Текст книги "Самодива (ЛП)"

Автор книги: Красси Зуркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Две смерти Орфея

НОВОСТЬ первым делом попала во входящие Уайли в пятницу утром, и он тут же прислал мне письмо: Приходи. ЖИВО! Забудь о занятиях!

Но к тому времени я закончила с учебой и увидела его сообщение, был уже полдень. Когда я наконец добралась до его кабинета, его лицо пылало от нетерпения.

– Где тебя носит? Ты только что выиграла в лотерею!

Стоявшая на полу рядом с ним электрогитара издала тикающий звук. Это оказались часы: четверть первого. Если эта встреча не будет короткой, то я рискую опоздать на наше свидание с Ризом в час.

– В какую лотерею я выиграла?

– Максимальный Джек–пот. – Он протянул тайну в течение нескольких дополнительных секунд. – Карнеги.

Глянцевый буклет полетел через стол, и мне удалось поймать его как раз вовремя. Обложка была иллюстрирована изображениями самого известного концертного зала Америки.

– Справочник подписчика на текущий сезон. На шестой странице. Внизу слева.

Я последовала его указаниям, слишком потрясенная, чтобы думать. На шестой странице был календарь. Одна из его ячеек была обведена красным.

– 23 Ноября. Думаешь, сможете провернуть это?

– Что именно я должна провернуть?

Доннелли предупредила меня: Уайли любит видеть успехи своих учеников и теперь он дергал за все ниточки, лишь бы затащить меня в Нью-Йорк. Но Карнеги, из всех мест?! Она называла его «малой вероятностью». Но, видимо, когда этот человек превращался в кукловода, все становились вероятным в считанные дни.

– Это ежегодный концерт «Двадцать ниже двадцати». Двадцать студентов, все в их трагическом подростковом возрасте – ну ты уловила идею. Изначально, это должны были быть только Джулиардцы, но в последнее время они начали расширять границы. В этом году список включает в себя двух ребят из Колумбийского, одного из Стэнфорда, и тебя.»

И меня. В очередной раз, все уже было решено – хотела я того, или нет.

– Что я буду играть?

– Здесь у меня плохие новости и плохие новости. Что ты хочешь услышать в первую очередь?

Для него это были шутки. Я ничего не сказала, просто ждала.

– Первая плохая новость – ты не можешь выбирать на этот раз. Концерт является частью их Европейской серии, так что программа была установлена сразу за несколько месяцев».

Я посмотрела на обведенную ячейку и заголовок в ней:

Дань Современной Европе: Пульс Испании

– А другая плохая новость?

– Верно. Друга плохая новость та, что пьеса убьет тебя. Освежевав, зажарив, и съев заживо.

Он протянул мне несколько нотных листов. Плотные скопления нот мчались по первой странице.

– Ты играла Альбениса⁵?

– Нет. Я слышала о нем, но я не слишком хорошо знакома с его музыкой.

– Думай о нем, как Шопене, если бы он родился испанцем: взял народные темы и превратил их в салонную музыку. Не мой тип представления. Тем не менее – гениально, хотя и спустя рукава.

Названием являлось испанское слово, Астурия, и, казалось, она была частью чего-то под названием Испанская Сюита.

– На самом деле, твой Шопен гарантировал нам место.

– Причем тут Шопен?

– Один из самых великих кахунас ⁶пришёл на твой концерт. Был просто потрясен, особенно этюдами. Все время назвал тебя «The Maelstorm». Ты знаешь, что это значит?

– Вихрь?

– Да, но на стероидах. Вихрь настолько мощный, что разрушает все на своем пути. Теперь этот парень убежден, что ты единственная, кто может справиться с Альбенисом. Если с ним вообще можно справиться.

Если.

На этот раз, Уайли не шутил. Он подошел к стереосистеме, нажал кнопку, и музыка пронеслась по комнате. Пугающая. Шквал звука. Быстрее, чем все, что я могла бы себе представить.

