Текст книги "Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5"

Автор книги: Кормак Маккарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 92 страниц)

– У нее тут где-то щенки, – сказал он.

Подошел Билли, стоит смотрит на собаку. И впрямь: сука, соски вспухшие. Пошел к коню, вскочил в седло, оглянулся на Джона-Грейди:

– Давай-ка к дому поворачивать. Дорога-то, чай, неблизкая. Как подумаю, что опять по скалам карабкаться, так аж мурашки по коже.

Сняв шляпу, Джон-Грейди установил ее на луку седла. Его лицо было выпачкано кровью, рубашка тоже в крови. Он провел рукавом по лбу, взял в руки шляпу и вновь надел ее.

– Ну, поехали, – сказал он. – А ты как, Хоакин?

– Да конечно, – сказал Хоакин. Бросил взгляд на солнце. – Как раз к обеду и вернемся.

– Думаешь, мы их всех выловили?

– Трудно сказать.

– Во всяком случае, кое-кого из них мы отучили от дурных привычек.

– Это уж точно.

– Сколько арчеровских гончих с тобой поднялись?

– Три.

– Одного пса не хватает.

Развернувшись в седлах, они принялись обозревать плато.

– И куда он, интересно, запропастился?

– Понятия не имею, – сказал Хоакин.

– Да может, он где-то там, с другой стороны плато спустился.

Хоакин наклонился, сплюнул и развернул коня.

– Поехали, – сказал он. – Он может быть где угодно. Это всегда так. Обязательно один из псов ни за что не желает ехать домой.

Ранним утром, когда было еще темно, его разбудил Джон-Грейди. Он застонал, перевернулся на другой бок и накрыл голову подушкой.

– Просыпайся, ковбой.

– Черт бы побрал, который час?

– Пять тридцать.

– Что на тебя нашло?

– Не хочешь попробовать отыскать тех собачек?

– Собачек? Каких еще собачек? Что-то я не пойму, о чем речь.

– Ну, тех щенков.

– Тьфу, – сказал Билли.

Джон-Грейди сидел у него на пороге, упершись сапогом в косяк.

– Билли! – сказал он.

– Что, черт подери?

– Мы можем туда съездить и попробовать приглядеться.

Еще раз перевернувшись в постели, он бросил взгляд на Джона-Грейди, в темноте сидящего боком в дверях.

– Рехнешься с тобой совсем, – сказал он.

– Съездим, пошукаем. Я уверен, что мы их сможем найти.

– Но ты уже искал и не нашел.

– Возьмем с собой пару гончих Тревиса.

– Тревис не дает своих собак напрокат. Мы это тридцать раз уже проходили.

– Я знаю, где у них логово.

– Слушай, дай поспать, а?

– Ну давай! А к обеду вернемся, я гарантирую.

– Умоляю, сынок, оставь старого дедушку в покое. Христом Богом прошу. Мне совсем не хочется в тебя стрелять. А то Мэк мне потом житья не даст.

– Помнишь то место, откуда собаки в самом начале выскочили? Там еще такая осыпь рядом большущая. Бьюсь об заклад, что мы тогда проехали в пятидесяти футах от их логова. Сам знаешь, негде ему быть, кроме как среди тех больших скал.

Они выехали, приторочив к седлам по лопате с длинным черенком, по мотыге и по четырехфутовому ломику. Пока искали что-нибудь поесть, в дверях своей каморки появилась Сокорро, в халате и папильотках, и загнала их за стол, чтобы сидели тихо, пока она поджарит им яичницу с сосисками и сварит кофе. Пока ели, она собрала им кое-что и с собой.

Выглянув в окно, Билли посмотрел туда, где у кухонной двери стояли уже оседланные кони.

– Быстро поели – и ходу, – прошептал он. – Не надо говорить ей, куда мы направляемся.

– Хорошо.

– Не хочу ее нудеж слушать.

Еще до восхода солнца они были на пастбище Валенсиана, проехали мимо старого колодца. Мимо в серых потемках все брели и брели куда-то коровы. Билли ехал, держа лопату на плече.

– Знаешь, что я тебе скажу? – нарушил молчание он.

– Что?

– В скалах могут быть такие местечки, где, сколько ни копай, до логова хрен докопаешься.

– Ага. Это я понимаю.

