Текст книги "Самодива (ЛП)"

Автор книги: Красси Зуркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Мой воровской поцелуй

Я проснулась и подумала, что все еще сплю: перед глазами стоял цветочный взрыв. Словно кто-то собрал все цветы на поле и соткал из них ткань.

– Мне кажется, я должен платить за просмотр того, как ты спишь. Оторваться не могу, – Риз сидел ка краю постели с летним платьем в руках и улыбкой на лице. – Как тебе такой выходной наряд?

– Мы сегодня остаемся дома?

– Ни в коем случае. Мы идем гулять, как только ты соберешься.

– А Джейк?

– Он уехал. Обратно в Нью–Йорк, полагаю. – Он подал мне платье, пока я пыталась совладать со смесью облегчения и вины из–за раннего отъезда Джейка. – Хочу увидеть тебя в нем.

– Я не могу в нем пойти. На улице зима.

– Несомненно. – Он подошел к окну и раздвинул занавески. – И самый настоящий снег.

Снег медленно падал пушистыми белыми хлопьями. Ерунда какая-то. Он хотел, чтобы я надела сарафан в середине декабря?

Пока я умывалась, на свет появилась остальная одежда: бежевое шерстяное пальто и резиновые сапоги в тон, украшенные те же цветочным орнаментом, что и платье.

Он подал мне пальто.

– Вот все, что тебе нужно.

Снег покрывал все и приглушал любые звуки, даже шум мотора, пока мы ехали по пустынным улицам. Когда Риз припарковался, деревья на обочине были едва видны.

– Закрой глаза.

Мы шли в морозной тишине. Неожиданно нас окутало теплом – тяжелым, пахнущим медом, словно летним. Он помог мне снять пальто. Снял с меня ботинки, и мои ноги коснулись чего-то мягкого, упругого…

Трава?

– Можешь открыть глаза.

Нас окружали маки – ослепительные, рвущиеся к небу, пьяняще алые. Тысячи маков. Повсюду, вплоть до деревьев вдали, где все еще лежал нетронутый снег, окружая нас эфемерной белизной.

– Узнаешь место?

Только теперь я заметила старую иву, с ветвей которой стекали в землю сонные видения.

– Так это ты был, тогда? Ты вырастил маки?

– Не смог устоять. Очень хотел произвести на тебя впечатление.

Не то чтобы ему стоило стараться. Мысль о том, чтобы встречаться с воплощением Диониса, сама по себе была достаточно ошеломительной. И немного жуткой.

Мы сели среди цветов. Я все еще завороженно смотрела на далекую полосу, где алые волны обрушивались на снег.

– Как такое вообще возможно?

Он улыбнулся.

– У даемонов свои секреты.

– Например? Абсолютный контроль над природой?

– Хорошо бы! Нет, конечно, не настолько.

– Каковы исключения?

– Люди.

Вот этому мне точно было трудно поверить, учитывая, какой эффект он оказывал на всех.

– Какие еще?

– Больше никаких, Теа.

Он начал объяснять что-то о параллельных измерениях и о том, как он создает параллельные вселенные, оставляя остальной мир нетронутым. Точный механизм был за пределами моего понимания, но я знала, о чем он говорит. Я видела, как менялся Карнеги превратился в видение на те несколько минут, что я играла. Пышная герань разрослась на балконах Манхэттенского концертного зала точно так же, как сейчас бесчисленные маки цвели в заснеженном лесу Принстона, ничуть не беспокоясь о зиме.

Я чувствовала себя ребенком, нашедшим волшебный клад.

– Покажи еще что-то!

Он сложил ладони. Постоял так немного. Развел их совсем чуть чуть, выпуская стайку черных бабочек – точно ветер разметал по полю горстку обрезков бархата. Когда он полностью раскрыл ладони, я увидела тонкое золотое ожерелье: цепочку с бутоном мака, склонившим свою голову с тоненького стебля. Он застегнул ее на мне и поцеловал место, которого коснулся цветок – между ключицами.

– Почему ты так любишь маки?

– Если вкратце, то они символизируют воскрешение после смерти.

– В греческой мифологии?

– В самых разных культурах, включая наших старых друзей греков.

– А если полностью?

Он провел пальцами по ближайшим лепесткам.

