Текст книги "Самодива (ЛП)"

Автор книги: Красси Зуркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Позволив мне играть?

– Нет, умолчав о твоей сестре. Подумай: большая часть твоего детства оставалась в их распоряжении. Много времени, чтобы осторожно посвятить тебя в истину, сформировать твою реакцию на нее, и устроить то, чего они хотели больше всего: держать тебя подальше от американского вирусного заболевания, которое, просто дыша посткоммунистическим воздухом, подхватило столько восточноевропейских молодых людей. Но вместо этого они ждали. Но когда у тебя появилась своя голова на плечах, было слишком поздно.

– Не совсем так. Когда я узнала, через что они прошли, я предложила остаться в Болгарии.

– Их счастье взамен твоего. Какие родители пошли бы на такую сделку?

– Я не торговалась. Я говорила серьезно.

– Само собой, так и было. Эмпатия. Самопожертвование. Раннее осознание горя и утраты. Все это довольно типично, потому что «замещающий ребенок» не ждет, что будет центром вселенной. И в этом огромная разница между тобой и Эльзой.

Разница не была такой уж огромной, учитывая, как я выбрала Принстон, зная, что это огорчит моих родителей. И все–таки, было что-то еще в ее последнем высказывании. Прозвучало оно очень лично. Дело не в дедукции – просто точное наблюдение.

– Доктор Пратт, давно вы в Принстоне?

Она поднялась с дивана, подошла к столу в дальнем углу комнаты и взяла бутылку воды со стеллажа, стоящего рядом с ним.

– Будешь?

–Нет, спасибо. – В дипломе на латыни над ее столом было указано ее имя, название университета Джона Хопкинса и год его получения – 1990. – Вы же были здесь в девяносто втором году?

Она открутила крышку и посмотрела внутрь бутылки так, словно прозрачная жидкость содержала в себе молекулы прошлого.

– Моя сестра тоже приходила на терапию?

– Не добровольно.

– Вы имеете в виду, она нуждалась… в помощи психиатра? – Я почти подавилась словами, жалея, что отказалась от воды.

– Тогда я так не думала. Но университет был не согласен. Ты слышала о Голых Олимпийских играх?

Похоже на дионисийскую версию Олимпийских игр.

– Имеют ли они какое-то отношение к древней Греции?

– К сожалению, нет. – Мое предположение позабавило ее. – Это традиция Принстонского университета. Точнее, была ею до 1999 года, когда попечительский совет запретил ее. Каждую зиму, в ночь первого снегопада, второкурсники обнаженными бежали вокруг Рокфеллер Колледжа, во внутренний двор Холдера, а оттуда в город, врываясь в магазины и рестораны. В зависимости от опьянения мог последовать секс, вандализм, ведущий к арестам, преступления и даже госпитализации.

– Но моя сестра не была второкурсницей.

– Верно, не была. Что было лишь частью проблемы. В том году первый снегопад выпал на тринадцатое декабря…

– В те же выходные, когда ее тело исчезло из похоронного зала?

– Да, хотя я и не думаю, что между этими событиями есть какая-то связь. Смысл в том, что зимой 1992 года – и, насколько я знаю, в первый и единственный раз в истории университета – Голые Олимпийские игры, похоже, прошли дважды. Тринадцатого декабря, когда выпал первый снег. И месяцем ранее, десятого ноября – тогда группа студентов начала забег в Холдере, а закончила в лесу на юге кампуса. Участие в нем принимал только один человек, не числившийся на втором курсе: твоя сестра. И, по случайности, она была единственной женщиной.

Я почувствовала, как покраснели щеки. Очевидно, Эльза была куда более дикой, чем я подозревала.

– Кто-нибудь был арестован?

– К несчастью, да. Офицеры городской полиции были высланы после первого же заявления о дебоше. Студентов вроде было шестеро, и все они столкнулись с дисциплинарными предписаниями. Свелось все к обязательным консультациям, но сначала велись разговоры об отстранении на весь весенний семестр.

– Отстранении? За бег голышом?

– Ну… там было намного больше, чем просто бег. Уверена, ты можешь себе представить.

