Текст книги "Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5"

Автор книги: Кормак Маккарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 92 страниц)

– Я живу вон там, около Кловердейла, – сказал мальчик. – Скажите мне, как вас зовут, и я найду вас и отдам.

– На, держи.

Мальчик подхватил крутящуюся монету на лету, кивнул и опустил в карман рубашки.

– Как ваше имя?

– Джон Гилкрист.

– А вы, похоже, не местный.

– Нет.

– А я Билли Парэм.

– Что ж, рад познакомиться.

– Я пришлю вам эти полдоллара, как только встречу кого-нибудь, кому сюда по дороге. Насчет этого не волнуйтесь.

– Да я и не волнуюсь.

Мальчик посидел, приотпустив поводья. Окинул взглядом широкую улицу, лежащую впереди, и голые холмы вокруг. Снова посмотрел на Гилкриста:

– И как вам нравятся эти места?

– По мне, так очень даже.

Мальчик кивнул.

– Мне тоже они нравятся, – сказал он. Коснулся шляпы. – Спасибо, – сказал он. – Премного вам обязан.

Потом тронул каблуками бока своего неказистого на вид коня и прямо по улице въехал в Америку.

Старая дорога от Дугласа до Кловердейла отняла у него весь день. К вечеру он был высоко в горах Гваделупе, там было холодно, еще холоднее стало на перевале, когда настала темнота и ветер так и свистел в горном проходе. Он ехал, расслабленно ссутулившись и опустив локти к бокам. Читал на камнях имена и даты, написанные людьми, когда-то проходившими этим же перевалом и теперь уже давно, конечно, мертвыми. Наконец внизу, в длинной сумеречной тени хребта, открылась прекрасная долина Анимас-Плейнз. Спускаясь с восточной стороны от перевала, конь вдруг понял, где находится, поднял морду, заржал и ускорил шаг.

К дому подъехал за полночь. В окнах ни огонька. Направился к конюшне поставить коня, а там не оказалось ни одной лошади, пса тоже не было, так что, не успев дойти до середины прохода конюшни, он понял, что случилось что-то очень нехорошее. Стянул с коня седло, повесил на крюк, натаскал сена и, закрыв ворота конюшни, подошел к дому, отворил кухонную дверь, зашел.

Дом оказался пуст. Он прошел по всем комнатам. Почти вся мебель исчезла. Только его собственная узкая железная кровать одиноко стояла в следующей за кухней комнате, стояла пустой, если не считать чехла от сенника. В стенном шкафу пять проволочных вешалок. В кладовке нашел консервированные персики и принялся их есть столовой ложкой из стеклянной банки, стоя у раковины в темноте и глядя сквозь окно на пастбище к югу от дома, голубое и притихшее под восходящей луной, и на изгородь, убегающую куда-то во тьму под горами, и на тень изгороди, пересекающую землю в лунном свете, словно хирургический шов. Повернул кран над раковиной, но оттуда раздался лишь легкий вздох, и ничего больше. Доев персики, зашел в родительскую спальню и остановился в дверях, глядя на пустую раму кровати и какую-то одежду, уже в виде тряпок валяющуюся на полу. Прошел к парадной двери, открыл и вышел на крыльцо.

Сходил на речку, постоял, послушал. Потом вернулся к дому, зашел в свою комнату, лег на кровать и вскоре уснул.

С рассветом был уже на ногах, разбирал банки на полках в кладовке. Нашел тушеные томаты, съел и отправился в конюшню, там отыскал щетку, вывел коня на солнышко и долго стоял, вычесывал его. Потом завел коня обратно в конюшню, поседлал, сел верхом и через распахнутые главные ворота усадьбы выехал к северу, на ранчо «Складская гряда».

Когда въехал во двор, старый Сандерс сидел на крыльце в той же позе, как когда он уезжал отсюда в последний раз. Мальчика не узнал. Даже коня не узнал. Тем не менее пригласил спешиваться.

– Я ж Билли Парэм! – крикнул мальчик.

Старик с минуту не отвечал. Потом обернулся к дому.

– Леона, – позвал он. – Леона!

Девушка вышла к дверям, приставила ко лбу ладонь, посмотрела на всадника. Потом подошла к старику, встала, положив руку дедушке на плечо. Как будто это всадник привез старику дурные вести.