– Маки погружают в сон. Моя мать умерла от его недостатка.

– Риз, я… я знаю об Изабель.

– Правда? Кто тебе сказал?

– Кармела. Но она не виновата. Я, наверное, задавала слишком много вопросов.

– Неважно. Смерть моей матери не тайна.

– Ты думаешь, маки могли бы ее спасти?

Он сорвал один из множества цветов вокруг нас, несколько секунд изучал его, затем отбросил в сторону.

– Маки никого не могут спасти. Они так быстро умирают, как они могут вернуть мертвых?

– А даемоны могут?

– Только одна вещь может, и ты уже знаешь, что это. А все остальное, все это, – он обвел рукой поле, – подчиняется мне. Хотя я стараюсь не слишком влиять на реальность. Только если я чего-то очень хочу, и нет другого способа получить это.

– Как картина в твоей комнате?

– Пришлось сделать собственную: та, что хранится в Третьяковке, не продавалась. Они в сущности одинаковые, только на моей нет следов времени. Выглядит точно так же, как в день, когда была написана.

Лучше, чем оригинал. Я подумала о другом «оригинале», о том, с которым всегда буду себя сравнивать.

– Риз, я похожа на нее?

– На кого?

– На мою сестру.

Его тело напряглось точно так же, как несколько месяцев назад, когда я впервые упомянула Болгарию, на этом самом поле.

– Нет, не похожа. И я бы не хотел, чтобы было иначе.

– Почему?

– Потому что ты не… пытаешься заполучить людей. Ты позволяешь им оставаться рядом, пока они не захотят принадлежать тебе. Но ты и тогда этого не делаешь. Поэтому я в тебя и влюбился.

– А Эльза?

– Она непременно хотела добиться своего. Не представляешь, как это раздражает. – Его взгляд блуждал по полю, за пределами незримых границ теплого пузыря. – Мы познакомились летом, перед началом учебы в университете, на конкурсе пианистов в Болгарии. Мы оба стали победителями и выпили во время празднования. Когда началась учеба, она не переставала писать мне. Кажется, я ответил только раз – все это было бессмысленно. Но потом она подала документы в Принстон, и я… поддался. Она была самой сексуальной девушкой кампуса. А я был глупым и тщеславным, так что она решила облегчить мне задачу. Все было слишком просто, Теа! Мне оставалось только не говорить нет. Толпы парней были у ее ног, а мне и палец о палец не пришлось ударить. Я заполучил девушку, о которой все мечтали. Она была в моей постели. Каждую ночь.

Он откинулся назад. Его локти примяли несколько маков, но ему, кажется, не было до них дела.

– А потом ее выходки начали раздражать. Она вечно меня преследовала. Я предупреждал ее с самого начала, что мне не нужна девушка. Что это всего лишь секс, ничего серьезного. Но она вела себя так, словно я шутил. Когда я попытался разорвать отношения, она точно с ума сошла: плакала, умоляла, угрожала. Потом она резко сменила пластинку и предложила что-то совсем иное: перемирие на моих условиях. Никаких ожиданий. Никаких эмоций. Хотел ли я сходить с ней на вечеринку тем вечером? Скрепить договор печатью, так сказать. И не просто вечеринку – на «лесной пир за пределами наших дичайших инстинктов». И конечно, я пошел. Так это безумие и началось. Как только меня во все это втянули, пути назад не было.

– Втянули во что?

– Ритуалы. Кто бы мог подумать, что какая-то там древняя языческая фигня переживет пару тысячелетий, а? Сначала я думал, что это шутка. Ну или какие-то сестринские заморочки – явно не американского происхождения, это все, что я знал. Что бы это ни было, в общем, я никогда не делал ничего подобного. Я был свободен и неуязвим – и меня это очаровывало. И одновременно чертовски пугало. Но оторваться было невозможно.

– А кем были остальные женщины?

– Мужчины там тоже были, я был не единственным. И они казались нормальными парнями. Но женщины, они… – он поискал выражение помягче. – Они были готовы на что угодно, Теа. Мы пили безостановочно – всевозможные «эликсиры» сомнительного происхождения. И барабаны. Из ниоткуда, прямо в лесу, пока все занимались сексом со всеми.

