Текст книги "Связующие нити (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Глава 20.Попытка

К моему возвращению Трис был уже дома, и когда я открывала дверь, он встречал меня в прихожей.

– Я ещё в магазин зашла и на почту, – я ему улыбнулась и отдала пакет с продуктами, – как ты смотришь на котлеты, картошку и салат к ужину? Ты перекусил что‑нибудь утром?

– Нет, не хотел.

– Выспался?

– Нет, я не ложился, я поработал дома над чертежом.

– Сейчас, только переоденусь.

Я всмотрелась в Тристана пытливым взглядом, только тогда, когда он отвернулся, унося на кухню продукты. Дома он тоже, как Геле, ходил босиком… Он легко носил одежду, любая на нём смотрелась. Он и выбритым и небритым был одинаково хорош собой. У него были незаметные брови, тонкие веки и поэтому под глазами прозрачно читались две – три голубые венки. Он был не юн, но в нём было много энергии и силы. Почему всё это в нём было заметно даже тогда, когда он измотанный возвращался домой с работы, или когда он практически висел на своем стуле в агентстве, не в силах пошевелиться? Почему он спокойно сносил превратности жизни, – увольнение с работы или отсутствие признания его таланта, как архитектора и прочие, почему он молчал о своём горе, когда умер его отец, почему он уже целых пятнадцать лет служит в "Сожжённом мосте" за идею, а не за творческий азарт, по тщеславию, или ради оригинальности?

– Я составлю тебе компанию?

Обычно Триса либо не было дома, либо он занимался своими делами в комнате, не присутствуя во время моего приготовления ужина, а теперь зачем‑то остался. Помогать не стал, – сел на табурет возле стола, откинулся спиной на стену, и наблюдал.

– Хочу на тебя насмотреться и снова уверовать, что ты есть.

Господи, сегодня же понедельник… как это страшно на самом деле, путешествовать во времени. Если я осознаю происшедшее со всех сторон и в полную силу, я сойду с ума только от страха.

– А когда я уезжала к родственникам и меня не было по целым неделям, всё же было нормально?

– Я знал, где ты, и я знал, что ты вернёшься.

– Тристан, мне и без того не по себе… в моей голове сейчас другой день, и за несколько часов я ещё не свыклась с новой истиной. Давай не будем об этом. Смотри на меня, сколько хочешь, но не напоминай.

– Ты права. Не буду. – Он улыбнулся одними губами и спросил о том, помню ли я, что проиграла спор?

Вельтон подарил мне сдвоенные выходные. Я узнала об этом тогда, когда мы с Тристаном вечером пришли на работу в Здание, но я взяла только один, сказав, что нет у меня никаких стрессов, и он, выходной, будет завтра, а не сегодня, раз я уж и так здесь. Время до обеда я провела со всеми, погружаясь в привычную атмосферу баек, которые травил Вельтон, боя часов, шуршания журналов Зарины и стикеров Пули, которая описывала нам вкус своего нового изобретенного блюда словами, а потом Нил отправился из‑за этого в магазин за обедом на полчаса раньше положенного. После трёх часов ночи я ушла в свою каморку, тихонько забрав с полки закрытое дело керамиста, и перечитала его. На иллюстрациях мне удачно попала картинка, изображающая ещё не распакованную посылку в руках, – с адресом школы. Я переписала адрес, разогнула скрепки и вытащила рисунок с куколкой Виолы. Когда я выносила из Здания рисунок поцелуя Триса и Анны, я не чувствовала угрызений совести, потому что он не был настоящим осколком воспоминания. А когда решилась вынести этот, то у меня пробежал внутренний холодок, – я нарушала правила, я крала его из дела и собиралась вынести.