Когда выехали на тропу, идущую вдоль западного края поймы, солнце уже встало, но пряталось где-то там, за столовой горой, так что его лучи, бьющие поверх, освещали скалы много выше их, и они ехали среди остатков ночи по глубокой котловине, еще полной ночной синевы, а новый день на них медленно наваливался сверху. Подъехали к верхнему краю намывных отложений, медленно возвратились, причем Билли ехал первым, вглядываясь в землю по обе стороны коня, часто наклонялся, локтем опираясь о холку.

– Это ты у нас чего, следопытом заделался? – усмехнулся Джон-Грейди.

– Да я вообще на следах помешанный. Могу отыскивать по следу низколетящих птиц.

– И что ты видишь?

– Да вообще ни черта.

Солнце спустилось по скалам ниже, осветило корявую, усеянную обломками землю под ними. Друзья остановили коней. Посидели.

– Они по коровьим тропам бегают, – сказал Билли. – То есть бегали. Не думаю, что у них тут на всех одно логово. Мне кажется, это были две отдельные стаи.

– Ну, может быть.

– А дальше там еще будет такое же укромное место?

– Чего?

– Это я к тому, что тут собачья шерсть на каждом камне. Давай-ка здесь покружимся немного, держа глаза открытыми.

Они снова направились вверх по распадку, пробираясь между валунами и осыпью и держась как можно ближе к стене. Покружили между скал, изучая землю под ними. Со времени последнего дождя прошла уже не одна неделя, так что все собачьи следы, оставленные в мокрой глине, давно были затоптаны коровами, а на сухой земле собаки следов не оставляют вовсе.

– Ну-ка, давай вернемся, – сказал Билли.

Снова они поехали под обрывом у самых скальных утесов. Пересекли щебеночный след оползня, проехали под древними каменными бабами, с непостижимыми надписями, начертанными на этих гигантских скрижалях.

– А я знаю, где они, – сказал Билли.

Он развернул коня на узкой тропке и поехал опять вниз сквозь нагромождение скал. Джон-Грейди за ним. Билли остановился, бросил поводья и спрыгнул наземь. Пешком протиснулся в узкий проход между скалами, снова оттуда вышел и показал куда-то ниже по склону.

– Они приходили сюда с трех сторон, – сказал он. – Вон там коровы тоже подходят к этим скалам, но сюда протиснуться не могут. Видишь, там высокая трава?

– Вижу.

– Она высокая, потому что коровы не могут до нее добраться.

Джон-Грейди спешился и последовал за Билли по скальному проходу. Походили туда-сюда, осматривая землю. Оставленные поодаль кони совали в проход морды, тоже смотрели.

– Давай посидим немного, – сказал Билли.

Посидели. Между скалами было прохладно. Земля хранила холод. Билли закурил.

– Я их слышу, – сказал Джон-Грейди.

– Да я тоже слышу.

Они встали, еще послушали. Писк прекратился. Потом послышался снова.

Логово оказалось в углу между скалами, ход в него изгибался и уводил под валун. Они лежали на животах в траве и слушали.

– Я даже запах их чую, – сказал Билли.

– Я тоже.

Еще послушали.

– Как же мы их оттуда достанем?

Билли искоса на него посмотрел.

– А никак, – сказал он.

– Может, они сами вылезут?

– Зачем?

– Можно принести молока и поставить его тут для них.

– Не думаю, что они вылезут. Слышишь, как пищат? Они еще маленькие. Наверняка еще слепые. А вообще, на кой они тебе сдались?

– Сам не знаю. Просто не хочется их здесь оставлять.

– Может, получится их выковырять. Найти куст окотильо, вырезать палку подлинней…

Джон-Грейди на это ничего не ответил, продолжал вглядываться в темноту под камнем.

– А дай-ка мне твою сигарету, – наконец сказал он.

Билли передал ему хабарик.

– Где-то есть туда другой вход, – сказал Джон-Грейди. – Видишь, как из этого дует? На дым смотри.

Протянув руку, Билли забрал у него сигарету.

– Да, – сказал он. – Но логово все равно под этим валуном, а валун с Мэкову кухню.

– Какого-нибудь мелкого пацаненка бы. Пацан пролез бы.

– Да где ж тут пацаненка возьмешь? А кроме того, вдруг он там застрянет?

– Можно привязать к его ногам веревку.

– К твоей шее веревку привяжут, если с ним что-нибудь тут случится. Дай-ка мне нож.

