Текст книги "Изверги-кровососы"

Автор книги: Кристофер Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Кристофер Мур
ИЗВЕРГИ-КРОВОСОСЫ

Памяти моего отца – ДЖЕКА ДЭЙВИСА МУРА

УВЕДОМЛЕНИЕ АВТОРА

Все однажды началось с того, что один приятель помогал мне переезжать. Как у многих писателей, мебели у меня немного, зато книг – тонны. В общем, закончив кантовать четвертую коробку, подписанную «книжки про вампиров», приятель сказал:

– Знаешь, тебе самому книжку про вампиров надо написать. Теорию ты освоил.

Точнее не скажешь. Выяснилось, что за несколько лет до этого я сочинил и прочитал по радио историю про парня, который зовет на свидание девушку, а обнаружив, что она вампир, не вгоняет кол ей в сердце, а запихивает в морозильник – пока не решит, что с нею делать дальше. С этого я и начал – с рассказа о сравнительно обычном пареньке, который влюбляется в вампиршу. А потом я задумался и о самой вампирше.

Мне – как и, я уверен, вам – стало интересно: отчего это вампиры всегда такие ухоженные, но ни один, похоже, никогда не принимает ванну и не стирает белье? Как получается, что они вылезают из могил и сразу точно знают, что им делать? А если у вампира после смерти ровно те же сомнения, что были и при жизни, но он или она инструкций не получают и не знают, как о себе заботиться и чем кормиться? И почему вампирши обязательно брюнетки? Почему не рыжие?

Я решил, что кому-то пора заняться этими животрепещущими вопросами, потому и написал эту книгу. По ходу дела стало понятно, что сочинять ее очень весело. Надеюсь, так же весело будет и вам – с читательского конца.

Искренне ваш,

Кристофер Мур

БЛАГОДАРНОСТИ

Автор благодарит тех, кто помогал ему при изысканиях и в написании «Извергов-кровососов»:

– Марка Джозефа и Марка Эндерсона за помощь в изысканиях в Районе Залива;

– Рашелл Стамбал, Джин Броди, Лиз Зьемска и Ди Ди Лихтфусс за тщательные читки и здравые предложения;

– моих редакторов Майкла Корду и Чака Эдамза за чистые руки и самообладание;

– и моего агента Ника Эллисона за терпение, наставления, дружбу и трудолюбие.

Часть I
ПТЕНЧИК

ГЛАВА 1
Смерть

Закат окрасил пурпуром великую Пирамиду, пока Император с наслаждением испускал горячую струю на мусорный контейнер в переулке под нею. От залива взбирался низкий туман, змеился вокруг колонн и по бетонным львам, омывал башни, в которых управляли деньгами Запада. Финансовый район – еще час назад он бурлил реками мужчин в серой шерсти и женщин на каблуках; ныне же улицы, проложенные по затонувшим кораблям и отбросам золотой лихорадки, были безлюдны – и тихи, если не считать туманного горна, мычавшего за бухтой, как одинокая корова.

Император отряхнул скипетр от последних капель, передернулся, застегнул ширинку и оборотился к королевским гончим, преданно дожидавшимся его.

– Сирена поет сегодня особо печально, как полагаете?

Меньший пес, бостонский терьер, склонил голову и облизнулся.

– Фуфел, ты столь бесхитростен. Мой Город разлагается у тебя на глазах. Сам воздух в нем отравлен ядом, чада стреляют друг друга на улицах, а теперь еще и Чума эта, кошмарная эта зараза косит моих подданных тысячами – ты же мыслишь только о еде.

Император кивнул псу покрупнее – золотистому ретриверу.

– Вот Лазарю ведомо бремя нашей ответственности. Неужто потребно сгинуть, дабы обрести достоинство? Поди пойми.

Лазарь прижал уши и заворчал.

– Я оскорбил тебя, друг мой?

Фуфел зарычал и попятился от мусорного контейнера. Император обернулся: крышку медленно подымала бледная рука. Фуфел предупреждающе гавкнул. В контейнере воздвиглась фигура – волосы темны и взъерошены, в них запутался мусор, а кожа бела, как кость. Фигура выпрыгнула из контейнера и зашипела на песика, обнажив длинные белые клыки. Фуфел взвизгнул и спрятался за ногу Императора.