– Это все твое. – Он вытащил диск и протянул его мне. – Слушай его, пока плохо не станет. Пей его, ешь его, дыши им – меня не волнует. Но приручи его!

– Что, если его нельзя приручить?

– Тогда эта неудача будет такая же моя, как и твоя. А я никогда не проигрываю. – Небольшая пауза, чтобы убедиться, что я поняла. – Теперь давай согласуем стратегию.

«Согласуем» просто означало, что он возложил все на меня, пока я слушала:

Я должна практиковаться каждый день, отныне и до концерта. Ко времени промежуточных экзаменов я должна была знать всю пьесу наизусть, потому что, как он выразился: «все нотные листы отправятся в окно». Доннелли будет моей первой проверкой, Уайли – последней. И на последующие два месяца, начиная с этой секунды, я могла забыть о своей жизни.

К тому времени как он меня отпустил, я также могла забыть о встрече Ризом. Гитара в форме часов уже пробила час несколькими ловко выбранными аккордами в стиле Уайли: песней «One» от U2.

Я ВЫБЕЖАЛА ИЗ здания музыкального факультета, поймала следующий трансфер до кампуса, и, чудесным образом, прибыла к Магистерскому Колледжу с опозданием всего лишь в десять минут. Он был там, но не поцеловал меня. Даже не улыбнулся. Мои извинения за опоздание едва отметились на его лице.

– Я думал ты динамишь меня. Я рад, что ошибся.

– Зачем мне динамить тебя?

– Я не знаю, в этом и проблема. Ты держишь дистанцию, и я до сих пор не могу понять, почему.

– Риз, я с нетерпением ждала этого все утро. Но один из моих профессоров задержал меня после занятий, и еще один хочет встретиться в пять.

– Я верну тебя к этому времени.

Мы начали прогулку – сначала по Спрингдейл, затем налево на Мерсер, где большие дома выстроились вдоль дороги. Потом дальше, где скопление деревьев бросало густую тень на тротуар, и он наконец взял меня за руку:

– Давай срежем здесь.

– Думаешь, нам стоит?

– Нам… что? – Он звучал отстраненно, задумавшись над чем-то. – Все в порядке. Идём.

Я вытянула свою руку из его, но он продолжал идти.

– Теа, пойдем.

Одна из первых вещей, которые я узнала о Принстоне, – отсутствие ограждений, даже вокруг частных домов, но это не означает, что вы можете просто так пройти. Только два дня назад, пока я искала Проктер Холл по дороге на работу, я по ошибке зашла в сад Уайман Хаус – дома исполняющего обязанности декана и его семьи. Женщина сурово попросила меня не нарушать границ, и я не имела намерения нарываться снова.

– Ты идешь, или мне отнести тебя?

Он улыбнулся, когда сказал это, ожидая меня посреди лужайки, окруженной деревьями со всех сторон. Всех кроме одной – напротив нас, где огромный каменный особняк затмил все в поле зрения. Когда я не ответила, он направился обратно в мою сторону.

– В чем дело?

– Это чей-то дом.

– И?

– И… почему мы не можем просто пойти по дороге?

Мое беспокойство очаровывало его, и следы плохого настроение стали исчезать с его лица.

– Всё нормально, я обещаю. Просто пойдём со мной. Мы почти на месте.

Я посмотрела на особняк: признаков жизни не было.

– Почти где?

– Я так сильно пугаю тебя?

Что я могла сказать? Я больше не боялась его. Но, может быть, должна была.

– Как я могу заставить тебя довериться мне? – Он оттеснил меня к ближайшему дереву и оперся руками на него, поймав меня между ними в ловушку. – Нам не нужно никуда идти. На самом деле, план только что изменился – ты победила.

Победить его было невозможно. Его губы уже спускались по моей шее, и слова не имели значения.

