Текст книги "Двенадцать шагов фанданго"

Автор книги: Крис Хаслэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

15

Когда я проснулся, был полдень. Усталый мозг несколько ожил, позволил боли ворваться внутрь меня. Казалось, сидение без движения не принесло никакого облегчения, и, хотя я не ждал ничего хорошего от движения, оно все-таки давало шанс, на худой конец, утолить жажду. Я поднялся на поврежденных мышцах и, проковыляв среди липких от смолы стволов сосен, побрел по берегу реки. Я передвигался враскачку от скалы к скале, находил в нанесенных в сезон половодья в реку сломанных ветках деревьев опоры для устойчивого продвижения. Слева от меня стремительное течение реки как бы насмехалось над моим натужным шествием по ее берегу. Подошвы моих ботинок были такими же гладкими, как скальная поверхность, по которой я скользил. Руки кровоточили от частого соприкосновения с растительностью. Участок реки рядом со мной дремал, так турист едет в автобусе с кондиционером мимо крестьянина с осликом по крутой горной дороге. Я нырнул в глубокую теснину и увернулся как раз вовремя от сломанной ветки, готовой проткнуть мне глаз, но сделал это недостаточно быстро, чтобы избежать ранения. Получив укол в щеку, потерял равновесие, упал вперед лицом и растянулся на валуне размером с небольшой автомобиль. Река пробудилась, весело и бодро потекла среди высоких сухих скал.

– Сволочь, – выругался я, но река продолжала смеяться. Я бросил в нее камнем, но промазал. Интересно, сколько времени осталось мне жить, я ведь постоянно уступал!

Когда солнце скользнуло в Атлантический океан, где-то к западу от Кадиса, я сидел на плоской скале над стремительным потоком воды, высасывал никотин из сломанной сигареты и прикидывал, как можно пробраться к автомобильному мосту. Имелись две возможности, ни одну из которых я не был способен реализовать. Можно было взобраться на утес за спиной и идти поверху или попытаться найти брод, который поможет перебраться через реку. В противном случае я буду обречен сидеть на скале и хныкать, как очарованный принц. Но в моем избитом, обезвоженном теле невозможно было найти слез, поэтому я просто сидел под первыми выступившими на небе звездами у ревущей реки, уязвимый для лягушатников. Невозможно предвидеть, как сложатся скверные обстоятельства, даже если они уже хуже некуда. Остатки возбуждения от последней выпивки и приема наркоты покидали мое тело, ласково поглаживали каждый нерв, мимо которого уходили. Я был уверен, что мое состояние ухудшится. Тело напоминало выбитый пыльный ковер, возникало ощущение, что единственными участками без струпьев были места, в которых еще не прекратилось кровотечение. Я закурил еще одну сигарету и выпустил облако голубого дыма в вечерний воздух. Давно-давно было время, когда я находился в подобном положении, и, если именно такой была жизнь без наркотиков, я особенно ее не жаловал. Может, это скверное положение останется таким, может, оно не пойдет ни в какое сравнение с тем, что предстоит, мне было все равно. Я знал только, что, когда последние капли наркотиков покинут мой организм, я останусь один на один с бесчувственным миром боли. Никто не собирался оказывать мне помощь, выражать сочувствие, укрывать меня от бури. Мне комфортнее, чем когда-либо, было в этой обстановке, где тепло из моих костей вытягивалось скалой, напоминающей алтарь над бушующей рекой.

Время от времени капли воды рикошетили от влажной скалы и попадали на мое лицо, находившееся на десять метров выше уровня реки. Это как бы напоминало о ее могуществе и возможностях.

«Я здесь, – шумела река, подобно официанту из Калифорнии. – Что я могу сделать для тебя этим вечером?»

Я не обращал на нее внимания, сосредоточившись на свечении кончика сигареты.

«Я быстра, прыгаю тройными прыжками. Войди в меня и предоставь мне заботу о себе!»

Кругом было много летучих мышей, они поедали насекомых, как это делают обычные и береговые ласточки или стрижи.