– И моя сестра?

– Она в основном была со мной – но да, и она. Мы начали ходить туда каждую неделю. Однажды там даже устроили шуточную свадьбу. Белые вуали для женщин, венки из плюща для мужчин… Я напился в хлам, мало что помню. Мне кажется, у одной из женщин даже была змея.

Я знала о роли змеи в ритуалах, но промолчала.

– После той ночи Эльза убедила себя, что все было по–настоящему, и мы действительно были женаты. Смехотворно. Но я никак не мог ее переубедить. Потом она снова начала мне писать. И не просто письма – всевозможные записки на случайных клочках бумаги, жутковатые сообщения в книгах. Оставляла их повсюду, даже у меня дома! Ты, кстати, видела одно – в той книге, на Винъярде.

– Почему ты его сохранил?

– Я не сохранял. Я все выбросил много лет назад, но Джейк, должно быть, нашел и оставил себе Рильке. Мой брат… живет в своем мире. Иногда я совсем его не понимаю.

Кое–что о Джейке он не поймет никогда, и об этом-то говорить и не стоило.

– Помнишь библиотечную книгу, которую я тебе однажды показывала? «Цыганские баллады»? Эльза и там оставила записку. Я узнал почерк.

– Хорошо, что я не видел этого. Я бы потом Лорку читать не смог.

– Почему ты ее так ненавидишь? Она тебя обожала. Хотя бы в этом я ее понимаю.

– Тебе так только кажется. Но ты бы никогда не стала преследовать парня так, как она. Через два дня после смерти моих родителей она пришла с книгой, исписанной этой ее бессмыслицей и подписанной «Э. Э.» – Эльза Эстлин. Сказала, что у меня не осталось никого, кроме нее. Можешь поверить в это? Мы опять поссорились: я пытался расстаться с ней, а она притворялась, будто не слышит. Когда она наконец ушла, я выпил все спиртное в доме. Отключился в итоге, только чтобы прийти в себя и увидеть, как она надевает мне на палец кольцо. Я точно с ума сошел, Теа. Просто крыша поехала. Я кричал, она кричала в ответ. Потом я пообещал отвезти ее в Форбс, чтобы больше никогда о ней не слышать. Она промолчала – странно, но я был только рад, что она, наконец, заткнулась. Мы сели на мотоцикл, и я дал ей свой шлем. Это и были последние мгновения моей человеческой жизни.

– Но ведь началась твоя вторая жизнь. И это же здорово, потому что… как бы мы иначе встретились?

Он выдавил улыбку.

– Да, она остановила время для нас. Видимо, нужно сказать спасибо.

– Насколько ты старше меня, кстати?

– Чисто технически, мне все еще около двадцати.

– Чисто технически?

– Ну скажем, мне двадцать девять.

– Это произошло пятнадцать лет назад. Ты не можешь быть таким молодым.

Он по–прежнему улыбался.

– И что значит «ну скажем»?

– Мне может быть столько лет, сколько я захочу.

– Твой возраст меняется по желанию? – Это было почти так же невероятно, как и все, что я услышала в тот день. – Тогда я хочу посмотреть, как ты выглядел до катастрофы. Ты правда так можешь?

Он встал, прошел позади меня и подошел с другой стороны.

В первую очередь я заметила длинные волосы, волнами спадавшие на куда более хрупкие плечи, на узкую грудь. Лицо было тем же: поразительно безупречным. Только… щеки теперь запали. Губы стали бледными. И грусть – та самая грусть, которую я замечала в нем столько раз – нарушала безмятежность голубых глаз, лишала их блеска. Ниже, под расстегнутой рубашкой, можно было пересчитать все ребра – точно пальцы скелета, тянущиеся к его животу

Я подошла к нему, к измученному парню примерно моих лет, и поцеловала безжизненные губы. Когда я открыла глаза, он снова выглядел старше.

– Такой ты мне больше нравишься, такой, какой ты со мной.

– Тогда забудем обо всем остальном.

Забыть Эльзу. Только этого-то я никогда и не смогу сделать.

– Риз, а она хороша в…

– В чем?

Я не могла это произнести, но он, должно быть, понял, что я имела в виду секс.

– Она не человек, Теа.