– Этого вполне довольно, – распорядился Император, нахохлившись, и заложил большие пальцы за лацканы ветхого пальто.

Вампир смахнул лист сгнившего латука с черной рубашки и ухмыльнулся.

– Я дозволю тебе жить, – произнес он, и голос его проскрежетал напильником по древнему проржавевшему железу. – Таково твое наказание.

Глаза Императора в ужасе распахнулись, но он не отступил. Вампир расхохотался, отвернулся и пошел прочь.

Когда вампир исчез в тумане, по загривку Императора пробежал холодок. Он сгорбился и подумал: «Только не это. Город мой умирает от чумы и отравы, а теперь еще и оно – эта вот тварь – бродит по улицам. Ответственность хватает за горло. Император или нет, но я всего лишь человек. Я слаб, как вода: мне спасать всю империю, а я прямо сейчас готов продать душу за ведерко зажаренной хрустящей курочки Полковника. Ах, но мои войска должны видеть меня сильным. Могло быть, наверное, и хуже. Я мог стать Императором Окленда».

– Выше головы, ребята, – рек Император своим гончим. – Если уж биться с этим чудовищем, нам потребуются силы. На Северном пляже есть булочная, коя вскорости будет избавляться от вчерашней выпечки. Идемте ж. – И он зашаркал по улице, размышляя: «Нерон тренькал на лире, пока его империя горела огнем; я же набью живот резиновым тестом».

Пока Император трюхал по Калифорния-стрит, стараясь уравновесить бессилие власти с видами на пончик в сахарной пудре, Джоди выходила из Пирамиды. Двадцать шесть, хорошенькая – той разновидности, которую мужчинам хочется укрыть потеплее фланелевой простынкой и чмокнуть в лобик, выходя из комнаты; симпатичная, но не красавица.

Минуя массивные бетонные контрфорсы Пирамиды, она поймала себя на том, что хромает от колготочного увечья. Вообще-то она не болела – эта стрелка, что бежала у нее по ноге сзади от пятки к колену, произведение грубого железного конторского ящика («Претензии, Э-Ю-Я»), который вдруг выскочил и укусил ее за лодыжку; но Джоди все равно прихрамывала – психологическая травма. Она думала: «Мой чулан с гардеробом начинает смахивать на инкубатор страусов. Пора уже либо повыбрасывать яйца „Ногайцев“,[1]1
  «L'eggs» – марка нейлоновых колготок, производимых компанией «Хейнз» с 1969 г. в фирменной упаковке, похожей на белые пластиковые яйца. – Здесь и далее прим. переводчика.


[Закрыть] либо загореть ногами и перестать носить нейлоновые колготки».

Но не загорит она никогда – по-настоящему просто не сможет. Она – зеленоглазая рыжая, с молочной кожей, от солнца она обгорает и вся идет веснушками.

В полуквартале от ее автобусной остановки подстегиваемый ветром туман победил, и Джоди пережила безоговорочную капитуляцию лака для волос. Аккуратные их волны по пояс растрепались и скрутились в неуправляемую рыжую накидку. «Здорово, – подумала Джоди, – опять вернусь домой, как Смерть, что слопала крекер. Курт очень обрадуется».

Она запахнула потуже куртку от промозглого холода, «дипломат» прижала спереди к себе, как школьница связку учебников, и похромала дальше. Впереди на тротуаре кто-то маячил у стеклянной двери маклерской конторы. Его силуэт в тумане очерчивался зеленым светом кинескопов изнутри. Она было решила перейти на другую сторону, чтоб не встречаться, да только через несколько шагов все равно придется возвращаться на остановку.

«Хватит уже засиживаться допоздна, – подумала она. – Оно того не стоит. План простой: в глаза не смотреть».

Проходя мимо мужчины, она разглядывала свои кроссовки (туфли на каблуке лежали в «дипломате»). Вот и все. Еще пару шагов…

Рука поймала ее за волосы и дернула, Джоди не удержалась на ногах, «дипломат» поскакал по тротуару, и она завизжала. Другая рука закрыла ей рот, и с улицы ее потащили в переулок. Джоди отбивалась и дрыгала ногами, но мужчина был слишком силен – прямо-таки незыблем. Ей в ноздри ударила вонь гнилого мяса, и ее замутило прямо посреди крика. Нападавший развернул ее к себе и дернул за волосы – голова откинулась назад так, что, подумала Джоди, шея сломается. Затем – острая боль на горле сбоку, и вся сила сопротивляться, похоже, улетучилась.