Вообще-то я не могла. Моя сестра. Голая. С пятью мужчинами в лесу. Посреди ночи.

– Хотя, я все еще не понимаю. Зачем им было бежать на месяц раньше вместо того, чтобы дождаться первого снегопада с другими?

«Потому что мы не уподобляемся другим». Это были ее точные слова, когда я задала ей этот же вопрос. «И к тому же, сказала она, были первые заморозки, разве это не больше похоже на свободу?»

Для меня это не было похоже на свободу. Но как бы я хотела знать эту девушку. Хотела бы быть похожей на нее: дерзкую и смелую бунтарку.

– Доктор Пратт, вы думаете, что так она… что этот случай связан с тем, как она умерла?

– Неважно, что я думаю, Теа. Мы никогда этого не выясним. А даже если и выясним, ты не сможешь изменить то, что уже случилось. Единственное, что в твоих силах – это проживать жизнь, свободную от призраков.

От ее выбора слов я вздрогнула, пока не осознала, что она говорит не буквально.

– Не уверена, что могу. Эльза – часть меня, которую я только начала познавать.

Она покачала головой.

– Та часть тебя, что годы напролет подсознательно перенимала тревогу и печаль у твоих родителей. Когда секрет гноится так долго, открытие правды может привести к ночным кошмарам. Некоторых людей травма поглощает настолько, что они начинают видеть привидения их почивших братьев или сестер. Вроде видения в окне в ночи.

– И это просто… галлюцинации? – Впервые после поездки в Царево, где я видела фигуру в белом, я ощутила облегчение.

– Можешь назвать это так. Говоря научным языком, это когнитивное искажение: твой мозг пытается сделать так, чтобы она выглядела реальной с целью минимизировать потерю. Но не попадайся в ловушку отождествления себя с ней.

– Почему нет? Я часто задаюсь вопросом, похожи ли мы.

– Не похожи. Поверь мне, я знала эту девушку. В ней таилось какое-то раздражение на весь мир, скрытая злоба ко всем и ни к чему в частности. Не похоже, чтобы что-то из этого относилось к тебе. – Пауза, чтобы придать вес следующим словам. – Что очень даже хорошо.

АЛЛЕЯ ЗАКОНЧИЛАСЬ; я бы поняла это и с закрытыми глазами. Мои шаги, лишь мгновение назад заглушаемые мириадами звуков, исходящими от переполненного кампуса, теперь, когда я шла по тротуару, отдавались отчетливым стуком, рябью поднимавшимся под арочный каменный свод, подобно голосу входящего в церковь прихожанина.

Арочные проходы Принстона всегда захватывали дух. Суетный мир оставался позади. Впереди же далекие решетчатые окна, деревья, возможно клочки неба. Но в промежутке ты чувствовал стык чудес. Низкий потолок возвышался над головой, готовый хранить твои секреты. Слабый свет мог бы вытянуть твою тень вдоль стен. Растянутые эхом, твои шаги могли бы превратиться в музыку. И на несколько секунд, пока ты держал свой путь через мрачный короткий коридор, ты и камень оставались один на один. И ничего больше.

На другой стороне именно этой арки находился четырехугольный двор Холдер Рокфеллер Колледжа (который известен всем под ласковым сокращением «Рокки»). Я должна была понять это давным–давно, задолго до того, как услышала упоминание о «Рокки» в кабинете психиатра: это было общежитие Эльзы. Должно было им быть. Годы тому назад я была свидетельницей одного инцидента. Случайное упущение, висевшее в воздухе, являющееся таковым, как и все на первый взгляд неважные воспоминания, до момента, пока ты не пытаешься сложить мозаику прошлого, давая новую оценку произошедшим событиям.

– Черт, не знаю. Думаешь, эти американцы сидят на чем-то? Потому что в старые времена мы называли подобное эксплуатацией детей.

Говоривший мужчина был боссом моего отца: главой экспертно–криминалистической лаборатории и одним из приглашенных моими родителями на ужин гостей. И, несомненно, он был непреклонен в мнении, что никто младше восемнадцати лет не должен работать – подстрекаемый обсуждением данной темы по телевизору, пока остальные за столом ждали возможности узнать, прошла ли футбольная команда Болгарии квалификацию для участия в Мировом Кубке.

