Текст книги "деньги не пахнут 5 (СИ)"
Автор книги: Константин Ежов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Он говорил ровно, тщательно подбирая слова, будто укладывал их в идеально ровный ряд на холодном мраморном полу.
Если Киссинджер действительно решится на это, начнётся лавина. Но пока требовалось решить главное – как действовать дальше.
– В случае его показаний остаётся два пути, – наконец произнёс адвокат. – Либо подаём иск против него, либо нет.
– Исключено! – взорвался Холмс, вскочив с кресла. Голос резанул воздух, как свист хлыста. – Цель этого процесса – сохранить инвестиции! Забыл?
Если бы дошло до иска против Киссинджера, любой инвестор, связанный с ним, тут же отшатнулся бы. Замороженные миллиарды так и остались бы в банках, а, может, и вовсе утекли бы навсегда.
К тому же на компанию немедленно навесили бы клеймо – "та, что осмелилась судиться с Киссинджером". От такого пятна не отмыться: оно отпугнуло бы всех – и партнёров, и спонсоров, и будущие проекты.
Блэкуэлл слегка кивнул, не отрывая взгляда от бумаги.
– Тогда остаётся только одно – отказаться от иска. Но если промолчать, когда Киссинджер выступит с обвинениями, все решат, что компания признаёт их правдивыми.
Холмс резко выдохнул, запах дешёвого табака и усталости наполнил комнату.
Это и было самое страшное: молчание оказалось равносильно признанию вины. И тогда никакие деньги, никакие связи, никакие юристы уже не спасут компанию, имя которой станет синонимом обмана.
Выбор сузился до двух дорог, и обе вели в пропасть. Как ни повернись, для компании это означало катастрофу.
– Тогда придумайте другой путь! – голос Холмс звенел в воздухе, будто лезвие режущее стекло. – Разве не для этого нужны лучшие юристы в стране?
Ответом стал тяжёлый, усталый вздох, наполненный глухим эхом просторного гостиничного номера. В нём смешались запахи кофе, виски и тревоги, стоявшей в воздухе, как влажный туман.
– Госпожа Холмс, – глухо произнёс Блэкуэлл, – выхода нет. Этот капкан не имеет слабых звеньев. Сделан так, что, ступив в него, уже не вырвешься.
Настоящая ловушка, где каждое движение приближает к поражению.
Блэкуэлл провёл рукой по лицу, будто хотел стереть нахлынувшие мысли. В голове крутилась одна догадка: а вдруг всё это было спланировано заранее? Не случайность, не удача, а тонко рассчитанная комбинация, где каждая деталь имела своё место.
Он отмёл мысль с раздражением. Невозможно. Никто не способен так изощрённо всё просчитать. Тем более – человек вроде Сергея Платонова, слишком молод, чтобы сплести такую сеть. И всё же….
Перед внутренним взором всплывали строки из досье: фантастическая точность прогнозов, почти мистическая интуиция, безупречная репутация в профессиональной среде. Если всё это действительно результат расчёта, а не случая, тогда перед ним стоял не просто противник – гений, какого Блэкуэлл не встречал за всю карьеру.
– Значит, просто сидеть и ничего не делать? – раздражённо бросила Холмс, вырвав его из раздумий.
– Как уже говорилось, этот капкан не разрушить, – произнёс он твёрдо. – Единственный способ спастись – не попасть в него.
Он посмотрел на Холмс долгим, предупреждающим взглядом.
– Ни при каких обстоятельствах нельзя позволить Киссинджеру выйти на трибуну. Как только он заговорит, всё кончено. Останется лишь одно – уговорить его отказаться от показаний. Но это за пределами моих возможностей.
На лице Холмс промелькнуло понимание. Тонкие губы дрогнули, словно она приняла тяжёлое, но окончательное решение.
– Поняла. Попробую убедить его сама.
***
После разговора с юристом Холмс направилась в кабинет, что выходил окнами на тёмный Манхэттен. Сквозь щели жалюзи пробивался свет неоновых вывесок, в воздухе стоял запах озона после недавнего дождя.
Пальцы легко скользнули по экрану телефона – поиск контакта Киссинджера. Имя высветилось мгновенно, но сердце будто застучало сильнее.