Джон-Грейди подал ему складной нож, Билли встал и куда-то удалился, а потом вернулся с веткой окотильо. Она была добрых десяти футов длиной, он сел и нижние пару футов очистил от колючек, чтобы держать рукой, и следующие полчаса они лежали и по очереди засовывали ее в нору и там крутили, пытаясь накрутить на колючки щенячью шерсть.

– Мы даже не знаем, хватает ли ее длины, – сказал Билли.

– Я думаю, дело в том, что нора там слишком широкая. Чтобы что-то получилось, надо ведь конец палки под них как-то просунуть, а это может выйти только случайно.

– Что-то я их писка больше не слышу.

– Может, куда-нибудь в дальний угол уползли или еще чего.

Билли сел, вынул ветку окотильо из норы и осмотрел ее конец.

– Ну что, есть на ней шерсть?

– Ага. Немножко. Но там в норе, надо думать, этой шерсти видимо-невидимо.

– Как ты думаешь, сколько этот булыган весит?

– Да ну, на хрен, – сказал Билли.

– Всего-то и надо – перевернуть его.

– Да черт бы меня взял, если этот камешек весит меньше пяти тонн. Как ты его переворачивать-то собираешься?

– Не думаю, что это окажется так уж трудно.

– И куда его тут своротишь?

– Да вот сюда хотя бы.

– Ну да, он сюда завалится и перекроет вход.

– И что с того? Щенки-то где-то там, сзади.

– И отчего ты такой упертый? Коней ты сюда не затащишь, а если б затащил и они бы его своротили, то упал бы он прямо им на головы.

– А их и не надо сюда затаскивать. Пусть остаются там, вовне.

– Так ведь нет у нас такой длинной веревки.

– А мы две в одну свяжем.

– Все равно не хватит. Чтобы только вокруг валуна обвести, и то целая веревка уйдет.

– Думаю, я могу сделать, чтобы ее хватило.

– У тебя что – в седельной сумке волшебный вытягиватель веревок припасен? Да и все равно двумя конями его не сдвинуть.

– Сдвинут, если им еще рычагом помочь.

– Ну, ты и упертый, – покачал головой Билли. – Тяжелый случай. В жизни таких упертых не видывал.

– В верхнем конце каньона есть очень крепенькие молодые деревца. Одно из них срубить мотыгой и использовать как вагу. Кроме того, можно ведь привязать к ее концу веревку, и тогда не надо будет обводить ею вокруг валуна. Одним камнем убьем двух зайцев.

– Скорее, двух коней и двух ковбоев.

– Эх, надо было захватить с собой топор.

– Ладно, сообщи мне, когда будешь готов в обратный путь. А я пока попробую чуток вздремнуть.

– Ну хорошо.

Джон-Грейди поехал к каньону, держа мотыгу перед собой поперек седла. Билли растянулся на спине, скрестив ноги в сапогах и прикрыв лицо шляпой. В закутке между скалами царило полное молчание. Ни ветра, ни птиц. Не слышно было здесь и мычания коров. Билли почти уже спал, когда донесся первый удар мотыги по дереву. Он улыбнулся в темную изнанку шляпы и уснул.

Возвращаясь, Джон-Грейди волок за конем ствол молодого тополя, который ему удалось свалить и очистить от веток. Получившееся бревно было около восемнадцати футов длиной, почти шесть дюймов в диаметре комля и такое тяжелое, что, влекомое на конце лассо, чуть не сворачивало на сторону парню седло. Джон-Грейди ехал почти что стоя, всем весом упираясь во внешнее стремя, левую ногу держал на весу над бревном, а конь ступал осторожно, будто на цыпочках. Добравшись до нагромождения скал, парень сошел наземь и, отвязав веревку, дал бревну упасть. Потом вошел в закут между валунами и пихнул Билли в подошву сапога:

– Хорош прохлаждаться! Давай-ка просыпайся, писай, и за дело. Кругом земля горит.

– Да и хрен-то с ней, пусть горит.

– Давай-давай. Поможешь мне.

Билли снял с лица шляпу и глянул вверх.

– Ну ладно, – сказал он.