На другой стороне переулка она видела банку из-под газировки, старый номер «Уолл-Стрит джорнэл», к кирпичу прилип комок жвачки, знак «Парковка запрещена» – мельчайшие подробности, казалось, до странности замедлились и стали важны. Перед глазами все собралось в темный тоннель, будто закрылась диафрагма, и Джоди подумала: «Вот последнее, что я увижу». Голос у нее в голове был спокоен, смирен.

Когда все потемнело совсем, мужчина отвесил ей пощечину, она открыла глаза – и увидела перед собой узкое белое лицо. Он что-то ей говорил.

– Пей, – услышала она.

В рот ей сунули что-то теплое и мокрое. На вкус – теплое железо, соленое, и она вновь подавилась. Это его плечо. Он сует мне в рот свое плечо, а у меня выбиты зубы. Оттого и вкус крови.

– Пей!

Пальцы зажали ей нос. Она забилась, попробовала глотнуть воздуха, попыталась оторвать рот от его плеча, чтобы вдохнуть, втянула в себя воздух и чуть не поперхнулась кровью. Как вдруг поняла, что сосет ее, жадно пьет. Когда мужчина попытался отнять плечо, она в него вцепилась. Он вырвал руку у нее изо рта, развернул ее и снова укусил за шею. Через секунду Джоди поняла, что падает. Нападавший рвал на ней одежду, а сил защищаться у нее больше не было. Кожей грудей и живота она почувствовала что-то грубое, а потом он с нее слез.

– Тебе это пригодится, – сказал он, и голос его раздался у нее в голове, как эхо крика в ущелье. – А теперь можешь сдохнуть.

Джоди ощутила в себе нечто вроде благодарности. С его позволения она сдалась. Бой сердца у нее замедлился, задергался и замер.

ГЛАВА 2
Подогретая смерть

Она слышала, как в темноте над нею суетятся насекомые, обоняла горелую плоть и чувствовала, как на спину ей давит что-то очень тяжелое. Боже мой, он меня живьем похоронил.

Лицом Джоди вжималась в нечто жесткое и холодное – камень, думала она, пока не унюхала мазут асфальта. Ее обуяла паника, и она забилась, втягивая под себя руки. Оттолкнулась от асфальта – и левая рука вспыхнула болью. Поднималась она с грохотом и оглушительным лязгом. То опрокинулся мусорный контейнер, лежавший у нее на спине, и всякая дрянь из него рассыпалась по всему переулку. Она недоверчиво оглядела громадину. Весит тонну, не меньше.

«Страх и адреналин», – подумала она.

А потом глянула на свою левую руку и завизжала. Та была кошмарно обожжена, вся кожа на ней почернела и потрескалась. Джоди выскочила из переулка, чтобы ей кто-нибудь помог, но улица была пустынна. «Мне надо в больницу, полицию вызвать».

Она заметила телефон-автомат; от фонаря над ним подымалась красная труба жара. Она оглядела всю безлюдную улицу. Над каждым фонарем красными волнами поднимался жар. Над головой Джоди слышала жужжание троллейбусных проводов, под мостовой – неумолчный плеск канализации. В тумане воняло дохлой рыбой и дизельным топливом, несло гнилью с Оклендских отмелей по ту сторону залива, старой картошкой фри, сигаретными бычками, хлебными корками и плесневелой пастрами смердело из ближайшей урны, а из-под дверей маклерских контор и банков тянуло остаточным ароматом «Арамиса». Клочья тумана шелестели о здания влажным бархатом. Адреналин будто подстегнул в ней не только силу, но и все чувства до единого.

Джоди стряхнула это многообразие звуков и запахов и побежала к телефону, бережно придерживая обгорелую руку. А на бегу почувствовала, что под блузкой о кожу что-то трется. Правой рукой дернула шелк, блузка выпросталась из юбки. На тротуар вывалились пачки денег. Она остановилась и вперилась взглядом в банковские упаковки стодолларовых купюр у ног.

И подумала: «Да тут тысяч сто. На меня кто-то напал, подушил, покусал в шею, обжег мне всю руку, а потом набил блузку деньгами и завалил меня мусорным контейнером, и я теперь вижу тепло и слышу туман. Я выиграла в лотерею Сатаны».