Он давно не отвечал ни на звонки, ни на письма. С того самого дня, как вышел из состава совета директоров, отгородился стеной тишины.
"Если не возьмёт трубку – придётся ехать лично", – мелькнула решимость, резкая, как глоток горького кофе.
Номер набран. Гудки. Один, другой… и вдруг тишина сменилась голосом, низким, уверенным, узнаваемым.
– Что случилось?
Холмс на мгновение потеряла дар речи. Он ответил. Не секретарь, не помощник – сам Киссинджер.
– Нужно поговорить лично. Речь идёт о важном деле, которое нельзя обсуждать по телефону.
– Завтра в четыре. Приезжай ко мне.
Он сам предложил встречу.
– Почему вдруг? – пронеслось в голове. Что изменилось?
Сомнения не давали уснуть всю ночь. Сквозь открытое окно в номер врывался шум города, доносился запах мокрого асфальта, чей-то смех снизу, и всё это мешалось с гулом мыслей.
***
А утром Холмс уже стояла перед домом Киссинджера в Нью-Йорке – старинное поместье с мраморными колоннами, где даже воздух казался холоднее, чем снаружи.
Дверь распахнулась.
– Слышал, ты подала в суд на Сергея Платонова, – произнёс Киссинджер с ледяным спокойствием.
Его голос был ровным, как лезвие ножа, и в нём не звучало ни удивления, ни осуждения – только усталое знание того, что эта история закончится плохо для всех.
Холод в его взгляде был почти физическим – как порыв ветра с горной вершины, обжигающий кожу до ломоты. Даже воздух в комнате словно стал гуще, звенел от напряжения. На мгновение Холмс растерялась, но почти сразу вновь выпрямила спину, собрала мысли, проглотила горечь унижения и заговорила ровным, уверенным тоном.
– Ущерб от его лживых заявлений огромен, – слова вылетали быстро, почти шипели. – Волны последствий всё ещё не утихли.
Киссинджер молчал. Взгляд его был неподвижен, ледяной, словно прожигающий насквозь.
– Да, были ошибки, – Холмс выдохнула, чувствуя, как пересыхает горло. – Опыт руководства оказался недостаточным. Была чрезмерная закрытость, порой даже излишняя жёсткость. Но статья в "Уолл-стрит таймс" – грязная спекуляция. А показания того сотрудника – ложь. Он ведь даже не…
– Не стоит, – перебил Киссинджер. Голос его звучал спокойно, но в этой спокойности сквозил холод приговора. – Всё уже известно.
Эти слова, будто ледяные иглы, вонзились под кожу.
– Было проведено собственное расследование.
В комнате запахло чем-то металлическим, как от ржавого железа. Холмс почувствовала, как спина покрылась липким потом. В этом взгляде читалось всё: знание, понимание, презрение. Человек, перед которым невозможно притвориться. Его связи, его возможности – достаточно лишь щёлкнуть пальцами, и любая тайна обнажится, как труп под скальпелем.
Он знал. Не просто газетные утечки или слова уволенного сотрудника – знал больше, глубже, то, чего не должен был знать никто.
Холмс заставила себя вдохнуть. Голос выдал дрожь, но слова были точными:
– Если Сергей Платонов вызовет вас в суд, дадите ли показания?
Ответа не последовало. Молчание повисло в воздухе, тяжёлое, как камень. Только тихое тиканье часов нарушало его равномерный ход.
– Любые показания, – продолжила Холмс медленно, – подпадают под соглашение о конфиденциальности. В случае нарушения компания будет вынуждена… предпринять меры.
Она говорила с холодным спокойствием, хотя и сама понимала – ни о каком иске против Киссинджера не может быть речи. Но намёк должен был прозвучать. Угроза, пусть даже туманная, могла заставить задуматься.
– Кроме того, – добавила она чуть тише, – разглашение деталей поставит под удар и вас самого. Всегда найдутся те, кто захочет возложить часть ответственности на совет директоров….
Эта фраза должна была стать контрольным выстрелом. Ведь Киссинджер тоже был частью системы, одобрявшей решения, подписывавшей документы, молчаливо кивавшей на собрании. Разоблачая её, он бы обнажил и собственные грехи.