– Риз, подожди…

– Ты уверена, что хочешь, чтобы я подождал? Я так не думаю. – Его руки оставили кору и скользнули под мою одежду, по голой коже моей спины, живота, груди. – Я не хочу ждать. Я представлял тебя всю ночь!

Я не могла поверить, что делала это. Мы были в чьем-то дворе, посреди бела дня, в нескольких футах от тротуара и дороги, по которой проезжали машины – но мне было все равно.

Когда он начал расстегивать мою рубашку, я мгновенно протрезвела и оттолкнула его.

– В чем дело?

– Мы не можем сделать это здесь.

– Кого волнует, где мы?

– Меня.

– Нет. Мы не были здесь вчера, но вела ты себя так же. Почему?

– Потому что…ты даже не знаешь меня.

– Мне не нужно знать тебя. – Его потрясающие глаза были безжалостны. – Мне нужно обладать тобой.

Он прижал меня спиной к дереву с настойчивостью, которую он был не в состоянии – или не желал – контролировать.

Я сомневалась, что долго смогу сопротивляться.

– Тогда, потому что я не знаю тебя.

– Тебе тоже не нужно знать меня. Все, что тебе нужно сделать – дать мне позволение.

Эти слова разлились по бешено пульсирующей артерии на шее. Одной рукой он прижал мои руки к дереву над головой, другую сунул в мои джинсы, даже не потрудившись расстегнуть молнию.

– Риз, стой, – сказала я из последних сил, едва выдавливая слова.

Он замер, все еще держа меня. Я слышала, как он вдохнул. Затем его тело отделилось от моего и, не касаясь меня и даже не глядя в мою сторону, он отошел и скрылся между деревьями.

ИМЕЯ ЦЕЛЫХ ДВА ЧАСА ДО моей встречи с Джайлсом, я пошла в библиотеку искусств и попыталась почитать. Но чем дольше я смотрела на книгу, тем более расстроенной я себя чувствовала из–за того, что только что произошло: жалкая прогулка назад от Мерсер Стрит, гнев из–за того, что меня бросили под тем деревом.

Мне не нужно знать тебя.

Да и зачем ему? Узнавать каждую девушку, чью одежду он хотел бы снять? Полноценная работа, можно не сомневаться. С другой стороны, именно таким и должен был быть короткий путь к сексу: Случайный. Анонимный. Легкий. Ему, возможно, достаточно было улыбнуться, чтобы девчонки снимали с себя одежду, не говоря уже о том, чтобы приглашать их прокатиться на дорогом автомобиле или на пикник в лесу. Так что, если я не была готова ответить взаимностью при дополнительных усилиях, зачем тратить время на меня?

Я вышла из библиотеки и пошла в музей искусств, чтобы последний раз взглянуть на вазу на случай, если Джайлс снова решит поднять о ней тему. Так, по крайней мере, я говорила себе, в то время как на самом деле часть меня все же скучала по Ризу. Не по нему самому, конечно – по фантазии о нем. По нашим нескольким мгновениям у греческой вазы, когда он говорил со мной загадками о любви.

Место оказалось совсем не таким, как я его запомнила: ни магии, ни призраков, просто ничем не примечательная комната с несколькими загроможденными шкафами. Внутри, у каждого предмета была карточка с описанием. Надпись рядом с вазой Орфея гласила: Псиктер, Афины, примерно 500 г. до н.э. [Приобр. 1995]

Мне потребовалось несколько секунд для обработки прочитанного – скобки, аббревиатуры внутри них – и осознания, что единственный след Эльзы, который я обнаружила до сих пор, вовсе не был следом. Джайлс ошибся. Она не могла написать об этой вазе. То ли возраст, то ли огромный поток студентов доконали его, смешивая воспоминания, производя бессвязные истории, одну из которых он рассказал мне.

Принстон приобрел вазу в 1995 году, тогда моя сестра была уже мертва.

– МИСС СЛАВИН, ЕСЛИ ПАМЯТЬ мне не изменяет, в легендах вашей страны есть существо похоже на менаду?

