Текст книги "Двенадцать шагов фанданго"

Автор книги: Крис Хаслэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Может, им это удастся, – сказала она.

Через час или чуть позднее мы медленно спускались с возвышенности, одна машина ползла за другой через сосновый лес, под небом, которое нельзя было считать ни темным, ни светлым. Я прикрыл глаза, чтобы наблюдать украдкой за ландшафтом сквозь просветы в серой завесе предрассветных сумерек. Мы ехали, тормозя и снижая скорость. Вскоре Жан-Марк свернет направо, на бурую проселочную дорогу в Эль-Гатосин. У меня не было никакого представления о том, что делать. Бенуа устал и выглядел жалко: начало нового светлого дня вряд ли сулило ему радость пришествия Господа. Интересно, насколько вероятно, что я встречу вершителя своей судьбы до ленча?

Тяжелая боль передвигались по телу, как грузовики с цистернами, полными нитроглицерина, от суставов пальцев – по венам к плечам, там сбрасывала свои грузы болезненными взрывами, перед тем как вернуться в пальцы. Губы пульсировали от ран, а где-то выше моего правого виска что-то билось так сильно, что я прикрыл глаза. Сильнее боли был стыд, и он мучил больше всего. Я был ничтожеством, нулем, со мной не считались. Если я дам Жан-Марку то, чего хочет француз, он, вероятно, убьет меня. Если не дам, он убьет меня наверняка. Если я стану комментировать его манеру одеваться, он опять же прикончит меня. Потому что все время, пока я находился у него в плену, у меня не было никаких прав, и все ответы на все мои вопросы заключались в том, что осталось от великодушной сделки с Трагичным Тони. Все, что мне было нужно, – доза наркоты, занюхав ее, я проколол бы свои мозги, выпустив из них затхлый воздух и дурные ощущения. Я должен был принять слой кристально белого порошка для ясности и четкости мысли. Каждое нервное окончание в моем теле требовало своей доли. Перед лицом моей слабости мозг подбросил мне гипотетический выбор: что предпочтительнее для меня – принятие кокаина прямо сейчас или пуля из пистолета?

Первое было предпочтительнее.

Дорожка кокаина или верная подруга?

Снова первое.

Кокаин или свобода? Я закусил губу. Ответ все время находился один: первое. Я бросил чесать голову, когда почувствовал кровь под ногтями, стал тереть языком о десны за зубами, чтобы вызвать кровотечение. Когда язык закровоточил, я принялся за другой участок головы и так далее…

– Jusqu'ici, tout va bien, [26]26
  Пока все идет хорошо (фр.).


[Закрыть]– пробормотал Бенуа, и сразу же последовало опровержение. Мы поехали по длинному крутому изгибу дороги со склонами, поросшими соснами. Их темно-зеленые верхушки мелькали внизу, слева от нас. Там, на крутом съезде с горы на лесную дорогу, ведущую в Эль-Гатосин, остановился «мерседес»-фургон.

Когда он начал спуск в долину, я продумал возможные последствия своей лжи Луизе. Маловероятно, чтобы Жан-Марк обнаружил забавную сторону моей лжи; ожидая от него зверской реакции, я надеялся, что он не станет никого убивать, пока кокаин не окажется в его распоряжении. В этом состояло мое преимущество, благодаря которому я мог вести переговоры. Не имея возможности доверять Луизе, я нуждался в друге, который мог прикрывать мою спину, пока я рою землю, или, еще лучше, друга, который бы рыл ее для меня сам, в то время как я сидел бы где-нибудь в безопасности на людях.

Затем я вспомнил, что у меня нет друзей, кроме Хенрика, который водился со мной только потому, что его никто не воспринимал всерьез.