На следующий день, когда я после мастерской отыскала эту школу, я пыталась сначала найти там самого Виктора, а потом стала упрашивать вахтера, а после – завуча помочь мне найти куклу. Я придумала целую историю, что якобы очень давно девочкой училась здесь, специально куколку на полке оставила, а когда она исчезла, постеснялась спросить у учителей. Вот такая вот глупость, такая вот сентиментальность, но я, уже взрослая тётка, стою тут перед ними, потому что мне взбрело в голову найти давно потерянную игрушку…

Обе женщины мотали головой, и если бы они ещё покрутили у виска пальцем, я бы не удивилась. В конце концов, завуч сказала, что все вещи в их фонде учтены. Что есть специальные каталоги с фотографиями и инвентарными номерами, она даст их мне только на десять минут под присмотр вахтёрши, но она более чем уверенна, что мою куклу в далёкие времена забрал кто‑то из детей, а не школа. Каталоги натурного фонда мне дали, и я действительно не нашла ничего. Всё же, попытка найти потерянное, была. Уйдя оттуда, поняла, что моя совесть всё равно на этом не успокоится. И данное слово будет ещё долго аукаться мне своим невыполненным обещанием.

Ещё через день, когда подготовительная группа ушла – как вылетела из пушки, облегчённо вздыхая об окончании занудного урока, я решила, что в конце учебного года устали мы все. Я стала собираться домой, как вдруг одна из абитуриенток вернулась и спросила:

– Леди Гретт, а у нас когда‑нибудь ещё будут творческие уроки?

– О поступлении нужно думать, – прозвучал мой хмурый ответ, и девушка исчезла.

Закрывая мастерскую, еле скрутила в себе желание пойти отыскать спрятанный портрет Триса и порвать его в клочья. Рисовать я, судя по всему, не буду, на это всё времени не находится, и чтоб меня больше не мучила художественная несостоятельность, нужно совсем распрощаться, даже с намёками. И ещё оттого, что я сегодня испытывала жгучую зависть к Тристану. К его чертам характера, к простому нраву, к его совершенству и человечности в недостатках, к его первозданности, о которой говорила Глена, чтоб ей провалиться! От чего он со мной? Да и не просто общается, или встречается время от времени, а живёт со мной? Терпит меня и днём, и ночью, и дома, и на работе? Неужели я ему не надоела? А леди Гелене? Как я ей не надоела своей пустой болтовней по понедельникам за одиннадцать лет?

Идя, практически на автомате, по городу, я решила больше не страдать, а докопаться до причин своей подавленности и разобраться либо с самими причинами, либо с отношением к ним.

Я не нашла куколку… но я же попыталась! Найти её невозможно, не ходить же по всем адресам выросших за пятнадцать лет учеников того года? Кто бы ещё дал мне эти адреса. Если это для меня непосильная ноша, то стоит ли мне плакать, если сдвинуть вагон без колёс нельзя?

Не вышло из меня художника… но я же попыталась! Нарисовала вот портрет, а больше никаких мыслей в голове. За то из меня вышел мастер, и это тоже не плохо. Каждый делает что‑то своё.

Не вышло из меня первозданной… и пытаться не хочу. Меня в психушку увезут, если я вздумаю по нашим сельхоз полям бегать. А главное – зачем, смысл в чём? Лезть в нашу речку, раздевшись догола? Вода либо холодная, либо цветёт, гадость в ней всякая плавает, тина, мало того неприятно, ещё болячку можно заработать… Это всё сказки, о настоящих и не настоящих, Трис тоже глупостей делать не станет, чтобы к природе на шаг ближе стать.

Работа с уроками надоела… у всех копится усталость, у всех есть спады жизненных сил. Скоро отпуск, отдых, и всё пройдет.

Что ещё? Я захватила памятью последние полгода, даже забегая далеко назад, но ничего ощутимого не нашла. Всё будет в порядке!

Глава 21.Зарина

К середине апреля, когда снега совсем не стало, было много солнца, и народ перешёл на ветровки и тканевые куртки, а обувь стали носить лёгкую, настроение у всех было приподнятое. В агентство все приходили улыбчивые, жизнерадостные, пахнущие с улицы теплом. Было не скучно, даже не смотря на отсутствие посетителей.

Как‑то я подсела к Зарине в кресло и заглянула в её новый журнал "Комнатные растения".:

– Что читаешь?

– Думаю, может, фиалки высадить дома.

– Почему фиалки?

– Не знаю, – та пожала плечом, – просто так.

– Приходи к нам с Трисом в гости, я и Пулю сейчас пойду приглашать, и Вельтона позовём.

Зарина приподняла на меня глаза. Она сидела в самом кресле, а я на подлокотнике, так что мне показалось, будто её голова словно вынырнула из поджатых плеч.