Вопрос полетел в меня, как только я вошла в кабинет Джайлса, прежде чем я имела шанс сесть.

– Да, Самодива. В Болгарии, Сам означает «одинокий» и дива – «дикий».

– Как интересно …. Дикая одиночка. – Слова сошли с его языка так естественно. – Неукротимая и одинокая. Как менада на определенной вазе.

Мы вернулись к моей непростительной ошибке: написание эссе во множественном числе. Это глубоко задело его, и я до сих пор не знала почему.

– В наших сказах, самодивы никогда не ходят в одиночку. Они танцуют вместе в лесу

– Как делали менады. Их название означает «неистовые». И как и в вашем типичном мифе, именно такими они являются: свитой свирепых женщин, опьяненных Дионисом и безумием его ритуалов.

Он открыл одну из книг на столе и, как ни странно, ему не пришлось листать её, чтобы найти то, что он хотел:

«Я видел этих неистовых женщин, которые с босыми ногами носились в исступлении по этой земле. . . стремясь удовлетворить свою страсть, среди лесов, вина и музыки, что сводили с ума . . . со змеями, что лизали их щеки. Они носили короны из плюща или дуба или цветущего вьюнка. Одна их них вонзала свой посох в землю, и Бог пускал в том месте родник из вина».

Он закрыл книгу.

– Знакомо? – Его глаза загорелись странным возбуждением. – Вакхи Еврипида, принесла ему первую премию на фестивале драмы в Афинах. Целая трагедия о менадах. Или, в данном случае, вакханках, как их называли в Риме.

– Мне очень жаль, но я не читала его.

– Ну, так я и предполагал. Все же я продолжаю думать, что это может прозвучать знакомо.

Он изучал меня еще момент, пока не стало ясно, что неопределенный кивок был единственным ответом, который он получит.

– Профессор Джайлс, вы хотели показать мне что-то.

– Да, хотел. – Он заколебался, словно больше не был уверен, что это того стоило. – Как хорошо вы знакомы с мифом об Орфее?

– Кроме того, что я написала в моей работе?

– Всем известна эта часть – его спуск в подземный мир и трагический хаос, последовавший за этим. Я больше заинтересован в остальном. В его жизни до того, как он встретил Эвридику.

Мой мозг мучительно пытался вспомнить подробности, но, к моему собственному смущению, извлечь из памяти удалось немногое:

– Он родился во Фракии, у музы поэзии Каллиопы. Когда Аполлон дал ему лиру, мальчик начал превращать свои стихи в песни.

– Да, да, музыка и прочее. Но более важно то, что Орфей провел много лет в загадочных школах Египта. По возвращении в Грецию, он был вовлечен в культы Диониса.

– Культы?

– Культы, ритуалы, мистерии, оргии – я слышал весь тезаурус. Большинство негативных ярлыков были изобретены Римской Церковью, разнузданность – один из особо любимых.

– Зачем Церкви устраивать оргии?

– Забавно, не правда ли? Секс был, конечно, ведь Дионис бог сил природы и всего, что производит жизнь. Тем не менее, секс ради секса, особенно в его… его менее распространенных вариантах, никогда не был основополагающей частью ритуалов. Часто они не прибегали к сексу вовсе.

– Я не улавливаю. Церковь просто заполнила пробелы выдуманными историями?

– Я боюсь, что восполнение пробелов не было у них в намерениях. Наоборот. Вы должны понять, было время, когда дионисийская религия была так же распространена, как христианская, и такой языческий соперник должен был быть устранен, и быстро. И провозглашение греческих ритуалов пьяным разгулом было надежным способом. Еще более парадоксально, что это стало аналогом поедания овцы ягненком, ведь христианство заимствовало так много от греков.

– Из их мифов?

