Текст книги "Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5"

Автор книги: Кормак Маккарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 92 страниц)

– Почему?

– Мне это кажется своего рода предательством.

– Разве правда может быть предательством?

– Кто его знает. Все же некоторые получают, чего хотят.

– Никогда. Ну разве что на краткий миг, чтобы тут же вновь потерять. Или чтобы мечтателю было доказано, что мир его мечты, воплотившись, становится не тем, которого он так жаждал.

– Это да.

– Этому вы верите?

– Я бы сказал, конечно…

– Ну так скажите.

– Нет, это мне надо думать всю ночь.

Сутенер кивнул.

– Ándale pues[148], – сказал он.

Тут же без всякого видимого сигнала дверь отворилась. За ней в ожидании стоял Тибурсио. Билли снова обернулся, глянул назад.

– Но вы не ответили на мой, – сказал он.

– Нет?

– Нет.

– Задайте снова.

– Лучше я вас о другом спрошу.

– Валяйте.

– Ему теперь плохо придется, верно?

Эдуардо улыбнулся. Пустил струю сигарного дыма по стеклянной крышке стола.

– Это не вопрос, – сказал он.

Когда он вернулся, было уже поздно, но в кухне все еще горел свет. С минуту он посидел в кабине пикапа, потом выключил двигатель. Оставив ключ в замке зажигания, вышел и по двору направился к дому. Сокорро уже ушла спать, но в духовке был свежий кукурузный хлеб и на тарелке два куска жареной курятины с фасолью и картошкой. Он перенес еду на стол, вернулся, взял с посудной сушилки вилку-ложку, кружку, налил себе кофе и, поставив кастрюлю опять на конфорку, угли под которой еще светились темно-красным, с кружкой подошел к столу, сел и стал есть. Ел медленно и методично. Закончив, отнес посуду в раковину, открыл холодильник и к нему склонился, обозревая его внутренность в поисках чего-нибудь на десерт. Нашел миску с пудингом, перенес ее к буфету, взял там маленькую тарелочку, положил туда пудинга, после чего, убрав его остаток в холодильник и налив себе еще кофе, уселся есть пудинг и читать газету Орена. В коридоре тикали часы. Пощелкивала остывающая плита. Вошел Джон-Грейди, сразу прошел к плите, налил себе кружку кофе, с ней сел за стол и сбил шляпу на затылок.

– У тебя что, уже утро? – поднял брови Билли.

– Надеюсь, что нет.

– Который час?

– Понятия не имею.

Билли сделал глоток кофе. Полез в карман за сигаретами.

– А ты только вошел? – спросил Джон-Грейди.

– Ну.

– Ответом, как я понимаю, было «нет».

– Ты правильно понимаешь, коняшка.

– Что ж…

– Но ты ведь этого и ожидал, не правда ли?

– Н-да. Деньги ты ему предлагал?

– О, мы с ним прямо-таки неплохо посидели, с учетом всех привходящих.

– Что он сказал?

Билли прикурил сигарету и положил зажигалку поверх пачки.

– Сказал, что она сама оттуда уходить не хочет.

– Так это же вранье.

– Может быть. Но он сказал, что она там останется.

– Ни фига она не останется.

Билли медленно пустил через стол струю дыма. Джон-Грейди не спускал с него глаз:

– Ты думаешь, я просто спятил, да?

– Ты знаешь, что я думаю.

– Что ж…

– Ну сам-то хоть на себя посмотри! Смотри, куда тебя все это завело. Уже заговорил о том, чтобы коня своего продать! И все одно и то же, одно и то же повторяется. Теряют головы из-за первой же юбки. Но твой случай вообще особый: в нем ни на йоту нет здравого смысла. Вообще!

– Это на твой взгляд.

– И на мой, и на взгляд любого нормального человека.

Склонясь вперед, он принялся загибать пальцы руки, которой держал сигарету: во-первых, она не американка. Не гражданка. Не говорит по-английски. Работает в борделе. Нет, ты меня выслушай, выслушай. И наконец, последнее, но тоже ведь последнее не по значимости – теперь он держал себя уже за большой палец, – то, что имеется некий сукин сын, у которого она буквально в собственности и который (в этом я даю тебе гара… – черт побери – гарантию) отправит тебя в самую что ни на есть могильную могилу, если встанешь у него на дороге. Братан, тебе что, мало девчонок по эту сторону проклятущей реки?

– Таких тут нет.