Она вбежала обратно в переулок, оставив деньги на тротуаре. Здоровой рукой порылась в мусоре из контейнера, нащупала бумажный пакет. Затем опять выскочила на улицу и сгребла в него все деньги.

У автомата пришлось пожонглировать: снять трубку и набрать номер, при этом не выпуская из хватки денег и не задействуя больную руку. Джоди набрала 911 и, дожидаясь ответа, посмотрела на ожог. Выглядел он гораздо жутче, нежели ощущался. Она поработала кистью, и черная кожа потрескалась. «Ух, ну и болеть же должно. Да и противно было бы, – подумала она, – а мне отчего-то не противно. Не так уж мне и плохо вообще-то, с учетом всего. После ракетбола с Куртом болело сильнее. Странно».

В трубке щелкнуло, раздался женский голос:

– Здравствуйте, вы позвонили по номеру экстренных служб Сан-Франциско. Если в настоящее время вам грозит опасность, нажмите один; если опасность миновала, а вам по-прежнему нужна помощь, нажмите два.

Джоди нажала два.

– Если вас ограбили, нажмите один. Если вы попали в аварию, нажмите два. Если на вас напали, нажмите три. Если вы звоните сообщить о пожаре, нажмите четыре. Если вы…

Джоди быстро перебрала в уме варианты и нажала три.

– Если в вас стреляли, нажмите один. Резали, нажмите два. Насиловали, нажмите три. Все прочие виды нападений, нажмите четыре. Если вам необходимо повторить опции, нажмите пять.

Джоди намеревалась нажать четыре, но попала по пятерке. В трубке несколько раз щелкнуло, и вновь зазвучал магнитофонный голос:

– Здравствуйте, вы позвонили по номеру экстренных служб Сан-Франциско. Если в настоящее время вам грозит опасность…

Джоди грохнула трубкой о рычаг так, что та раскололась у нее в руке, а телефон чуть не оторвался от столба. Она отскочила и оглядела ущерб. Адреналин, не иначе.

«Позвоню Курту. Он приедет, подберет меня и отвезет в больницу», – Джоди огляделась, нет ли поблизости другого телефона. Был – у автобусной остановки. Но только дойдя до него, Джоди вспомнила, что у нее нет мелочи. Кошелек был в «дипломате», а «дипломата» у нее больше нет. Она попробовала вспомнить номер своей телефонной карточки, но с Куртом они съехались всего месяц назад, номер она еще не выучила. Джоди сняла трубку и набрала оператора.

– Звонок за счет абонента от Джоди. – Она продиктовала телефонистке номер и стала слушать звонки. Трубку снял автоответчик.

– Похоже, никого нет дома, – сказала телефонистка.

– Он фильтрует звонки, – упорствовала Джоди. – Просто скажите ему…

– Простите, нам не разрешается оставлять сообщения.

Вешая трубку, Джоди уничтожила и этот аппарат, на сей раз – намеренно.

И подумала: «Целые фунты стодолларовых бумажек, а позвонить ни фига не могу. И Курт еще звонки фильтрует – я же наверняка припозднилась, мог бы и снимать уже трубку. Не злись я так, точно бы заплакала».

Рука уже совсем перестала болеть – вообще-то, когда Джоди опять на нее глянула, кожа вроде бы начала подживать. «Я сбрендила, – подумала Джоди. – Посттравматический сбрендеж. И есть хочется. Мне нужны медпомощь, много еды, полицейский с душой, бокал вина, горячая ванна, чтоб меня обняли, карточка к банкомату – положить всю эту наличку. Мне нужно…»

Из-за угла вывернул 42-й автобус, и Джоди инстинктивно полезла в карман куртки проверить проездной. Никуда не делся. Автобус остановился, дверь открылась. Джоди на ходу засветила проездной водителю. Тот хрюкнул. Она уселась впереди, лицом к другим пассажирам.

На автобусах Джоди ездила уже пять лет, и случалось – по ночам, из-за работы или позднего сеанса. Но сегодня – вся взъерошенная, перепачканная, в рваных колготках, мятом и грязном костюме, потрепанная, потерянная, в отчаянии – Джоди впервые почувствовала себя в ночном автобусе в своей тарелке. При виде ее психи оживились.