– Павко, угомонись. – Его жена нахмурилась, она сидела в отдалении от него. – Как ты можешь говорить такое, когда коммунисты заставляли нас проводить большую часть летних каникул за принудительными работами? Я все еще помню эти студенческие бригады: потеющие от убийственной жары, пашущие в поле, либо на консервной фабрике. И все это под лозунгом "Во благо общества"? В Америке этим детям, по крайней мере, платят!

– Я не поддерживаю коммунистов. Я вижу это так: эти бригады были частью взросления, тем, через что нам нужно было пройти. Одно дело, когда государство говорит, что каждый должен внести вклад. Но чтобы родители посылали своих детей зарабатывать деньги? Не знаю, как по мне, то это бардак какой-то.

– Согласен, – кивнул сидящий с другой стороны стола самый молодой гость, ассистент в лаборатории. – Если вы не способны содержать детей, то может, для начала, не стоит их заводить?

– Дело не в способности. – Жена Павко повысила голос, переорав ведущего по телевизору, который только что отметил, насколько для подростков ядовита праздность. – Мы говорим об Америке. Уверена, там люди способны позволить себе многое в сравнении с нами и остальным миром. Они всего лишь пытаются привить их детям ценности с раннего возраста.

– Серьезно? Как например? – Моя мама больше не могла сдерживаться. – Что лучшее, на что они могут тратить свое время, это обслуживание столиков шесть дней в неделю?

– Согласен с вами! Кто мы такие, чтобы спорить о воспитании детей с тем, кто вырастил это? – Павко смеялся, указывая на мои висящие в рамках победные грамоты за игру на фортепиано. – Зарабатывать деньги – работа родителей, а работа детей – становиться гениями, верно? Славин, что думаешь?

      – Я думаю... – Мой отец сделал паузу, бросая взгляд на маму, выискивая согласие с тем, что он собирался сказать. – Думаю, если потерпеть с прививанием детям ценностей до момента, когда они станут достаточно взрослыми, чтобы работать, то уже будет слишком поздно.

За столом повисла тишина. На экране телевизора в огненно–красном костюме женщина, претендующая на звание "семейного консультанта по достатку", начала рассказывать о Рокфеллерах, и как их внук получал жалование в двадцать пять центов за уборку листьев по восемь часов в неделю.

– Вот почему дети Рокфеллера и не стали знаменитыми на весь мир пианистами! – Павко подмигнул мне, но больше никто не смеялся.

Родители смотрели друг на друга. Затем моя обычно сдержанная мать встала, переключила канал и вышла из комнаты, не обронив ни единого слова.

Теперь, годы спустя, я оглядываю «Рокки» ‒ роскошное студенческое общежитие, сделанное в готическом стиле, по счастливому случаю дарованное колледжу собирателем листьев. Одна из его уединенных комнат принадлежала моей сестре. В эти самые окна она наблюдала разворачивающуюся перед ее глазами жизнь двора Холдер. Утренний балаган. Опадение осенних листьев. Снования студентов туда–сюда через арочные ходы. Вечерние сумерки. Дожди. И эти бесславные первые заморозки, которые, как только что сказала мне Пратт, обернулись первым знаком беды.

«Потому что мы не уподобляемся другим».

И тогда меня осенило: что если родители знали о Голых Олимпийских играх? Что если реакция матери была связана не с проживанием Эльзы в общежитии, а с тем, что ей рассказали об одной ноябрьской ночи, когда ее дочь участвовала в забеге за пределами Рокфеллера без одежды и с группой мужчин?

      И тогда… я вернулась к самому началу. Эльза могла как жить, так и не жить здесь. Могла как прогуливаться по этим аллеям, под этими деревьями, сквозь эти арки, так и не делать этого… Но, с другой стороны, меняло ли это что-нибудь?

Меня накрыло осознание тщетности проделанного мною пути. Поиска улик, которые, казалось, вели в определенном направлении, пока, неминуемо, не начали указывать совсем в другую сторону. И когда я вернулась к Форбсу, то решила попытаться сделать то, что все считали лучшим для меня выбором: оставить призраков в прошлом и жить собственной жизнью.