В долине ночь длится дольше. Предутренний свет, пробивавшийся сквозь смолистые вечнозеленые сосны, казался дымчато-серым. Воздух казался влажным и пахучим. Внизу долины над поверхностью реки лежал невысокий слой тумана, покрывая местами широкие травянистые берега между деревьями. Жан-Марк припарковался в конце спуска в долину, я мог видеть его далеко внизу, когда он расхаживал, будто пытаясь разогреться до того, как мы подъедем. Мы проехали последний изгиб дороги, я закурил сигарету и, вылезая из фургона, изобразил на лице широкую подобострастную улыбку.

Жан-Марк отчаянно моргал и скребся от зуда, усилившегося из-за кокаина Трагичного Тони. Я лизнул пульсирующий палец и улыбнулся французу, как побитая собака.

– Здесь не то место.

Он глядел на меня в упор, моргая грозно и быстро.

– Что ты думаешь об этом?

– Думаю, это не то место, – повторил я за ним. – Впрочем, не беспокойся, мы не очень далеко от места назначения. Если только поехать…

– Что, черт возьми, ты имеешь в виду под этим «не то место»? – заорал Жан-Марк, и дикие голуби слетели в панике с верхушек деревьев, затягивая спирали речного тумана в вихревые потоки трепещущих крыльев.

Я пожал плечами, Жан-Марк сплюнул.

– Приведи сюда эту немецкую шлюху! – крикнул он.

Я зашаркал ногами, нервно потягивая окурок «Мальборо».

– Дай мне этот чертов пистолет! – гаркнул он.

Я не видел Бенуа, но мне казалось, что он не хочет отдавать пушку.

Жан-Марк чуть качнулся.

– Я сказал: принеси сюда пушку немедленно! – приказал он.

На этот раз Бенуа исполнил то, что ему приказали. Когда я увидел, как арапчонок тащит из фургона протестующую Луизу, волна безучастного любопытства поползла, подобно наркотику, от моих ног, замораживая желудок и сердце.

– Заткнись! – рявкнул Жан-Марк. Его губы скривились. – Один из вас, стервецов, лжет. – Гангстер передернул затвор пистолета, выронил патрон на песок у своих ног. – Кто из вас, сволочей, лжет мне? – взвизгнул он.

Я сделал две тяжелые затяжки и выбросил окурок. Никакие объяснения не приходили в голову. Луиза вырвалась из тисков араба и встала лицом к Жан-Марку со сжатыми кулаками и таким же красным носом, как у него.

– Пошел ты к черту! – крикнула она. – К черту, потому что никто из нас не лжет.

«Это уже кое-что», – подумал я.

Жан-Марк держал пистолет в вытянутой руке и смотрел через прицел.

– Да, – ярился он, затаив дыхание, – это так, в самом деле?

Дуло пистолета совершило круговое движение и прицелилось в мое сердце. Я сделал шаг влево. Дуло последовало за мной. Я не видел пистолета, не видел потного лица Жан-Марка, смотрел только в его широко открытые глаза.

– Это правда?

Я открыл рот, затем закрыл его. Пожал плечами.

– Это правда, черт возьми?! – вскричал Жан-Марк, а арапчонок поспешно скрылся за фургоном.

Я метнул быстрый взгляд на Луизу, словно это было против правил, стал сосредоточенно наблюдать за выражением ее лица. Раньше я смотрел на нее миллион раз, и каждый раз она перехватывала мой взгляд. На сей раз этого не было.

– Это он, – воскликнула она, – он подлый лжец! Он говорил мне, что тайник внизу. Разнеси сердце этого грязного лжеца вдребезги!

Я все слышал, обонял, чувствовал, но видел перед собой только гадкое маленькое отверстие в стволе пистолета Жан-Марка. Оно поднималось и опускалось в такт с его сердцебиением, как бы подтверждая требования Луизы.

– Убей его к чертовой матери!

Жан-Марк крепче сжал рукоятку, потоптался на месте и поднял пушку. Его взгляд метнулся от меня к Бенуа и снова ко мне. Он покачал головой.

– Я не смогу этого, – произнес он наконец. – Хочу, но не могу.

Луиза рассмеялась коротким укоряющим смехом сожаления и неприязни.