– А это вот как раз, скорее всего, правда, только ты ее не так трактуешь.

Он смял и затушил сигарету. Ладно. Я тут с тобой и так зашел уж слишком далеко. Иду спать.

– Хорошо.

Оттолкнув назад стул, Билли встал и заговорил уже стоя:

– Считаю ли я тебя сумасшедшим? Нет. Не считаю. Но ты любого сумасшедшего переплюнул. Если бы ты был просто сумасшедшим, то всех несчастных олухов, которых держат в дурдоме и кормят, просовывая им еду под дверь, надо отпустить на все четыре стороны, пусть гуляют.

Сунув сигареты и зажигалку в карман рубашки, он взял кружку и отнес к раковине. В дверях опять остановился, оглянулся.

– Утром увидимся, – сказал он.

– Билли!

– А?

– Спасибо. Я тебе очень благодарен.

– Мне бы сказать «не за что», но тогда я стал бы лгуном.

– Знаю. Тем более спасибо.

– Жеребца своего будешь продавать?

– Не знаю. Ну, в общем, да.

– Может, Вольфенбаргер у тебя его купит.

– Я уже думал об этом.

– Понятное дело, думал. Увидимся утром.

Через двор Билли направился к конюшне, Джон-Грейди проводил его взглядом. Нагнулся к окну, рукавом отер его от воды, каплями покрывавшей стекло. Тень Билли, перечеркивающая двор, все укорачивалась, пока он не прошел под желтой лампочкой над дверью конюшни, ступил в темноту и исчез из виду. Отпустив занавеску, Джон-Грейди дал ей снова прикрыть стекло, отвернулся и сел, уставясь в стоящую перед ним пустую кружку. На ее дне были крупинки гущи, он крутнул кружку и посмотрел снова. Потом крутнул в другую сторону, словно стремясь добиться первоначального положения крупинок.

Он стоял в зарослях ивняка спиной к реке и следил за шоссе и проезжающими по нему машинами. Движения на шоссе было мало. Пыль от изредка проезжающих автомобилей висела в сухом воздухе долго – дорога давно уж пуста, а пыль все висит. Он подошел к реке, сел на корточки и стал смотреть на воду, мутную и глинистую. Бросил туда камень. Потом еще один. Отвернулся и вновь стал смотреть на шоссе.

Такси, чуть было не проехавшее мимо съезда, остановилось, сдало назад, повернуло и, враскачку, переваливаясь на ухабах разбитой грунтовки, выехало на прогалину. Выйдя с противоположной от него стороны, она расплатилась с водителем, коротко о чем-то с ним поговорила, водитель кивнул, и она шагнула в сторону. Таксист включил передачу и, обняв спинку соседнего сиденья, сначала сдал задом, потом развернулся. Бросил взгляд в сторону реки. Потом вырулил на шоссе и уехал обратно в сторону города.

Он взял ее за руку.

– Tenía miedo que no vendrías[149], – сказал он.

Она не ответила. Прильнула к нему. Длинные черные волосы рассыпались у нее по плечам. От них пахло мылом. Такая близкая, живая, во плоти под тонким платьем.

– ¿Me amas?[150] – выдохнул он.

– Sí. Te amo[151].

Сидя на тополином бревне, он смотрел, как она бродит по галечному мелководью. Вот повернулась, улыбнулась ему. Юбка вся скомкана и задрана до смуглых бедер. Он попытался тоже ей улыбнуться, но у него перехватило горло, и он отвернулся.

Она сидела на бревне рядом с ним, и он нежил в ладонях ее маленькие ступни, каждую по очереди, вытирал их носовым платком, потом, исхитряясь грубыми пальцами, сам застегивал ей маленькие пряжки туфель. Склонившись, она положила голову ему на плечо, и он поцеловал ее, погладил ее волосы, ее груди и ее лицо, как это делал бы слепец.

– ¿Y mi respuesta?[152]

Она взяла его за руку и, поцеловав в ладонь, прижала ее к сердцу, а потом сказала, что она вся его и будет делать все, о чем он ни попросит, даже если ей это будет стоить жизни.

Родом она была с крайнего юга Мексики, из штата Чьяпас, где ее в возрасте тринадцати лет продали, чтобы вернуть карточный долг. Родителей у нее не было. В древнем ритуальном центре Мексики, городе Пуэбла, она сбежала, кинувшись за помощью в монастырь. Но на следующее утро туда явился сводник собственной персоной, прямо на церковной паперти среди бела дня из рук в руки отдал деньги матери-настоятельнице и увел девчонку с собой.