«Просто ляг на спину и позволь мне влиться в твои внутренности, заполнить твои легкие моей прохладой, вымыть из тебя все страхи и тревоги. Ты совсем не оглядываешься. Как насчет этой альтернативы?»

Я швырнул свой окурок в реку и проследил, как угасало его свечение, мгновенно исчезнув в шумящей бездне. Если бы все закончилось так быстро!..

«Это возможно! – уверяла река. – Я долбану тебя головой о скалу так быстро, что ты и не почувствуешь. Ты поживешь с болью и тревогой, без будущего и прошлого – всего одну секунду, в следующую секунду ты будешь свободным, но, самое главное, это великий поступок!»

Река оказалась опасной, убаюкивающей сволочью, вероятно, в справочниках должны были быть предостережения против этого. Мне хотелось выпить. Ощущая внутри себя незнакомый дискомфорт от голода, я все же откликнулся на слабое желание доказать реке, что располагаю более выгодными предложениями. Глаза уже привыкли к свету луны в полдиска, носки моих ботинок казались достаточно прочными, чтобы совершить путешествие по стене каньона. Раньше я никогда не занимался скалолазанием, но в своем счастливом прошлом мне пришлось случайно поделиться наркотическими сигаретами со скалолазами, которые покоряли горы под крепостью. В обмен на курево они снабдили меня несколькими рекомендациями. Как я помню, первое правило требовало, чтобы покоритель вершин всегда сохранял три точки соприкосновения с поверхностью. Сделав несколько глубоких и медленных вдохов, вытянувшись поперек прохладной скалы, я решил неукоснительно следовать этому разумному совету. Длинная горизонтальная трещина позволяла подниматься вверх над рекой, и я шарил в ее глубине кончиками пальцев в поисках подходящих выступов. Одновременно пытался припомнить другие советы, которые давали мне длинноволосые, честные обезьяны, перекликавшиеся на повисших веревках. Трещина расширялась, побуждала меня взбираться выше, а затем сузилась настолько, что лишь самый край носка моего ботинка мог найти какую-то опору. Удобные выступы попадались все реже, теперь я вспомнил предостережение: следует подумать перед тем, как начать восхождение. Скала выпятилась наружу, моя левая рука вытянулась так далеко от меня, что я распластался на беременном камне и перестал видеть свои ноги, хуже того, я больше не находил для них опоры. Колени начали дрожать, не от страха, но от повода к нему. Когда я попытался вслепую опереться на что-то своим правым ботинком, мой левый ботинок, приспособленный больше к танцам, чем к скалолазанию, соскользнул с опоры.

Я дрыгнул правой ногой в направлении невидимого выступа, с которого соскользнула левая нога, но промахнулся. Стремясь использовать мифический второй шанс, я сорвался и скользнул вниз по выпятившемуся камню. Падение замедлялось лишь трением пальцев о гладкую поверхность скалы. Я напрягся всеми мускулами, тщетно пытаясь обратиться в человеческую особь моллюска-блюдечка, способного цепляться за скалы, но сила притяжения влекла вниз. Падение – это погружение в неведомое. Лишь немногие люди знакомы с особенностями падения. Вопрос о том, насколько продолжительным, стремительным и фатальным может быть падение, для большинства людей существует лишь в воображении. Некоторые даже полагают, что падение убивает само по себе. Я знал людей, заглядывавших в пропасти или перегибавшихся через парапеты многоэтажных автомобильных парковок, чтобы высказать заключение: жертва падения погибает до того, как коснется земли. Это маловероятно, думал я, убивает не падение, а приземление. Лицо покрылось холодным потом, когда я понял, что ничто не сможет предотвратить моего стремительного полета вниз, что любое движение, совершенное мною в поисках зацепки для рук или ног, только ускоряет падение. По иронии судьбы этот миг олицетворял последние сорок восемь часов, и целесообразнее всего было расслабиться и свободно падать, отказать Смерти в удовольствии видеть мои мучения. Для меня же, бесхребетного субъекта, было естественно мучиться до тех пор, пока, наконец, без большой спешки я не перешел от одного предательства к другому, низвергаясь в стремнины, подобно мешку с мусором. В короткой вспышке я увидел свое падение и вспомнил правило номер три: не раскисать.