       ВЕГЕТАРИАНСКАЯ СМЕСЬ или мясное жаркое?

Смесь – запеканка… Смесь – запеканка… Я не знала, что значили эти слово, и взгляд на блюда ничем не помог. Обычно закрытый по субботам Проктер Холл устраивал специальный вечер с блюдами из местного ресторана, и моя работа заключалась в предоставлении каждому магистру выбора: из двух сомнительного вида приготовлений предпочесть то, которое на слух воспринималось как алкогольная вечеринка, состоящая из овощей, либо другое, по звучанию казавшееся чем-то типа причудливой запряженной кареты. Хуже всего было то, что нам следовало носить поварские кители и высокие бумажные колпаки.

– Будет ли страшно, если мы сбросим колпаки?

Управляющий в обеденном зале одарил меня презрительным взглядом.

– Сбросить колпаки?

– Я тут подумала, что если они упадут?

– Ну так постарайся сделать так, чтобы этого не произошло.

Совершенно ясно, что просьба к управляющим пересмотреть протокол сравнима с просьбой к полицейскому ограбить со мной банк. Так что я просто переживу эту смену с надеждой закончить до того, как Риз мог войти и увидеть меня вооруженной лопаточкой и коронованной бумажным цилиндром.

– Когда и откуда мне забрать тебя завтра? – спросил он меня прошлой ночью.

– В девять, с работы.

– Работы?

– Обеденный зал Магистерского Колледжа. Это условие финансовой помощи. – Я ждала реакции, но ее не последовало. – Ты ничего не говоришь. Какая-то проблема?

– Пока нет.

Пока. Деликатный способ сказать, что встречаться с посудомойкой нормально, но до тех пор, пока кто-нибудь не увидит его с ней (кроме его дворецкого).

– Риз, я не богата. Если тебя это волнует, мне лучше знать.

– С чего бы это меня волновало?

Потому что я слышала о друзьях, с которыми ты тусуешься. Видела машину, которую ты водишь. И дом, в котором живешь.

Когда я не ответила, он поторопился объясниться:

– Просто не хочу, чтобы твоя работа отрывала тебя от меня слишком надолго. Особенно в выходные.

К счастью, к окончанию смены, его следа не было. Так как остальные стремились попасть на главную улицу, я добровольно вызвалась закрыть помещение и начала проходить по привычному списку:

Выключить посудомоечную машину;

Запереть морозильные камеры;

Выключить свет (на кухне, в кладовой, в зале);

И конечная остановка: Проктер Холл.

С другой стороны подсвеченного стекла в свои права вступила ночь. Окна потеряли свой цвет, так что единственным освещением служили не уверенные в своих силах лампочки в люстрах. Я развернулась, чтобы проверить, открыты ли еще двери в вестибюль…

И столкнулась лицом к лицу с кем-то ожидающим в темноте, облокотившимся на ближайший столик.

– Привет, Теа.

Я узнала его интуитивно: этот голос, как он произносил мое имя. Затем увидела силуэт. Белый цветок в его руке. Но и нечто еще: без сомнения совершенно другое тело, незнакомое лицо. До последнего мгновения мой разум отказывался принять видимое. Затем я была сражена очевидной истиной.

Вероятно, это парень с моего концерта. То был не Риз.

Прежде чем я успела отреагировать, он улыбнулся и подошел ко мне. Двигаясь медленно, осторожно, и остановившись лишь тогда, когда его тело практически касалось моего.

– Кто… кто ты?

– Думаю, ты знаешь. – Он дотянулся до моей руки. Вложил в нее цветок. – На какое-то время я уезжал. Но думал о твоем Шопене каждую минуту.

От его тихого голоса воздух начал движение.

– Как ты… – В горле пересохло, слова застряли на выходе.

– Как я что?

– Узнал, что я здесь?

– Я обещал найти тебя. И нашел.