Когда вернулся к дому, перевалило за полдень. Оставив коня во дворе оседланным, зашел в дом и снял шляпу. Опять прошел по всем комнатам. Ну, старик – ладно; старик, должно быть, спятил, но девушка… Вошел в спальню родителей, постоял. Долго стоял. Заметил ржавые отпечатки пружин на чехле матраса и долго на них смотрел. Потом повесил шляпу на дверную ручку и подошел к кровати. Постоял рядом. Нагнулся, ухватил матрас, стащил на пол, поставил на ребро и дал упасть нижней стороной вверх. Теперь белый свет увидело огромное кровавое пятно, высохшее почти до черноты и такое толстое, что пошло трещинами и лупилось, как темная глазурь на керамике. Поднялось облачко кисловатой пыли. Стоял, стоял… Потом зашарил руками в воздухе, поймал в конце концов спинку кровати и, схватившись за нее, удержался. Чуть погодя поднял взгляд, а еще немного погодя подошел к окну. За ним полуденный свет лился на пашню. На свежую зелень тополей вдоль ручья. А подальше ярко сияли горы Анимас-Пикс. Глядел на все это, глядел и вдруг упал на колени, согнулся до полу и разрыдался, закрыв лицо руками.

Когда ехал по поселку Анимас, дома вокруг казались брошенными. Остановился у магазина, набрал во флягу воды из-под крана, торчащего в стене здания, но внутрь заходить не стал. А ночь провел под открытым небом – в степи к северу от поселка. Еды все равно не было, так что костра разводить не стал. Всю ночь просыпался, и при каждом пробуждении монограмма «W» Кассиопеи проворачивалась вокруг Полярной звезды все дальше, и при каждом пробуждении все оставалось как было всегда и как всегда будет. В полдень следующего дня добрался до Лордсбурга.^{47}

Шериф, сидевший за столом, поднял взгляд. Сжал тонкие губы.

– Меня зовут Билли Парэм, – сказал мальчик.

– Я знаю, кто ты. Заходи. Садись.

Билли сел в кресло напротив стола шерифа и положил шляпу на колено.

– Ты где был, сынок?

– В Мексике.

– В Мексике…

– Да, сэр.

– Из-за чего ты сбежал?

– Я не сбегал.

– У тебя что – были неприятности дома?

– Нет, сэр. Папа никогда ничего такого… не позволял.

Шериф откинулся в кресле. Постучал себя по нижней губе указательным пальцем, созерцая одетого в лохмотья типа, сидящего перед ним. Бледного от дорожной пыли. Худого до истощения. В штанах, подвязанных веревкой.

– И что ты там, в Мексике, делал?

– Не знаю. Просто… съездил туда.

– Тебе просто ударила в голову моча, и ты не нашел ничего лучшего, как отправиться в Мексику. Ты это хочешь мне сказать?

– Да, сэр. Наверное.

Протянув руку, шериф взял с края стола стопку бумаг, подровнял ее край большим пальцем. Бросил взгляд на мальчика:

– А вот про это дело ты что-нибудь знаешь, сынок?

– Я ничего про него не знаю. За этим и пришел. Вас спросить.

Шериф сидел, наблюдал за ним.

– Что ж, ладно, – наконец сказал он. – Если такова твоя версия, придется тебе ее и держаться.

– Это не версия.

– Ладно. У вас там следопыты следы смотрели. Уведено шесть коней. Мистер Сандерс говорит, что вроде бы у вас как раз столько и было. Так и есть?

– Да, сэр. У нас их было семь, считая вместе с моим.

– Джей Том и его малец говорят, их было двое и они ушли оттуда с лошадьми часа за два до рассвета.

– А как они по следам это прочли?

– Как-то прочли.

– Они пришли туда пешком, да?

– Да.

– А что Бойд говорит?

– А Бойд ничего не говорит. Он убежал и спрятался. Всю ночь пролежал на холоде, а на следующий день пришел к Сандерсам, и они не смогли от него добиться никакого проку. Пришлось Миллеру садиться в грузовик, ехать туда и… вот такое вот обнаружить. Их застрелили из гладкоствольного ружья. Дробью.

Билли смотрел мимо шерифа в окно, на улицу. Попытался сглотнуть, но не смог. Шериф наблюдал за ним.

– Первое, что они сделали, – это поймали пса и перерезали ему горло. Потом затаились, ждали, когда, быть может, кто-нибудь выйдет из дому. Долго ждали, одному даже пришлось пойти отлить. Ждали, чтобы убедиться, что все снова уснули, после того как собака перестала лаять и так далее.