К концу бревна они привязали веревку, поставили бревно стоймя позади валуна и навалили камней, соединив ими толстый конец столба с каменным пластом, торчащим из горы чуть выше по склону. Затем Джон-Грейди соединил коротким сплеснем коренные концы их лассо и вывязал на ходовом конце веревки Билли два поводка в виде буквы «Y», достаточно длинных, чтобы на концах поводков сделать петли и дотянуться ими до обоих седел. Коней поставили бок о бок, надели петли на седельные рожки и проследили, свободно ли проходит к ним веревка от конца ваги, после чего, поглядев друг на друга, сняли с коней путы и двинулись, ведя их под уздцы. Веревка натянулась. Столб изогнулся дугой. Поддерживая коней добрым словом, они вели их все дальше, и кони прилежно тянули. Билли бросил взгляд на веревку.

– Если эта зараза лопнет, – обронил он, – нам тут только и останется, что в собачью нору залезть.

Столб вдруг повело в сторону, но он удержался, стоял, чуть подрагивая.

– Ч-черт, – сказал Билли.

– Ага, он самый. Если моя деревяшка оттуда выскочит, мы залезем гораздо глубже, чем в собачью нору.

– Ну да, могила тогда обоим.

– Что будем делать дальше?

– Слушай, ковбой, это твоя затея!

Обойдя коней, Джон-Грейди вернулся к столбу, проверил его и вновь пошел к коням.

– Давай-ка приналяжем еще, но будем направлять коней чуть-чуть левее, – сказал он.

– Давай.

Снова они повели коней вперед. Веревка натянулась и начала мало-помалу раскручиваться, вращаясь вокруг оси. Посмотрев на веревку, они перевели взгляд на коней. Посмотрели друг на друга. И тут камень сдвинулся. Начал неохотно сползать с того места, на котором покоился последнюю тысячу лет, наклонился, пошатнулся и упал в небольшую впадину, ударив в нее так, что сотрясение от него передалось им через подошвы. Столб, рухнув, загромыхал о скалы, кони, по инерции пройдя пару шагов, остановились.

– А вот выкуси! – сказал Билли.

Они принялись копать мягкую, искони не видевшую солнца землю, которую обнажил вывороченный валун, и через двадцать минут нашли логово. Щенки оказались в самом дальнем его конце, лежали, все вместе сбившись в комочек. Лежа на животе, Джон-Грейди сунул туда руку, вытащил одного и протянул к свету. Щенок как раз умещался на его ладони – толстенький такой, упитанный, он лишь водил туда-сюда мордочкой и щурил бледно-голубенькие глаза.

– На, держи.

– Сколько их там еще-то?

– Непонятно.

Он снова сунул руку в нору и вытащил еще одного. Билли, сидя, пристроил этого щенка ко второму, который уже возился у него на сгибе колена. Всего щенков оказалось четверо.

– Слушай, эти мелкие засранчики наверняка есть хотят, – сказал он. – Там все уже, больше нет?

Джон-Грейди лежал прямо щекой на земле.

– Кажется, всех достал, – сказал он.

Щенки в это время пытались спрятаться, заползая Билли под колено. Одного он приподнял, держа за шкирку. Тот висел как тряпочка, грустно взирая на окружающий мир водянистыми глазками.

– Давай-ка послушаем, – сказал Джон-Грейди.

Посидели, послушали.

– Там еще кто-то есть.

Снова уткнувшись лицом в землю, он сунул руку в нору и стал шарить во тьме по всем закоулкам. Прикрыл глаза.

– Есть, поймал, – сказал он.

Щенок, которого он вытащил, оказался мертвым.

– Дохляк, – сказал Билли. – Мне такого не надо.

Окоченевшее тельце мертвого щенка было свернуто клубком, лапы перед мордочкой. Он положил его на землю и попытался засунуть руку еще глубже.

– Ну что, все не нащупаешь?

– Нет.

Билли встал.

– Дай я попробую, – сказал он. – У меня руки длиннее.

– Давай.

Билли лег на землю, сунул руку в нору.

– Ну-ка, давай вылазь, мерзавчик мелкий, – проговорил он.

– Ты нашел его?

– Да. Черт меня подери, если он не пытается сейчас кусаться.

Появившийся на свет божий щенок пищал и извивался в его руке.

– А вот это уже не дохляк, – сказал Билли.

– А ну, дай глянуть.

– Толстенький какой пузанчик.

Подставив ладонь чашечкой, Джон-Грейди взял щенка и держал его перед собой.

– Интересно, что он в том дальнем углу в одиночестве делал?

– А может, он был с тем другим, который умер.

Джон-Грейди поднял щенка повыше, заглянул в его наморщенную мордашку.