– Особенно из мифов. Дионис, например, считается архетипом Христа: оба умерли в акте самопожертвования и возродились, не говоря уже о владении силой исцелять и превращать воду в вино. Что касается Орфея, он у христиан тоже прототип – Иоанна Крестителя. Иоанн распространял учение Христа также, как Орфей распространял дионисийские таинства. Они оба развивали идеологию, основанную на аскетической жизни, и практиковали ритуалы очищения водой – для греков это был kathairein, или катарсис, для христиан это крещение. Но моя любимая аналогия, уверен, вы ее оцените, это то, что Иоанн был обезглавлен по требованию разъяренной женщины.

– Саломея? – Я видела оперу о ней. Принцесса, что потребовала голову Иоанна, когда молодой пророк не ответил на её любовь.

– Саломея, да, самая непревзойденная ведьма из всех. Или самодива, как вы могли бы назвать ее. Использовала свою красоту в качестве оружия, чтобы снести его голову с плеч. Увидев ее танец, король просто не мог отказать.

Я сделала вид, что не заметила любопытство, с которым он посмотрел на меня, произнося это.

– Во всяком случае, христианские заимствования у греков – тема для отдельно, возможно даже бесконечной, беседы. Дело в том, что Дионис был гораздо большим, чем бог вина и секса. Его ритуалы были частью сложной философии, серией мистических посвящений, цель которых заключалась в достижении перерождения. Духовного возрождения, конечно. Но также и физического».

– Как именно они это делали?

– Это одна из самых больших загадок древнего мира. Отсюда термин «мистерия». Кульминация их всех – Мистерия в Элевсине – длилась девять дней и была, пожалуй, наиболее глубоким опытом, который знали греки. К сожалению, все посвященные в это поклялись молчать. И эта тайна остается нетронутой и по сей день.

Он опять послал мне этот выжидательный взгляд, как если бы я имела сверхъестественную способность расшифровывать его греческие мистерии.

– Мисс Славин, не думаю, что можно придумать обстоятельства, при которых одно из этих существ, одна из ваших… самодив… может принять решение выйти на охоту самостоятельно?

Моих самодив. Я покачала головой.

– Странно, что вы не можете, потому что ваша сестра описала их так ярко. Она разработала свою весьма красочную, если можно так сказать – версию мифа об Орфее. Я до сих пор понятия не имею, как она дошла до этого. Возможно, взросление на тех землях, на вершине тысячелетий истории, подпитывает воображение в том направлении, которому мы, западные ученые, можем только позавидовать. Но факт остается фактом: я никогда ничего подобного не видел прежде. И не видел после.

– Что было уникального в нем?

– Все. Как бы вы отнеслись к предположению, что, прежде чем Орфей отправился в подземный мир, задолго до того, как он встретил Эвридику, он был уже мертв?

Я думала, я неправильно поняла.

– Вы имеете в виду его душу?

– Нет, на самом деле мертв. В наиболее общем, физическом смысле этого слова.

– Я не представляю, как это возможно.

– Не можете, пока. Но представьте вот что: молодой человек умирает, вероятно, по случайности – даже самый блестящий музыкант не застрахован от смерти. Все оплакивают его. Особенно женщины, все женщины, которые были очарованы его музыкой, но которым не удалось заполучить его сердце. Затем, из ниоткуда, посреди оплакивания, просачиваются таинственные слухи – слухи о ритуале. Секретном ритуале. Опасном. Темном. О том, который окунёт вас прямо в безумие Диониса. Если вы только решитесь, сможете достичь двух вещей, которые вы желаете больше всего: вернуть этого мужчину из мёртвых и сделать его навсегда своим. Всё это, конечно, ценой собственной жизни.

Я уставилась на Джайлса. Он звучал немного бредово. Может быть так и должно быть, чтобы суметь подняться так высоко по академической пирамиде? Но мне было интересно узнать о ритуалах, так что я решила подыграть.

– Если вы умрете, как это человек навсегда останется вашим?