– Это были мексиканцы?

– Это были индейцы. Ну то есть Джей Том говорит, что это были индейцы. Я думаю, он знает. Но пес так и не сдох.

– Что?

– Я говорю, не умер пес-то. Он сейчас у Бойда. Только молчит теперь, как камень.

Мальчик сидел, глядя на заляпанную жиром шляпу, надетую на колено.

– Какое оружие они заполучили? – спросил шериф.

– А не было там никакого оружия. Единственное оружие, какое у нас было, – это карабин сорок четвертого калибра, так он был у меня.

– Много-то он не помог бы им, правда?

– Да, сэр.

– У нас никаких зацепок нет. Ты ведь знаешь.

– Да, сэр.

– А у тебя?

– Что – у меня?

– Может, ты знаешь что-нибудь, а мне не говоришь?

– А ваша власть на Мексику распространяется?

– Нет.

– Тогда какое это имеет значение?

– Это не ответ.

– Ну не ответ. Но вы-то тоже ничего не можете.

Шериф посидел молча, изучающе глядя на мальчика.

– Если ты думаешь, что мне на это дело плевать, – сказал он, – ты глубоко заблуждаешься.

Мальчик молчал. Приложил запястье тыльной стороной к одному глазу, потом к другому, отвернулся и опять стал смотреть в окно. Движения на улице не было. На тротуаре две женщины разговаривали по-испански.

– Ты мне можешь описать лошадей?

– Да, сэр.

– Клейма на них стояли?

– На одном клеймо было. Которого зовут Ниньо. Папа его у какого-то мексиканца купил.

Шериф кивнул.

– Ладно, – сказал он.

Полез куда-то вниз, выдвинул ящик стола и вынул оттуда железную денежную шкатулку, положил ее на стол и отпер.

– Не думаю, что меня похвалят за то, что я тебе это отдал, – сказал он. – Но я не всегда делаю то, за что хвалят. Тебе есть куда это пристроить?

– Не знаю. А что там?

– Документы. Свидетельство о браке. Свидетельства о рождении. Еще есть документы на лошадей, но большинство из них на несколько лет просрочены. Еще там обручальное кольцо твоей мамы.

– А папины часы?

– Часов не было. Есть еще кое-какие домашние вещи, они у Вебстеров. Если хочешь, я положу эти бумаги в банк. Вам даже не назначили опекуна, так что я не знаю, куда мне их и девать-то.

– Там должны быть бумаги на Ниньо и еще на одного – Бейли его звали.

Шериф повернул шкатулку от себя и сдвинул ее через стол. Мальчик принялся просматривать документы.

– Кто такая Маргарита Эвелина Парэм? – спросил шериф.

– Моя сестра.

– И где же она?

– Она умерла.

– А откуда у нее такое мексиканское имя?

– Ее назвали в честь моей бабушки.

Он сдвинул шкатулку через стол обратно, сложил две бумаги, которые оттуда вынул, в три раза по линиям сгиба и сунул под рубашку.

– Это и все, что тебе было нужно? – спросил шериф.

– Да, сэр.

Шериф закрыл крышку шкатулки, положил ее назад в ящик стола и, откинувшись в кресле, устремил взгляд на мальчика.

– Но ты не собираешься отправляться опять туда? – спросил он.

– Я еще не решил, что буду делать. Во-первых, поеду заберу Бойда.

– Заберешь Бойда?

– Да, сэр.

– Бойд никуда не поедет.

– Если я, то тогда и он.

– Бойд несовершеннолетний. Тебе его просто не отдадут. Черт. Ты ведь и сам несовершеннолетний.

– Я вас об этом спрашивал?

– Сынок, не лез бы ты в этом деле поперек закона.

– Я и не собираюсь. Но и поперек меня чтоб было, не позволю.

Он снял шляпу с колена, пару секунд подержал ее в обеих руках и встал.

– Спасибо вам за бумаги, – сказал он.

Шериф взялся руками за подлокотники кресла, как будто собираясь встать, но не встал.

– А как насчет описания лошадей? – сказал он. – Не хочешь написать мне про них бумажку?

– А толку-то?

– Я смотрю, пока ты там болтался, подрастерял, к чертям собачьим, все приличные манеры.

– Нет, сэр. Я так не думаю. Хотя то, чему я там научился, вряд ли имеет отношение к манерам.

Шериф кивком указал на окно:

– Это твой конь там?