– Что ж, похоже, у меня теперь есть собака, – сказал он.

Целый месяц, до конца декабря, он ремонтировал хижину. Инструменты привез на лошади из Белл-Спрингз, а у дороги все время держал мотыгу и лопату, и вечерами, когда попрохладнее, ремонтировал подъездной путь – заравнивал колдобины, вырубал кусты, копал канавы и засыпал землей промоины, время от времени опускаясь на корточки и оглядывая окрестность, чтобы определить, куда в случае дождя побежит вода. За три недели он закончил уборку мусора – все вывез или сжег, побелил печь, починил крышу и впервые доехал на грузовике по старой дороге до самого дома, а в кузове привез трубы из вороненой листовой стали для дымохода, банки с краской и белилами и новые сосновые полки для кухни.

На окраине Аламеды он долго ходил по свалке, с рулеткой в руках осматривал ряды старых оконных рам, мерил их высоту и ширину, сверяя с цифрами, которые были у него записаны в блокнотик, лежащий в нагрудном кармане рубашки. Отобранные рамы вытащил в проход, подогнал к воротам свалки грузовик и вдвоем со смотрителем погрузил рамы в кузов. Тот же смотритель свалки продал ему стекла на замену разбитых, показал, как их разметить и нарезать при помощи стеклореза, и даже подарил ему стеклорез.

Там же он купил старый, еще меннонитской работы, сосновый кухонный стол, смотритель помог ему этот стол вынести и взгромоздить в кузов, посоветовав вынуть из него ящик и поставить рядом.

– Иначе на повороте он может вывалиться.

– Да, сэр.

– А то и за борт ухнет.

– Да, сэр.

– А это стекло лучше возьмите с собой в кабину, если не хотите, чтобы оно разбилось.

– Ладно.

– Ну, пока?

– Пока, сэр.

Каждый день он работал до глубокого вечера, а приехав, расседлывал коня, в потемках конюшенного прохода чистил его, а потом заходил на кухню, вынимал из духовки свой ужин, садился и ел его в одиночестве при свете прикрытой абажуром лампы, слушая безупречный отсчет времени, ведущийся старинными часами в коридоре, и старинную тишину пустыни, лежащей в темноте вокруг. Бывало, что так, сидя на стуле, и засыпал; просыпался в самый глухой и странный ночной час, вставал и брел, пошатываясь, по двору к конюшне, находил там своего щенка, брал на руки и клал в отведенную ему коробку на полу рядом с койкой, ложился лицом вниз, свесив руку с койки в коробку, чтобы щенок там не плакал, после чего окончательно засыпал не раздевшись.

Пришло и миновало Рождество. Под вечер в первое воскресенье января приехал Билли, верхом пересек вброд ручей, выкрикнул перед домом что-то приветственное и спешился. В дверях показался Джон-Грейди.

– Ну, что поделываем? – спросил Билли.

– Оконные рамы крашу.

Билли кивнул. Огляделся:

– А ты меня зайти не пригласишь?

Джон-Грейди провел рукавом у себя под носом. В одной руке он держал кисть, обе руки вымазаны синей краской.

– Не знал, что тебе требуется приглашение, – сказал он. – Давай, заходи.

Билли вошел в дверь и остановился. Вынул из кармана сигарету, прикурил и оглядел обстановку. Прошел в другую комнату, вернулся. Сложенные из саманных блоков стены были побелены, весь домик изнутри сиял чистотой и монашеским аскетизмом. Глиняные полы были выметены и выровнены, кроме того, Джон-Грейди хорошенько прошелся по ним самодельной трамбовкой, сделанной из толстого кола для забора с прибитым к его торцу обрезком доски.

– Ну что ж, старый домишко прямо в два раза лучше стал. В том углу какого-нибудь святого поставишь?

– А неплохая мысль.

Билли кивнул.

– Любой помощи буду рад, – сказал Джон-Грейди.

– Вас понял, – отозвался Билли. Окинул взглядом ярко-синие переплеты оконных рам. – А что, голубой краски посветлее у них не было? – спросил он.

– Сказали, светлее у них нынче не водится.

– Дверь хочешь тоже в этот цвет выкрасить?

– Ну.

– Вторая кисть у тебя имеется?

– Да. Есть еще одна.

Билли снял шляпу, повесил на гвоздь у двери.

– Ладно, – сказал он. – И где она?