– Свободное место! – выпалила тетка с заднего сиденья. Джоди подняла голову. – Свободное место! – Тетка была в цветастом домашнем халате и ушках Микки-Мауса. Она показывала в окно и кричала: – Свободное место!

Джоди смущенно отвернулась, но все прекрасно поняла. У нее самой была машина – быстрая маленькая «Хонда» с задней дверью. Парковку для нее у своей квартиры Джоди нашла лишь месяц назад и освобождала ее теперь лишь ненадолго вечерами по вторникам, когда проезжала подметальная машина. Едва та скрывалась, Джоди возвращала «Хонду» на место. Самовольные захваты – традиция в Городе: свою парковку полагалось защищать не на живот, а на смерть. Джоди слышала, что в Чайна-тауне семейные стояночные места передаются из поколения в поколение, за ними ухаживают, как за могилами почитаемых предков, их оберегают немалым подмазыванием китайских уличных банд.

– Свободное место! – заорала тетка.

Джоди глянула через проход и совершила встречу взглядом с неопрятным бородачом в пальто. Тот робко осклабился, затем медленно сдвинул полу и показал внушительную эрекцию, выпроставшуюся из пристанища полувоенных штанов.

Джоди в ответ тоже ухмыльнулась, вытащила из кармана куртки обожженную руку и предъявила ему. С таким тягаться он не мог – запахнул пальто, весь нахохлился и обиженно надулся. Джоди сама изумилась, что так поступила.

Рядом с бородатым сидела молодая женщина – она яростно распускала свитер в мешок пряжи, словно, дойдя до конца нитки, собиралась вязать все заново. По другую сторону вязальщицы сидел старик в твидовом костюме и охотничьей войлочной шляпе; между ног он держал трость. Каждые несколько секунд он весь заходился в кашле, после чего старался отдышаться, а глаза вытирал шелковым платком. Он заметил, что Джоди на него посмотрела, и смущенно улыбнулся.

– Простуда, только и всего, – сказал он.

«Да нет, там все гораздо хуже, – подумала Джоди. – Вы умираете. Откуда я знаю? Откуда я знаю, откуда я знаю, но знаю, и всё». Она тоже улыбнулась старику, после чего стала смотреть в окно.

Автобус уже ехал по Северному пляжу, и все улицы кишели моряками, хулиганьем и туристами. Вокруг каждого человека Джоди теперь видела слабый красный ореол, а в воздухе за ними тянулись хвосты жара. Она потрясла головой – прочистить зрение, – затем перевела взгляд на пассажиров автобуса. Да, ореол был у каждого – у кого ярче, у кого тусклее. Старика в твиде, помимо красной ауры жара, окружала темная кайма. Джоди протерла глаза и подумала: «Должно быть, я головой ударилась. Надо пройти томографию и снять энцефалограмму. Обойдется в целое состояние. Компания платить откажется. Хотя, может, заявку обработаю сама и удастся пропихнуть. В общем, точно беру больничный на весь остаток недели. К тому же предстоит серьезный забег по магазинам, как только разберусь в больнице и участке. Очень серьезная экспедиция. Кроме того, печатать некоторое время я все равно не смогу».

Джоди посмотрела на обожженную руку, ей снова показалось, что та зажила еще немного. «Все равно на этой неделе на работу я ни ногой», – подумала она.

Автобус остановился на Рыбацком причале и площади Гирарделли, и в него набились группы туристов в светящихся нейлоновых шортах и толстовках с Алкатраса – они трещали по-французски и по-немецки и возили пальцами по линиям на городской карте. Джоди чуяла на туристах пот и мыло, вареных крабов, шоколад и напитки, жареную рыбу, лук, хлеб из опары, гамбургеры, автомобильные выхлопы. Голод не тетка, но от запаха еды ее мутило.

«При посещении Сан-Франциско не стесняйтесь принимать душ», – подумала она.

Автобус двинулся вверх по Ван-Несс, и Джоди встала и протолкалась через туристов к двери выхода. Несколько кварталов погодя автобус остановился у Каштановой, и перед тем, как выйти, Джоди обернулась. Тетка с ушками Микки-Мауса мирно пялилась в окно.

– Ух ты, – сказала Джоди. – Вы только поглядите, сколько свободных мест.