Этот человек раздел ее догола и отхлестал бичом, сделанным из резины от камеры для грузовика. После этого он заключил ее в объятия и сказал, что любит ее. Она снова сбежала и на сей раз пошла в полицию. Трое полицейских отвели ее в подвальное помещение, где на полу был грязный матрас. Когда они с ней закончили, ее стали продавать другим полицейским. Потом ее продавали заключенным за те жалкие песо, которые тем удавалось собрать, порой даже меняли на сигареты. В конце концов нашли ее владельца и продали ее опять ему.

Он избил ее сначала кулаками, потом ударил об стену, сбил с ног и стал пинать ногами. Сказал, что, если она сбежит снова, он убьет ее. Она закрыла глаза и подставила шею. В ярости он рванул ее за руку, да так, что рука сломалась. Раздался глухой щелчок, будто хрустнула ветка. Задохнувшись, она вскрикнула от боли.

– ¡Mira! – заорал он. – ¡Mira, puta, que has hecho![153]

Кость ей вправляла какая-то curandera[154], и рука с тех пор полностью не распрямляется. Она показала ему.

– Mires[155], – сказала она.

А заведение называлось «La Esperanza del Mundo» – «Надежда мира». Там грубо накрашенная девочка, почти ребенок, в заляпанном грязью кимоно и с рукой на перевязи, либо молча плакала, либо бессловесно позволяла мужчинам уводить себя в номера, причем денег за это с них брали меньше двух долларов.

От плача он согнулся пополам, не выпуская ее из объятий. Закрыл ей рот ладонью. Она отвела ее.

– Hay más[156], – сказала она.

– Не надо!

Она бы ему рассказала больше, но он снова приложил пальцы к ее губам. Сказал, что его интересует только одно.

– Lo que quieras[157], – сказала она.

– Te casas conmigo[158].

– Sí, querido, – ответила она. – La respuesta es sí[159]. Я согласна.

Когда он появился в кухне, Орен с Троем и Джеем Си уже там сидели, он кивнул им, шагнул к плите, взял свой завтрак и кофе и прошел к столу. Трой слегка подвинул свой стул, чтобы он поместился.

– Ну что, тяжкие и старательные ухаживания еще не совсем подорвали твои силы?

– Черт побери, – сказал Джей Си. – У него их столько, что, даже если он их подорвет, тебе за этим ковбоем не угнаться.

– Я говорил с Кроуфордом про твоего коня, – сказал Орен.

– Что он сказал?

– Он сказал, что у него вроде бы есть покупатель, вопрос только, согласишься ли ты снизить цену.

– Цифра все та же?

– Цифра все та же.

– Думаю, что все-таки нет.

– Он может немножко приподнять. Но не намного.

Джон-Грейди кивнул. Сидит ест.

– Несколько больше ты мог бы получить, выставив его на аукцион.

– Аукцион только через три недели.

– Две с половиной.

– Скажи ему, что я бы согласился на три с четвертью.

Джей Си встал, унес свою посуду к раковине. Орен прикурил сигарету.

– Когда ты с ним увидишься? – спросил Джон-Грейди.

– Если хочешь, могу поговорить с ним сегодня же.

– Хорошо.

Сидит ест. Трой встал, унес свою посуду к раковине, и они с Джеем Си вышли. Джон-Грейди подчистил тарелку последним кусочком тортильи, съел его и отпихнул назад стул.

– Завтраки – всего-то по четыре минуты, а с профсоюзом неприятностей не оберешься, – сказал Орен.

– Мне надо срочно повидаться со стариком.

Он отнес тарелку и кружку к раковине, вытер руки о штаны и через кухню зашагал к двери в коридор.

Постучал в косяк двери офиса и заглянул туда, но комната была пуста. Пройдя по коридору дальше, к спальне Мэка, постучал в открытую дверь. Мэк вышел из ванной с полотенцем вокруг шеи и в шляпе.

– Доброе утро, сынок, – сказал он.

– Доброе утро, сэр. Подумалось, может, у вас найдется для меня минутка времени.

– Давай, заходи.

Мэк повесил полотенце на спинку стула, подошел к старомодного вида шифоньеру, взял оттуда рубашку, встряхнул, чтобы развернулась, и принялся расстегивать пуговицы. Тем временем Джон-Грейди стоял в дверях.