– Тебе нас здесь не хватает что ли?

– Здесь работа.

– Мы всё равно целыми ночами ничего не делаем, хочешь поболтать? – Она прищурилась на мгновение. – Я только за, я с радостью…

А дальше она заговорила о моём университете, о мастерской, о том, как трудно и ответственно, наверное, учить нынешнее молодое поколение. Вернее… через несколько минут я поймала себя на том, что сама об этом говорю, а не она, а Зарина смотрит на меня внимательно и иногда кивает. Словно очнувшись, я вижу, что и сидит она как я сейчас, – сцепив пальцы на одном колене.

– И что ректор?

Я рассказывала ей о том единственном нестандартном уроке, который рискнула провести, да оборвалась на том, как ректор заглянул в класс. Я долго молчала, как в ступоре, а потом сменила положение, – села на сидушку рядом с Зариной:

– Почему фиалки, Зарина?

Она посмотрела на меня более чем удивленно и даже напряглась.

– Да какая разница, может, я совсем ничего заводить не буду, передумаю.

– А какие цветы ты любишь?

– Всякие люблю, а что?

– У тебя сегодня букет из розочек на столе, ты по настроению подбирала?

– Странная ты сегодня, Гретт. Да просто так взяла, что на глаза попалось, люблю, я же в салоне работаю.

Я долго пыталась вспомнить, называла ли я хоть раз здесь кому‑нибудь, кроме Тристана, свои любимые цветы…

– А какие я цветы люблю, угадаешь?

Зарина оглядела меня, подумав, и ответила:

– Синие.

– Да. А точнее?

– Если бы ты стояла у моего прилавка, и я бы видела, как ты смотришь на букеты, я бы тебе сказала, какие именно. Но синие – точно.

– Ты гений, ты знаешь об этом?

Она сделала жест, обозначающий "Ха! А то!", и запрокинула руки за голову, почувствовав себя чуть расслабленней, чем прежде:

– Я чувствую людей, как, и сама не знаю. Потому я и Настройщик… Так ты мне историю недорассказала, что тебе ректор – задал жару?

– Нет, вынес устное предупреждение… Зарина, а любимое блюдо у тебя есть? Любимый фильм? Ты вон сколько всяких журналов читаешь, – и про кулинарию, и про кино, тебе что‑то нравится?

– Ты чего меня пытать вздумала? – она улыбнулась, но улыбка получилась нерадостной, скрыть это не очень‑то удалось. – Мы тут дни рождения не празднуем, так что ты не для корпоративных подарков мои вкусы расследуешь. Зачем тебе?

– Мы столько работаем, а я мало о тебе знаю.

– Тоже мне, горе. Знать обо мне нечего. Не с той ноги встала сегодня?

Я сидела с ней бок о бок, и не торопилась уходить, не смотря на то, что чувствовала неуютность хозяйки. Оказывается, наш Настройщик не только с посетителями так, она всегда так – умеет разговорить хорошо подобранными словами, незаметно копирует жесты или положение, располагает к себе этим на каком‑то подсознании, и даже знает цвет любимых цветов. Уверенна, что и в своём салоне она настоящий профессионал, и никогда не сможет скомпоновать такого букета, который бы не понравился тому, кто его заказал. Зарина подражатель, чтец, ключик к другим. И при том универсальный ключик – меняющий свои бородки под каждый нужный замок.

– А мечта у тебя есть? Цель в жизни? Ты знаешь, чего ты хочешь?

– Нет, отстань.

– А любимое увлечение?

– Тристан! Забери свою жену от меня, она сегодня вредная! – Зарина засмеялась и вскочила с кресла. Журнал свой кинула на стопку других, понюхала розочку в букете и пошла к Пуле.

Трис вопросительно качнул головой в мою сторону, а я махнула рукой "не обращай внимания", и перекинулась к его столу.

– Ты помнишь, какие мои любимые цветы?

В его глазах мелькнул едва ли не испуг, самый настоящий, а правую руку он вскинул к груди, но тут же опустил.

– Не помню.

– Да шучу я, чего ты?