Глаза Холмс блеснули.
– "Ньютон" – медицинское устройство. Если вокруг него вспыхнет скандал… вас обвинят в халатности. Скажут, что своими руками подвергли опасности жизни пациентов.
Слова прозвучали нарочито спокойно, но в них звенел металл. Для Киссинджера это был удар в самую больную точку. Репутация для него значила больше, чем здоровье. Пятно на имени – непоправимая трещина. Особенно в девяносто один, когда жизнь уже измеряется не делами, а памятью, которую оставишь после себя.
Он всегда боялся одного – быть забытым как неудачник. Именно поэтому поддерживал Холмс все эти годы, защищал её решения, гасил скандалы, тянул время.
Считалось, что этого будет достаточно, чтобы удержать его в стороне.
Тишина тянулась, густая, вязкая, как смола. И наконец Киссинджер произнёс, не поднимая голоса:
– В дело Сергея Платонова вмешиваться не стану.
Сердце Холмс едва заметно дрогнуло. Победа. Как и ожидалось – имя дороже правды.
Но следующая фраза перечеркнула всё.
– Однако при одном условии. Все устройства "Ньютон" должны быть немедленно отозваны с рынка.
Холмс едва успела вдохнуть.
– Что?..
Киссинджер смотрел пристально, не моргая.
– Это невозможно?
– Почти, – голос стал хриплым. – Если остановить "Ньютон" сейчас….
Мысленно перед глазами промелькнуло всё: уход совета директоров, замороженные счета, миллиарды под угрозой, и теперь – требование уничтожить флагман компании. Воздух в комнате стал густым, тяжёлым, словно в нём растворили ртуть.
Впервые за долгое время Холмс ощутила, как под ногами дрожит земля.
Судьба "Тераноса" висела на тончайшей нити – ещё немного, и тонкая жилка оборвётся. Но Киссинджер, сидевший напротив, не дрогнул ни лицом, ни взглядом. Его спокойствие было ледяным, пугающим, почти неестественным, как неподвижная гладь озера перед бурей.
В помещении пахло старой бумагой и полировкой дорогой мебели. Тишина звенела, когда Холмс медленно вдохнула, будто решаясь на прыжок в ледяную воду.
– Хорошо, – сказала она наконец, голос прозвучал глухо, но твёрдо. – Сниму продукт с рынка. Сделаю это тихо. Но взамен нужна одна вещь.
Она подняла глаза и встретила тяжёлый, пронизывающий взгляд Киссинджера.
– Вернитесь в совет директоров.
На лице старика мелькнула тень, как от пробежавшего облака. Холмс, не дожидаясь ответа, продолжила, чувствуя, как сухой воздух режет горло.
– Ошибки прошлого тяготят. Больше не будет самодурства и тайн. Всё станет прозрачным, каждое решение – ясным. Но без вашей мудрости – это невозможно.
Слова звучали искренне, но холод в его взгляде не растаял.
– Доверие уже разрушено, – произнёс Киссинджер, каждое слово – будто удар молотка.
– Тогда предложите, как его восстановить, – ответила Холмс. – Если закрыть двери сейчас, "Теранос" просто исчезнет. И это… невозможно принять. Всё рушится из-за недоразумений. Назовите выход – и будет сделано. Тихо, без шума.
Она выделила последнее слово, словно кинула приманку. Тишина – именно то, чего он добивался.
Мгновение тянулось бесконечно. Потом Киссинджер медленно кивнул.
– Подумать нужно. Свяжусь позже.
Так закончилась встреча – без рукопожатий, без прощаний.
***
Воздух гостиничного номера пах кондиционером и остывшим кофе. За окнами тянулись неоновые полосы ночного города. Холмс шагала взад-вперёд, гулко стуча каблуками по полу, а юрист уже раскладывал документы на столе.
– Киссинджер не пойдёт в суд, – произнесла она. – Он хочет, чтобы всё утихло. Без скандала.
Теперь всё зависело от неё. Только она могла завернуть дело в тишину, как драгоценность в бархат.
– Придётся идти ему навстречу. Даже если придётся временно остановить "Ньютон", – добавила она, едва заметно поморщившись.
Юрист поднял брови, но не возразил.