– Да заходи же, – сказал Мэк. – И шляпу свою чертову надень.

– Да, сэр.

Войдя на пару шагов в комнату, он остановился и надел шляпу. Стена напротив была увешана фотографиями в рамках – лошади, лошади, лошади. На комоде в затейливой серебряной раме фото Маргарет Джонсон Макговерн.

Мэк натянул рубашку, стоит застегивает.

– Да ты садись, сынок, – сказал он.

– Ничего, ничего.

– Давай-давай. У тебя на лице написано, что разговор будет долгим.

По ту сторону кровати стояло тяжелое, обитое темной кожей дубовое кресло; он обошел кровать и сел в него. На одном подлокотнике лежало что-то из одежды Мэка, и он положил локоть на другой подлокотник. Мэк выпрямился, заправил рубашку в брюки спереди и сзади, застегнул брюки, затянул их ремнем и взял с комода ключи и бумажник. С носками в руке подошел к кровати, сел, расправил их и стал натягивать.

– Что ты мнешься! – сказал он. – Лучшего шанса у тебя не будет никогда.

Джон-Грейди дернулся было снова снять шляпу, но затем опять опустил руки на колени. Потом, упираясь локтями в колени, подался вперед.

– Представь, что в жаркий день ты стоишь у холодного пруда. Давай, прыгай.

– Да, сэр. Ладно. Я собираюсь жениться.

Мэк замер в носке, надетом наполовину. Потом закончил его натягивать и потянулся за сапогом.

– Жениться… – сказал он.

– Да, сэр.

– Ну хорошо.

– Я собираюсь жениться, и мне подумалось, во-первых, если вы не возражаете, что придется мне продать того коня.

Мэк натянул сапог, взялся за другой и помедлил, держа его в руке.

– Сынок, – начал он, – я могу понять, когда человек хочет жениться. Когда женился я, мне не было двадцати – ровно месяца не хватало. Нам вроде как поздновато тут друг друга воспитывать. Но я и в то время был упакован несколько лучше тебя. Считаешь, что ты можешь это себе позволить?

– Не знаю. Подумалось, может, если продам коня…

– И давно у тебя такие мысли появились?

– Ну… Довольно давно.

– Но это не то чтобы ты был вынужден там… Нет? Не тот случай?

– Нет, сэр. Тут ничего похожего.

– Слушай, а может быть, лучше немножечко повременить? Поглядеть, как оно пойдет дальше.

– Нет, это я не могу никак.

– Что значит – ты не можешь? Как это понять?

– Да есть кое-какие проблемы.

– Ну давай, хочешь рассказать – рассказывай. У меня как раз есть время тебя послушать.

– Да, сэр. В общем… Во-первых, она мексиканка.

Мэк кивнул.

– Бывает и так, и ничего, – сказал он и натянул сапог.

– Так что есть проблема с тем, как перетащить ее сюда.

Мэк поставил ногу в сапоге на пол и уперся ладонями в колени. Поднял взгляд на парня.

– Сюда? – переспросил он.

– Да, сэр.

– В том смысле, что через речку?

– Да, сэр.

– Ты это к тому, что она мексиканская мексиканка?

– Да, сэр.

– Черт побери, сынок.

Взгляд в сторону. Туда, где солнце поднялось уже над конюшней. За тюлевыми занавесками на окне. Потом он снова посмотрел на парня, в напряженной позе сидевшего в кресле его отца.

– Что ж, – сказал он, – это, конечно, проблема, насколько я понимаю. Но вовсе не худшая из тех, о которых мне приходилось слышать. Сколько ей лет?

– Шестнадцать.

Мэк закусил нижнюю губу:

– Та-ак, стало быть, все хуже и хуже. А как у нее с английским?

– Никак, сэр.

– То есть ни бум-бум, ни слова.

– Именно так, сэр.

Мэк покачал головой. Снаружи слышалось мычание коров, пасущихся за изгородью у дороги. Он бросил взгляд на Джона-Грейди.

– Сынок, – сказал он. – Ты головой над этим делом думал?

– Да, сэр. Конечно думал.

– В общем, я смотрю, ты практически все уже решил.

– Да, сэр.

– Ты б не пришел сюда, если бы не решил окончательно, верно?

– Именно так, сэр.

– И где же ты собираешься с нею жить?

– Вы знаете, сэр, я как раз об этом с вами и хотел поговорить. Мне подумалось, что, если вы не возражаете, я бы попробовал отремонтировать старую развалюху в Белл-Спрингз.