Утром, после того, как все мы разошлись с Вишнёвого переулка, Зарина догнала меня в конце другой улицы:

– Что‑то стало заметно, да?

Я остановилась, как вкопанная. Она всегда, все три с половиной года, как я её знаю, не была грустной. Она была задумчивой, весёлой, дурашливой, серьёзной, но грустной – никогда. И вот сейчас я впервые увидела тоску. Даже не тоску, – несчастье.

– Что у тебя случилось?

Мы стояли друг напротив друга, под тусклым, ещё не погасшим уличным фонарём, и её лицо стало казаться мне таким же – вот – вот отключат свет, и будут глубокие серые сумерки. Зарина развернулась и взяла меня под локоть:

– Пошли. Это у тебя уроки поздние, а мне на работу всегда к семи… у меня беда, Гретт.

– Какая?

– Глупая. Тупая. Не беда, а ничто.

– Скажи по порядку.

– Несколько лет назад, я стала замечать, что меня нет. Почти нет, очень немного где‑то осталось. Скоро пятый год, как я в агентстве, мне здесь хорошо. Но именно благодаря должности Настройщика я обнаружила пропажу. Это с самого детства было, – мама спросит: хочешь, запишу на танцы? И я не знала, – хочу или нет. Хочешь на музыку? Хочешь на рисование? Хочешь на море летом? Хочешь к бабушке? А я не помню теперь, было ли вообще такое, чтобы я твердо знала – да или нет. За то я чувствовала, хотят ли это другие! Мама обожала цветы, всю жизнь мечтала стать профессиональным флористом, самой не удалось, и мечта перешла на моё будущее. Нет, даже слова уговоров или намёков не было, но она была так счастлива, когда я заявила о своём желании учиться на флориста, мне‑то было всё равно, абсолютно, потому что я сама не знала, кем мне хочется быть, или кем мне не хочется быть…

Я слушала Зарину, которая стала идти со мной в ногу. Непроизвольно.

– Я понравилась парню, мы начинаем встречаться… а я не могу понять, – тот это или не тот, кто мне нужен, потому что кто мне нужен – я не знаю. Я не знаю, хочу или не хочу я создавать с ним семью, если мне замуж предложит, я не знаю, хочу ли я детей и очаг, или независимость и свободу. Я готовлю дома то, что любят есть родители, если я живу с мужчиной – я подстраиваюсь под него. Меня обожает начальница, меня обожают клиенты, я совершенство в глазах родителей и своего любовника, потому что я всегда такая, как им бы хотелось… у меня есть всё для счастья, но я не счастлива, у меня нет ни одной причины для горя, но мне очень грустно. И ладно бы я могла взбунтоваться однажды и заявить, – всё, не желаю я быть флористом! Хочу быть… я бы взбунтовалась, если бы у меня хоть раз возникло чувство ненависти к работе, и я бы поняла – не хочу. Или наоборот, возникло страстное чувство призвания к чему‑то другому, и я бы могла заявить – хочу! Что мне с этим делать? Я в растерянности. Я не знаю, кто я, не знаю своих стремлений, желаний, вкусов, пороков…

– Ты жизнерадостная и неунывающая.

– Потому что это всем нравится. Я не могу при людях быть другой. Но если ситуация требует быть серьёзности, я буду серьёзной.

– А сейчас? Сейчас же ты не подстраиваешься, когда рассказываешь?

– Да. Но своего портрета я не вижу… я не человек, а зеркало…

Зарина готова была заплакать. Она внезапно остановилась, обняла меня, а потом перешла дорогу.

– Зарина!

– И никогда меня больше не спрашивай, ладно? – Крикнула она уже с другой стороны, поспешно удаляясь, – Не трогай меня, ладно?!

Глава 22.Дина

На следующую ночь выяснилось, что Зарина попросила у Вельтона отгул и он совпал вместе с выходным Нила, так что когда в дверях нашего агентства появилась посетительница, мы в первые секунды растерялись, – кому её приветствовать и успокаивать, пока Тристан, сидевший ближе всех к двери, не встал из‑за своего рабочего стола:

– Вы кого‑то потеряли?

– Да.