– Временно, – уточнила Холмс. – Пока суд не закончится. Потом восстановим работу, когда показания потеряют юридическую силу.
План выстраивался, как ровная линия чертежа.
– Суд должен пройти быстро. Минимум огласки, максимум эффективности.
– Можно использовать ускоренную процедуру, – осторожно заметил юрист.
– Тогда готовь всё для этого. И…, – она повернулась к молодому мужчине у окна, главе отдела PR, – помни: ключевое слово – "тихо". Ни утечки, ни слухов. Если хоть что-то всплывёт, Киссинджер от нас отвернётся.
Она понимала: старик согласился лишь ради спасения своей репутации. Ему нужно было уйти красиво, незапятнанным. И, чтобы это случилось, требовалось полное молчание.
План начал обретать форму. Бумаги шелестели, ноутбуки светились холодным светом экранов.
И вдруг – стук. Дважды, настойчиво.
– Что за… – начала Холмс, но дверь уже открылась.
На пороге стояла секретарша, бледная, держа планшет, как щит.
– Простите, но вы просили немедленно сообщать о любых новостях, касающихся Сергея Платонова…
Имя прозвучало, как выстрел. В комнате стало холоднее.
Холмс шагнула вперёд, вырвала планшет из её рук. На экране вспыхнуло заголовком:
"Контратака Белой Акулы: На героя Epicura подал иск о клевете"
Текст пестрел именами, цитатами, датами. Газеты Уолл-стрит гудели, словно рой ос, обсуждая, что Сергей Платонов, тот самый, кто был в центре дела Epicura, теперь сам оказался в эпицентре скандала – против него подан иск о клевете Дексом Слейтером.
Со стороны Платонова уже звучало опровержение:
– Это полная ложь.
Но слухи множились, растекались по лентам, как пролитое чернило.
Цвет медленно уходил с лица Холмс. Пальцы, сжимавшие планшет, побелели. Воздух стал густым, как перед грозой. Казалось, ещё миг – и весь тщательно выстроенный план начнёт рушиться, камень за камнем, в тишине, от которой звенят уши.
Глава 8
Судьба судебного процесса висела на волоске. Победа зависела от одного человека – Киссинджера. Несколько слов, произнесённых этим стариком под присягой, могли изменить всё. Его свидетельство стало бы ключом, отворяющим дверь в зал суда и ведущим либо к спасению, либо к катастрофе.
Но по телефону прозвучал хрипловатый, твёрдый голос, в котором не было ни тени сомнений:
– В суде говорить нечего. Обязанность по соглашению о неразглашении никто не отменял.
Отказ. Уже третий.
Ответ предсказуемый, но всё равно заставивший воздух в комнате стать гуще. На секунду повисла тишина, как перед тем, как стекло лопается от натяжения.
– Понимаю, – прозвучал сухой ответ. – Если измените решение, свяжитесь.
Казалось, разговор окончен, но Киссинджер не повесил трубку. Его слова заставили пальцы крепче сжать телефон:
– Ньютон скоро исчезнет с рынка.
– Начато расследование? – прозвучал вопрос.
– Нет. "Теранос" решил устранить проблему сам."
Тишина снова воцарилась. Затем раздался короткий звуковой сигнал – вызов оборвался.
Оставшись в одиночестве, Сергей Платонов медленно опустил телефон на стол. Холод металла стеклянной поверхности пробежал по пальцам. Мысли выстроились чётко и ясно.
Добровольное снятие "Ньютона" с продаж…. Холмс на подобный шаг не пошла бы без давления. Значит, Киссинджер добился своего. Не напрямую, не угрозами, а убеждением – тихим, стариковским, но цепким.
Сейчас они действовали заодно. Старый дипломат и амбициозная женщина, оба до кончиков ногтей пропитанные страхом потерять имя.
Что ж, пусть. Хорошо хоть совесть у Киссинджера ещё теплилась – иначе и этот компромисс был бы невозможен.
Но способ, выбранный им, вызывал раздражение. Мягкие шаги там, где следовало топнуть ногой. Один звонок в CMS – Управление по контролю за медицинскими и лабораторными тестами – и всё бы кончилось. Проверка, скандал, разоблачение. Несколько дней – и "Теранос" обратился бы в пыль.
