно пахло сырой глиной, воском, лаком, свежим деревом. Моя мастерская была одна и как бы для всех, не смотря на то, что и графики, и живописцы, и скульпторы, – каждый имел свою собственную оборудованную мастерскую. Кто здесь занимался, и по каким дням, и чем именно, мне по большому счёту было неизвестно.

– А ещё недавно я думала, что вот как только захочу, так и сяду творить…

Столько со мной всего случилось за последнее время. Столько случилось за одну только прошедшую ночь, что мне страшно было возвращаться к этому в мыслях. Сейчас мне казалось, что что‑то такое сдвинулось внутри, что теперь каждая секунда дальше пойдет по – другому, и с этого утра начнется другая жизнь. Как в подтверждение этому, мой взгляд выхватил с книжной полки корочку одного альбома, чьи репродукции я знала довольно хорошо. Открыв, полистав, я нашла именно ту, что мне очень отчетливо вспомнилась, – "Мир". На ней художник взгляд зрителя поместил в самый низ картины. Я словно бы смотрела из травы, крошечная, как муравей, надо мной, чуть в стороне поднималось дерево, на ветке были прикреплены качели, а на них девочка, смотрящая в небо. Небо было покрыто всё кучевыми плотными облаками и только над её головой они расходились, открывая звёзды и галактики. За счёт этой точки зрения с самого низа вверх, этого искажённого пространства, искажённых величин, создавалось впечатление бесконечной глубины полотна. Далёкой дали, исчезающей в космосе.

– Да, я сейчас пойду домой и хорошенько высплюсь!

Дома Тристана уже не было. На доске объявлений ждала гневная записка о том, что я вчера не дождалась к ужину пиццы, её отдали соседям, соседи вернули ему, а он её съел и я сама виновата, что осталась ни с чем. Внизу была нарисована улыбочка.

– Воробышек! – я скинула туфли, прошла на кухню, скомкивая записку и выкидывая её. – Ты здесь, дружок?

Птица сидела на полке.

– Сейчас я тебя выпущу на волю, я придумала, как это сделать. А то от Триса никаких идей не дождаться, он вообще, наверное, решил тебя оставить. Выпущу тебя и лягу спать, а потом наемся. А потом поеду к родителям и леди Гелене, вот так…

Притащив большое покрывало с дивана Триса, я закрыла на кухне дверь и старательно занавесила полукруглое окно. Держалось всё очень хлипко, на широких полосах липкой ленты. Но главное, чтобы оно не рухнуло хотя бы в течение минуты. В помещении воцарился хороший сумрак, и только открытая узкая фрамуга под потолком светилась длинной щелью.

– Кыш! Кыш! – Помахав веником, я спугнула птицу, и воробей вылетел прямо на свет. – Ура!

Покрывало повалилось, и я спешно стала собирать его с пола. Застелив обратно диван, я присела на самый краешек и осмотрелась. Давно я в комнате Триса вот так не сидела. Мы целую вечность не смотрели телевизор, не брали кино в прокате, хотя по началу в этот прокат ходили едва ли не через день, пересмотрев весь репертуар, от драм до комедий. Комната Тристана была больше рабочей: стол у окна весь в книгах, полки заставлены книгами, углы – рулонами с чертежами. Даже к ковру был приколот большого размера чертеж фасада какого‑то здания. У дивана на столике я увидела только одну художественную книгу, роман "Время в песочных часах". Мы с ним покупали только те книжки, которые были для дела, а почитать так всегда брали из библиотеки читального зала.

Я вспомнила наши давние обсуждения прочитанных книг, какие‑то мы даже читали вместе, а какие‑то перечитывали после друг друга. Вот так потихоньку, и потому незаметно, ушла куда‑то часть нашей совместной жизни. Неужели мы так привыкли друг к другу, неужели так хорошо знаем друг друга, что всё это стало неинтересным и не нужным? Я поняла, что, не смотря на то, что вижусь с Тристаном каждый день, всегда с ним на работе или дома, я по нему соскучилась… стараясь припомнить, как давно мы вот так просто сидели у него на этом диване и о чем‑то разговаривали, я вспомнить не могла. Только одно лезло в голову, – день, когда Трис мне показывал семейный альбом.