Странным образом эта молодая девушка была не похожа на всех, кто к нам приходил, – никакой неуверенности или выраженного отчаянья не было. Она зашла тихо, прикрыла за собой дверь, и все её колебание было лишь в том, что она не знала к какому столу нужно подойти. Ответив абсолютно спокойно на вопрос Тристана, она первая сделала шаг к нему, и огляделась в поисках стула.

– Проходите, прошу вас, – Вельтон показал на диван, – присаживайтесь. Мы вас внимательно слушаем.

Впервые в жизни у меня возникло ощущение, будто на улице разгар дня, вход у нас сразу с улицы, и контора у нас… по зарубежным турам, например. Настолько Дина, так она назвала себя, была спокойна. Я даже мельком подумала, а не ошиблась ли она адресом?

– Название вашего агентства на двери… вы спросили, и я поняла, что я правильно его истолковала. Да, я потеряла человека, и очень надеюсь, что с вашей помощью я смогу исправить ту ошибку, из‑за которой наши пути разошлись.

– Расскажите нам всё по порядку, Дина.

– Два года назад в моей квартире раздался звонок…

Вельтон и Трис сели поближе, пытаясь заменить Настройщика хоть как‑нибудь, но девушке он, видимо, был совсем не нужен. Она легко рассказывала, и даже чересчур спокойно, на мой взгляд, без волнений.

Два года назад в её квартире раздался телефонный звонок, и как только она взяла трубку и сказала "алло?", мужской голос сразу спросил: "кто это?". Дина возмутилась и ответила аналогичным вопросом. После минутного спора и допросов выяснилось, что мужчина звонил своим родственникам и не ожидал услышать чужого голоса, как оказалось, он случайно набрал другой номер, промахнувшись пальцем на одно деление телефонного диска. Взаимно извинились, и Дина положила трубку. А на следующий день этот мужчина вдруг позвонил в то же самое время, но на этот раз специально. Сказал, что у неё такой красивый голос, и он не может никак выбросить его из головы.

Я прислушалась, – действительно голос Дины был мягкий и грудной. Если закрыть глаза, то по такому голосу представлялась чувственная зрелая женщина, породистая, если можно было так выразиться не о внешних, а внутренних данных. Женщина – спокойствие, женщина – глубина… но внешне я бы дала ей не больше двадцати лет, и никакой красотой она не блистала, скорее наоборот. Лицо у неё было белым и круглым, и казалось полным ещё и потому, что черты лица были мелкими – рот тонкий и узкий выделялся только двумя острыми, вздёрнутыми вверх уголками верхней губы, столь же маленький носик с крошечными неподвижными ноздрями, и старательно подкрашенные глаза. Было видно, как макияжем она старалась удлинить их, вырисовывая длинные стрелки, увеличить с помощью теней, но они всё равно казались маленькими, и тонко – тонко выщипанные брови длинной своей дугой только подчёркивали это. В остальном же её фигура была стройной, но не выразительной, одежда была серой, и большая сумка через плечо – серая. А рыжеватые от хны волосы она стянула в хвостик – сосульку на затылке. Не смотря на свою некрасивость, мне нравилось её выражение лица, – оно было одухотворенным, тонким, и глубоко спокойным, с чувством собственного достоинства. В этой‑то глубине и была прекрасная перекличка с бархатным голосом Дины.

Мужчину звали Нильсом, и, как оказалось, он жил не просто далеко, а в другой стране. Всегда звонил он, не давая обратного номера, потому что не мог допустить, чтобы девушка тратилась на эти немыслимо дорогие переговоры, но сам звонил часто, – через день, а то и на следующий. Дина поначалу чувствовала себя очень скованно, ей было неудобно, что Нильс выкидывал деньги на ветер, всё расспрашивая её, рассказывая что‑то сам, и порой такие разговоры длились по вечерам и час и два, и три… они понравились друг другу. Она ловила себя на том, что не может дождаться назначенного часа, чтобы вновь поговорить с ним и услышать его голос, она очень переживала, когда откровенничала, или слушала о чём‑то личном с его стороны. Это было понимание, это была привязанность, и всё было прекрасно, пока он, спустя три месяца их телефонного знакомства не сказал, что влюблён и хочет приехать познакомиться с ней по – настоящему.

– И тогда я сказала то, что не могу себе простить до сих пор… я сказала, чтобы он больше не звонил.