Сходя со ступенек, она слышала, как тетка в автобусе завопила:

– Свободное место! Свободное место!

Джоди улыбнулась: «Ну и зачем я это сделала?»

ГЛАВА 3
О, жидкая любовь

Полуночные моментальные снимки: толстуха с электрошокером пытается удержать пуделя на поводке, пожилая пара геев в дизайнерских трениках занимается спортивной ходьбой, студентка крутит педали горного велосипеда, за ней – сплошь пережаренные завивкой локоны и мазок красного жара; в отелях и домах зудят телевизоры, шипят водонагреватели и гудят стиральные машинки, ветер трещит листвой платанов и свистит в еловой хвое, из гнезда на пальме спускается крыса – цокают по стволу коготки. Запахи: пот страха от толстухи с пуделем, розовая вода, море, древесный сок, озон, нефть, выхлоп и кровь – горячая и сладкая, как утюг в сахаре.

Всего три квартала пешком от автобусной остановки до четырехэтажного дома, где она поселилась в одной квартире с Куртом, но Джоди показалось, что это многомильный поход. Путь удлиняла не усталость, а страх. Она-то думала, что уже давно не боится Города, но вот поди ж ты: поглядывает через плечо, пока не соберется с мужеством посмотреть вперед и идти дальше, а не бежать.

Она перешла через дорогу к своему кварталу и увидела, что перед домом стоит джип Курта. Поискала взглядом свою «Хонду», но той нигде не было. Может, Курт взял, только зачем? Ключи она ему оставила из вежливости. Не предполагалось, что он будет на ней ездить. Не так уж хорошо они с ним и знакомы.

Джоди глянула на здание. У нее в квартире горел свет. Она сосредоточилась на эркерном окне – и услышала голос Луиса Рукайзера,[2]2
  Луис Ричард Рукайзер (1933–2006) – американский финансовый обозреватель.


[Закрыть] напропалую острившего насчет минувшей недели на Уолл-стрит. Курту нравилось перед сном пересматривать записанные выпуски «Недели на Уолл-стрит». Говорил, они его успокаивают, но Джоди подозревала, что, слушая, как лысеющие финансовые воротилы рассказывают о том, как они распорядились миллионами, он ловил какой-то латентный сексуальный кайф. Что ж, если пик Доу способен поставить ему трусы палаткой, ее устраивает. До него парень, с которым она жила, хотел, чтоб Джоди на него писала.

Ступив на крыльцо, краем глаза она уловила какое-то движение. Кто-то нырнул за дерево. Она заметила локоть и носок ботинка даже в темноте, но ее испугало не это. Там не было ореола жара. Не видеть его теперь было жутковато так же, как несколько минут назад – видеть: Джоди уже рассчитывала на него. Кто бы ни стоял за стволом, он был не теплее самого дерева.

Джоди взбежала по ступеням, надавила кнопку домофона и прождала целую вечность, пока Курт ответит.

– Да, – вякнул домофон.

– Курт, это я. У меня ключа нет. Открой мне дверь.

Замок зажужжал, и она вошла. Оглянулась через дверное стекло. На улице никого не было. Фигура за деревом исчезла.

Она пронеслась четыре пролета наверх, где ее в дверях квартиры ждал Курт. В джинсах и рубашке из Оксфорда – атлет, блондин, тридцать лет и мог бы стать фотомоделью, но больше всего на свете ему хотелось быть игроком на Уолл-стрит. Он безропотно вкалывал на зарплату в дисконтном брокерстве – целыми днями сидел за клавиатурой, в наушниках и костюмах, которые были ему не по карману, и смотрел, как мимо проплывают чужие деньги. Руки он теперь держал за спиной – прятал пристяжные манжеты на липучках, которые надевал на ночь, чтобы так не мучил тоннельный синдром. На работу он их не носил, тоннельный синдром – это для синих воротничков, а по вечерам прятал руки, как ребенок, который боится улыбнуться из-за скобок на зубах.

– Где ты была? – спросил Курт – скорее зло, чем встревоженно.

Джоди хотелось улыбок и сочувствия, а не наездов. В глазах ее набухли слезы.

– На меня сегодня напали. Меня кто-то побил и запихнул под мусорный контейнер. – Она вытянула руки, чтобы ее обняли. – И руку обожгли.