Река что-то сказала, я не разобрал что, когда, шлепнувшись вниз ногами в бурлящий поток, ушел в безмолвную тьму. Я ожидал, что подводная скала вколотит в меня ноги, прежде чем рефлекс утопленника заполнит легкие чистой, горной, весенней водой и уложит спать на дне реки. Возможно, я думал о Луизе и, вероятно, переживал неприятные ощущения от того, что невольно способствовал ее случайной гибели, но, возможно, отнесся к этому бесстрастно, поскольку не ожидал выплыть на поверхность из круговерти клокочущего водоворота стремнин. Я уперся подбородком в грудную клетку и закрыл лицо руками, когда завертелся в приглушенном гуле, отскакивая от твердых предметов и пытаясь найти что-нибудь способное восстановить силу притяжения. Я думал, что погибаю, поскольку погружался все ниже и ниже, глубже и глубже, пока в полной дезориентации не коснулся скалистого дна и не выплыл на поверхность. Здесь я снова услышал рев реки и набрал полные легкие воздуха вперемежку с водой, так как несся, отплевываясь и фыркая, в пенистом потоке. Руки колотили по воде, голова откинулась назад, предательские колени и бесполезные ноги бились без всяких болезненных ощущений о невидимые камни. Я, наконец, почувствовал, сколь холодна вода. Ее ледяные пальцы задержали мой затылок, когда он попытался снова потащить меня на дно. Я противился этому, пинал воду ногами, колотил ее руками. Открыв глаза, я увидел звезды над каньоном, перед тем как скользнуть по длинной гладкой скале и вновь окунуться в звенящую круговерть. Вода попадала в нос, заставляла меня затыкать его. Когда я снова открыл глаза, увидел, что несусь по стремнине в обратном направлении. Там, кружась над утесом, с которого я падал, выступали в сумраке ночного неба контуры чего-то черного и зловещего, похожего на грача размером с человека. Я раскрыл от удивления рот и откинулся назад, пронесся в потоке чистой воды и менее чем через секунду плюхнулся в широкую и мелководную полынью с островками из скал и песочным дном. Подвывая, как брошенный щенок, я осознал, что могу стоять на ногах, но, сделав несколько шагов по грудь в воде, упал лицом вперед и стал выкарабкиваться на ближайший пляж. Увидел что-то возвышающееся над темным кустом, когда потащился по отсвечивающему белому песку. Тяжело сел, прислонился спиной к валуну и стряхнул с волос воду. Задрожал от пережитых шока и холода. Выжил я, но не мои сигареты, и это очень, очень огорчало.

16

Я поднялся и приготовился идти. Местность была мне знакома: Лаго-де-Криста, некогда живописное место, посещаемое влюбленными подростками и накурившимися марихуаны однодневными туристами. Оно известно сегодня по прозвищу «много кофе с молоком». Хотя больше напоминало чашку холодного кофе с плавающим в нем Окурком. От дороги до озера лежал немалый путь, но в доброй компании и с хорошими возбуждающими средствами прогулка стоила того, давала возможность провести содержательный день на природе. Девушек поили и раздевали, парни бравировали искусством нырять в воду между скалами и водопадом, который питал озеро, – тем самым водопадом, с дрожью осознал я, по которому только что спустился сюда. Я не слышал, чтобы кто-нибудь когда-нибудь предпринимал попытку окунуться в этот бурлящий поток. По иронии судьбы мне, самому робкому из всех, суждено было стать первым. Прошлым летом я обсуждал здесь с Хенриком и его приятелями возможность съехать по водопаду на автомобильной камере. Помню, с каким воодушевлением доказывал, что сделал бы это, если бы не моя пораненная рука. Дурачок не верил: падение в одиночку, утверждал он, погубит меня, сила падающей воды затянет водоворотом мое искалеченное тело на дно полыньи, как кота в стиральной машине, и все будет кончено. Его приятели согласились с ним, утверждая, что я отброшу копыта еще до того, как коснусь дна. Меня пробрала дрожь. Они были не правы, но, вероятно, никогда не узнают об этом. Я с трудом прошелся по краю коричневой полыньи, перешагивая через остатки костров и сокрушая десятки обломков скальной породы, которые были доступны моему близорукому случайному взгляду. Какой-то олух притащил сюда сиденье от заброшенного в трех километрах «вольво» и установил напротив водопада.