– А когда была человеком?

– Ты не хочешь об этом говорить, поверь мне. Не хочешь.

– Я все время об этом думаю. И я бы лучше услышала это от тебя.

– Тогда да, она была хороша.

Он откинулся на траву, сложив руки за головой.

– Просто хороша или невероятно хороша?

– Невероятно хороша.

– А теперь, когда она больше не человек?

Он сомкнул веки.

– Точно в тебя вливают наркотик, которого ты жаждешь, но который оставляет тебя развалиной. И тогда ты его ненавидишь.

– Но все еще невероятно хороша?

– Лучше.

Лучше. Даже в теории с этим невозможно соревноваться.

– Вот тебе и «оцените от одного до десяти», – я пыталась казаться беспечной, но он все понял.

– Твою сестру кто угодно оценил бы на десять.

– А ты?

– Бессмысленные оценки, – он положил мою руку себе на живот, туда, где ощущался пульс, а потом медленно подтолкнул ее ниже. – За всю мою жизнь только ради твоего прикосновения я был готов умереть.

      – Тогда… давай не будем говорить о смерти.

Он улыбнулся и достал из кармана небольшую книжку.

– Мы чуть было не забыли о изначальной причине, зачем я привел тебя сюда.

– Ты и ее из воздуха достал?

– Нет, это я привез с собой.

Простая белая обложка с золотым тиснением:

Артур Рембо «Стихи».

– Трудный ребенок французской поэзии. Написал все эти никогда не виданные стихи, а в двадцать лет распрощался с поэзией и не написал больше ни строчки. – Он нашел нужную страницу. – Это было сто пятьдесят лет назад. Должно быть, он повстречал тебя – только звали тебя Нина – и написал о тебе прекраснейшее стихотворение «Ответы Нины». Рифма в переводе теряется, но все остальное на месте.

– Прочти мне его на французском сначала.

– Ты говоришь по–французски?

– Почти совсем нет. Просто хочу послушать тебя.

Краткие, ломкие строки переплетались в воздухе: первая с третьей, вторая с четвертой. Он дочитал до конца, но не остановился, и я не сразу поняла, что он перешел на известный мне язык. Что он обращался напрямую к моему сердцу:

– Что медлим – грудью в грудь с тобой мы?

А? Нам пора

Туда, где в луговые поймы

Скользят ветра,

Где синее вино рассвета

Омоет нас;

Там рощу повергает лето

В немой экстаз;

Капель с росистых веток плещет,

Чиста, легка,

И плоть взволнованно трепещет

От ветерка;

В медунку платье скинь с охоткой

И в час любви

Свой чёрный, с голубой обводкой,

Зрачок яви.

И ты расслабишься, пьянея, –

О, хлынь, поток,

Искрящийся, как шампанея, –

Твой хохоток;

О, смейся, знай, что друг твой станет

Внезапно груб,

Вот так! – Мне разум затуманит

Испитый с губ

Малины вкус и земляники, –

О, успокой,

О, высмей поцелуй мой дикий

И воровской –

Ведь ласки пóросли шиповной

Столь горячи, –

Над яростью моей любовной

Захохочи!.. ²¹

Он прошептал последние слова в мои губы, уже закрыв книгу. Я и представить не могла какое влияние на мое тело мог произвести мой первый мужчина. Каждое прикосновение только заставляло меня еще сильнее хотеть его, и я не замечала ничего кругом, пока его руки раздевали нас обоих.

– Риз, – по его обнаженному телу прошла дрожь, когда я коснулась его, – я люблю тебя.

Я никогда, никому этого не говорила.

Мы занимались любовью часами. Как только мы останавливались, чтобы передохнуть, нас окружала тишина – непроницаемая, невесомая пелена. Но об одном никто из нас не осмеливался заговорить.

До следующего полнолуния оставалось всего три недели.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Мы можем все изменить

– ЗАЙДИ, Я ХОЧУ ПОКАЗАТЬ тебе кое–что. Риз открыл дверь в свою комнату, но я не увидела ничего такого, чего не было здесь раньше. – Сюда.

"Сюда" оказалось в ванной. Декор был обычным: белая мраморная ванна, вешалка для полотенец из красного дерева, прислоненная, как лестница, к стене, свежие полотенца свисали с ее балок. Но слева, под зеркалом, от стены до стены, были вырезаны в камне две раковины, где днем ранее была одна.