– Почему?

– Мало того, я два дня не снимала трубку, когда раздавался телефонный звонок, а потом сменила номер.

– Почему, Дина?

Девушке стало трудно говорить, я видела, как задвигалось её горло, словно сглатывая надёжно запрятанные горькие комки, и она опустила взгляд на свои руки, молча замотав головой.

– Вы сможете мне помочь? – раздалось с таким трудом после нескольких секунд гробовой тишины. – Вы можете что‑нибудь сделать?

– Дать вам стакан воды?

– Нет. Ответьте мне. Если нет, то я пойду…

– А как вы нашли нас? – спросил Вельтон. – Как вы оказались здесь в четыре часа ночи?

Дина молчала. Упрямо смотрела вниз, потом в сторону, и ничего не говорила. Наконец Трис положил ей ладонь на плечо, и сказал утешительно:

– Если вы готовы, то мы попробуем вам помочь. Но сначала мы должны выяснить, есть ли связующая ниточка между вами, осталась ли она с его стороны, понимаете?

– Да.

– Вы сейчас можете ещё остаться у нас на некоторое время, чтобы начать поиски?

– Да.

– А ты, Гретт, готова? – Трис спросил, даже не поворачиваясь ко мне.

– Конечно.

Длинную куртку она не сняла, и сумку тоже не оставила, – в каморку зашла быстро, не задавая никаких вопросов и села на мой пуфик. Я не стала ничего поправлять и села на тот, на котором обычно привыкла видеть посетителей, а не себя.

– Дина, вам удобно так? Может, разденетесь?

– Мне удобно.

– Вам сейчас нужно свободно себя чувствовать, чтобы нормально настроиться на воспоминания, и никакие посторонние мысли не отвлекали.

Она вскинула на меня короткие накрашенные ресницы и сняла с плеча сумку, потом скинула куртку и с усилием заставила себя глубоко вдохнуть.

– Я свободно себя чувствую, я спокойна, – её голос прозвучал именно так, как она говорила, – что нужно делать?

– Сейчас вы сможете нарисовать свои воспоминания…

– Зачем?

– Это первый шаг к поиску.

– Что он даст?

Я положила себе на колени альбом и поближе придвинула материалы.

– Вам не нужно знать всего, что происходит у нас в агентстве, и как мы работаем, вам нужно только довериться нам, а мы постараемся найти вашего Нильса. Сосредоточьтесь на том первом дне, когда он ошибся номером и позвонил вам. Только помните – никаких шагов в сторону, никаких мечтаний, предположений, смешанных с чем‑то другим мыслей. Даже если вы не помните подробно, это не страшно. Здесь вам нужно лишь вспомнить хоть деталь, а на бумаге отразится то, что ваша память, может, закидала временем. Вы готовы?

Дина медлила с ответом:

– А что вы можете нарисовать? Мой телефон? Или возможно изобразить его голос?

Если честно, я и сама не знала, что я сейчас буду видеть.

– Рисовать будете вы, своей памятью, а мои руки вас слушаться. Я не знаю, что это будут за иллюстрации. Так вы готовы?

– Готова.

– Сконцентрируйтесь. Закройте глаза, если вам так будет удобнее…

Она закрыла, а я потянулась к пастельным мелкам.

Всё же привыкнуть к этому чувству неуправления своими руками было невозможно. Я и не я одновременно выводили линии и растирали пятна. Я увидела первые очертания голубой комнаты, дивана и журнального столика, на котором стоял телефон. Потом я нарисовала на втором листе саму Дину, которая отражалась с трубкой у уха, взглянувшая на своё отражение в зеркале серванта, она улыбалась и была смущенна. Она выглядела очень женственно в это мгновение, её красила улыбка и внутренняя нежность. Рисунок за рисунком менялись цвета… всё та же пастель, но более тёмная, – то ночной вид из окна, то тёмный коридор. Дальше – уголь. Чёрно – белая ванная комната с маленьким высоко подвешенным зеркалом, чёрно – белая кухня, чёрно – белый зал, спальня, шкаф для одежды, зеркало на внутренней дверце, раздетая Дина в отражении, бурые пятна ожогов – бёдра и живот, искривлённое мукой её лицо, на котором застыло презрение и ненависть, обращённые на себя и на своё уродство… мои руки всё выбрасывали и выбрасывали из альбома листы, и тонкие палочки угля обламывались и крошились от нажатия пальцев, я так хотела остановиться, но не могла. И Дина, уже скрючившись на своём месте и обхватив голову руками, мычала от слёз.