– Иди к черту, ты, жалкий дилетант, – фыркнула она, покачивая головой.

– Нет, – взъярился Жан-Марк, – иди ты к черту!

Словно молот ударил по наковальне, словно сломалась ветка сухого дерева или Библия упала на кафельный пол, так прозвучали три выстрела в спину Луизе. Ее левая рука шарила за спиной в поисках твердой поверхности земли, чтобы смягчить падение, в горле застрял крик изумления. Стая испуганных птиц сорвалась с куста, когда ее голова ударилась о пыльную землю, согнутые колени прижались к грудной клетке, когда она царапала землю и пыталась подняться. К ней подкатилась гильза из тусклой дымящейся меди с черным отверстием, словно пытаясь воссоединиться с одной из пуль, которая пробила грудину и разорвала трахею перед тем, как отрикошетить от спины и поразить ее голову. Широко раскрыв глаза и рот с окровавленными зубами, Луиза взглянула сначала на Жан-Марка, затем, как бы невзначай, на меня. Стало ясно, что она вот-вот умрет. В ее глазах не было ни осуждения, ни гнева, только шок замешательства, ужас удивления, как у ребенка, впервые обнаружившего опасную связь между бензином и спичками. Она перекатилась на бок и выгнула спину, ее мозг боролся с тьмой, левая рука хватала воздух в пространстве, где, как ей казалось, находилась ее рана. Ее агонизирующее изумление превратилось в страх, когда она неуклюже уставилась на что-то, находившееся очень близко к ее лицу. Она не видела, как Жан-Марк подошел сзади и снова выстрелил. Пуля подняла в воздух ком земли рядом с ее правым бедром. Он выстрелил снова и на этот раз поразил ее в грудную клетку – оттуда в прохладный утренний воздух вырвался фонтан крови. Луиза перевернулась на спину, захрипела и умерла.

– Са plane pour moi, [27]27
  Кайф помогает мне ( фр.).


[Закрыть]– осклабился Жан-Марк, слегка качнув бедрами. Он снова поднял пистолет, часто и тяжело задышал, но Бенуа вышел вперед и повернул его руку вниз.

Жан-Марк пожал плечами и позволил дымящейся пушке повиснуть на пальце. Бенуа взял у него пистолет и поставил его на предохранитель, перед тем как сунуть за пояс.

– Подбери улики, – сказал он Жан-Марку и указал на стреляные гильзы.

Брови убийцы взметнулись над покрасневшим от гнева лицом.

– Ты их поднимешь.

– Ты маленький человечек, – произнес кто-то, и я почувствовал, что это адресовано мне.

Земля качалась из стороны в сторону, я тряс головой и почти ничего не видел, но смог заметить, что арапчонок делал то же самое. Каблуки Луизы отбивали в пыли дробь в некоем непристойном мрачном фанданго. Я вспомнил, как мы заходили в каждый обувной магазин на побережье в поисках этих блестящих красных туфель. Смерть улыбнулась мне, затем схватила ее за подол алого платья, задрав его до трусов в пятнах мочи и оставив серебряным браслетам на ее нежном дрожащем запястье оплакивать приглушенным треньканьем ее жизнь и достоинство. Земля под ней так пропиталась кровью, что больше крови не впитывала. Алая влага лилась потоками, собиралась в лужицы и бороздки. К полудню она почернеет, и один из квадратных метров Испании навсегда останется в гневе.

Я отступил, тяжело шлепнулся в пыль, царапал ее ногтями, будто доказательство того, что уже реально случилось, лежало зарытым под поверхностью земли.

Со мной рядом опустилось в пыль какое-то легкое существо небольшого объема.

– Затянись! – сказал арапчонок.

Я открыл глаза и уставился на него, как полоумный. Он указал на пачку сигарет.

– Покури.