– Когда тебе удалось это сделать?

Мое недоумевающее лицо заставило его рассмеяться.

– Физический мир не совсем проблема для меня, помнишь?

Конечно, я помнила. Тем не менее, его нечеловеческая сторона все еще поражала меня каждый раз.

– Это было предложение, кстати. Он провел пальцами по пустому кристальному ванному набору (держатель зубной щетки, мыльница, коробка с косметическими салфетками), рядом с идентичным набором, в котором стояли его собственные вещи.

– Риз, это так мило с твоей стороны. Но я не возражаю делить с тобой ванную, когда остаюсь здесь на ночь.

– Мы закончили с ночевками. Я хочу, чтобы ты жила здесь с сегодняшнего дня.

Эффект, вероятно, был именно таким, каким он ожидал: я смотрела на него в шоке, не шевелясь.

– Ну же, скажи это! Скажи, что переедешь ко мне.

– Перееду... как? Я должна оставаться в общежитии, как все остальные.

– Не беспокойся об общежитии. Он вытащил свой телефон.

– Подожди... Что ты делаешь?

– Звоню в офис расселения, прежде чем они закроются на зимние каникулы. Они будут благодарны за заблаговременное предупреждение, раз уж тебе не понадобится комната весной.

– Оставить комнату за мной не означает, что я не хочу здесь жить.

Телефон застыл на полпути в воздухе.

– Ты не уверена насчет этого?

– Это не то что я имела ввиду. Комната может быть запасным вариантом, на случай если ты... – Я не хотела говорить остальное.

– В случае если я, что?

– Изменишь свое мнение.

– Я никогда не изменю своего мнения.

Он смотрел на меня, пока я не сказала, что я тоже не передумаю. Тогда он набрал номер. Попросил к телефону одно женщину по имени, поблагодарил ее за организацию комнаты в общежитии для Джейка в сентябре, спросил о ее планах на праздники запятая провел светскую беседу о бутик–отелях в Рио, затем, наконец, сообщил ей, что его девушка переезжает к нему, так что в комнате в Форбс больше не было необходимости. И, да, Тея будет рада подписать документы, но не могли бы они, пожалуйста, отправить их непосредственно на его адрес?

– Готово! – Он повесил трубку и поцеловал меня. – Добро пожаловать в твой новый дом, малышка.

– Это было... быстро.

– Зачем тратить время? Мы также можем пойти забрать твои вещи сейчас, хотя, наверное, лучше разобраться о всем этим завтра. Или в любой другой день, на самом деле. У нас есть все каникулы для этого.

Все что у нас было – это неделя, но он еще не знал этого. Я летела домой в следующий четверг, и поскольку он никогда не спрашивал, что я собиралась делать на каникулы, я тоже не поднимала этот вопрос.

– Риз, есть кое–что...

– Да?

– ...кое–что, что мне нужно рассказать тебе.

– Конечно, мне просто нужно, выключить эту проклятую вещь – Текстовое сообщение отвлекло его. – Дай мне минуту. Я скоро вернусь.

Он в спешке выбежал, как-то дом был в огне. Когда я последовала за ним по лестнице, я сразу же увидела почему.

Через лужайку, все еще просматриваемую, несмотря на быстро опускающуюся темноту, шли шесть высоких фигур – выстроенные в линию, словно команда, снаряжённая для расстрела, практически идентичные в своих джинсах и черных кожаных куртках на змейке. Он перехватил их, прежде чем они смогли добраться до дома. Самый высокий сказал что-то ему (я узнала лицо только сейчас: Эван), но кажется Риза это особо не заботило. Другие начали тоже говорить. Эван повысил свой голос. Никто не двигался. Риз сделал шаг вперед, но Эван оттолкнул его. Еще один шаг. Эван снова оттолкнул его. Секунду спустя парни были на земле, Риз был сверху, держа его за воротник и склонившись, вынося ему предупреждение, которого никто больше не мог слышать.

Когда он вошел в гостиную, его лицо было спокойное и он только раз обернулся, чтобы удостовериться, что нежеланные посетители ушли.