– Отказаться от человеческой жизни не значит, что ты умрешь. Наоборот, ты переродишься в менаду – бессмертную, одержимую богом. По словам вашей сестры, кто-то любил Орфея достаточно, чтобы пройти через такой ритуал для него.

– Эвридика?

– Нет, Эвридика появилась гораздо позже. Эта женщина отличается и не имеет имени – ваша анонимная самодива. Она зла. Сломана. Орфей никогда не любил ее и никогда не полюбил бы.

– Но вы сказали, что она будет владеть им вечно.

– Ага! Вот мы и подошли к сути вещей: как завладеть кем-то? И не просто завладеть им, но делать это против его воли. Есть какие-нибудь догадки?

У меня не было ни одной. Не могла даже представить себе, как это – владеть кем-то или быть в собственности.

– Это все возвращает нас к тому же ритуалу. Женщина становится менадой. И мужчина, он... он просыпается от смерти, чтобы обнаружить себя существом совсем иного рода. Вы можете думать о нем, как о демоне, хотя не совсем в традиционном смысле. Наша современная концепция демонического восходит ко временам средневековья, когда христианские писания связывали этот термин со злыми духами. Греки, с другой стороны, верили в существо, известное как даемон.»

Он написал это слово и обвел дифтонг.

– Есть разница? Я имею в виду, кроме дополнительной буквы?

– Они как черное и белое. Греческий даемон был добрым существом, на полпути между человеком и Богом. Ваша сестра описала его как вариант Диониса: чувственный, темпераментный, склонный к безумию и даже насилию. В типичных Дионисийских канонах, он также имел абсолютную власть над природой и непревзойденный дар искусств. Особенно музыки. Что могло бы объяснить, почему, на протяжении всего своего времени на земле, Орфей достигает непревзойденного мастерства лиры. Единственная проблема, – Джайлс повернулся к стоящему рядом проектору и щелкнул выключатель, – даже даемон должен платить цену за бессмертие.

Сцена с вазы появились на противоположной стене. Она напоминала одну из моих псиктер⁷: порочная менада атакует слабого музыканта. Но потом я начала понимать, что это была атака иного рода. Она принуждает его к поцелую, прижимала его руку к своей голой груди.

– Они… – Я не была уверена, что произносить слово «секс» вслух было хорошей идеей. – Выглядит так, будто менада насилует его.

– Потому что это именно то, что она делает. Ритуал работает как брачный обет, связывающий даемона в менаду навсегда. В сущности, ему приходится выплачивать долг, так как она отдала человеческую жизнь, спасая его. И теперь каждый месяц, в полнолуние, он должен участвовать с ней в сексуальных ритуалах Диониса. Двое стали вечными любовниками, нравится это даемону или нет.

– А если он нарушит клятву?

– В этом и вся ирония. Видите ли, ничто в этом мире не может причинить ему вред, кроме одного исключения: он во власти женщины, которую, вероятнее всего, никогда не полюбит. Если он нарушит клятву, она разорвет его на части. Греки называли это спарагмосом⁸, и раньше я поддерживал мнение большинства, что подобные акты жестокости были лишь символическими, разыгрывались в театрах, создавая драматическую атмосферу ритуалов. Но теперь, прочитав эссе вашей сестры, я уже не так уверен в этом.

Он выключил проектор, возвращая стене её лакированный белый цвет.

– Как вы думаете, есть хоть доля правды во всем этом?

– Я не знаю. – Сожаление в его голосе подтвердило, почему он так хотел назначить вазу мне: кто еще, если не сестра Эльзы, могла принести ему недостающие ответы? – Ничто не обрадует меня больше, чем найти доказательства – любые доказательства – того, что написанное ею является реальным историческими фактами. Тем не менее, сейчас я должен рассматривать это как простое предположение. Провокационное, интригующее – бесспорно. Но все–таки не более, чем фантазии одержимой девушки.

– Одержимой… Вы имеете в виду психически больной?

– Может быть, не в соответствии со строгими медицинскими определениями. Однако, к сожалению, я не могу исключать этого полностью.