Пока возвращался к «транзиту», слышал треньканье колокольчиков коз, пасшихся на берегу реки. Я дрожал и курил на пассажирском месте, видя в лобовом стекле лицо поющего старика из бара, в то время как Бенуа и арапчонок тащили Луизу в камыши. Жан-Марк переоделся в чистую рубашку и не спеша направился ко мне. Его подчеркнутое спокойствие не могло скрыть краски возбуждения на лице и частого дыхания.

– Мне было необходимо пристрелить ее, ведь так? – Он чуть подождал ответа и, не дождавшись, ушел с усмешкой. – Если бы я не пристрелил ее, должен был бы пристрелить тебя, не так ли? Меня нельзя принимать за идиота, так? Теперь ты это чертовски хорошо понимаешь, верно?

«Он задает много вопросов», – подумал я; когда Жан-Марк отвернулся, расстегнул «молнию» на ширинке и стал мочиться на дорогу, помечая, как животное, свою территорию и подчеркивая свой триумф. Бенуа вскочил на сиденье шофера, с его рук еще капала речная вода, которой он пытался смыть кровь Луизы. Он нажал на стартер.

– Не понимаю, кого ты из себя изображаешь, – бросил он. – Я тебя предупреждал прошлой ночью.

В стекле дверцы с моей стороны появилось лицо Жан-Марка.

– Доставишь меня к кокаину, – сказал он.

Я кивнул.

– Снова на дорогу? – высказал догадку Бенуа.

Я кивнул, и «транзит» направился в Эль-Гатосин, возложив попечение о теле Луизы на восходящее солнце, коз и мух.

14

Однажды Исемит Сэм привязал Багса Банни [28]28
  Исемит Сэм и Багс Банни – персонажи мультфильмов.


[Закрыть]к рельсам железнодорожного пути. Не помню, что делал кролик Багс, но его привязали к нижнему ярусу железной дороги, в то время как усатый психопат стоял на верхнем ярусе, хихикая и притоптывая, глядя на циферблат своих карманных часов. Как раз в это время по верхнему полотну шел поезд и переехал Сэма. Его гибель вызвала преждевременную отставку травмированного машиниста. Я чувствовал себя в положении кролика.

Вытянул руку по направлению к условному горизонту в виде приборной доски. Старался понять, существует ли связь между бесчувственной головой и пальцами. Связи не было: я дрожал, словно сидел на хрупком дереве, во рту было сухо и смрадно, как в испанском баре, там, где мои вены заходили за травмированные ушные раковины, возникала боль. Луиза была мертва, но это обстоятельство еще не осознавалось как ему следовало быть осознанным. В моей голове бушевал вихревой грохочущий шторм, все линии связи с ней были перерезаны. Порывы ветра били словно удары, дождь лил как из ведра сквозь прорехи сверкающего зарницами неба. На расстоянии, качаясь на ветру и мигая под дождем, неоновый щит посылал сквозь ураган сигнал: «Может, еще жива!» Может, Луиза не умирала. Может, это был сон. Может, все было трюком. Она мертва, но может, и жива еще, лежит без сознания и истекает кровью, чтобы умереть в раннем свете зари. Может, мне удастся уговорить Жан-Марка отвезти ее в больницу… Был еще один неоновый щит, пытающийся устоять перед штормом. Дождь выбивал из него искры, уносил их ветром. «Последние слова», – просигналил он, и эти слова определили трагическую участь Луизы.

Обожженная солнцем сточная труба, по которой неслись такие же, как мы, мешки с дерьмом, видимо, была заполнена изменой, ложью и эгоизмом. Будучи стоком цивилизованного общества, этот поток падал вниз струями, удаляясь от высокоморальной почвы, но даже здесь, в преисподней, вызывало некоторый шок открытие, что твоя подружка клеит твоего помощника и замышляет твое убийство. Требовались время и сила духа, чтобы примириться с таким предательством. У меня их не было. Луиза прошла путь от самонадеянности до предательства и смерти в течение одной короткой летней ночи, – и ушла навеки. Возможно, если бы я доверил ей правду, сам был бы унесен рекой, пораженный шоком и бездыханный, Луиза же мучилась бы на моем месте. Интересно, что бы я тогда чувствовал? Не найдя ответа на этот вопрос, я задумался над тем, что бы почувствовала Луиза, если бы пуля Жан-Марка пронзила меня.