– Да, сэр.

– Вижу пустую кобуру. А где винтовка?

– Променял.

– На что?

– Мне не хотелось бы говорить об этом.

– То есть не скажешь.

– Нет, сэр. Просто я не уверен, что смогу назвать это каким-то словом.

Когда он вышел на солнце и отвязал коня от парковочного счетчика, прохожие заоборачивались посмотреть. Что еще за чудо-юдо, что за пришлец такой спустился к ним с диких нагорий – в лохмотьях, грязный и голодный: видно же – и по глазам, да и по животу. Нечто неописуемое. Какой-то ископаемый ящер. В его чуждом для городских улиц облике им виделось то, чему они больше всего завидовали и что больше всего осуждали. И хотя сердца их устремились к нему, было бы неправильно не отметить, что в случае малейшей размолвки они же его могли бы и убить.

Дом, в котором приютили его брата, стоял на восточной окраине городка. Маленький беленый домик с двориком за забором и с крыльцом, ведущим на веранду. Билли привязал Бёрда к забору, толкнул калитку и пошел к крыльцу. Из-за угла дома вышел пес, оскалился и вздыбил шерсть.

– Ты чего, чучелка, это ж я, – сказал мальчик.

Услышав его голос, пес прижал уши и, всем телом извиваясь, бросился через двор к нему. Он не залаял и не заскулил.

– Эй, домик, кто в тебе живет? – повысил голос мальчик.

Весь извиваясь, пес его облапил.

– Да отвали ты, – отпихнул его мальчик.

Он воззвал к дому еще раз, потом поднялся на крыльцо, постучал в дверь и подождал. Никто не появился. Обошел дом сзади. Попробовал кухонную дверь, она оказалась не заперта, он пихнул ее и заглянул внутрь.

– Я Билли Парэм, – сказал он.

Вошел, закрыл за собой дверь.

– Хэллоу! – крикнул он.

Прошел через кухню, постоял в коридоре. И только он собрался снова что-нибудь крикнуть, как позади него открылась кухонная дверь. Он повернулся – на пороге стоял Бойд. В одной руке держа жестяное ведро, другую положив на дверную ручку. Стал выше ростом, этого не отнимешь. Прислонился к косяку.

– Наверное, ты уже считал меня мертвым, – сказал Билли.

– Если бы я считал тебя мертвым, я бы не торчал тут.

Он закрыл за собой дверь и поставил ведро на кухонный стол. Поглядел на Билли, потом в окно. Когда Билли снова с ним заговорил, брат не смотрел на него, но Билли видел, что его глаза полны слез.

– Ну что, пойдем? Ты готов? – сказал он.

– Ага, – сказал Бойд. – Я ведь только тебя и ждал.

Из встроенного шкафа в спальне они взяли охотничье ружье, взяли девятнадцать долларов мелочью и мелкими купюрами из белой фарфоровой коробочки, стоявшей в ящике комода, переложив их в старомодный кожаный кошель. С кровати сняли одеяло, а потом нашли и ремень для штанов Билли, и кое-какую одежду; взяли патроны к ружью, обшарив необъятные карманы кархарттовского пальто,^{48} висевшего на стене у выхода из кухни, – один с двухнулевой картечью, а остальные с дробью номер пять и номер семь;^{49} еще взяли большую хозяйственную сумку, наполнив ее найденными в кладовке консервами, хлебом, беконом, крекерами и яблоками; вышли, привязали сумку к седельному рожку, сели вдвоем и поехали по узенькой песчаной улочке; пес потрусил сзади. По дороге попалась какая-то женщина, она стояла в своем дворе, держала во рту бельевые прищепки; кивнула им. Они пересекли сперва шоссе, потом пути Южно-Тихоокеанской железной дороги, потом свернули на запад. С приходом темноты разбили лагерь на осыхающем дне соленого озера в пятнадцати милях западнее Лордсбурга и сидели у костра, причем на дрова для него пустили столбики от забора, которые выдернули из земли конем. К востоку и к югу от них дно озера еще было под водой, и там в последнем свете угасающего дня видны были два серых аиста – стояли, привязанные к своим отражениям, словно гипсовые статуи в разгромленном саду, из которого неким стихийным бедствием вымело все остальное. Вокруг мальчиков вся земля была покрыта растрескавшимися пластинками высохшей и подсыхающей грязи; рваное пламя костра плясало на ветру, который выхватывал из него и одну за другой уносил в густеющий мрак сгоревшие магазинные бумажки от распакованных продуктов.