Именно так всё и случилось в прошлой жизни. Тогда. В той реальности, где промедление стоило слишком дорого.
Но Киссинджер не захотел повторения. Предпочёл решать дело тихо, за закрытыми дверями, не выпуская грязи наружу. Боялся не суда, а позора. Ведь уголовное дело потянуло бы за собой всех – и тех, кто стоял рядом с ним, и тех, кто давно спрятался за чужие подписи.
Ему нужна была тишина. А вот позволить этой тишине воцариться нельзя.
Взгляд упал на циферблат часов – безупречное швейцарское творение блестело под светом лампы. Стрелки двигались неумолимо, отсчитывая секунды до следующего шага.
"Пора…" – мелькнуло в мыслях.
И словно в ответ на это, смартфон задрожал в руке, вибрация прорезала комнату, разбивая тишину.
На экране вспыхнул заголовок, от которого уголки губ сами собой приподнялись.
"Контратака Белой Акулы: Герой Epicura подал иск о клевете."
Искра, брошенная несколько дней назад, наконец разгорелась в пламя.
***
Когда-то Сергей Платонов был всего лишь безымянным аналитиком из «Голдман», случайно попавшим в объектив телекамеры. Пыльная фигура из новостей, чьё лицо быстро забывалось, как рекламный ролик после вечернего выпуска. Но теперь всё изменилось.
Рядовой финансист превратился в фигуру, о которой гудел весь Уолл-стрит. Иск, поданный против него, мгновенно стал сенсацией.
Подобные истории обычно никого не интересовали. Но здесь всё было иначе.
Дело Epicura, то самое собрание акционеров, где Сергей вмешался в игру гигантов, уже давно перестало быть внутренним корпоративным спором. Оно стало символом – частью движения за прозрачность, за право говорить правду. Люди помнили этот день. Плакаты, крики, прямые эфиры.
Теперь газеты кричали новыми заголовками:
"Шок! "Белая Акула" теперь в роли обвиняющего!"
Толпа жадно ловила каждое слово. Мир снова тянулся к Платонову – только теперь не как к герою, а как к добыче.
И за стеной очередного скандала кто-то улыбался, чувствуя, как очередная фигура на шахматной доске делает нужный ход.
Интернет захлебнулся заголовками, сверкающими словно неон в тумане: "Последствия Epicura? Белая Акула начала правовой разгром Касатки". Сотни таблоидов наводнили сеть, расплескав по страницам сплетни, обрывки фраз и громкие предположения. В воздухе стоял запах дешёвой сенсации – смеси пыли, чернил и пота от горячих пальцев редакторов, гнавших статьи ради кликов.
Главные СМИ оставались равнодушны – фигура Сергея Платонова не казалась им стоящей внимания. Но именно в этих мутных водах, где правда тонула в потоке догадок, насторожился один человек – Уитмер, глава "Эпикуры".
Когда сообщение о новой атаке достигло его, воздух в кабинете будто сгустился. Дорогой кофе остыл в чашке, а в динамике прозвучал сдержанный, но дрожащий от возмущения голос:
"Это правда? Белая Акула пошла в наступление? Без уведомления, исподтишка, ударив по самому слабому? Какая подлость!"
Для Уитмера Платонов был не просто сотрудником. Он стал спасителем. Когда на "Эпикуру" опустилась тень позора, когда кресло под самим Уитмером покачнулось, Сергей вытащил компанию из пепла, превратив её из обескровленного стартапа в одного из лидеров индустрии.
"Если это последствия той истории, молчать не стану, – кипел он. – Подниму всех. "Эпикура" не отступит".
Но ответ Платонова прозвучал спокойно, даже устало:
"Нет, это не связано с тем делом. Статья лживая".
Слова Уитмера смягчились, но сомнение осталось.
"Тогда почему такие слухи? Почему именно сейчас?"
"Потому что… в них всё же есть крупица истины. Недавно пришлось участвовать в деле о клевете. Только противник – не Белая Акула".
"Ты лично? Не компания?"