Я затряс головой, плюхнулся на прогибающийся, скрипучий винил. Не мог представить себе предмета более чуждого и не соответствующего этому когда-то прекрасному ландшафту, чем заднее сиденье «вольво», тем не менее растянулся на его пыльной поверхности. Сиденье было удобным, как автомат для продажи презервативов в заштатном публичном доме. Я следил за летучими мышами, повисшими над полыньей, отмечал, что ночью водопад шумит громче, чем днем, сознавал, что мне следует спускаться дальше, и ощущал искусственную теплоту от винила, прижатого к моей мокрой спине. Решил, что заслуживаю отдых. Важно было восстановить силы перед тем, как двигаться дальше. Если бы я находился выше в горах, такое решение стало бы роковым, но здесь, внизу, оно просто доставляло дискомфорт. Я сбросил ботинки и позволил теплой воде течь по своим ногам.

Мне снились медведи, кровь и Луиза, вытанцовывающая двенадцать шагов фанданго и говорящая, кружась между жизнью и смертью, что выбор за мной. Мгновение я понимал, что́ она имеет в виду, но затем медведь грязной лапой сбил ее с ног и уложил рядом со мной, согрел меня своим густым мехом. Некоторое неудобство было связано с необходимостью оттолкнуть медведя и подтянуть на его место Луизу, но усталость не позволяла мне двигаться, а слабость – закрыть глаза, следящие за тем, как ее голова подскакивает на пыльной дороге… Внезапно проснувшись, я сел. Медведь находился рядом и смотрел на меня широкими, настороженными глазами. Я крикнул. Медведь превратился в собаку, которая в отчаянии зарычала, перед тем как спрыгнуть с сиденья «вольво» и скрыться в кустах с шерстью, вздыбленной, как иголки дикобраза. Я быстро огляделся, как часовой, разбуженный звуком вынимаемого из ножен кинжала. Света вокруг стало больше. Водопад шумел тише, чем ночью. Просмотрел просветы между деревьями и скалами, убедился, что остался один, если не считать собаки. Я знал этого пса.

– Карлито, – позвал его. – Ко мне!

В кустах не шелохнулось, но я знал, пес там.

– Кар-ли-то, – протянул я, – сюда, мальчик! – Называть Карлито «мальчиком» значило относиться к нему несколько покровительственно: возраст пса, по человеческим меркам, достигал по меньшей мере пятидесяти, и он поступал так, как ему заблагорассудится.

– Карлито, – пожаловался я, – на этот раз мне досталось под завязку. Не огорчай меня еще больше – ты мне нужен.

В ивняке певчая птичка с клювом, полным извивающихся зеленых гусениц, жалостливо посмотрела на меня с видом занятой матери, встретившей на пути домой из магазина горького пьяницу. Я нагнулся, взял камень и швырнул в кусты.

– Провалиться мне на месте, Карлито, – вздохнул я, – если меня не побили так же, как тебя. – Я подобрал ботинки, вылил из каждого по кружке воды. – Помнишь Луизу, Карлито? Помнишь ее?

Собаки прекрасно слышат. Никогда не следует кричать, чтобы пес услышал, поэтому я понизил голос и уперся отяжелевшей головой в руки.

– Ее застрелили, Карлито. Четырьмя выстрелами с близкого расстояния. Я видел, как она умирает. Я был там. Ничего не мог сделать, понимаешь… даже сейчас, как и тогда, я не могу представить, что можно было сделать. Минуту перед этим она кричала, чтобы подонок лягушатник прикончил меня, а в следующую минуту уже истекала кровью в пыли.