Я сделала шаг назад. Как я могла перепутать Риза с ним? Они выглядели похоже, но только на расстоянии. Вблизи же все оказывалось разным: тело (такое же сильное, но более худое, мускулатура выражена не так ярко), лицо (такое же великолепное, но более угловатое) и глаза (темно–голубые, но более теплые, невыразимо теплые)…

В зале эхом раздались шаги.

– Вижу, вы уже познакомились? – Риз поспешил к нам, не оставляя времени на ответ. – Ферри отмечал, что ты можешь вернуться домой сегодня вечером, но я не думал, что он скажет тебе искать меня здесь.

Парень механически пожал плечами, ложь ему давалась довольно легко.

Риз обернул свою руку вокруг меня.

– Мой брат зол на тебя, потому что ты разрушила его план.

Братья? Я уставилась на него в ужасе.

– Какой же это план я разрушила?

– Годы напролет меня тошнило от этого кампуса, и я пытался убедить Джейка переехать со мной в Манхеттен. Но он любит это место – покой и тишину. Откровенно говоря, я этого не понимаю. Так что мы достигли компромисса: остаться здесь еще на год и покончить с этим местом. А две недели назад, нежданно–негаданно, он согласился переехать. Даже нашел нам жилье в Сохо, сказал мне собираться и уезжать отсюда. Вот только… остальное ты знаешь. Я вернулся на одну ночь и, что ему неизвестно, встретил тебя, что к огорчению моего дражайшего брата отложило мой переезд в Нью-Йорк на неопределенный срок. Неудачное время, так Джейк?

Никакой реакции, даже кивка.

– Забавно, как Принстону удается держать меня на коротком поводке. Сначала брат, теперь ты. – Риз взял меня за руку, наконец заметив цветок. – И это от?..

Этот момент я буду помнить всегда. Какая-то доля секунды, когда вселенная, вопреки всему, останавливается перевести дыхание, а судьба смотрит в другую сторону: тебе позволено, но только в этот раз, заполучить то, чего так хочется, лишь нужно проговорить это вслух, но ты должен заговорить или сделать что-то еще, пока не станет слишком поздно; и как только станет слишком поздно, так пробудет до скончания веков.

Цветок от?..

Я чувствовала их взгляды на себе, они ждали ответа. Что я должна сказать? Что я встречалась с Ризом, потому что по ошибке приняла его за его брата? Правду Ризу задолжал именно Джейк. Это он учинил беспорядок, не я. Прочее же они должны выяснять между собой.

Я подошла к одной из композиций, все еще мостившихся по центру столов, где были самые различные белые растения, в том числе и розы, и вставила стебель к другим цветам, как будто так до этого все время и было.

– Должно быть, мне не о чем беспокоиться. Риз улыбнулся со свойственной ему беззаботностью. – На какое-то мгновение мне показалось, что придется вызывать на дуэль собственного брата!

Джейк отвел взгляд в сторону.

«Трусиха», – подумала я. – «Ты такая трусиха».

– Увидимся дома. – Он прошел мимо Риза, не замечая моего присутствия, и, прежде чем воздух нашел обратный путь к моим легким, ушел.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Семь букв

Дождь не прекращался весь день. Я все слушала, как он выстукивал по окну: теперь что? Что?.. что?

Затем, около шести часов, я устала переживать и сдалась.

Хотелось бы мне продолжать в том же духе. Ну или хотя бы не видеть никого. Но в семь мне нужно было быть на Мерсер Стрит для ужина с Ризом и его братом.

Мои попытки найти выход из данной ситуации не увенчались успехом. Риз посчитал, что событие (мое знакомство с Джейком) должно быть отпраздновано особым образом. И, как всегда, он решил поступить по–своему. Я была уверена, что ужину не бывать, что он позвонит и отменит его, как только Джейк расскажет ему, что мы уже встречались – дважды – и почти поцеловались в подвале музея. Но субботний полдень плавно перетек в вечер, а телефонного звонка так и не было.

Я не могла перестать думать об эпизоде в Проктер Холле. Что, если мне следовало поступить иначе? Может, в итоге, настоящая связь у меня с Джейком? Или предназначенный мне парень – Риз? И кем был этот загадочный брат – мягкий, уклончивый, непроницаемый Джейк, который зацепил меня настолько сильно, что в его присутствии мне едва удавалось заканчивать предложения?