Коня накормили прихваченными из дому овсяными хлопьями, ломти бекона Билли насадил на куски проволоки от забора и приладил жарить. Посмотрел на Бойда, сидевшего с ружьем поперек коленей.

– А ты помириться-то с папой успел?

– Ну, вроде да. Наполовину.

– На какую половину?

Бойд не ответил.

– Что это ты ешь?

– Булку с изюмом.

Билли покачал головой. Налил из фляги воду в консервную банку из-под компота и установил в углях.

– А что случилось у тебя с седлом? – спросил Бойд.

Билли посмотрел на седло с покромсанным правым тебеньком-фендером, но не ответил.

– На нас теперь охоту начнут, – сказал Бойд.

– Пускай.

– Как же мы заплатим-то за все, что взяли?

Билли посмотрел на него долгим взглядом.

– А не лучше ли сразу смириться с мыслью, что мы преступники, – сказал он.

– Даже преступник не станет грабить того, кто приютил его и был ему как друг.

– И долго нам теперь придется душеспасительные речи слушать?

Бойд не ответил. Они поели, раскатали подстилки и завалились спать. Ветер дул всю ночь. Он раздувал сперва огонь, потом угли, так что изломанная и скомканная, красная от жара проволока вдруг раскалилась и воссияла в ночи, как нить накаливания в огромном сердце тьмы, но тут же сразу и поблекла, стала черной, а ветер превратил угли в пепел, пепел унес прочь, стал обдувать глину на том месте, где были угли и пепел, и обдувал до тех пор, пока от костра не осталось вовсе никаких следов, кроме почерневшей проволоки, и всю ночь во тьме ходили, двигались какие-то сущности, которые никак не могли себя проявить, хотя и были для этого предназначены.

– Ты не спишь? – спросил Бойд.

– Не-а.

– Что ты рассказал им?

– Ничего.

– Почему?

– А зачем? Толку-то.

Ветер дул по-прежнему. Мигрируя, кипящим вихрем мимо несся песок.

– Билли!

– Что?

– Они знали, как меня зовут.

– Знали, как тебя зовут?

– Они звали меня. Кричали: «Бойд! Бойд!»

– Это ничего не значит. Спи.

– Как будто они какие-то мои приятели.

– Спи давай.

– Билли!

– Что?

– Тебе не обязательно пытаться это дело представить лучше, чем оно есть.

Билли не ответил.

– Уж как оно есть, так и есть.

– Я знаю. Спи.

Утром они сидели и ели, время от времени осматривая горизонт, как вдруг вдали, на фоне восхода, среди стального цвета глиняной глади, что-то начало проявляться. Через некоторое время поняли, что это всадник. Он был, возможно, где-то в миле и приближался в виде сразу нескольких полупрозрачных зыбких образов, которые в тех местах, где почва под ногами была под водой, вдруг прибавляли в росте, а потом съеживались и вытягивались снова, так что всадник, казалось, то надвигался, то пятился, то опять надвигался. Вставшее из-за горизонта солнце накрыли красные полоски облаков, собравшихся над восточным берегом, и всадник сразу стал как-то ближе, да он и в самом деле почти пересек уже все озеро шириной десять миль и глубиной три дюйма. Билли встал, сходил за ружьем, вернулся и, положив его под одеяло, снова уселся.

Лошадь под всадником была то ли цвета местной почвы, то ли была ею основательно перепачкана. Всадник ехал по мелкой стоячей воде; вытесняясь из-под копыт его лошади, она давала яркую световую вспышку, которая в тот же миг исчезала, как свинцовая чушка в чане. Выехав из воды, он направил лошадь по тропинке вдоль берега, засыпанного белым, будто содовым, песком, из которого торчали редкие пучки травы; подъехав к мальчишкам, окинул их взглядом из-под шляпы, затенявшей глаза. Ничего не сказал. Опять посмотрел на них, оглянулся, осмотрел озеро и дюны, наклонился, сплюнул и снова на них уставился.

– Вы не те, за кого я вас принял, – сказал он.

– А за кого вы нас приняли?

Этим вопросом всадник пренебрег.

– А вы-то что тут делаете? – спросил он.

– Мы ничего не делаем.

Он посмотрел на Бойда. Посмотрел на коня.

– Это что у вас там под одеялом? – спросил он.