Что бы она сказала?

Луиза сказала бы: «Пусть идет к черту».

– Так пусть она идет к черту, – сказал я по-французски, так чтобы это понял и Бенуа.

Больше я не хотел думать о Луизе, а Бенуа, кажется, был заинтересован в том, чтобы скрасить молчание кое-какими мыслями, зашевелившимися в его голове. Я затеял разговор только для того, чтобы он его поддержал.

– Чей это кокаин?

Он подумал некоторое время, затем решил удостоить меня ответом:

– Одной шишки в Париже.

– Жан-Марка?

– Я сказал – одной шишки! – гаркнул он.

– Тогда почему за ним приехал Жан-Марк?

– Потому что прежде всего на нем лежит вина за то, что кокаин оказался здесь. Он его потерял, он же должен его найти. Вот почему.

– А ты работаешь на Жан-Марка?

Бенуа рассмеялся:

– Нет, я работаю не на Жан-Марка. Я представляю здесь человека, которому принадлежит товар, утерянный Жан-Марком.

– Как он потерял кокаин? – Я был не слишком заинтересован в ответе на вопрос, но лучше было разговаривать, чем думать, особенно в этот темный час.

Бенуа сменил скорость и повел фургон вверх по довольно крутому косогору.

– Он назначил несколько ненужных встреч… Дерьмо! – выругался Бенуа, когда фургон остановился и потребовались обе руки, чтобы вытянуть обвисший ручной тормоз, насколько это возможно. Поскольку началась крутая осыпающаяся дорога в гору, двигаться дальше было сложно, но со второй попытки фургон натужно двинулся вперед, как старый искалеченный мул. – Он поручил доставку товара одному из своих ублюдков, чтобы тот реализовал его на рынке. Говорил, что несет за него ответственность. Считал, что парень нуждается в помощи для того, чтобы встать на ноги, после того как вышел из тюрьмы и обнаружил, что его шалава мать умерла во время его пребывания в заключении…

Фургон почти исчерпал свои возможности, но Бенуа на некоторое время остановился, а затем двинулся дальше.

– Фургон – дерьмо, – пожаловался он.

– Что же случилось с этим парнем? – спросил я, как будто не знал этого. Парень встретился с Иваном, нетрудно догадаться.

Впрочем, все было не так.

– Ты мне скажи, – предложил Бенуа с усмешкой. – Ты его видел последним?

Это обстоятельство ничего не значило и одновременно значило все: оно не просто несколько изменило ход событий, но придало им совершенно иную окраску. Я чувствовал, что должен был сильнее удивиться этому открытию, но мой мозг был настолько парализован, что, каким бы открытие ни было весомым и в некотором роде значительным, новость о том, что Жан-Марк и Иван были отцом и сыном, оказалась как камень, брошенный в глубокий-преглубокий колодец. Камень еще падал и набирал скорость, ему еще предстояло упасть, когда это произойдет, всплеск будет едва слышим, а рябь, скорее всего, невидима.

– Почему барахлит этот сволочной, идиотский фургон? – выругался Бенуа, когда «транзит» снова остановился. Он повертел провода зажигания, прибавил газ, затем повернулся ко мне: – В чем дело? Где неполадки?

Я знал, в чем неполадки, но не мог объяснить ему это даже по-английски. Что-то длинное, тягучее под капотом следовало дернуть в сторону, затем фургон заводился. Гельмут дважды демонстрировал это на холме в крепости, и дважды «транзит» становился дееспособным.

– Открой капот, – посоветовал я, – и поверни ключ только тогда, когда я скажу.

«Мерседес» Жан-Марка приблизился к нам сзади и дал протяжный звуковой сигнал.

– Arrete tes conneries! [29]29
  Кончай ерундой заниматься! (фр).