Риз не особенно распространялся о нем прошлой ночью, да и я не стала расспрашивать, боясь, что мое любопытство могло бы показаться подозрительным. Нет, они не были близнецами. Джейк младший брат – «младший» значит, что ему двадцать семь, а про себя Риз сказал лишь, что они примерно одинакового возраста. К тому же они близки, точка. Также он боялся, что это может измениться, учитывая, что Джейк теперь живет в Нью-Йорке.

На мысли, что же надеть, у меня ушло полчаса: черные кожаные штаны и черный запахивающийся свитер, в чем я надеялась выглядеть сексуально, но недостаточно, чтобы спровоцировать кого-нибудь. Теперь должен был начаться настоящий кошмар. Я с ними обоими. Застрявшая на часы – занимаясь чем? разговаривая о чем? – в одном помещении.

Когда я дошла до знакомых деревьев, ветер пробудил их ветви своим меланхоличным гулом, сотрясая с них капли прошедшего дождя. От здания мчалась фигура. Риз или Джейк? И это только начало. Мне придется привыкать к этому: к интуитивным вопросам, к попыткам отличить один силуэт от другого. И необходимости подготовить сердце к любому исходу.

Конечно же, это Риз. Он предложил забрать меня у Форбса, но я настояла на прогулке. Она была мне нужна. Теперь же он подбежал и подхватил меня на руки.

– Риз, что ты делаешь?

– Вся земля промокла. Ты испортишь обувь. – Он пронес меня через всю лужайку, и даже не запыхался. – Напомни потом показать тебе главный вход. Именно из–за подъездной дороги мы называем дом «Галечником» – она будто из гальки, но на самом деле сделана из частиц мрамора, которые должны создать впечатление подобия руслу реки. Парень, создавший ее, привез мрамор из Италии.

Итак… Джейк ничего не рассказал. Я слишком сильно обнадежила себя, считая, что он может так поступить. Что попытается вернуть меня, борясь с Ризом, если придется. Вместо этого он собирался отсиживаться в сторонке и наблюдать за тем, как его брат выстраивает со мной отношения.

Мы пришли в гостиную. Джейк сидел, отвернувшись от окон, в одном из кресел, и на какой-то момент была видна лишь его рука, с подлокотника свисали его длинные, скульптурные пальцы. На полу под ними стоял пустой стакан.

Должно быть, он слышал наши шаги, но остался спокойным, да настолько, что рисковал показаться спящим. Но наши голоса его не удивили, и нарочитое спокойствие, с которым он развернулся в кресле, ясно дало понять, что он сидел в тишине, ждал.

– Привет, Теа.

Мое имя снова сорвалось с его губ. Помню, как находилась с ним в другой комнате, где были только мы, когда он произнес его в первый раз.

– Теперь ты знаешь, кто играет на втором рояле. – Риз указал в спину брату. ‒ Неоспоримый талант в нашей семье. Я же его завистливый подельник.

Джейк выглядел более спокойным, чем сам музыкальный инструмент.

«Мы часто устраиваем соревнования». Я представила, как они играют. Если бы моя сестра была жива, мы наверно тоже так делали бы.

– Таков мой брат: ни одного словечка. – Риз подернул плечами, ощущая странные вибрации, и не имея понятия об их природе. – Слава Богу, ужин готов, иначе на то, чтобы сломать лед, у нас ушли бы часы.

Стол разместили прямо здесь, в гостиной, вероятно, для добавления более интимной атмосферы, так как дом определенно был достаточно большим, чтобы иметь отдельный обеденный зал. Три свечи мостились посередине, отбрасывая тени растений в горшках на стены и потолок, превращая гостиную в очень реалистичные монохромные джунгли. На столе, уже наполненные, стояли три бокала для вина. Стол сервирован был на три персоны. Я узнала фарфор, который Риз принес в ивовую рощу, и вспомнила, что с ним у нас тоже есть секреты, в которые Джейк не посвящен.