– Ч-черт. Да там же ведь теперь даже крыши нет. Или есть?

– Практически нет. Я осмотрел там все. Но ее можно поправить.

– Там ремонту не оберешься.

– Я сам все сделаю.

– Может, и сделаешь. Наверное, сделаешь. Но ты ничего не сказал насчет денег. Я не могу платить тебе больше. Сам знаешь.

– А я и не просил прибавки.

– Мне придется прибавить плату Билли и Джею Си. А может быть, и Орену.

– Да, сэр.

Мэк сидел, склонившись вперед и сцепив пальцы рук.

– Сынок, – сказал он, – мне кажется, тебе лучше бы повременить. Но если ты вбил себе в голову, что должен действовать незамедлительно, тогда давай. А я, чем смогу, помогу тебе.

– Спасибо, сэр.

Мэк уперся руками в колени, встал. Джон-Грейди тоже поднялся. Едва заметно улыбаясь, Мэк покачал головой. Бросил взгляд на парня:

– Она хорошенькая?

– Да, сэр. Еще какая.

– Да уж наверное. Ты ее сюда-то пригласил бы. Хочу на нее глянуть.

– Да, сэр.

– Говоришь, она ни бум-бум по-английски?

– Да, сэр.

– Эк ведь! – Мэк снова покачал головой. – Ладно, все, – распорядился он. – Давай выметайся.

– Да, сэр.

Пройдя по комнате, у двери Джон-Грейди остановился и обернулся:

– Спасибо, сэр.

– Ладно, давай.

Вместе с Билли он отправился в Седар-Спрингз. Поднявшись до верховьев распадка, они снова стали спускаться, гоня стадо перед собой и отлавливая всех тех животных, что выглядели подозрительно; один набрасывал лассо на голову, другой сразу же на задние ноги, ревущего бычка валили наземь, спешивались и бросали поводья; кони при этом пятились, держа веревки натянутыми. В стаде имелись новорожденные телята, у некоторых были черви в пупках; их обрабатывали эликсиром «Пирлесс», червей удаляли, болячки снова смачивали эликсиром и телят выпускали. Вечером подъехали к Белл-Спрингз, Джон-Грейди спешился, оставил Билли с лошадьми у водопоя и через болотце, поросшее спороболусом, направился к старому глинобитному строению. Распахнул дверь, вошел.

Постоял тихо и неподвижно. Сквозь пустую раму небольшого окошка в западной стене все помещение заливало солнце. Пол из утоптанной и пропитанной жиром глины весь завален мусором – старыми тряпками и банками из-под консервов; кроме того, повсюду высились странные конические кучки грязи, сформированные водой, когда она просачивалась сквозь земляную крышу, положенную на решетку из жердей-латильяс. Эти похожие на сахарные головы кучки высились повсюду, будто домики каких-нибудь термитов Старого Света. В углу железный остов кровати с заткнутыми в пружины несколькими смятыми пивными банками. На задней стене – календарь 1928 года с рекламой компании Клея и Робинсона: ковбой на ночном дежурстве на фоне встающей луны. Он прошел сквозь длинный солнечный луч, в котором сразу же заплясали пылинки, и, шагнув в пустой дверной проем, оказался в другой комнате. Там к задней стене была пристроена маленькая двухконфорочная дровяная плита с грудой сваленных за ней ржавых труб, рядом два старых ящика из-под кофе «Арбаклз ариоза», гвоздями приколоченные к стене, третий лежал на полу. Несколько банок домашней закатки – с фасолью, помидорами и сальсой. На полу битые стекла. Старые, еще довоенные газеты. Со вбитого в стену у кухонной двери колышка свисал полусгнивший, когда-то горчично-желтый «рыбий» дождевик{40}, под ним обрывки старой кожаной упряжи. Обернувшись, Джон-Грейди обнаружил, что Билли стоит в дверях, за ним наблюдает.

– А где же спальня, в которой будет проходить медовый месяц? – спросил Билли.

– Ты стоишь на ее пороге.

Все так же прислонясь к дверному косяку, Билли добыл из кармана рубашки пачку сигарет, одну вытряхнул и прикурил.

– Единственное, чего тут не хватает, так это дохлого мула на полу.

Тем временем Джон-Грейди прошел к двери кухонного хода, стоит смотрит наружу.