[Закрыть]– сердито сказал Бенуа.

– Ta guele, connard! [30]30
  Заткни пасть! (фр.).


[Закрыть]– огрызнулся Жан-Марк, и, когда я поднял побитый капот своего фургона, он вышел из «мерседеса» и обрушился с руганью на Бенуа.

Арапчонок тоже выбрался из «мерседеса» и встал, наблюдая яростную перебранку сторон. На мгновение наши взгляды встретились. Антонита ла Буэна смотрела на Ивана точно так же…

Я взялся за трос, но моя команда повернуть ключ потонула в шуме перебранки между похитителями. Напряжение и раздражение двух длинных ночей и одного долгого жаркого дня, наконец, образовали критическую массу. Бенуа больше не мог сдерживаться. Наблюдать за конфликтующими французами весьма занятно. Они сближают лица на минимальную дистанцию, слишком малую для мордобоя, и стремятся сокрушить друг друга сочетанием сарказма, мощи голосовых связок, алогичности и чесночного запаха. Жан-Марк держался надменно, как Наполеон, в то время как Бенуа теснил его.

Он говорил Жан-Марку, что не принимает его властные амбиции, оспаривал способность выполнять работу, которой он, Бенуа, давно занимался, поскольку был на тринадцать лет старше. Бенуа размахивал руками и заявлял, что находит Жан-Марка смешным, даже жалким с его привычкой важничать, как петух, и кичиться своим парижским происхождением. Называл его крайне безответственным, а его высокомерное, самонадеянное поведение – способным довести их всех до двадцатилетнего заключения в испанской тюрьме. Жан-Марк парировал – мол, как ты смеешь предъявлять мне претензии. Когда же становилось очевидным, что может пострадать его репутация, прибег к крысиной тактике придирок к незначительным промахам в аргументации Бенуа. Это крестьянская страна, доказывал он, более близкая к третьему миру, чем к Европе, и никому не придет в голову расследовать гибель пары иностранных наркоманов. Здесь это происходит сплошь и рядом, поскольку человеческая жизнь совершенно не ценится. Бенуа использовал крестьянские пословицы и упрекал напарника в том, что он глупее своих штанов, поскольку мыслит не головой, а штанами, без всякого предвидения и воображения. Я решил, что настало подходящее время покинуть эту конфликтующую компанию. Оставив капот открытым, сошел с дороги и ступил на поросший лесом косогор, ведущий назад к реке, протекавшей в нескольких сотнях метров внизу. Я шел медленно и упорно по наклонной линии, на согнутых в коленях ногах. Мои вены налились свинцом, а мышцы словно превратились в битое стекло. Через пару десятков шагов косогор и темные, смолистые сосны заслонили от меня оба фургона. Я повернул налево, следуя рельефу, услышал, как мои похитители всполошились из-за моего отсутствия. Их крики слышались гораздо ближе, чем я ожидал, разносились эхом по лесной чаще, но их неискренние обещания и энергичные угрозы не сулили мне возможности вернуться.

– Il est la! [31]31
  Он там! (фр.).