– Ружье.

– Меня хотите застрелить?

– Нет, сэр.

– Это твой брат?

– Он может сам за себя ответить.

– Ты его брат?

– Да.

– Так… гм… что вы тут все-таки делаете?

– Мимо шли.

– Мимо шли?

– Да.

– Мимо шли… и куда?

– Мы идем в Дуглас, Аризона.

– Да ну?

– У нас там знакомые.

– А здесь у вас нет знакомых?

– Нам городская жизнь не подходит.

– Это ваш общий конь?

– Да.

– Тогда я знаю, кто вы.

Мальчики промолчали. Оглянувшись, мужчина посмотрел на сухое озеро, на дне которого лежал тонкий слой стоячей воды, в утреннем безветрии похожей на свинец. Опять наклонился, сплюнул и обратил взгляд на Билли:

– Я доложу мистеру Боруфу то, что вы мне сообщили. То есть что вы теперь просто пара бродяг. Но если хотите, могу вас подождать, поедем обратно вместе.

– Мы не поедем обратно. Но все равно спасибо.

– Я вам еще кое-что скажу, если сами не понимаете.

– Скажите.

– Вы ношу себе взяли не по силам.

Билли не ответил.

– Тебе сколько лет?

– Семнадцать.

Мужчина покачал головой.

– Что ж… – сказал он. – Смотрите, будьте осторожны.

– А можно вопрос? – сказал Билли.

– Ну…

– А как вы нас заметили? Аж оттудова…

– Я ваше отражение видел. В таких местах, как эта плайя, иногда можно видеть вещи, которые вроде как чересчур далеко, чтобы их видеть. Некоторые из ребят спорили, будто бы вы – это не вы, а мираж, но мистер Боруф знал, что это не так. Уж он-то к тутошним местам присмотрелся. Уж знает, где мираж, где нет. Да и я тоже присмотрелся.

– А вы присмотритесь через часик снова – увидите нас или нет.

– Обязательно.

Он кивнул каждому из них по отдельности: на той пустынной полосе то ли берега, то ли дна они сидели друг от друга чуть поодаль, потом ему на глаза попался онемевший пес.

– Да-а, не очень-то с него будет много проку как с охранника, а?

– У него было горло перерезано.

– Это я знаю, – сказал всадник.

После чего развернул лошадь и по плоской грязи, переходящей в озеро, поехал обратно. Въехал в солнце, сразу сделавшись силуэтом, и, несмотря на то что, когда они сами сели верхом и начали движение на юг вдоль борта этой серой сковородки, солнце поднялось и не слепило уже глаза, взгляд, брошенный на дальний берег озера, куда уехал всадник, там никого не обнаружил, будто он канул в воду.

Ближе к полудню они пересекли границу штата Аризона. Преодолели невысокий горный хребет, спустились в долину Сен-Симон-Вэлли – в том месте, где она идет с севера на юг, – и расположились полдничать у реки в тополиной роще. Они напоили и стреножили коня, потом сидели голые в неглубокой галечной запруде. Бледный, тощий, грязный, Билли не сводил глаз с брата, пока тот не встал, вперив взгляд в него.

– Может, хватит меня выспрашивать? Чего ты ко мне пристал?

– Да не буду я у тебя ничего выспрашивать!

– Будешь.

Еще понежились в воде. Пес, сидевший в траве, не сводил с них глаз.

– Он теперь ходит в папиных сапогах? Да? – сказал Билли.

– Ну вот, опять.

– Повезло тебе. Могли ведь убить с ними вместе.

– Не знаю, много ли тут везенья.

– Нельзя так говорить. Глупо.

– Ты не все знаешь.

– И чего это я не знаю?

Но Бойд не сказал ему, чего он не знает.

Расположившись в тени тополей, поели сардин с крекерами, потом поспали, а под вечер двинулись дальше.

– Одно время я уж подумывал, не уехал ли ты в Калифорнию, – сказал Бойд.

– И что бы я там делал, в Калифорнии?

– Не знаю. В Калифорнии тоже ковбои есть.

– Никогда не хотел в Калифорнию.

– Да и я тоже.

– Вот, может быть, в Техас…

– А в Техас зачем?

– Не знаю. Никогда там не был.

– Так ты нигде никогда не был. Это что, причина?

– Когда другой нет…

Едут, едут… В длинных тенях пробегали зайцы – скакнет, скакнет и опять замрет. Немой пес не обращал на них внимания.