– Надеешься, что сюда пройдет грузовик? – с сомнением в голосе проговорил Билли.

– Думаю, если с другой стороны… глядишь, может, мы и сумеем подъехать.

– Какое, к черту, «мы»? У тебя что, крыса в кармане?

Джон-Грейди улыбнулся. От кухонной двери открывался вид на закат; впрочем, над скалистыми утесами хребта Лас-Харильяс{41} солнце стояло еще довольно высоко. Он притворил дверь, бросил взгляд на Билли и, пройдя к плите, поднял одно из чугунных конфорочных колец, осмотрел его и опустил на место.

– Может, я в чем-то ошибаюсь, конечно, – начал Билли, – но есть у меня такое подозрение, что если уж они привыкли к электричеству и воде из крана, отлучить их от всего этого дьявольски трудно.

– Ну, где-то же надо начинать.

– И она будет на этом готовить?

Джон-Грейди опять улыбнулся. Прошел мимо Билли в соседнее помещение. Стоявший в прежней позе у косяка Билли вытянулся, чтобы пропустить его, и опять стоит смотрит.

– Надеюсь, она деревенская девушка, – сказал он.

– Как ты насчет того, чтобы назад ехать с той стороны и на обратном пути глянуть, во что превратилась старая дорога?

– Как хочешь. Но только тогда мы вернемся поздно.

Джон-Грейди стоит в дверях, смотрит наружу.

– Ну-у, – протянул он, – тогда ладно. Заеду сюда снова в воскресенье.

Билли не сводил с него изучающего взгляда. Отлип наконец от дверного косяка, прошелся по комнате.

– Да ну, зачем откладывать, – сказал он. – Так и так все равно в темноте ехать придется.

– Билли!

– А-а?

– Это ведь и впрямь ничего не значит, правда? Что кто-нибудь там подумает.

– Конечно. Уж кому, как не мне, это знать.

– Ты глянь, картинка-то какая, а?

Он смотрел на лошадей за ручьем, те стояли, вырастая из собственных темнеющих отражений в воде; головы подняты, взгляды устремлены к дому, вокруг тополя, горы, а сверху огненная ширь вечернего неба.

– Ты небось думаешь, со временем все это наваждение у меня пройдет.

– Нет. Не думаю. Раньше и впрямь так думал, но теперь нет.

– Слишком далеко у меня все зашло, поэтому?

– Не только поэтому. Просто ты – это ты. Большинству людей достаточно пару раз носом ткнуться, глядишь, уже и соображать начали. А ты мне все больше и больше напоминаешь Бойда. Помню, для меня единственным способом заставить его что-нибудь сделать было запретить ему это делать строго-настрого.

– Когда-то тут была труба, вела от источника к дому.

– Так ведь ты можешь и снова ее проложить.

– Эт-точно.

– Зато вода тут по-прежнему хороша. Нигде воды лучше нету.

Билли вышел во двор, сделал долгую затяжку сигаретой, стоит смотрит на лошадей. Джон-Грейди затворил дверь. Билли обратил взгляд на него:

– Ты так и не сказал мне, что сказал Мэк.

– Да много-то он не говорил. Если он и подумал, что я спятил, то он такой джентльмен – никогда виду не подаст.

– А как ты думаешь, что бы он сказал, если бы узнал, что она работает в «Белом озере»?

– Даже не знаю.

– Понятное дело, не знаешь.

– Он не узнает об этом, если только ты ему не скажешь.

– Я уже подумал об этом.

– И что?

– Ну, у него вообще бы тогда было радости полные штаны.

Билли щелчком отбросил окурок в дальний конец двора. К тому времени уже достаточно стемнело, так что в сумеречном свете он прочертил светящуюся дугу. Мимолетную, как и вся жизнь.

– Давай-ка лучше поехали, – сказал он.

Он все же не продал коня Вольфенбаргеру. В субботу приехали двое друзей Макговерна, они стояли, прислонясь к бамперу своего грузовика, курили и болтали, пока он седлал коня, а потом выводил из конюшни. Увидели коня, выпрямились и застыли. Он им кивнул и повел коня дальше, в корраль.

Из кухни вышел Мэк, приветствовал мужчин кивком:

– Доброе утречко.

Пошел по двору. Кроуфорд познакомил его со вторым мужчиной, и втроем они пошли к корралю.

– Как две капли похож на того коня, на котором рассекал старина Чавес, – сказал этот второй.

– Насколько мне известно, родственной связи между ними нет.