– Извини, что тебе пришлось увидеть это. Не так я представлял начало вечера.

– Чего они хотели?

– Остальные прибыли для драматического эффекта. В то время как Эван, по–видимому, хотел неприятностей. Его глаза проверили пустой газон в последний раз. – Он считает, что мир должен вращаться вокруг его гормонов гуляки. Но я не этот мир.

От мысли, как тот парень смотрел на меня и называл "закуской " по мне прошлась дрожь.

– Что он на самом деле хотел?

– Убедить меня пойти с ними сегодня. И также в следующие выходные.

– Разве они все не уедут?

– Не пловцы. Они занимаются во время зимних каникул и остаются в Принстоне большую часть. Отказаться от команды ради женщины является крайним предательством.

– Но ты не в команде.

– Раньше был. Для практических целей, я до сих пор там. Но теперь я также с тобой и у меня есть обещание, которое нужно сдержать.

– Риз, речь идет не об обещаниях. – Или не о неохотных жертвах, как это звучит от него. – Если ты хочешь пойти со своими друзьями, иди.

– Я точно там, где хочу быть, прямо сейчас: дома с моей девушкой. К сожалению, Эван не воспринимает мои слова. Поэтому я дал ему дружеское напоминание, что вечеринки не исчезнут без меня.

– Может не вечеринки в Плюще.

– Что это должно значить?

– Плющом ведь это не ограничивается, не так ли?

Тень тревоги пересекла его лицо.

– Нам обязательно говорить об этом? Я оставил свои тусовки позади. Ты только что видела, как я сделал это.

– Я тоже хочу оставить твои тусовки позади. Но секреты не облегчают мне задачу.

– Понимаю... – Он молчал какое-то время, глядя через французские двери, словно пытался очистить свой раз​​ум, потом повернулся ко мне. – Конечно, Плющом все не ограничивается. Когда мужчины взрослеют, особенно некоторые мужчины, им нужно больше, чем просто пиво и девчонки из колледжей.

– И это значит...?

– Это значит, что команда собирается вместе в частном порядке, раз в месяц, с настоящей выпивкой и женщинами, которым много платят, чтобы обеспечить элитные услуги и не распространяться об этом.

– Элитные?

– Первоклассные во всех отношениях. Никаких запретов.

Его черствый тон заставил меня пожалеть о том, что я вообще спросила.

– А ты тот, кто спонсировал все это?

– Ты видела дом Эвана; у парня трастовый фонд. Есть и другие как он. Мы делим расходы. – Он изложил все, словно был на собеседовании в колледж. – Нахождение в команде пловцов дает тебе автоматическое право на них; о деньгах даже никогда не упоминается. Все остальные приходят только по приглашению. Мы отбираем их сперва, убеждаемся, что они могут позволить себе вложиться и знают, как держать язык за зубами. Кстати, это правило, которое распространяется на всех, включая меня. Так что ни слово не должно покинуть эту комнату. Ты знаешь это, верно?

Конечно, знаю. Для кучи парней, пытающихся повзрослеть, секретность была частью их сущности.

– Перестань, Теа, не смотри на меня так. Что я сделал в прошлом не должно иметь значения сейчас.

– За исключением того, что ты говоришь об этом, как о самой естественной вещи.

– А как еще я должен говорить об этом? Это мое естество, предположительно я должен быть версией Диониса. Твой профессор по искусству упоминал это, говоря о даемонах?

– Да...вроде.

– Ну, у Диониса была своя свита, как и у меня. Представь меня застрявшим на этом кампусе в течение пятнадцати лет: воспитывающего своего брата, трахающего твою сестру​​, называй как хочешь. Разозленного и до смерти скучающего. Так что из–за меня, дураки вроде Эвана вошли во вкус дионисийской жизни, думая, что это всего лишь вечеринки братства.

– Я понимаю. Но это не значит, что я готова быть частью этого.

– Кто говорит о том, чтобы быть частью чего-то?

– Если это твое естество, то рано или поздно это должно случиться.

– Мое естество меняется, когда я рядом с тобой. Я снова превращаюсь в человека и это то, кем я хочу быть. Он улыбнулся, выглядя удовлетворенным. Почти умиротворенным. – Кстати, ты хотела что-то сказать мне, когда ребята заявились.