– Почему полиция не может арестовать их в Мексике? – спросил Бойд.

– Потому что это американская полиция. В Мексике на нее всем плевать.

– Ну а мексиканская полиция?

– В Мексике вообще нет полиции. Она там просто шайка негодяев.

– А дробью номер пять можно убить человека?

– Можно, только надо почти в упор. Такая будет дыра – руку просунешь.

Вечером они пересекли шоссе (чуть восточнее Боуи) и свернули по старой дороге к югу через хребет Дос-Кабесас. Разбили лагерь, Билли насобирал дров, пошустрив в неглубоком каменном русле, они поели и сидели у костра.

– Как думаешь, они не захотят вернуться, чтобы и нас убить? – спросил Бойд.

– Не знаю. В принципе могут.

Он наклонился, пошуровал в углях палкой и положил палку в огонь. Билли следил глазами.

– Только им нас не поймать.

– Это точно.

– Почему ты не скажешь то, что у тебя на уме?

– А у меня нет ничего на уме.

– Ничьей вины в этом нет.

Бойд сидел, глядел в огонь. На гребне к северу от их лагеря тявкали койоты.

– Ты так себя с ума сведешь, – сказал Билли.

– Да я и так уже…

Он поднял взгляд. Его светлые волосы казались седыми. Он выглядел на свои четырнадцать и в то же время на столько, сколько не бывает. У него был такой вид, словно он и в начале времен там сидел, ждал, пока Господь сотворит вокруг него деревья и камни. Казался реинкарнацией своей собственной реинкарнации. Но более всего при взгляде на него бросалась в глаза переполняющая его ужасная печаль. Как будто он таит в себе весть о страшной потере – такую весть, ничего равного которой никто и никогда еще не слыхивал. О вселенской трагедии, вызванной не событием, не происшествием и не аварией, а просто тем, как устроен этот мир.

На следующий день, пройдя высоким горным проходом, они оказались на перевале Апачей. Бойд сидел сзади, болтая тощими ногами по бокам коня, и вместе они в четыре глаза обозревали местность впереди. День был солнечным, дул ветер, и над южными склонами в восходящих токах парили вороны.

– Вот еще одно место, где ты не был, – сказал Билли.

– Такие места везде, разве нет?

– Видишь там линию, где цвет меняется?

– Да.

– Там начинается Мексика.

– Что-то она совсем не хочет приближаться.

– В каком смысле?

– В том, что давай уже поехали быстрей.

К середине следующего дня они выбрались на шоссе 666^{50} и из долины Серных Источников выехали уже по гудрону. Миновали город Эльфрида. Миновали город Макнил. Вечером проехали по главной улице Дугласа и остановились у пропускного пункта на границе. В дверях будки стоял пограничник, кивнул им. Посмотрел на пса.

– А где Гилкрист? – спросил Билли.

– Сегодня его нет. И до утра не будет.

– Можно, я оставлю для него деньги?

– Да пожалуйста. Оставляйте.

– Бойд, дай-ка мне полдоллара.

Бойд выпростал из кармана кожаный кошель, расстегнул. Деньги в нем были сплошь пяти– и десятицентовики, были монеты и по одному центу. Он отсчитал запрошенную сумму, пересыпал в горсть, протянул через плечо Билли. Тот взял монетки, разложил их у себя на ладони, пересчитал, потом опять зажал в горсти, наклонился и протянул вниз кулак:

– Я ему должен полдоллара.

– Хорошо, – сказал пограничник.

Билли коснулся поля шляпы указательным пальцем и тронул коня.

– А пес что, тоже с вами? – спросил пограничник.

– Это как он сам захочет.

Пограничник проследил, как они уехали со псом, семенящим следом. Переехали короткий мост. Мексиканский пограничник поднял на них взгляд, кивнул – мол, проезжайте, – и дальше потянулись домики уже Агва-Приеты.

– Я тоже умею считать, – сказал Бойд.

– Что-что?

– Считать, говорю, я умею. Тебе совершенно не обязательно было пересчитывать второй раз.

Билли обернулся, посмотрел на него и снова отвернулся.

– Хорошо, – сказал он. – Больше не буду.

Они купили у лоточника два брикетика мороженого и сели у ног коня на обочине, стали смотреть, как пробуждается вечерняя улица. Пес лежал перед ними в пыли, хотя и не совсем спокойно: вокруг бродили городские собаки, дыбили шерсть на спинах, принюхивались.