Случайный порыв ветра пронесся над полыньей, встряхнув деревья, посеребрил их листья, высоко над моей головой авиалайнер, летевший курсом на север, отражал свет восходящего солнца, как дьявольская карета, запряженная четверкой лошадей. Я отчаянно нуждался в куреве, выпивке и длинной толстой дорожке порошка, хотя начинал уже рассматривать возможность отказа от кокаина на том основании, что от него больше вреда, чем пользы. В течение пяти последних лет я покупал, продавал и употреблял наркоту. Казалось, что весь тот вред, которого мне не довелось испытать, просто заносился на счет будущих несчастий под высокие проценты, а срок платежей наступил в прошлую пятницу с приездом Ивана. Сегодня, должно быть, четверг. В течение одной недели мой маленький хрупкий мирок разнесли в пыль, словно в волшебном Севильском снежном шекере.

Карлито выполз из-под кустов, остановился, чтобы основательно почесать за ухом. У него хватало собственных неприятностей, ему не было дела до моих. Когда пес покончил борьбу с блохами, он тряхнул свалявшейся шерстью, лязгнул зубами пролетавшей мухе и удостоил меня снисходительным взглядом.

«Ну, ты идешь, что ли?» – как бы спрашивал он.

Я осторожно встал, боясь увеличить прореху в изорванной одежде, и последовал за псом под гору. Карлито пробежал некоторое расстояние вперед и, кажется, озаботился тем, чтобы я следовал за ним, соблюдая должную дистанцию. Я был иммигрантом, он же коренным обитателем долины, я не мог оспаривать его первенство в очередности спуска под гору. Но прежде всего я следовал за ним потому, что он знал, куда идет, а я нуждался в поводыре, даже если им был пожилой пес, которого мучил зуд.

– Эй, Карлито! – крикнул я. – Куда идем?

Пес не обращал на меня внимания, остановился только для того, чтобы дерзко помочиться на кактус, перед тем как продолжить движение вниз по узкой вьющейся козьей тропе к речной долине. Солнцу еще предстояло подняться над высоким горным хребтом к востоку, но интенсивность света усилилась настолько, что на дальних деревьях стали различаться оранжевые апельсины, и, прежде чем оно нырнуло бы за горизонт на западе, мне следовало выбраться из чащи и вернуться к жизни. Интересно, сколько времени Карлито жил в Лаго-ди-Кристал? Подняться сюда низкорослому псу было тяжело и оставаться вдали от мусорных контейнеров, за счет которых он жил, было тоже нелегко, но ведь Карлито чувствовал себя в настоящей безопасности, когда был уверен, что вблизи никого нет.

Через полтора часа мучительного передвижения мы спустились с гор в речную долину. Солнце поднялось выше, от холода прошедшей ночи осталось лишь приятное воспоминание. Где-то сейчас хорошо одетые люди ожидали поездов, следующих в Европу, отправлялись в учреждения, на заводы и фабрики, читали газеты, потягивали слабый кофе-латте, избегая посторонних взглядов. Я же следовал вниз по козьей тропе в Андалузии за грузным шелудивым псом для того, чтобы уберечься от психованного парижского киллера и двух его раздраженных сообщников. Впрочем, сейчас было неподходящее время для шуток.

Через двадцать минут личных переживаний по поводу ударов судьбы я увидел мост. Его пролеты в стиле модерн возвышались над долиной так, словно река имела второстепенное значение. Длинная тень от моста достигала «Эсмеральды», рыбного ресторана у пляжа, павильона прочной конструкции под низкой крышей среди рощи тенистых тополей на берегу реки. Ресторан работал несколько недель в году и не был местом, которое посещали завсегдатаи. Павильон оставался заведением, принадлежавшим речному ландшафту, как какая-нибудь скачущая форель или зимородок. Когда подавали холодное пиво, оно привлекало гораздо больше, чем любое количество копченой рыбы. Этим утром, однако, павильон оказался закрыт. Его прилавок задвинули решеткой, дверь заперли на засов. Карлито небрежно помочился на потрескавшееся от солнца дерево и потрусил по пятнистой тропе к дороге. Я присел на ступеньку маленького бара, собрал в пыли шесть окурков, закурив один при помощи зажигалки арапчонка.