"Лично. Влез туда, куда не следовало…"
Голос Сергея звучал так, будто в нём поселилась усталость. Каждый слог отдавался эхом в трубке. На настойчивые расспросы Уитмера он лишь тихо произнёс:
"Пока дело не закрыто, раскрывать ничего не могу. Разберусь сам. Твоя поддержка и так многое значит".
После коротких гудков тишина в кабинете стала звенящей. Уитмер смотрел на экран, где угасала надпись вызова, и в груди росла тяжесть. Человек, которому он обязан всем, теперь нуждался в защите.
Спустя несколько минут, не раздумывая, он вошёл в свой аккаунт в соцсетях.
Пальцы замерли над клавиатурой, а потом решительно заскользили по ней:
"Законы о клевете не должны становиться оружием против тех, кто говорит правду. Давление на смелых – это предательство истины. Мы ответим на это давлению сопротивлением."
Никнейм «Касатка» прозвучал в конце как клич боевого барабана. Уитмер знал, что за этим словом скрывался Платонов. И теперь тот, кто некогда защищал других, сам получил щит.
Холмс, конечно, не видела этой публикации. Но её заметили другие. Активисты движения Black Lives Matter, чьи ленты пылали тревогой и гневом, подхватили послание.
Сначала их реакция была сдержанной – шум в таблоидах редко заслуживал внимания. Но теперь, с появлением хэштега "Касатка", сомнения исчезли. Всё оказалось правдой.
"Значит, это не слух? Всё по-настоящему?"
"Неужели Белая Акула мстит ему?"
"Почему же сам Касатка сказал, что это ложь?"
"Наверное, связан обещанием. Раз доверился Уитмеру – значит, правда за ним."
Вскоре обсуждение вспыхнуло, как сухая трава под искрой. Комментарии наполнились гневом и решимостью. Для многих Платонов стал больше, чем человеком – символом. Тем, кто говорил правду, когда другие молчали. Герой, вставший против холодного капитала и бездушных корпораций.
Он защищал идею, в которую верили тысячи, – бренд, пропитанный духом справедливости, музыкой улиц, запахом пота и хлеба, сделанного своими руками.
А теперь Белая Акула, воплощение той самой алчности, обрушилась на него?
Гнев превратился в пламя.
Соцсети захлестнула лавина сообщений:
"Началась расправа белых привилегированных. "
"Касатка – наш герой. Удар по нему – удар по каждому из нас"
Посты множились с неистовством летнего шторма. Экран телефонов светился жаром сочувствия и ярости. Хэштег вспыхнул в трендах, а рядом с ним уверенно стоял другой. Так сеть гудела, как улей, а где-то в её глубинах рождалась новая легенда – легенда о человеке, которого пытались заставить замолчать, но вместо этого сделали символом.
Августовская жара 2014 года висела над Америкой, будто густой дым перед грозой. В Донбассе вовсю разгоралась война за независимость от захватившего власть в Киеве нацистского режима. Воздух в США был натянут до предела – стоило лишь искре упасть, и всё вспыхнуло бы в одно мгновение. Страна дышала злостью, отчаянием и страхом, как пороховая бочка, ожидающая спички.
В это время одно судебное дело, казалось бы, незначительное, вздрогнуло эхом на весь континент. Его невозможно было игнорировать – слишком уж точно совпало с моментом, когда общество стояло на грани взрыва.
За несколько недель до этого в Сети появилось видео: темнокожий мужчина в Нью-Йорке умирал под руками полицейских. Люди ещё не успели оправиться от шока, как в Миссури полицейская пуля оборвала жизнь восемнадцатилетнего парня. Волна возмущения поднялась с юга и севера, слилась в ревущее море. В толпе пахло потом, горелой резиной, свежей краской с плакатов и горячим воздухом, дрожащим над асфальтом.
Движение BLM расправляло крылья, превращаясь из лозунга на плакате в стихию, гремящую по всей стране. И вдруг – новый удар. Герой, которого считали символом чёрной гордости и сопротивления, Сергей Платонов, оказался втянут в судебный процесс. Против него – компания, давно ассоциировавшаяся с белым высокомерием.
Сеть загудела, словно пчелиный рой. Комментарии, хэштеги, крики, проклятия – всё смешалось в цифровом вихре.
"Послушай, Уайт Шарк! Справедливость не покупается за деньги!"