Зашли в местный гастроном, купили муки, сухой фасоли и сухофруктов, запаслись кофе, перцем и солью, приобрели небольшую эмалированную сковородку и кастрюлю с крышкой, коробок хозяйственных спичек и кое-какие ложки-вилки, а оставшиеся деньги поменяли на песо.

– Смотри, какой ты богатенький дяденька, – сказал Билли.

– Как негр на «кадиллаке» без бензина, – сказал Бойд.

– Ну, все ж таки богаче, чем был я в первый приезд.

– Это не шибко утешает.

На южном конце городка с дороги съехали, направились вдоль реки, текущей в берегах, обложенных бледно-серым булыжником, выехали в пустыню и лагерь обустраивали в темноте. Билли приготовил ужин, а поев, они сидели, смотрели в костер.

– Тебе надо перестать об этом думать, – сказал Билли.

– А я об этом вовсе и не думаю.

– А о чем ты думаешь?

– Ни о чем.

– Ни о чем – это не так просто.

– А вдруг с тобой бы что-нибудь случилось?

– Не надо все время думать о всяких «вдруг».

– Но вот а вдруг!

– Хочешь – можешь вернуться.

– К Вебстерам?

– Ну.

– После того, как мы их обворовали и все такое?

– Во-первых, воровал не ты. Ты, я думаю, в тот момент вообще ни о чем не думал.

– Не думал. Но все равно осадок неприятный.

Билли наклонился, сплюнул в костер:

– Не сцы. Все у тебя будет в порядке.

– У меня и так все в порядке.

Весь следующий день они ехали вдоль обмирщенной реки с ее булыжниковым руслом, а ранним вечером достигли придорожной деревушки Охито. Бойд всю дорогу спал, уткнув лицо в спину брата, проснулся потный и помятый, достал шляпу, которая в скомканном виде была засунута между ними, надел.

– Где это мы? – спросил он.

– Понятия не имею.

– Есть охота.

– Знаю. Мне тоже.

– Как думаешь, у них тут что-нибудь едят?

– Понятия не имею.

Остановив коня около мужчины, стоявшего в дверном проеме осыпающейся глинобитной стены, они его спросили, нет ли у него какой-нибудь еды; мужчина на секунду задумался, а потом изъявил готовность продать им курицу. Поехали дальше. Там, куда вела безлюдная дорога, в степи на юге, начиналась гроза, местность накрыло тучами, и вся округа под ними сразу сникла, а вдалеке, над синими голыми горами, то и дело вспыхивали тонкие прожилки молний, причем в полной тишине, словно гроза беснуется за стеклом. Они попали в нее перед самой темнотой. Стена дождя рванула по пустыне, гоня перед собой стаи диких голубей, ребята въехали в нее и промокли мгновенно. Сотней ярдов дальше спешились, встали в роще придорожных деревьев и, держа коня, смотрели, как струи дождя роют грязь. К тому времени, когда гроза прошла, тьма вокруг была хоть глаз выколи, на небе ни звезды, и они стояли и дрожали, слушая, как в тишине падают капли.

– Что собираешься делать дальше? – спросил Бойд.

– В седло и вперед, наверное.

– На такого мокрого коня противно лезть.

– Про тебя он может сказать то же самое.

Колонию Морелос проезжали за полночь. Фонарь в начале улицы горел тускло, как будто это они принесли с собою темноту. Билли укутал Бойда своей курткой, и теперь тот, спящий, тряско ерзал по его спине, тогда как конь, с чавканьем вытаскивая копыта из грязи и опустив голову, шлепал вслед за псом, рыскающим впереди среди огромных луж. На развилке свернули вправо – тем же маршрутом, которым нынешней весной, но словно целую вечность назад он однажды уже проходил, следуя за странниками, шедшими на ярмарку. Чтобы скоротать остаток ночи, забрались в какой-то брошенный jacal[232] у самой дороги, а утром развели костер, приготовили завтрак и высушили одежду, после чего поседлали коня и снова отправились по дороге на юг. Еще через три дня такой езды (всего в стране они уже пробыли семь дней, один за другим оставляя позади убогие глинобитные поселки на реке) въехали в Басерак. Перед беленым домиком в тени высокой бузины, опустив головы, стояли два коня. Рослый чалый мерин со свежим тавром на левом бедре и – надо же! – их конь Кено: стоит себе под тисненым мексиканским седлом.