– А с тем конем была вообще занятная история.

– Еще какая.

– Думаешь, конь правда может горевать по человеку?

– Нет. А ты думаешь, может?

– Нет. Но история тогда приключилась и впрямь странная.

– Еще бы.

Мужчина обошел коня вокруг, пока Джон-Грейди держал его. Пощупал ладонью место позади передней ноги коня, заглянул ему в глаз. Пятясь, прошел к задним ногам, поднял одну, вновь опустил, но на копыто даже не взглянул и в рот коню тоже не стал заглядывать.

– Говоришь, три года ему?

– Да, сэр.

– Прокатись на нем чуток.

Джон-Грейди проехался на коне туда и обратно, повернул его, сдал задом, потом легким кентером{42} обогнул весь периметр корраля.

– Чего это вдруг парню вздумалось продавать его?

Мэк промолчал. Стоят смотрят на коня. Потом Мэк наконец отозвался:

– Ему просто нужны деньги. А конь хороший.

– Что скажешь, Джуниор?

– Ты ж меня все равно не послушаешь. Конечно, куда мне до Мэка.

– Это не мой конь, – сказал Мэк.

– Ну так что скажешь?

Кроуфорд сплюнул:

– Очень справный коняшка, на мой взгляд.

– Сколько он за него возьмет?

– Сколько он просит.

Стоят смотрят.

– Мой предел – две с половиной.

Мэк покачал головой.

– А это и впрямь его конь?

Мэк кивнул.

– Да, – сказал он. – Его. Но если он отдаст этого коня за две с половиной сотни долларов, я его к чертовой матери рассчитаю. Не потерплю у себя такого дурака. Который может сам себя облапошить.

Приятель Кроуфорда стоит, носком сапога ковыряет землю. Покосился на Кроуфорда, вновь с интересом глянул на коня, перевел взгляд на Мэка:

– А если три сотни?

– Вы готовы дать три?

– Да, сэр.

– Джон-Грейди, – позвал Мэк.

– Да, сэр?

– Веди коня этого джентльмена сюда и снимай с него свое седло.

– Да, сэр, – сказал Джон-Грейди.

Когда он вернулся тем вечером, Орен и Трой все еще сидели за столом, пили кофе; он вынул из духовки свою тарелку, налил в кружку и присоединился к ним.

– Говорят, ты теперь у нас ходишь пеши, – сказал Орен.

– Вроде того.

– Решил, поди, что из такого негодяя делать коня себе дороже.

– Просто мне понадобились деньги.

– Мэк говорит, тот мужик не рискнул на него даже разок взобраться.

– Не рискнул.

– Про него, наверно, уже слухи по округе ходят.

– Может быть.

– Так что ты о нем, не ровен час, еще услышишь.

– Может быть.

Сидят смотрят, как он ест.

– Этот ковбой думает, что кони соображают получше некоторых людей, – сказал Трой.

– Может, он и не зря так думает.

– Ну, значит, вы все общались с одними лошадьми, а я с другими.

– Скорее, мы общались с разными людьми.

– Не знаю, – сказал Трой. – Мне лично случалось встречаться с такими, что о-го-го.

– И как ты с ними ладил?

Джон-Грейди поднял взгляд. Улыбнулся. Орен шуршал в пачке, выковыривая сигарету.

– Лошади все сумасшедшие, – сказал он. – В той или иной степени. Но в их пользу говорит хотя бы то, что они не пытаются от тебя это скрыть.

Опустив руку вниз, он чиркнул спичкой по нижней стороне сиденья своего стула, прикурил, взмахом руки загасил спичку и бросил ее в пепельницу.

– Почему это они сумасшедшие? – удивился Джон-Грейди.

– Почему я так думаю или почему они именно такие?

– Почему сумасшедшие?

– Да они от природы такие. У коня два мозга. Он одним глазом видит одно, а другим другое. По глазу на каждую сторону: глаз направо и глаз налево.

– У рыб, кстати, так же, – сказал Трой.

– Ну… Тоже верно.

– А что, у рыбы два мозга?

– Не знаю. Не уверен, что у рыб вообще есть порядочные мозги.

– А может, у рыбы просто недостаточно ума, чтобы она могла с него сойти.

– Вот это, по-моему, как раз в точку. А вот лошадь вовсе не так уж и глупа.

– Ага! Не сообразит даже в тень спрятаться! Даже самая тупорылая корова это сделает.