Чёрная, непроницаемая улица, наше Здание, наша лестница, её сумка, открытая полностью, а на дне белая бечёвка, и… наша дверь с полоской света…

Дина глухо застонала, завыла, потом заорала в голос, а у меня потемнело в глазах, и крик её стал в этой темноте меркнуть.

Я долго не могла понять, что я прихожу в себя, а не просыпаюсь после сна. Это было настоящее беспамятство, потому что, когда я вспомнила случившееся, я не могла поверить, что это был не сон, и что это было недавно. Не просто недавно, а минуты две назад. Тристан сидел рядом со мной на диване в большой комнате, Зарина и Пуля успокаивали истерику Дины, Вельтон тоже был рядом с ней с моими рисунками в руках. Дверь каморки на распашку.

– Тебе лучше? – Трис одной рукой поддерживал меня под голову, а в другой руке у него был стакан с водой. – Перестань меня пугать, Гретт, почему нельзя без приключений?

– Всё хорошо.

– Голова кружится?

– Нет, – я села на диване. Мой обморочный сон проходил, и я уже стряхнула с себя ощущение длительного времени. – Ты видел рисунки?

– Нет. Что у вас там произошло?

– У неё срыв или… не знаю. Дина удавиться хотела.

Пуля что‑то шептала девушке, тоже подносила воду, но Дина отворачивалась, долго всхлипывала, а потом начала говорить – торопясь и захлёбываясь в словах:

– Не могла я! Нельзя меня никому видеть… и знакомиться не надо! Это несчастный случай был в детстве… ну, какая же я теперь? Я тогда думала – какая же я дура, куда меня занесло, как я его‑то обманываю и себя обманываю, ведь всегда знала, что крест на мне… я с таким уродством никогда… если только такого же найду, или хуже, чтоб мне не стыдно, не страшно было… а я забылась, я даже не подумала тогда, что он вдруг захочет приехать! А недавно я поняла, что не могу так жить. Всю жизнь без него. Всю жизнь в этой ненависти! Я давно решение приняла, я даже удивлялась, что мне так спокойно стало от радости, что скоро моя мука кончится… я всё приготовила, только я дома не хотела. Я свой лучший костюм одела, накрасилась, новые туфли купила. Я весь дом убрала… а здание это я знала, я недалеко живу, оно же заброшенное, никто не увидит, не появится случайно… я так решила, что мне очень спокойно стало… будто всего лишь мусор вынести нужно. Я почти, а тут вдруг полоска света от двери… и до меня дошло, что табличка, которую я видела внизу, про сожжённый мост, что это то самое. Последний шанс… попытка переступить свой ужас и всё ему рассказать, а не бросать трубку и не менять номер… будь что будет.

Она замолчала, и в агентстве снова наступила тишина. Мёртвая.

Трис поманил Пулю в сторонку, и что‑то ей тихо сказал. Потом подошёл к Дине:

– Дина, теперь вы должны прийти к нам завтра. Давайте, мы вас проводим, вы подышите свежим воздухом, успокоитесь.

– Хорошо.

– Гретт, можно я возьму твою куртку на время?

– Да, конечно.

Он накинул её на Дину, оделся сам, и Пуля тоже. Остались только мы с Вельтоном, но через несколько секунд Трис вернулся, зашёл в каморку и вышел оттуда, роясь в сумке. Достал ключи.

– Вельтон, выброси всё, пожалуйста, на помойку подальше отсюда. Я Пулю попросил остаться с ней до утра, приготовить что‑нибудь вкусное, навести беспорядка побольше… Гретт, я точно могу тебя оставить, ты в порядке?

– Иди, у меня всё нормально.

Трис ушёл, а Вельтон запихал в мусорный мешок вещи Дины.

– У неё сорок шестой размер. Нужно будет купить ей хорошее лёгкое пальтецо.