[Закрыть]– крикнул арапчонок, и мое сердце забилось, я спешно поковылял дальше, параллельно дороге, в противоположном направлении от открытой местности. У меня не было никакого представления ни о дальности полета пули, выпущенной из пистолета, ни о том, насколько легко вести меткую стрельбу в лесу по движущейся мишени, но мой телевизионный опыт говорил мне, что, вероятно, прямой выстрел наиболее эффективен. Пуля как удар по вашей голове какого-нибудь пьяного скинхеда: вы не замечаете, когда она в вас попадает. Дорога находилась надо мной, слева, уходила вниз, пересекая мою тропу, метрах в пятидесяти впереди от меня. Я остановился, затаил дыхание. Ужас пробрал меня вдруг до самых кишок, прежде чем я оглянулся и увидел желтый изгиб дороги. Как раз там находились фургоны, в нескольких сотнях метров, а я был здесь, никем не замеченный. Бросил взгляд направо, затем пересек дорогу и стал взбираться на косогор впереди. Лягушатники полагают, что я буду спускаться вниз, а справочник скаута утверждает, что преследователи никогда не смотрят наверх. Толстый настил сосновых игл был скользким, как снег, сердце мое дымило, как сцепления «транзита», когда я, задыхаясь, карабкался наверх и натыкался на шишки величиной с ананас. Мышцы на ногах одеревенели, легкие, как мне казалось, стали кровоточить, когда я прошел гребень пригорка и вышел на козью тропу. Упал на колени среди козьего помета, похожего на разбросанный изюм, глубоко-глубоко вдохнул прохладный горный воздух. Рот словно был набит горячей, влажной хлопковой массой, слюна сгустилась в мокрую глину, нос, казалось, не был способен вдохнуть из атмосферы достаточно кислорода, чтобы удовлетворить потребности задыхающегося тела. Я задержал дыхание, прислушался к звукам погони сквозь шумную пульсацию крови в ушах, услышал голос, похожий на лай потерявшейся злобной гончей, разносившийся эхом среди вечнозеленых деревьев.

– Ты – покойник, – злобствовал Жан-Марк. – Я убью тебя! Обещаю, что убью! Ты уже мертв, мелкая паскуда! Слышишь, мертв? – Совершая яростные круги, он произносил свою клятву деревьям, повторял ее снова и снова, словно повторение было равнозначно ее осуществлению.

…Когда я отнял руки от ушей, ругань уже прекратилась. Надо мной, укрывшись в темной листве, мелодично беседовали друг с другом птицы, я слышал их вежливый говорок. Медленно, осторожно, тяжело поднялся, низко согнулся, чтобы различать путь между стволами деревьев. Выбрался на козью тропу, предпочтя маршрут, ведущий к подножию горы, вопреки слабым возражениям здравого смысла.

Путь вниз легче.

На пути вниз больше вероятности найти курево.

Путь вниз – это дорога в мое будущее.

Я вышел из леса и побрел на уставших ногах к краю каменистого берега реки. Меня одолевали усталость и страх попасть в засаду. Хотелось смочить голову, прополоскать горло. Напившись из водного потока, я вернулся под защиту леса и сел, прислонившись ноющей спиной к упавшему стволу дерева. В доисторическом, туманном болоте моего мозга необычные, примитивные, одноклеточные организмы пытались эволюционировать в сложные мысли и рефлексы, но бесплодная ядовитая среда, в которой они обитали, была слишком вредна для здорового развития. Они копошились в грязной жиже и выдавали вместо слов гаркающие звуки.

Луиза скончалась.

Луизу застрелили.

Луизу убили.

Луиза мертва.

Эти слова, даже если бы были выбиты на граните, никогда бы не смогли передать свою невыносимую тяжесть.

Я был свидетелем убийства Луизы, и этого нельзя выразить словами.

Луиза мертва.

Я заглянул глубоко в себя, надеясь увидеть какое-нибудь движение чувства, какую-нибудь боль, печаль, вину, но внутри меня ничего не было, не было даже случайного сердцебиения. Закрыл глаза и увидел, как ее голова подскакивает в пыли, как она, умирая, пытается подняться. Увидел, как Жан-Марк наносит ей раны, словно дыры на холсте, и через них прорывается тьма. Почувствовал, как ее горячая кровь разливается по моему лицу, подобно извилистым рекам, стекающим в черное, грязное озеро. Обонял теплоту ее последнего вздоха, когда она смотрела на меня и поверх меня широко раскрытыми, изумленными, полными ужаса глазами. Слышал шорох ее подергивающихся пальцев и пяток, когда свет померк для нее, а жизнь ушла из ее изрешеченного тела.

Луиза была мертва. Меньшей кары она не заслуживала. Но хотя этот приговор казался справедливым, я не знал, сколько времени должно пройти, чтобы я поверил в него.