Джон-Грейди перелил часть краски из банки в пустую посудину, Билли, став на колено, принялся размешивать ее кистью. Осторожно притиснув пучок кисти к краю посудины, он снял с него лишнюю краску, после чего вывел яркую синюю полосу по центру дверного полотна. Через плечо оглянулся:

– Откуда у тебя взялась лишняя кисть?

– А это я специально держу – на случай, если явится какой-нибудь дурачок и захочет принять участие в покраске.

С наступлением сумерек работу прекратили. С хребта Лас-Харильяс, что в Мексике, задул холодноватый ветерок. Они стояли у грузовика, Билли курил, и оба смотрели, как над горами на западе огненная полоса густеет и сменяется темнотой.

– А ведь тут холодновато будет зимой-то, а, приятель? – сказал Билли.

– Я знаю.

– Холодно и одиноко.

– Одиноко не будет.

– Я, в смысле, для нее.

– Мэк сказал, пусть, когда захочет, приходит и работает на центральной усадьбе вместе с Сокорро.

– Ну, это хорошо. Думаю, за столом в это время года пустых стульев будет не так уж много.

Джон-Грейди улыбнулся:

– Скорее всего, ты прав.

– А давно ты ее не видел?

– Ну, какое-то время.

– И какое же?

– Не знаю. Недели три.

Билли покачал головой.

– Она все еще там, – сказал Джон-Грейди.

– Я смотрю, ты в ней так уверен…

– Да, это так.

– А как ты думаешь, что будет, когда она споется с Сокорро?

– Она не говорит всего, что знает.

– Она или Сокорро?

– И та и другая.

– Надеюсь, ты прав.

– Ее не так-то просто отпугнуть, Билли. Помимо красоты, в ней есть и кое-что еще.

Щелчком Билли далеко отбросил окурок:

– Давай-ка, поехали назад.

– Можешь забрать грузовик, если хочешь.

– Да ладно.

– Давай-давай. А я доберусь на этой твоей старой кляче.

Билли кивнул:

– Ага. Помчишься небось по кустам как угорелый, лишь бы меня обогнать. А коня там змея укусит или еще чего.

– Брось. Я поеду за грузовиком.

– Для езды в потемках кони любят особо опытную руку.

– Да уж это конечно.

– Коню нужен всадник, от которого животному передавалась бы уверенность.

Джон-Грейди улыбнулся и покачал головой.

– Всадник, который привык понимать бзики и прибабахи ночной лошади. По местности, где стадо расположилось на ночлег, он поедет медленно. Если что-то надо обогнуть, то всегда слева направо. Будет петь коню на ушко уютные песенки. Никогда не будет чиркать спичками.

– Я тебя понял.

– А твой дед тебе рассказывал про то, как раньше гоняли скот на север?

– Ну, кое-что рассказывал.

– Как ты думаешь, доведется тебе побывать в тех местах?

– Сомневаюсь.

– Обязательно побываешь. И совсем скоро. Это я тебе обещаю. Если доживешь.

– Так ты возьмешь грузовик-то?

– Не-а. Езжай сам. Я поеду следом.

– Хорошо.

– Компот там мой не вылакай.

– Ладно. Спасибо, что заехал.

– Да мне просто нечего было делать.

– Ну…

– А было бы чего, сперва дело сделал бы.

– Ладно, увидимся дома.

– Увидимся дома.

Хосефина стояла в дверях, наблюдала. В глубине комнаты criada повернулась, одной рукою бережно приподняв и поднеся к глазам всю тяжесть черных волос девушки.

– Bueno, – сказала Хосефина. – Muy bonita[163].

Criada, чей рот был занят множеством заколок, ответила полуулыбкой. Хосефина оглянулась в коридор и снова сунула голову в комнату.

– El viene[164], – прошептала она. Потом повернулась и зашлепала по коридору прочь.

Criada быстро развернула девушку, осмотрела ее, коснулась ее волос и отступила. Проведя ладонью себе по губам, собрала в нее заколки.

– Eres la china poblana perfecta, – сказала она. – Perfecta[165].

– ¿Es bella la china poblana?[166]

Criada удивленно вскинула брови. Над ее тусклым невидящим глазом дрогнуло морщинистое веко.

– Sí, – сказала она. – Sí. Por supuesto. Todo el mundo lo sabe[167].