– Спасибо, Карлито, – поблагодарил понурого пса.

Вместо удовлетворения и облегчения, курение окурков напомнило о том, что злоключение еще не закончились и что внезапная боль и медленная смерть были сейчас ближе, чем в утренние часы. То, что я почти инстинктивно, отчаянно боролся за жизнь, удивляло меня: я всегда полагал, что расстанусь с миром, как стебель кукурузы под косой, и вот цепляюсь за жизнь, как лисица в загоне. Закурил другой окурок, решил, что боюсь смерти больше, чем предполагал. Воля к жизни не что иное, как страх смерти. В чересчур долго длящийся момент мятущиеся и полные ужаса глаза Луизы смотрели на меня с деревьев, и я видел, как ее догоняет убийца. Почему она так яростно его ругала? Гневные оскорбления без охмуренного наркотой гангстера отнюдь не являлись проявлениями отваги или ума, достаточно посмотреть, к чему это привело. Какое-то дряблое, слабое и сентиментальное чувство подсказывало мне, что следует горевать, рвать на себе волосы и рыдать в связи с ее кончиной, но это чувство было всего лишь следствием нервного расстройства. Все, что когда-то связывало нас с Луизой, давно было исчерпано и отброшено.

Она появилась в крепости как томагавк, острый и резкий, способный вращаться и быстро летать, вместе с ковбоем, за которым последовала с Коста-дель-Соль. Его чрезмерная проворность мне не нравилась: он был фотографом, потом сценаристом, а затем – диджеем. В конце концов он уехал и оставил на меня счет за услуги в баре и проблемы в отношениях с Дитером и Луизой. Единственная настоящая любовь, сказала она мне, осталась без вознаграждения. Я ответил без особого убеждения, что понимаю ее. Мы сидели в это время на валу, пуская облака дыма навстречу кривым лучам восходящего солнца.

Она натягивала свою юбчонку на колени, но одновременно протянула руку с браслетом на запястье и впервые дотронулась до меня.

– Ты действительно понимаешь, – сказала она. – Я это вижу в твоих глазах.

Сьерра благоприятствует только определенному типу любви: небольшое пространство в горах среди пробковых дубов и рощ для калифорнийского варьете с его воздушными платьями, трепещущими накладными ресницами и расклешенными джинсами. Андалузия требует любви прочной, как утес, испепеляющей, как солнце, фатальной, как судьба боевого быка. Любовь определяется страной и ее народом, так же как музыка. Она страстна, неистова, деспотична, а радость от нее измеряется лишь интервалами между болью. Любовь – младенец, родившийся незаконно, в результате изнасилования, он выращивается в рабстве и отпускается на волю, чтобы покончить с обычаями и заповедями наивного общества, приводиться в судах в качестве довода о необходимости соблюдения правил и санкций. Любовь, определенно, красива, несомненно, желанна, но чревата – она может погубить вашу репутацию и опустошить ваш бумажник, подобно проститутке подросткового возраста. Когда вы все потеряете, единственным, что останется с вами, будет память о любви. Мы с Луизой не испытали такой любви, зато у нас был кокаин, а это, конечно, очень близко к ней.