Мы расселись. Риз произнес тост – за мой первый ужин в «Галечнике», – но первым же глотком красного вина я подавилась. Я пыталась представить встречи с ним с нынешнего момента. Визиты в этот дом. Встречи с Джейком. Ведение с ним обычных разговоров, притворяясь безразличной. Другие ужины. Музыкальные вечера. Может даже двойные свидания…

Мне пришлось заставить себя поесть. Разум не обрабатывал информацию о проскальзывающей пище, не отмечая ни единого вкуса, пока до меня не дошло, что блюда подозрительно знакомы: холодный огуречный суп, пирог с сыром «Фета», фаршированный перец.

– Где ты нашел болгарскую еду?

Риз рассмеялся.

– Я уж начал думать, ты не заметишь.

– Прости, просто все слегка ошеломляющее.

– Могу представить! – Он указал на мою тарелку. – Вкусно хоть? Я попросил Ферри использовать его магию шеф–повара.

– Да, идеально. Но ты не должен был.

– Конечно, должен. Ты так далеко от дома, это меньшее, что я мог сделать.

Джейк поднял взгляд от своей тарелки.

– Я слышал, Болгария красивая. Мне не приходилось там бывать, а вот моему брату довелось.

Я уставилась на Риза в недоумении.

– Почему ты не рассказал мне?

– Ты не рассказал? – Джейк предпочел не замечать нахмуренного выражения лица брата.

Риз опустил вилку, осторожно, словно ее идеальное выравнивание параллельно тарелке может изменить итог всего вечера.

– Не думаю, что говорил об этом Теа, нет. А что? Это проблема?

Они встретились взглядами, сконцентрировав их друг на друге. Я сидела безмолвно. Между ними было напряжение, и, судя по произнесенным словам, эта враждебность ко мне не имела никакого отношения.

– Так-то, я так не думаю. – Риз смягчился и улыбнулся, повернувшись ко мне. – Я путешествовал по Болгарии в прошлом году. Прекрасная страна.

– Когда ты там был?

– Когда встретить тебя было еще слишком рано. – Он поднял мою руку и поцеловал ее, как и тогда в роще. – Еще вина?

Вероятно, тема Болгарии на данный момент была закрыта. Он наполнил мой бокал.

– Кажется, мы должны принять очень важное решение.

Тело натянулось, словно струна.

– Какое решение?

– Будешь ли ты играть до или после десерта.

Я предупредила его, что этому не бывать.

– Боюсь, такого варианта сегодня в меню нет. Умираю, как хочу послушать твою игру. Как и Джейк.

Как мне ему сказать? Знала, что должна. Но это не относится к одной из тех вещей, которые вы можете бросить в лицо кому-нибудь посреди разговора: «Вообще-то, твой брат уже слышал мою игру. Просто не набрался смелости, чтобы сказать об этом, так что все это время мы оба лгали тебе».

– Сегодня я не играю, Риз.

– Почему? Только фрагмент, даже если это будет Шопен! Кроме того, ты задолжала мне за ту ночь, помнишь?

Он попытался поцеловать меня, но я вовремя отодвинулась. Лицо Джейка сделалось белее фарфора.

– Мне нужно уезжать. – Ничто в его голосе не выдавало его эмоций, но он избегал смотреть на любого из нас.

– Уезжать? Ферри сказал мне, что ты пробудешь здесь неделю!

– Вообще-то, нет. – Он остановился, чтобы сказать следующее. – Я обещал вернуться в Нью-Йорк сегодня.

– Обещал… кому? Кому-то, о ком я до сих пор не знаю?

Вопрос был проигнорирован.

– Джейк, да ладно тебе. Останься хотя бы на ночь!

– Как-нибудь в другой раз.

Теперь Риз выглядел сбитым с толку.

– Он убивает меня, Теа! Клянусь, это так не похоже на моего брата…

Джейк обошел вокруг стола, чтобы обнять Риза, после чего повернулся ко мне. Я застыла, напуганная тем, что он обнимет и меня тоже. Что через невероятно краткий миг я, наконец, окажусь в его объятиях. Но он протянул ко мне только руку. Ожидая мою. Аккуратно взял ее, словно касался предмета из стекла, и просто сжал, быстро, пока смотрел мне в глаза.