– А где же он?

Порывшись на полках, я его не нашла. На столе тоже. Даже аккуратно заглянула в его шкаф для одежды, но и там альбома не было.

– Ты не мог его выкинуть, Трис, я уверенна…

После нескольких минут поиска он обнаружился на самом шкафу, наверху, куда была составлена сломанная люстра, до которой несколько лет не доходили руки починить, три цветочные вазы и коробка с прошлогодними квитанциями и счетами. Альбом лежал, завёрнутый в целлофан от пыли. Значит, Трис просто спрятал его сюда, а не закинул за ненадобностью.

Чувствуя себя заговорщиком, и внезапно начав бояться звука открываемой входной двери, я устроилась на диване и стала рассматривать альбом в одиночку. Между делом у меня промелькнула мысль, а сразу ли заметит Тристан, что воробышка нет?

Какой же он был забавный, когда был маленький… а вот его мама, всегда молодая, всегда красивая. Очень женственная, с красивыми тонкими руками. Может, потому Трису так нравятся в женщинах холёные руки, что он помнит руки матери? Может она для него образец женской красоты? Возможно. И не удивительно.

Разглядывая фотографии старых улочек его города, я внезапно подумала о Томасе. Том мальчишке, который пришёл к нам, чтобы восстановить сожжённый мост к семье. И я вспомнила картинку, которую нарисовала в каморке… они за одним столом, – мама, папа, младший братишка. Потом ещё раз посмотрела на фотографии улочек.

– Боже мой, я знаю! – меня как пружиной подбросило с дивана. – Я знаю, что я сделаю для тебя, Трис!

Какой сон? Я выбрала несколько карточек из альбома, осторожно завернула его обратно в целлофан и положила точно на то место, на котором он лежал, в надежде, что в ближайшее время Тристан не будет его трогать и не заметит пропажи.

У меня, казалось, взрывается сердце. Меня распирало от счастья и вдохновения, и дома сидеть я не могла. Схватив сумку, деньги, захлопнув двери, я помчалась вниз по лестнице, совершенно не чувствуя усталости. Наоборот, я не смогла идти пешком, мне хотелось только бежать. Это было нечто странное, поднимающее меня от земли, и всё мне нужно было сделать немедленно, задержка даже на несколько минут разорвала бы меня на кусочки. В фотомастерской я буквально налетела на работника:

– Мне нужны увеличенные копии этих фотографий очень срочно!

– С восстановлением?

– Нет, какие есть.

– Заказ будет готов только завтра.

– А раньше?

– Только завтра, будут готовы к десяти утра, если вам так срочно.

– Хорошо.

Смирившись с неизбежным, что всю работу придется отложить до завтра, я решила ехать к родителям. Дома их не оказалось, ушли куда‑то вдвоём по своим делам, и я отправилась сразу к Геле. Но и там, у калитки, на звонки мне никто не открывал.

– Я всё равно пришла! – мне пришлось кричать из‑за забора, – Хотя я помню, что ты обещала меня больше к себе не пускать! Не откроешь калитку, перелезу через забор, и не моя будет вина, если я рухну на твою рассаду гвоздик. Геле!

Делать было нечего, со стороны дома была только тишина, и я не шутила с угрозами. Забор был не такой уж высокий, но лезть было страшно, я даже в детстве так не баловалась. Неуклюже цепляясь за крашеные доски, боясь загнать себе занозу или порвать одежду, я, на удивление самой себе, взгромоздилась на столб. По двум сторонам калитки были врыты крепкие столбы, чуть ниже моего роста, и я довольно удобно уселась на плоской верхушке, как на пеньке, свесив ноги уже по ту сторону. Высота мне казалась умопомрачительной.