– Да и рыба тоже. Или гремучая змея, если уж на то пошло.

– Думаешь, змея глупее рыбы?

– Ну к черту, Трой! Откуда ж я знаю! Кто вообще способен знать такие вещи? На мой взгляд, так обе они глупы как пробка.

– Что ты раскипятился? Я не говорил тебе ничего обидного.

– А я и не кипячусь.

– Ну и давай, продолжай, что ты там рассказывал.

– А я ничего особо-то и не рассказывал. Просто поделился наблюдением насчет лошадей.

– И в чем оно состоит?

– Уже не знаю. Забыл.

– Нет, ты не забыл.

– Ты говорил о том, что у лошади два мозга, – сказал Джон-Грейди.

Он наклонился и постукал пальцем по сигарете над пепельницей, сбросив пепел.

– Я всего-то и говорил, что с лошадьми дело обстоит совсем не так просто, как думают. Многое из того, что люди принимают за глупость лошади, – это всего лишь недопонимание правой стороной лошади ее левой стороны. Это вроде как взялся ты седлать коня – там пристегнул, здесь поправил, а потом вдруг обошел его и стал садиться на него не с той стороны. Сами знаете, что тут начнется.

– Ясное дело. Просто адская карусель.

– Правильно. Потому что лошадь «не того бока» тебя впервые видит. – Орен задергал локтями, в страхе отпрянув от его собственного не того бока. – Черт! Это еще кто там на меня лезет?

Трой ухмыльнулся. Джон-Грейди отпил из чашки и поставил ее обратно на стол.

– А почему не может быть так, что конь просто не привык к тому, что на него садятся с этого бока? – сказал он.

– А оно так и есть. Но штука тут в том, что одна половина коня не может спросить вторую, что ему делать.

– Да-а, сдается мне, что, если два бока лошади друг с другом даже не разговаривают, у седока могут возникнуть большие проблемы. Вся лошадь в целом не способна даже двинуться одновременно в каком-нибудь одном направлении. Я что-то не так говорю?

Орен сидит курит. Покосился на Троя:

– Вообще-то, я не авторитет в том, что касается лошадиных мозгов. Я просто рассказываю вам, как это выглядит с точки зрения ковбойской практики. Пусть у коня два бока, но – и я говорю это вам по опыту – все, что ковбою нужно, – это работать с одним его боком, а другой оставить в покое.

– Я некоторых людей встречал таких же. На самом деле даже многих.

– Ага. Я тоже. Но, думаю, люди это в себе как-то вырабатывают. А у коня это от природы.

– Слушай, а нельзя с обоих боков коня натренировать одинаково?

– Ну, ты меня уже достал.

– Черт побери, это же естественный вопрос.

– В принципе, наверное, можно. Не исключено. Но это трудная задача. Для этого надо вплоть до того, чтобы самому раздвоиться.

– А что? Представить себе, что у тебя есть брат-близнец…

– Думаю, в принципе так поработать с конем можно. Но не знаю. А что будет, когда все получится?

– Будешь иметь уравновешенного двубокого коня.

– Да ведь не будешь! Получишь коня, который будет думать, что перед ним два тебя. А представь, что будет, когда в один прекрасный день он увидит вас обоих у себя с одного бока. А?

– Наверное, подумает, что у твоей мамани родились сразу четверо близняшек.

Орен смял в пепельнице окурок.

– Да нет, – сказал он. – Конь подумает то же, что и все прочие.

– Что именно?

– Что ты сдурел, как последняя помоечная крыса. – Он отодвинул стул и встал. – Всем до завтра. Увидимся утром.

Кухонная дверь закрылась. Трой покачал головой:

– Старина Орен теряет чувство юмора.

Джон-Грейди улыбнулся. Большим пальцем оттолкнул от края стола свою тарелку и откинулся на стуле. В окно ему было видно, как Орен поправил шляпу, прежде чем направиться по узкому проезду к маленькому домику, в котором он жил вдвоем с кошкой. Как будто мертвому прошлому не все равно и оно будет напрягаться, чтобы что-то заметить. Он ведь не всегда был ковбоем. Был шахтером в Северной Мексике, участвовал в войнах и революциях, был подсобником на нефтяных полях Пермского бассейна{43} и матросом, причем поплавать ему пришлось под тремя разными флагами. Когда-то был женат.

Джон-Грейди вылил себе в рот последние капли кофе со дна кружки и поставил ее на стол.