Мысль, что что-то было не так с умом Эльзы, лишило меня всякого интереса к Дионисийским ритуалам.

– Профессор Джайлс, я не думаю, что моя сестра написала эту статью.

– Нет? Почему нет?

– Потому что Принстон купил вазу в 1995 году. Её не было здесь, когда Эльза училась.

Он смаковал вызов.

– У вас на редкость пытливый ум, мисс Славин. Но я вынужден сказать вам, что ваза была здесь в 1992 году. Она была отдана в аренду нашему музею Греческим фондом, и работа вашей сестры стала причиной, по которой я, в конце концов, лоббировал идею приобрести этот экспонат. Мы быстро получили средства, хотя логистика заняла годы.

Не сказав больше ни слова, он достал из ящика стола несколько машинописных страниц. Края их были темными от времени.

– Это то, что я хотел вам показать. Должен сказать, я не ожидал, что они увидят снова дневной свет.

Я заметила имя Эльзы, напечатанное в верхней части, и мне пришлось бороться с желанием вырвать у него листы.

– Она пишет очень убедительно, вы сами увидите. Но когда я впервые прочитал это, я подумал, что это больше подходит для художественной литературы, а не для искусствоведческого анализа – больше мечтательных бредней. Изложение фантазий культовой практики.

Очевидно, он изменил свое мнение – достаточно, чтобы хранить мечтательные бредни в течение пятнадцати лет.

– Потом я перешел к скопированным иллюстрациям в приложении. И Дионисийские практики все были там, точно так, как она их описала. Все уже было нарисовано на вазах, более двадцати веков назад!

Он начал листать, указывая на каждое изображение.

– Мистерии Диониса – выпивка, восторг безумия… Танцы менад… Менады с Дионисом, в любовных объятиях… Менада, расчленяющая некую дикую кошку… И взгляните на это.

Он перевернул обратно на первую страницу. Текст начинался с одной фразы, отделенной от остальных:

Я ЕСТЬ МЕНАДА И ДАЕМΩН,

НАЧАЛО И КОНЕЦ

– Можете ли вы догадаться, что это?

– Это звучит как цитата.

– Цитата Всех цитат. Я полагаю, вы не читали Библию?

Нет. Мои родители выросли при коммунизме, и мы не были очень религиозными.

– Я есть Альфа и Омега, начало и конец. Христос сказал это в последней книге Нового Завета, книге Откровения. Это первые и последние буквы греческого алфавита. Они стали христианским символом, код убеждения, что только через Бога можно достичь бессмертия»

– Так же, как в греческих ритуалах?

– Больше, чем вы думаете. Аналогичное утверждение было связано с Дионисом, так что я не удивлен, увидев его в статье по греческому искусству. Есть вопрос получше, почему ваша сестра заменила Альфа и Омега на менаду и даемона? Это имеет отношение к ритуалу, очевидно, но я не могу определить точный источник. Это, должно быть, какая-то игра слов. Загадка.

И теперь он, в свою очередь, передавал эту загадку мне.

– Что происходит в остальной части эссе?

– Оно красиво протекает. До самого трагического конца.

– Смерть Орфея?

– Не просто смерть. Самоубийство. Даемон нарушает свою клятву, чтобы менада убила его. Ведь что есть бессмертие без счастья? – Он позволил вопросу зависнуть в воздухе, будто ожидая, что он будет преследовать меня даже после всех других его вопросов. – Когда мы, люди, теряем любовь, мы ждем, пока время притупит боль. И время делает это – иначе его не называли бы «целителем всех ран». Но даемон не может исцелиться. В вечности времени просто не существует.

Прошло некоторое время, прежде чем в комнате послышался другой звук – он встал со стула, с визгом проталкивая его по полу. Я восприняла это как знак того, что мы закончили и поспешила тоже встать.