– Да, насчет каникул.

– Конечно, я забыл! Завтра официальный зимний прием в Плюще. И у нас ужин здесь в Сочельник – семейная традиция, которая должна иметь место, или же зло сойдет на дом Эстлинов.

– О чем ты говоришь?

– Мы, ирландцы, суеверный народ. У прадедов было слишком много свободного времени, по–видимому, и придумали правила для своего потомства: все должны присутствовать дома в Сочельник. Это буквально высечено на камне.

Он подвел меня к камину и указал на мраморную табличку выложенную в высоту стены. Вокруг герба курсивом была выведена надпись:

Tugann neamhláithreacht amháin solitude síoraí.

– Что тут сказано?

Отсутствие одного приносит вечное одиночество. Датировано 1649 годом, когда Оливер Кромвель устроил резню в Ирландии. Так случилось, что имение Эстлинов было в Уотерфорде, в первом городе, выдержавшим осаду Кромвеля. После того, как войска отступили, предположительно наш предок, Томас Эстлин, помчался на встречу с другими лидерами повстанцев и не вернулся домой до самого Рождества – только, чтобы выяснить, что английские солдаты ограбили его ​​замок за ночь до этого и убили всю его семью. Так он заказал эту доску, как напоминание о том, что смерть всех кого он любил – его рук дело.

– Риз... Я смотрела на округлые буквы, которые покоились, словно ожерелье внутри камня. – Не думаю, что я смогу быть на ужине.

Он стоял позади меня, но теперь медленно развернул меня

– О чем именно ты говоришь?

– Я собираюсь домой на каникулы.

– Когда?

– Мой вылет в четверг вечером.

– Мы можем изменить его.

– Слишком поздно. До Софии, вероятно, все продано уже.

– Мы можем изменить его. – Его глаза были прикованы к моему лицу, пытаясь прочитать его. – Если это не то, что ты хочешь.

– Я хочу остаться здесь, с тобой. Но мои родители ожидают меня дома на Рождество.

– Это твоя жизнь. Никто не должен говорить тебе как жить.

– Знаю, вот только они...

– Они не владеют тобой.

– У них уже было одно Рождество, когда их дочь не вернулась домой с учебы.

Он сел. Потер лицо в течение нескольких секунд, а затем посмотрел на меня.

– Скажи мне даты. Я забронирую тот же рейс.

– Не меняй свои планы из–за меня.

– Я отказываюсь быть вдали от тебя. Я останусь в отеле, и ты сможешь видеть меня, когда захочешь.

– Что насчет обеда? Ты сказал, что это плохая примета нарушать правило семьи.

– Меня не заботят правила или приметы. И в любом случае, семьи не осталось – только я и мой брат. Плюс Ферри. Рождество является единственным временем, когда мы можем убедить его перестать быть дворецким и присоединиться к нам за столом. К счастью, ирландские суеверия сидят глубоко в крови старика, поэтому... Он снова достал свой ​​сотовый телефон. – Давай забронируем билеты. Ты сказала в четверг, верно?

– Да. Британские Авиалинии, через Хитроу.

– Ладно, это двадцатые числа. Что напоминает мне... нужно сначать проверить мое проклятое расписание.

Его голос скис на последних словах, но это было ничто по сравнению с изменением в нем несколько секунд спустя. Его пальцы замерли. Его лицо стало неузнаваемо белым, пока он смотрел на что-то на дисплее.

– Что случилось?

Он протянул мне телефон.

Сетка квадратов, пронумерованных от одного до 31. Внутри, вбита информация от строки до строки, начиная с полумесяца, утончающегося до едва заметной линии, затем заполняющимся снова – Луна. И только один полный круг. И над ним: цифра 24.

ПОЗЖЕ ТОЙ НОЧЬЮ, пока Риз спал, я решилась: я не поеду в Болгарию на Рождество. Мы с ним проведем Новый год там, с моими родителями. До тех пор, мы останемся в Принстоне. Прийдет Сочельник, существо на холмах сможет завладеть им в течение нескольких часов – но это все. Он встретит ее с моим все еще теплым поцелуем на его губах. И как только ее время пройдет, он вернется. Домой. Ко мне.