Я оторвал свою волглую задницу от ступеньки и побрел по исчезающим в аллее следам от лап Карлито к асфальтированной дороге. Около часа скрывался в кустарнике, пока мимо меня не проехал десяток машин. Слегка приподнимался на корточках, чтобы узнать, какая следующая. Тринадцатой машиной оказался бледно-желтый «дацун», который мчался к мосту, сверкая под утренним солнцем хромированными деталями. Цветастый гоночный автомобиль принадлежал человеку, которому, как я знал, можно доверять. Это был одиноко живущий чудак, безукоризненно честный и настолько цельный, что я не решался приближаться к нему из опасения заразить. Я поднялся и встал на обочине, энергично размахивая обеими руками. Из зарослей высоких пурпурных цветов появился Карлито. Он стряхнул с изъеденной мошками шкуры семена и пыльцу и встал рядом со мной как пассажир, пользующийся сезонным билетом. Машина, завывая мотором, остановилась в облаке пыли и дыма. Карлито потряс головой и чихнул.

– Вдвоем по цене одного? – спросил шофер. Его вьющиеся волосы до плеч и плоская кепка сильно раздражали. – Можете предложить что-нибудь другое или как?

– Альберто! – воскликнул я. – Рад встрече!

Он смотрел на меня через пассажирское сиденье, как водитель, собирающийся подвезти полоумного.

– Садись, почувствуй кайф от езды.

Карлито и я бросились на переднее сиденье. Карлито пришлось уступить, я же протянул руку Альберто. Он хлопнул по моей ладони рукой в кожаной перчатке, словно рукопожатие было не важно или негигиенично.

– Альберто, – начал я, – мне нужно попасть в дом Кровавой Мэри. Ты ее знаешь? Рыжая англичанка, немного замкнутая, в общем, ничего особенного. Сможешь к ней подвезти?

Он пожал плечами:

– Конечно. Сначала придется освободиться от груза. Ты собираешься совершить смертельный трюк или уже совершил его?

Я затянулся ремнем и рассмеялся. Альберто был гением, даже если и выглядел как вариант австралийского музыканта Бона Скотта, наделенный серьезностью. Холостой, единственное дитя от брака провинциального ревизора с незаконной дочерью контрабандиста, сбывающего презервативы из Гибралтара, Альберто сам был наиболее сообразительным, ловким и профессиональным контрабандистом между Малагой и Кадисом. Контора, которой он управлял один, осуществляла поставки табачных изделий дешевле, чаще и надежней, чем любое легитимное учреждение, при этом он поощрял клиентов теннисками, зажигалками и прочими презентами. Для импорта контрабандных товаров использовал моторные лодки, чемоданы с двойным дном, крупных собак и ослов. С давних пор ходили слухи, что Альберто был единственным человеком, который точно знал, где находятся вход и выход из секретного тоннеля Франко. Великий мастер импровизации и уверток, он, казалось, знал в стране каждую дорогу, тропинку или козью тропу, а также каждого, кто жил рядом с ними. Аполитичный и не склонный придерживаться определенного мнения, он обратил всю свою страсть в ненависть к наркотикам, что меня сильно огорчало. Альберто принадлежал к людям, которые работали по двадцать пять часов в сутки, в немалой степени оттого, что страдал от бессонницы и утверждал, что не спал одиннадцать лет. В эти четыре тысячи восемнадцать бессонных ночей он освоил черную магию электроники, сконструировал собственную спутниковую тарелку и выучил все языки, на которых вещали через космические средства связи. От дальнего родственника, который предоставлял эфир повстанческой организации ЭТА, он унаследовал пиратскую радиостанцию, но отказался от передач революционного характера в пользу трансляции смеси тончайших оттенков классического рока, популярного фламенко и доморощенной рекламы. Поскольку никто в пределах слышимости ФРА не собирался платить за популярность, Альберто бросил предоставлять им трибуну и занялся оповещением о днях рождения, смертях и браках, событиях в местных барах и сельскохозяйственных делах. Разумеется, у него не было проблем с рекламой табачных изделий. Я улыбнулся и откинулся на спинку сиденья, когда «дацун» набрал скорость. Меня радовала возможность освободиться от тревоги за свою судьбу на ближайшие два часа. Я взял мягкую упаковку сигарет «Винстон» с центральной консоли.

– Можно?

Альберто выжал сцепление, машина зарычала. Он кивнул, протягивая руку в кожаной перчатке со словами «Стойкое качество, стойкий аромат». Затем опустил свои солнцезащитные очки на нос и оглядел Карлито, расположившегося среди пустых пластиковых бутылок на заднем сиденье.