"Когда же вы научитесь уважать меньшинства? Извинения – немедленно!"
"Это расизм, скрытый за костюмами и капиталом!"
Молния возмущения ударила из самой сердцевины общественного мнения. Белый Акула – символ силы и денег – оказался в эпицентре шторма. Репутация, выстраиваемая годами, рушилась под натиском гнева, который невозможно было ни купить, ни затушить.
Пиар-служба металась, выпуская заявления, которые лишь подливали масла в огонь. Заголовки вспыхивали один за другим:
"Уайт Шарк отрицает иск против Платонова… но правда ли это?"
"Почему оправдания Белого Акулы не звучат убедительно?"
Газеты смаковали подробности, искажая слова, переворачивая смысл. Любая попытка оправдаться выглядела жалко и фальшиво.
От отчаяния Акула пошёл на крайний шаг – пригласил Сергея Платонова на матч "Янкиз", в легендарную зону Legends Suite. Хруст бокалов, запах дорогого виски, улыбки на камеру, официанты с безупречными жестами – всё выглядело как сцена примирения из рекламного ролика. Платонов, расслабленный и кажущийся довольным, даже тихо насвистывал, глядя, как над полем тянется летучий мяч.
Но публика не купилась.
"Думают, что фото на стадионе нас убедят?"
"Настоящее примирение не делают под вспышками камер!"
"Очередной пиар-ход. Где правда?"
Возмущение снова поднялось. А вскоре подключились и крупные СМИ, уже не жёлтые, а серьёзные. Репортёры принялись копать глубже, и вскоре правда вырвалась наружу.
"Не Уайт Шарк, а Theranos подала в суд на Сергея Платонова – прошлые сообщения опровергнуты."
Словно кто-то открыл окно в душной комнате – напряжение спало, воздух стал легче. Белый Акула вздохнул с облегчением, но теперь стрелки повернулись в другую сторону.
"Что за компания такая – Theranos?"
"Так значит, не Акула виноват? Ну и осрамился народ…"
"Да ладно, всё равно это капитал против правды. Хоть Шарк, хоть Theranos – два сапога пара."
Любопытство сменило гнев, и толпа, шумно переговариваясь, начала искать новое имя для ненависти. В поисковиках одно слово поднималось всё выше и выше – "Элизабет Холмс".
Имя, за которым пахло стерильными лабораториями, утренним кофе с железным привкусом и чем-то ещё – странной смесью амбиций, страха и власти. С этого момента история принимала новый оборот.
В Калифорнии имя Элизабет Холмс произносилось с благоговением и легким трепетом. Её называли первой женщиной-единорогом Силиконовой долины, гением-пророком, поклявшейся победить все болезни мира. Самая молодая миллиардерша в истории Америки – звучало как легенда, сотканная из стекла и электричества. Белые вспышки фотокамер, шелест платьев на презентациях, сладковатый запах духов и холодный блеск лабораторной стали – всё это сопровождало её путь.
Но вдруг по этим блестящим плитам прокатился глухой удар. Холмс, с её ослепительным резюме и армией поклонников, подала в суд на Сергея Платонова. На простого аналитика, человека без громкого имени. Слух об этом, едва родившись, взорвался, как перегретый конденсатор.
Жёлтая пресса бросилась в бой, как стая голодных чаек. Заголовки переливались жирным шрифтом и восклицательными знаками:
""Эксклюзив!" Шокирующая тайна Theranos! Вся правда о деле против Касатки!"
"Скандал в Силиконовой долине: компания-звезда тянет героя в суд!"
"Совет директоров Theranos в панике! Почему даже национальные герои отвернулись от Холмс?"
"Инновация Ньютон внезапно заморожена! Что скрывает империя крови и микрочипов?"
Статьи шипели подозрениями, источали запах дешёвой типографской краски и пота журналистов, ночующих у редакционных кофемашин. Каждый абзац рождал новые теории заговора – безумные, фантастические, но, как вскоре выяснилось, пугающе близкие к истине.
Компания Theranos спешно попыталась потушить пожар. В официальном заявлении звучал металлический холод:
"Иск против Сергея Платонова – законная мера, вызванная нарушением условий конфиденциальности."