Курт отвернулся и пошел в квартиру.

– А вчера ты где была? И сегодня? Тебе с работы весь день названивали.

Джоди двинулась за ним.

– Вчера? Ты о чем это?

– И машину твою арестовали. Я не нашел ключи, когда приехали дворники. Теперь платить придется, чтоб забрать ее с арестплощадки.

– Курт, я вообще не понимаю, о чем ты. Есть очень хочется, мне страшно и нужно в больницу. На меня напал кто-то, черт бы тебя драл!

Курт сделал вид, что расставляет по порядку видеокассеты.

– Если тебе не хотелось постоянных отношений, не нужно было соглашаться и жить со мной. У меня, знаешь ли, с женщинами проблем никаких – хоть каждый день.

Говорила ей мама: «Никогда не связывайся с мужчиной симпатичнее себя».

– Курт, да посмотри же ты. – Джоди протянула ему обожженную руку. – Посмотри!

Тот медленно обернулся и посмотрел; желчь в его взгляде зашипела и стала ужасом.

– Как тебе это удалось?

– Не знаю, я без сознания была. У меня, наверное, сотрясение мозга. Перед глазами все… в общем, странно выглядит. Помоги же мне, пожалуйста, уже наконец!

Курт заходил тугими кругами у журнального столика, качая головой.

– Я не знаю, что делать. Я не знаю, что делать. – Потом сел на тахту и принялся раскачиваться.

Джоди подумала: «Этот человек вызывал пожарную бригаду, когда у него засорился унитаз, и я еще прошу от него помощи. О чем я вообще думала? Почему меня всегда тянет к слабакам? Что со мной не так? Почему у меня не болит рука? Мне съесть что-нибудь или ехать в неотложку?»

Курт сказал:

– Это ужас, мне рано вставать. У меня в пять встреча. – Оказавшись на знакомой территории своекорыстия, он перестал раскачиваться и поднял голову: – Ты до сих пор не сказала, где была вчера ночью!

У двери, где стояла Джоди, располагалась антикварная дубовая вешалка. На вешалке располагался черный японский горшок, в котором сражался за жизнь филодендрон – пристанище колонии паутинных клещиков. Схватив горшок, Джоди услышала, как клещики зашевелились в своих крохотных колыбельках. Отводя руку перед броском, она заметила, как Курт моргнул – веки его двигались медленно, словно электрические гаражные ворота. Уже запустив горшок, она увидела, как жилка у него на шее взбухла ударом сердца. Горшок описал плоскую траекторию через всю комнату. Растение тянулось за ним хвостом кометы. Смятенные паутинные клещики сообразили, что отправились в полет. Дно горшка соприкоснулось со лбом Курта, и Джоди долго смотрела, как японская керамика сначала взбухает, затем проваливается сама в себя. Осколки и земля разлетелись по комнате; филодендрон врезался в голову Курта, и Джоди слышала, как трещит и рвется каждый стебель. У Курта не было времени поменять выражение на лице. Он рухнул на тахту без сознания. Все это заняло десятую долю секунды.

Джоди подошла к тахте и смахнула землю с волос Курта. На лбу его остался отпечаток полумесяца – у нее на глазах он заполнялся кровью. Внутри у Джоди все скакнуло, и живот скрутило таким спазмом, что от боли она упала на колени. И подумала: «У меня в кишках обвал».

Джоди слышала, как у Курта бьется сердце, медленно сипит дыхание. «Ну я его хотя бы не убила».

Все ноздри ей забил густой запах крови, удушающе сладкий. Ее скрутило новым спазмом. Она коснулась раны на лбу, затем отстранилась – с пальцев капала кровь. «Я этого не сделаю. Не могу».

Она облизнула пальцы, и все до единой мышцы ее тела запели от напора. Нёбо напряглось, в голове что-то треснуло, словно кто-то тянул ей глазные зубы за корни. Джоди провела языком по нёбу и почувствовала игольные острия – те проталкивались сквозь кожу за резцами: то росли новые зубы.

«Я этого не делаю», – подумала она, забираясь на Курта верхом и слизывая кровь у него со лба. Новые зубы удлинились. Через все тело вихрем пронеслось электрическое наслаждение, а в мозгу все побелело от восторга.