– Как ты там, парнишка?

Карлито фыркнул и вернулся к облизыванию своих гениталий. Альберто улыбнулся и вернул очки на место, затем скосил взгляд на меня.

– Парень для живой акции! – произнес он.

Мне было все равно, но я сидел в его машине, курил его сигареты и был обязан ему.

– Парень для активной жизни, – поправил я.

– Абсолютно верно! – согласился он. – Неудивительно, что те, кто разводит животных, рекомендуют это.

Я вздохнул и подставил побитое лицо прохладному ветру, пока мы петляли по извилистой, в рытвинах дороге, выкуривал сигарету до фильтра и затем закуривал другую. Альберто глянул на пачку, когда я собрался вытащить третью сигарету. Даже если Альберто не принадлежал к людям, которые испытывают трудности в приобретении сигарет, я понимал, он может подумать, будто я злоупотребляю его великодушием, и заколебался. Мои пальцы дрожали над целлофановой пачкой, опухшие глаза искали его поддержки.

Он быстро отвел взгляд.

– Валяй! Это тебе не повредит.

– Спасибо, Альберто, – промямлил я.

Часть меня хотела посмотреться в зеркало тщеславия, чтобы увидеть то, что видел Альберто, но другая часть советовала не делать этого, поскольку тщеславие является привилегией, которую я не могу себе позволить. Альберто явно разбирало желание узнать, что со мной случилось, но профессиональная вежливость не позволяла ему спросить об этом. Я медленно сосал окурок и прикидывал, чем мне грозит откровенность.

– Бьюсь об заклад, ты думаешь, что меня немного побили.

Альберто уперся взглядом в дорогу.

– Мм, нет, – ответил он уклончиво.

– Думаешь, – возразил я.

Альберто покачал головой:

– Нет.

– Хочешь сказать, что тебе не приходила в голову мысль о моей вовлеченности в последнее время в силовые разборки?

– Нет.

Я вздохнул. Возможно, он говорил правду.

– Тогда что ты подумал?

Альберто набрал воздух в легкие, открыл рот, затем снова его закрыл.

– Я подумал, что ты не можешь быть быстрее самого быстрого автосборщика.

Я покачал головой:

– Это вздор.

– Вот именно, я полагаю, что ты выглядишь как дерьмо, – добавил Альберто.

– Меня побили, – сказал я. – Насколько плохо я выгляжу?

– Как дерьмо, – подтвердил Альберто. – Действительно плохо. Как старое раздавленное дерьмо, будто ты уже мертвец или попал в больницу, в общем, что-то в этом роде.

– О боже, – вздохнул я. – Что с моим лицом? Насколько его отделали?

Альберто скорчил гримасу и взглянул на меня с сочувствием.

– Приятель, я как раз и говорю о твоем лице. Ты имеешь в виду что-то другое? Кто это сделал? Национальные гвардейцы?

Минуту я думал, наблюдая, как мимо машины проносятся агавы.

– Нет, – ответил, – это были скалолазы.

Альберто издал протяжный свист.

– Скалолазы? – переспросил он, покачивая головой. – Вот сволочи.

Я кивнул:

– О да, наглые сволочи.

Откликнувшись на лай Карлито, мы высадили его возле ряда ульев на обочине дороги, затем поспешили проехать мост и спуститься в новую долину.

– Уверен, что его искусают пчелы, – высказал мнение Альберто, я устало кивнул. Желания говорить не было, и Альберто, должно быть, почувствовал это. – Включи радио, – предложил он.

Хорошая мысль. Я нажал кнопку и усилил звук.

«…комфорт, безопасность и, прежде всего, мощь. „Тойота-лендкрузер“ – вот все, что вам нужно, и даже больше. Это – Дженис Джоплин и Бобби Макги», – объявил Альберто откуда-то с гор.

– Неглупо с моей стороны, – откликнулся Альберто. – Я как раз думал о радиостанции.