ЗИМНИЙ ПРИЕМ В Плюще стал тяжелым испытанием уже на этапе сборов.

Риз осмотрел меня сверху до низу.

– Хорошо, но этого не пойдет. Слишком чопорно на мой вкус. И слишком банально для подобного вечера.

Ранее, когда я спросила его, что надеть, он ответил неопределенно: " Что-то длинное и элегантное”. Это был единственное длинное платье, которое у меня было – черное, на тонких бретельках, я надевала его на сцену – и очевидно, оно не подходило для Плюща.

– Риз, может приглашать меня не было такой хорошей идеей. Я не принадлежу тому миру.

– Какому миру? Членам Плющп? Ты только что заставила Карнеги пасть к твоим ногам, и теперь ты беспокоишься о кучке богатых наследников? Они должны пытаться соответствовать к тебе, а не наоборот.

Но Карнеги не имеет ничего общего с этим. Я никогда не войду в комнату, как Нора, покорив всех в ней.

– Хорошо, настало время импровизации. Он повернул меня вокруг оси, и когда я посмотрела в зеркало, мое платье было полностью изменено. Персиковый, бирюзовый, фуксия, кремово–желтые разводы абстрактной формы на мягком шелковом трикотаже, которые напоминали орхидеи . – Тебе нравится? Женщины умрут от зависти сегодня.

– Думаю, что причиной смерти может быть мужчина, а не платье. Но да, оно зрелищно. В то время как я говорила это, живая орхидея на резинке проскользнула на мое запястье. – Это обычай, не так ли?

Он кивнул, улыбаясь.

– Говоря об обычаях, как тебя допускают на официальные приемы в Айви?

Его глаза расширились, искренне озадаченные.

– Допускают?

– Официальные приемы только для членов. И ты не можешь быть членом, если ты даже не студент.

– Ах, это. Это формальность. – Как и большинство препятствий во вселенной Эстлинов. – Я в совете выпускников. Большинство решений практически мои.

– Никто не замечает, что ты остаешься в том же возрасте?

– Не совсем, по крайней мере пока. Все лишь немного управления восприятием. Члены уходят, как только они выпускаются. А персонал меняется каждые несколько лет. Я забочусь об этом.

– С щедрым пакетом выходного пособия?

– Более, чем щедрым. Жалобы не являются даже теоретически возможными.

Беспечность, с которой он делал такие замечания беспокоила меня. Как и всегда.

– Все, на самом деле сводится к деньгам? Я многое слышала о Плюще, но я думала, что ты из всех людей будешь...

– Часть того, что ты слышишь правда, а часть нет. О Плюще все время плохо говорят, особенно те, кто пробуются и не вступают в него. Но это частный клуб, Тея. Они очень хорошо обращаются со своими членами. И если тебе случится быть из стойких масс Плюща, то они сделают все, чтобы быть хорошими к тебе.

Они действительно очень хорошо относились к нему. Приветствовали его, как только мы прибыли, поднимались из–за столов, чтобы пожать ему руку. Я не хотела сказать или сделать что-то неправильно, поэтому просто последовала за ним через столовую из темного дерева и так низко свисающих канделябров, что казалось, будто мы шли в ловко оформленной мифической пещере. Когда мы сели, блюда были размещены перед нами руками в белых перчатках – время было подобрано идеально, еда была все еще теплая, и, конечно, вкусная. Риз едва коснулся ее и не обращал внимание на других, кроме как для ответов на возникающие вопросы.

Затем начались танцы, сначала настороженно, с двумя парами не боящимися последовать на танцпол; другие постепенно следовали, пока пространство не забилось людьми.

– Это не тот парень, который встречался с твоей подругой Ритой, тот который сказал мне что ты была в Бостоне?

Я обернулась и увидела Дэва, который в одиночестве выпивал, с меланхоличным взглядом, что длилось недолго. Девушка схватила его за руку и потащила на танцпол чрезмерно хихикая.

Риз пожал плечами.

– Ну, полагаю, вот и ответ на мой вопрос.

Одно присутствие Дэва в Плюще уже ответ – он не мог прийти на прием, если только член клуба не привел его в качестве пары. Итак, Рита была права. Он заменил ее как раз вовремя, на праздники.