Где-то в затылке тихий голосок кричал «Нет!» снова и снова, а она меж тем впивалась новыми зубами в горло Курта и пила. С каждым толчком его сердца она слышала свои стоны. Пулеметный оргазм, темный шоколад, родниковая вода в пустыне, хор аллилуйи и кавалерия на помощь – то было все сразу. И все это время голосок вопил: «НЕТ!»

Наконец Джоди оттолкнулась и скатилась на пол. Села, опершись спиной на тахту, руками обхватила колени, в них же вжалась лицом, а крохотные конвульсии наслаждения щекотали и покручивали все ее тело. Ее омыло темным теплом, все в ней зудело, будто она из сугроба сразу залезла в горячую ванну.

Теплота медленно куда-то сбежала, ее сменила душераздирающая печаль – какая-то утрата, до того непреходящая и глубокая, что Джоди вся онемела от ее тяжести.

«Мне знакомо это чувство, – подумала она. – Я его раньше уже чувствовала».

Она повернулась и посмотрела на Курта – и с облегчением поняла, что он еще дышит. На шее, куда она его укусила, отметин не осталось. Кровь у него на лбу сворачивалась, рана покрывалась коркой. Кровью пахло так же, но теперь запах ей был отвратителен – как из пустых винных бутылок похмельным утром.

Джоди встала и ушла в ванную, по дороге сбрасывая одежду. Включила душ и скатала с ног остатки колготок – без особого удивления заметив, что обожженная рука зажила уже совсем. «Я изменилась, – подумала она. – Я никогда не буду прежней. Мир сместился». И с этой мыслью вернулась печаль. «Мне уже так бывало».

Она встала под душ и дала кипятку себя омыть – ни ощущения воды она не замечала, ни ее плеска и шороха, ни цвета жара и пара, что клубился в темной ванной. Первый всхлип вырвался у нее из груди и всю ее сотряс, протаптывая тропу скорби. Джоди сползла по мокрой стенке, села на теплый от воды кафель и плакала, пока вода не остыла. И вспомнила другой душ в полной темноте, когда весь мир поменялся.

Ей пятнадцать, и она не влюблена – однако влюблена в возбуждение от соприкосновений языков, от грубой мальчишечьей руки у себя на груди; влюблена в представление о страсти и переполнена приторным вином, спертым этим мальчишкой из «7-Одиннадцати». Звали его Стив Риццоли (что совершенно неважно, вот только она никогда его не забудет), и он был на два года старше – почти хулиган, с трубкой для гашиша и наглостью сёрфера, с такими приличные девочки не водятся. На одеяле в дюнах Кармела он выманил ее из джинсов и сделал это с ней. С ней, но не с нею вместе; она-то сама участвовала так, что могла и за мертвую сойти. Все случилось быстро, неловко и пусто, если не считать боли, которая не отступала и росла, даже когда она пришла домой, поплакала в душе и полежала у себя в комнате, разметав мокрые волосы по подушке, глядя в потолок и скорбя до самого рассвета.

Выйдя сейчас из душа и машинально вытираясь, Джоди подумала; «Мне уже было так, когда я оплакивала свою девственность. А сейчас я что оплакиваю? Человечность? Вот оно: я больше не человек, и никогда им уже не стану».

С этим осознанием все стало на места. Не было ее две ночи, не одну. Нападавший сунул ее под мусорный контейнер, чтобы уберечь от солнца, но рука почему-то осталась снаружи и от этого сгорела. Она проспала весь день, а когда на следующий вечер проснулась, была уже не человек.

А вампир.

Она не верила в вампиров.

Джоди посмотрела на свои ноги на ванном коврике. Пальцы ровные, младенческие, словно туфли никогда их не гнули и не уродовали. Шрамы от детских напастей на коленках и локтях пропали. Она посмотрела в зеркало – крохотные гусиные лапки у глаз тоже исчезли, вместе с веснушками. А вот глаза – черные, ни миллиметра радужки. Она содрогнулась, затем сообразила, что все это видит в полной темноте, и зажгла свет. Зрачки тут же сократились – глаза оказались того же поразительно зеленого оттенка, какого были всегда. Джоди схватила в горсть волосы и присмотрелась к концам. Не секутся, ни один не поломался. Она – насколько могла позволить себе верить – совершенна. Новорожденная в двадцать шесть.