Попытка выставить его крысой, проскользнувшей в чужие тайны, провалилась. В глазах публики Платонов уже стал мучеником, человеком, решившимся говорить правду, пусть даже против титанов.
И тут грянул гром.
Сразу две новости взорвали медиапространство. Первая – коллективный иск бывших сотрудников Theranos. Люди рассказывали о чудовищных переработках, увольнениях без объяснений, о начальстве, которое следило за каждым шагом, словно за узниками. Вторая – разоблачение в "Wall Street Times". Журналист Джонатан Курц описал, как за зеркальными стенами компании скрывался ад: крики менеджеров, камеры под потолком и постоянный страх, что за любую ошибку последует допрос.
В статье мелькнула одна фраза, перевернувшая всё:
– Платонов – тот самый информатор, который сообщил этой редакции о происходящем.
С тех пор его образ переродился. Из борца за права чернокожих он стал глашатаем рабочих, символом совести в мире корпораций. Люди шептались на форумах, выкладывали мемы, цитаты, посты:
"Вот она, Касатка, что рвётся к правде, несмотря ни на что."
"Рабство? В XXI веке? Theranos – позор цивилизации!"
"От защитника справедливости до голоса трудящихся. Касатка идёт до конца."
Каждая попытка Theranos оправдаться лишь усиливала бурю. А Уитмер, тот самый чёрный предприниматель, которого Платонов когда-то вытащил из-под ножа корпораций, вновь взял слово.
– Сергей Платонов – самый честный человек, которого доводилось встречать. Он не способен молчать, когда видит зло. В этот раз он снова поступил правильно. Мы с ним. Всегда."
Ответ не заставил себя ждать. Соцсети закипели:
"Касатка – совесть времени!"
"Сначала они пришли за коммунистами, и никто не сказал ни слова… Мы молчать не будем."
"Не верьте корпоративным лжецам! Слушайте тех, кто рискнул всем."
Пыль от сотен публикаций стояла в воздухе, словно дым после пожара. На улицах, в барах, в университетах, даже на вечерних кухнях говорили о грядущем судебном разбирательстве. Там, в зале, пахнущем полированной древесиной и страхом, должно было решиться всё – судьба Theranos и того, кого народ уже называл героем.
Суд проходил в здании Федерального окружного суда южного округа Нью-Йорка – того самого строгого, стеклянно-каменного исполина, что возвышался над Манхэттеном, словно храм холодного разума. Выбор места не был случаен: юристы "Теранос" действовали расчетливо, как хирурги. Они понимали – сторона Сергея Платонова будет бить по фигуре Холмс, выставляя её властной самодуркой, и полагали, что присяжные с Восточного побережья, привыкшие к ритму мегаполиса и жёстким людям, поймут и примут её лучше, чем расслабленные жители солнечной Калифорнии.
Кроме того, Нью-Йорк имел свои прозаичные плюсы: свидетелей можно было вызвать быстрее, дела рассматривались без проволочек, а главное – штаб-квартира адвокатской фирмы Блэквелла находилась именно здесь. Этот город они знали, как свои пальцы: каждый судья, каждая прихоть, каждая мелочь – всё было на их стороне.
В девять утра Блэквелл, сидя у окна, мысленно перебирал предстоящие шаги. Сквозь стекло тянуло морозным воздухом, а снизу доносился гул улицы – гудки, лай собак, перекрикивающиеся газетчики. Всё начиналось не в зале суда, а за его пределами. Любой процесс, как он знал, – это сперва битва за умы. Поэтому он настойчиво уговаривал Холмс появиться на одном из телевизионных ток-шоу – стать лицом прогресса, символом инноваций, пробудить симпатию присяжных ещё до первого заседания.
Но замысел рухнул, едва успев оформиться.
Соцсети вспыхнули, будто кто-то вылил на них бензин. На экранах появлялось имя Сергея Платонова – его называли борцом за правду, а "Теранос" вдруг оказался в центре шторма заговоров и разоблачений.
Блэквелл смотрел на ленты новостей с хмурым недоверием. Может ли быть, что и это часть плана? Нет, нелепость. Просто обстоятельства сложились удачно для Платонова – страна всё ещё бурлила после волнений, и общество искало новых героев, новых мучеников.