– Было приятно познакомиться, Теа Славин.

Следующее произошло довольно стремительно. Вероятно, Риз что-то услышал в голосе Джейка, прочел что-то на его лице или увидел в осанке Джейка, пронизанной нервозностью, когда тот выходил, но обыкновенно сказанное «было приятно познакомиться» не провело его. Выглядя взбешенным, он выбежал за братом. Когда же вернулся, то ни словом не обмолвился о том, что произошло снаружи. Но несложно догадаться: вероятно, он поссорился с Джейком и выяснил правду.

В качестве последнего проявления его хороших манер, он отвез меня обратно в Форбс – в тишине. Высадил в молчании. Даже не пожелал спокойной ночи.

– Риз, мне так жаль…

– Чего жаль? Тебе не за что извиняться.

Последнее, что я слышала, это визг шин, когда он повернул за угол и исчез.

– Я НЕ ПОНИМАЮ, ТЕА. – Лицо Доннелли приобрело грозовое выражение, нахмурившись так знакомо, разве что в этот раз катализатором был не мой выбор специализации. Более чем за неделю я выучила только половину композиции Альбе́ниса. Для нее же это было личным оскорблением. – Ты знаешь, что значит Карнеги для музыкальной карьеры, так ведь?

Конечно, я знала: максимальный джек–пот. Но также голову занимали совсем другие мысли. Всю прошедшую неделю меня не отпускало ощущение сюрреализма. Парень, которого я видела, разделился на двух совершенно разных людей, и затем я потеряла обоих.

– Мы идем по краю пропасти, и я не могу позволить тебе тратить время впустую. Что тебя отвлекает? Колледж?

– Отчасти.

– Что еще?

В качестве оправдания я использовала работу в кампусе, не убрав хмурость с ее лица.

– Как я и говорила, настойчивость Офиса финансовой помощи на этой работе просто нонсенс. Я смогу тебя вызволить не ранее января.

Целью было не вытаскивание меня из Проктер Холла. Мне нужно было, что бы Доннелли пустила меня внутрь.

– У них есть фортепиано, на котором, кажется, никто не играет. Если бы я могла практиковаться после работы…

– Почему же не можешь?

– Зал закрыт ночью.

Она потянулась за телефоном.

– Когда ты работаешь в следующий раз?

– Этим вечером.

– Прекрасно. Дай мне минутку.

Больше времени и не понадобилось. Она набрала номер, обменялась несколькими словами, затем завершила разговор с выражением триумфа на лице.

– Кто-нибудь передаст тебе ключ до конца смены.

И наконец я получила его – собственное фортепиано, да еще в таком великолепном месте, которое и так настраивало разум на музыкальный лад!

Рассыпаясь в благодарностях, я задумалась, мог ли этим «кем-нибудь» оказаться смотритель (или как он сам себя зовет – хранитель ключей), уже однажды отпиравший для меня Проктер Холл. Мне он показался чудаковатым и обаятельным, и внутри теплилась надежда увидеться с ним снова. Разговорить его. Узнать, почему он так поэтично высказывается о музыке. И, кроме прочего, уговорить раскрыть детали суицида в Принстоне, о котором он упомянул в прошлый раз. Не то чтобы я могла представить сестру прыгающей с Кливлендской башни. Но может он слышал и о других инцидентах? К примеру, о мертвой девушке, найденной на туристическом маршруте. Или о скандале в похоронном бюро, в котором говорилось о самых нездоровых кражах.

К сожалению, ключ мне не принес никто. Он ждал меня в конверте, когда я пришла на работу, и как только все ушли после окончания смен, я продолжила свою борьбу с Альбе́нисом.

Начало было обманчиво простым: набивая указательным пальцем правой руки ритм по единственной клавише, левой рукой нужно было кружить вокруг нее в отрывистом мотиве. Смешно же, даже ребенок сыграл бы это. Но лишь пока не полилась музыка. Октавы гремели с противоположных концов фортепиано, как если бы вы внезапно обзавелись третьей рукой, затем и четвертой, чтобы накрыть все клавиши без единого нарушения стройной мелодии.