– Наслаждайтесь путешествием назад. Назад домой, назад сквозь время. – Он улыбнулся и протянул мне эссе. – Эта поистине мистическая часть мира ваша.

Я спросила, можно ли было сделать копии страниц, но он уже сделал это.

– Вы можете сохранить оригинал. Я понял, что вы, возможно, захотите его в... если… как память.

Прежде чем я успела поблагодарить его, зазвонил телефон на его столе, и я увидела, как все признаки эмоций сошли с его лица, когда он протянул руку, чтобы ответить на звонок.

Я ПОКИНУЛА АКАДЕМИЮ ИСКУССТВ в оцепенении с эссе, спрятанном в моей сумке подобно тайной реликвии. Но как только я добралась до Форбса и начала читать, я поняла, что это не тот сувенир на память, который я хотела.

ДВЕ СМЕРТИ ОРФЕЯ

Эльза Славин

Я знала ее имя вот уже несколько месяцев. Она напечатала его сама, наверное, как мы все печатаем наши имена: по привычке, не задумываясь. Тем не менее, его вид меня встревожил, как если бы я написала свое имя на своей работе, а затем кто-то стер меня со страницы, заменив ей:

Эльза.

Джайлс был прав, ее текст был мощным и каким-то мечтательным. Он погружал в мир мифов и видений и прежде, чем ты успевал заметить, он переносил тебя обратно в причудливую тьму своей вселенной.

Вселенной, пропитанной смертью, опьяненной ей. Я видела безумие ночных ритуалов, где люди пили, танцевали и спаривались под необычайно одинокой луной. Среди них был молодой музыкант. Потерянный в печали. В тревоге своих дум. Готовый к смерти – желающий умереть – как и все остальные вокруг него. В том мире, казалось, смерть была ответом на все. Смерть как лекарство. Как бесконечный экстаз. Долгожданный конец, затем перерождение. И, прежде всего, смерть в качестве жертвы, которая позволила бы любви продлиться вечно.

От начала до конца, эссе было точно таким, как сказал Джайлс. Кроме одного: оно совершенно не было похоже на теорию. Каким бы мечтательным не был стиль ее письма, я знала, – и эта интуитивная уверенность напугала меня – что то, что Эльза изложила на этих страницах, не было теорией, по крайней мере не для нее. Она писала с пугающей уверенностью, словно хирург погружающий скальпель в тело, разрезая кожу. И самоубийство Орфея, каждая кровавая деталь, были описаны так, словно она присутствовала при все этом, была свидетелем.

Всем этим, конечно, был очарован наш профессор искусств. Для него это было просто блестящей эрудицией, но в то же время всего лишь академическим заданием по созданию мифа из древней керамики. Для меня это была возможность заглянуть в безумие моей сестры. Вписывалось ли то безумие в строгие медицинские определений или нет, Эльза умерла в Принстоне. Может быть, к тому времени как она написала это эссе, она уже хотела умереть. Теперь я больше не уверена, что на этих страницах (фантазии одержимой девушки, как описал их Джайлс) не было чего-то, что стало тому причиной.

А что, если это было так? Эссе само по себе ничего не доказывало. Оно не содержало никаких зацепок, которым я могла бы последовать, ни взгляда на ее жизнь, ни того, кто, возможно, закончил её. Ничего, кроме смутной тревожной надежды, что, может быть, прошлое не было захоронено так глубоко, как все об этом говорили.

Я открыла окно. Настежь – нужно было впустить воздух в комнату. Затем я сунула эссе между партитур Шопена на дно моего чемодана и выключила свет.

В темноте все становится похожим. Я вспомнила другую темную комнату, где не так давно парень, прежде чем я даже узнала, кто он, прошептал мне, что я должна написать об Орфее. И что-то еще, первое, что он когда-либо сказал мне: это должна быть менада, там.

В единственном числе.

Как он узнал?

Я скользнула под одеяло, свернувшись в клубок, и попыталась призвать сон под мои горящие веки.