В дверях уже стоял Эдуардо. Criada распознала это по глазам девушки и обернулась. Взглянув на нее, он повелительно дернул подбородком, и она вышла за дверь, предварительно подойдя к комоду и выложив заколки на фарфоровый поднос.

Он вошел и затворил за собой дверь. Девушка молча стояла посреди комнаты.

– Voltéate[168], – сказал он. И сделал указательным пальцем движение, будто что-то размешивает.

Она повернулась.

– Ven aquí[169].

Она сделала несколько шагов вперед и остановилась. Он взял ее подбородок в ладонь, заставил поднять лицо и заглянул в ее накрашенные глаза. Когда она вновь опустила голову, он взял ее за собранные узлом на затылке волосы и потянул ей голову назад. Она устремила взгляд в потолок. Выставила незащищенное бледное горло. Стало видно, как по обеим сторонам шеи кровь пульсирует в выступивших артериях; уголок ее рта чуть подергивал нервный тик. Он велел ей смотреть на него, она послушалась, но она обладала способностью делать свои глаза непроницаемыми. Из них при этом исчезала прозрачность и видимая глубина, она их будто шторкой задергивала. Чтобы они скрывали мир, который у нее внутри. Он крепче потянул ее за волосы, и гладкая кожа на ее скулах натянулась, глаза расширились. Он снова велел ей смотреть на него, но она и так больше не отводила взгляда. Смотрела молча.

– ¿A quién le rezas?[170] – прошипел он.

– A Dios[171].

– ¿Quién responde?[172]

– Nadie[173].

– Nadie, – повторил он.

Той ночью, когда лежала обнаженная в кровати, она почувствовала, как на нее нисходит некий холодный дух. Она повернулась и сказала об этом клиенту, стоявшему поодаль.

– Я постараюсь кончить побыстрее, – ответил он.

Но в то мгновение, когда он лег в постель рядом с нею, она испустила крик, вся отвердела, а ее глаза побелели. В затемненной комнате он не мог видеть ее, однако, пощупав рукой ее тело, он заметил, что оно выгнулось и все дрожит под его ладонью, тугое как барабан. Этот тремор в ней был как гул потока, бегущего по костям.

– Что это? – заволновался он. – Что это?

Полуодетым, на ходу продолжая одеваться, он выскочил в коридор. Словно из ниоткуда возник Тибурсио. Оттолкнув мужчину в сторону, он встал у кровати на колени, расстегнул пряжку поясного ремня, выхлестнул его из шлевок, сложил в несколько раз и, схватив девушку за лицо, всунул ремень ей между зубами. Клиент смотрел с порога.

– Я ничего ей не сделал, – сказал он. – Я к ней даже не притронулся.

Тибурсио встал и направился к двери.

– Она вдруг вот так вот раз – и все, – сказал клиент.

– Никому не говори, – сказал Тибурсио. – Ты меня понял?

– Заметано, я понятливый, старина. Дай только найду свои туфли.

Alcahuete затворил за ним дверь. Сквозь зубы, стиснувшие ремень, девушка тяжело дышала. Он сел, откинул одеяло. Без всякого выражения на лице осмотрел ее. Чуть наклонился над ней в своей черной шелковой рубашке. Издавшей тихий лживый шепоток. Этакий то ли патологический вуайерист, то ли гробовщик. А может быть, инкуб неясной ориентации или просто одетый в темное хлюст, зашедший с неоновых улиц и своими бледными тонкопалыми ручонками выделывающий пассы, механически подражающие движениям истинных мастеров-целителей, которых он видел или о которых слышал и теперь воображает, будто может их заменить.

– Кто ты? – произнес он. – Ты никто и ничто.

Когда он вышел на веранду, притворив за собой сетчатую антимоскитную дверь, мистер Джонсон сидел у крыльца на завалинке. Старик опирался локтями в колени и смотрел, как над горами Франклина, густея, расплывается закат. Вдали над рекой вдоль jornada{52} в небе плыли стаи гусей. Они казались обрывками веревок на фоне болезненной красноты неба и летели слишком далеко, чтобы их было слышно.

– И куда это ты собрался? – проговорил старик.

Джон-Грейди подошел к перилам веранды, встал там, ковыряя в зубах и глядя вдаль, туда же, куда смотрел старик.

– А с чего вы взяли, что я куда-то собрался?

– Волосы все назад зализаны, как у ондатры. Сапоги опять же начищены.