– Сейчас спрыгну и полезу к тебе в окно. Ты этого хочешь? Между прочим, Геле, эти штаны, которые я ношу и эта обувь просто создана для того, чтобы лазить по заборам, а в платье это было бы невозможно. Гелена, открывай! Иначе я тоже буду называть тебя старой ведьмой, слышишь? Я сдаваться не собираюсь, хоть десять раз меня прогони!

Кажется, что в окошке шевельнулась занавеска, но, быть может, это мне и показалось.

– Гелена, я всё равно не хочу танцевать на лесных полянах и нырять в морские глубины. И по полям бегать тоже не хочу. Но знаешь… я с ума схожу от дождя. Я люблю чувствовать дождь, каждую его капельку, и люблю ходить босиком по лужам. И платья я тоже ношу, только не всякие, и редко. Ну, Геле! Я упрямая, и не уйду, а ещё я на зло могу приносить тебе каждый раз коробку шоколадных конфет, я же знаю, что ты их не любишь. Я буду делать это из вредности! Не веришь, посмотри мне в глаза. А ещё я хочу сказать тебе, что люблю Тристана! Я могу сказать об этом вслух, мне уже не страшно, только, конечно, если его самого нет рядом. Я люблю Тристана!

Дав себе передышку, я снова вгляделась в окошки, ожидая, что старуха дрогнет и хотя бы выглянет.

– Ещё мне удалось выпустить на свободу воробышка… Гелена!

– Да хватит горло драть, – раздалось сзади, – прыгай уже и сама открывай мне калитку.

Она стояла на дороге сзади, положив две авоськи из магазина к ногам.

– А ты давно здесь?

– Подошла как раз, как ты на столб села.

– Ты слышала, что я сдаваться не собираюсь?

Геле заулыбалась беззубым ртом, не смогла больше держать серьёзное лицо:

– Вот дитё… малое дитё!

Нет, она ни о чём меня не расспрашивала, не выпытывала и даже не смотрела вопросительно. Было всё так, словно никуда она меня не прогоняла, и никакого разговора между нами не было. Геле занялась чайником и птицами, а я, присев за её стол, вдруг почувствовала, что неимоверно устала и хочу спать. Я почувствовала не столько физическое, сколько нервное истощение. Как если бы в моей душе за один миг выпала годовая норма осадков и случилось настоящее наводнение. Потоп. Переполненность разными чувствами. И как же мне захотелось хоть немного облегчить себе душу и выговориться. Но никому нельзя рассказывать об агентстве. Значит, ни под каким предлогом, невозможно было Гелене объяснить, что в эту ночь я боялась за свою жизнь, вернулась в прошлое, едва не потеряв настоящее и… многое, многое, многое…

– Геле, а можно я у тебя посплю немного, а?

– Спи.

– Геле, – я посмотрела на её босые морщинистые ноги, – а сколько тебе лет?

– Много.

– Ты хоть раз за все свои годы хотела что‑то изменить? Кого‑то вернуть, что‑то исправить, повернуть однажды на перекрестке в другую сторону, чем прежде?

– Хотела и не раз. Только это чувство быстро проходило.

– А хоть одно осталось до сегодняшних дней?

– Нет. Что было, то было. И всё моё.

Мы попили чаю, и Гелена застелила мне диван на летней веранде, на которой давно было пора перестилать полы. Так непривычно было засыпать на открытом воздухе, когда вокруг так много света и звуков. У себя в комнате я создавала темноту и тишину, и жизни за окном слышно не было. Но, несмотря на непривычную обстановку, я всё же ускользала в сон.

– Это ещё не начало, Гретт. Это ничто, – я почувствовала, как старушка присела на краешек рядом со мной.

– А? – я едва разлепила глаза.

– Многие начинают новую жизнь с понедельника, только потом, когда видят, что ничего не меняется, возвращаются в старую колею.

– Ты о чём?

– Думаешь, именно с завтрашнего дня вся твоя жизнь изменится? Ладно, спи… – и она стала гладить меня по голове.