Джон-Грейди сел на завалинку рядом со стариком.

– В город еду, – сообщил он.

Старик кивнул.

– Что ж, – сказал он, – надо думать, город по-прежнему на месте.

– Да, сэр.

– Хотя мне он и даром не нужен.

– А когда в последний раз вы были в Эль-Пасо?

– Не знаю. Уже, наверное, год не был. Может, дольше.

– И вам не надоедает все время в этой глуши сидеть?

– Надоедает. Временами.

– И вы не хотите даже по-быстрому туда наведаться? Типа глянуть, что в мире происходит.

– Не думаю, что от такого набега будет много проку. Кроме того, не думаю, что в мире что-нибудь происходит.

– А в Хуарес вы когда-нибудь ходили?

– Ходил, конечно. В те времена, когда я был пьющим. Последний раз в Хуаресе, то есть в Мексике, я был году этак в одна тысяча девятьсот двадцать девятом. Видел там, как какого-то мужчину застрелили в баре. Он стоял у стойки, пил пиво, а тот человек влетел, подошел к нему сзади, вытащил из-за пояса армейский самозарядный кольт сорок пятого калибра и выстрелил ему в затылок. Потом сунул ствол назад к себе в штаны, повернулся и вышел из заведения. При этом он не особенно даже и торопился.

– И что – насмерть?

– Да. Мужик умер прямо стоя. Запомнилось, как быстро он падал. Просто мертвая туша. В кино такие вещи ни хрена правильно не показывают.

– А вы где были?

– А я стоял с ним почти рядом. Все видел в буфетном зеркале. Из-за того случая я практически оглох на одно ухо. А ему почти что голову оторвало. Кровища, кровища везде! Мозги! На мне была новехонькая габардиновая рубашка «страдивариус» и вполне себе неплохая стетсоновская шляпа, так я все, что на мне было, сжег. Кроме сапог разве что. А уж мылся, оттирался… Девять раз, наверное, всего себя с головы до ног вымыл.

Он вновь устремил взгляд вдаль на запад, где небо начинало уже темнеть.

– Такие вот легенды старого Запада, – сказал он.

– Да, сэр.

– Во многих стреляли, многих убили.

– А кто они были – ну, те люди, что в старину жили здесь?

Мистер Джонсон провел пальцами по подбородку.

– Ну-у… – протянул он. – Думаю, народ, что здесь собрался, прибыл в основном из Теннеси и Кентукки. Из округа Эджфилд в Южной Каролине. Из южной части Миссури. Сплошь горцы. И их предки, которые жили в Европе, тоже были горцы. Эти стреляют запросто. Причем не только здесь. Они все прибывали, двигались на запад, и к тому времени, как оказались здесь, Сэм Кольт изобрел свой дешевый шестизарядный револьвер. Наконец-то они в силах позволить себе оружие, которое можно всюду носить на поясе! И все. Тут ни прибавить, ни убавить. Страна или местность тутошняя здесь совершенно ни при чем. Запад. Ну, запад. Да они были бы такие же, окажись они где угодно. Я много думал об этом, но ни к какому другому выводу прийти никак не могу.

– А когда вы были пьющим, вы здорово много пили, а, мистер Джонсон? Если, конечно, мне позволительно об этом спрашивать.

– Здорово много. Но все же я был не такой горький пьяница, как некоторые теперь утверждают. Но эта страсть была для меня не каким-нибудь шапочным знакомством.

– Да, сэр.

– Можешь спросить у кого угодно.

– Да, сэр.

– До моих лет доживешь, перестанешь обращать внимание на всякие пустые экивоки. Думаю, именно это Мэка иногда во мне напрягает. Но ты спрашивай, не стесняйся.

– Да, сэр. А пить вы как – взяли и бросили?

– Нет. Для этого у меня больно уж сильная была привычка. Я бросал и начинал снова. Бросал и снова начинал. Но в конце концов сподобился бросить напрочь. Может быть, просто стар стал для этого дела. Во всяком случае, доблести моей тут никакой нет.

– В том, что пили, или в том, что бросили?

– Ни в том, ни в другом. Нет никакой доблести в том, чтобы бросить то, чему предаваться все равно больше не способен. Красиво, да?

Он кивнул в сторону заката. Закат почти погас, оставив в небе лишь темный слоистый пурпур. Таящий в себе холод грядущей тьмы, который уже излился и затопил все вокруг.