Текст книги "деньги не пахнут 5 (СИ)"
Автор книги: Константин Ежов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
И всё же просто поднять руки и сказать "Признаю" она не могла. Нужно было выжить. Любой ценой.
– Приступайте к перекрёстному допросу, – произнёс судья.
Блэквелл медленно поднялся, выпрямляя спину, словно готовился к поединку. Его шаги были мягкими, почти бесшумными, но в каждом слышался вызов.
– Свидетель, – начал он холодно, – вы лично не проверяли заявления информатора. Кроме того, вы не обладаете техническими знаниями, чтобы оценивать эти вопросы, верно?
Его логика была безупречной: Киссинджер – не инженер, не учёный. Человек политики, не технологий. Блэквелл, почувствовав уверенность, двинулся дальше:
– Есть ли у вас какие-либо конкретные доказательства, подтверждающие обвинения информатора?
Требовались железные факты: данные испытаний, внутренние документы, результаты тестов. Но всё это было спрятано под грифом "конфиденциально". Ничего, кроме слов. Ничего, кроме тени сомнения.
Блэквелл надеялся на тишину в ответ. Но вместо неё раздался мягкий, спокойный смех.
Киссинджер улыбнулся – устало, с оттенком иронии.
– Простите, я, должно быть, перепутал зал. Мы ведь не обсуждаем технологии, не так ли? Насколько мне известно, речь идёт о неэффективном управлении.
Эти слова обрушились на зал как гром. Всё встало на свои места.
Платонов никогда не обвинял Холмс в мошенничестве напрямую. Его иск был акционерным – за халатное руководство. Ему не нужно было доказывать, что технология ложна. Достаточно было показать, что руководитель знал о проблемах и скрывал их.
– Тот факт, – продолжал Киссинджер, – что бывший главный исследователь выступает под присягой с такими заявлениями, уже свидетельствует о вопиющем бездействии.
Он говорил ровно, сдержанно, но каждое слово резало, как лезвие.
– А то, что эти вопросы никогда не поднимались на заседаниях совета директоров, – это уже осознанный обман. И это, господа, прямое доказательство некомпетентного управления.
Эти слова стали приговором.
Каждая ложь, сказанная Холмс Киссинджеру, возвращалась к ней эхом, словно удары колокола в пустом храме. Один за другим рушились камни её защиты.
Но буря только начиналась.
Появление Киссинджера было лишь первым падающим домино в цепи, которая ещё покатится с грохотом, сметая всё на своём пути.
Слова Киссинджера прогремели, словно удар грома над застывшей равниной. Судебный зал содрогнулся – не физически, а будто внутри каждого присутствующего что-то надломилось, сдвинулось, рухнуло. Эта фраза, произнесённая спокойным, усталым голосом старого политика, стала искрой, от которой вспыхнуло всё вокруг.
Как только первая костяшка упала, цепная реакция пошла сама собой – будто невидимая рука подтолкнула следующие. Одно признание повлекло другое, один голос пробудил десятки, сотни других.
Следом посыпались сотрудники "Тераноса". Люди, долго державшие язык за зубами, начали говорить. Страх перед молодой компанией не был их главным тормозом – куда сильнее давило нечто иное: влияние тех, кто стоял за ней, чьи имена шептали в кулуарах с осторожностью, будто говорили о богах.
Но теперь самый уважаемый из этих богов – Киссинджер – публично осудил Холмс. И страх исчез, как дым, развеянный сквозняком.
Первым выступил мужчина с седыми висками, голосом химика, привыкшего к точности формул:
– Возглавлял отдел химической инженерии. Госпожа Холмс неоднократно делала преувеличенные заявления прессе, идущие вразрез с реальностью. Просил согласовывать публичные отчёты с нашей командой, чтобы избежать ошибок. Получил отказ. После этого подал в отставку – не мог мириться с ложью.
Эти слова не доказывали, что технология поддельна. Но они били точно в цель: руководство гнило изнутри.
Следом заговорила молодая лаборантка, руки которой дрожали, словно она всё ещё держала пробирку:
– Работая в лаборатории, даже не знала, что используется изменённое оборудование. Отделы намеренно разделили перегородками, некоторые помещения скрыли за матовыми стёклами. Никто не понимал, над чем трудятся соседи.
Не прямое доказательство подлога – но в сочетании с остальными историями это выглядело страшнее любой экспертизы.
Слова множились, словно капли дождя по стеклу, собираясь в потоки. Каждое свидетельство превращалось в осколок мозаики, вырисовывая чудовищную картину безумного управления.
И всё же, когда общественное мнение начало склоняться к обвинению, Холмс не дрогнула. Вместо признания – вызов.
– Все эти обвинения – пустая клевета, – произнесла она на камеру с ледяной уверенностью. – На предстоящей Национальной гематологической конференции мы раскроем ключевые научные данные, доселе засекреченные, и докажем подлинность технологии. Раз и навсегда.
Слова звучали как барабанный бой перед контратакой. Секрет, хранившийся под замком "коммерческой тайны", теперь обещали выставить на всеобщее обозрение.
Мир замер в растерянности.
– Если она так уверена, может, технология действительно существует?
– Нельзя же отрицать всё без доказательств.
– Подождём конференции – посмотрим, что покажут. Тогда и судить будем.
Толпа всегда ищет повод поверить – и Холмс умела играть на этом. Мнения качнулись, как пшеница под ветром.
Сергей Платонов, наблюдая за этим, усмехнулся – тихо, с горечью, словно видел повтор старого спектакля.
– Человеческая натура… не меняется, – прозвучало в полумраке.
Всё происходило точно так же, как и прежде – в прошлой жизни, в прежнем круге событий. Тогда Холмс тоже била себя в грудь, уверяя, что правда откроется миру на конференции.
Но когда настал день, когда экраны вспыхнули и проекторы включились, вместо триумфа их ждало нечто иное. Когда наконец показали "сырые", неотредактированные данные…
Скандал разгорался с каждым днём, будто костёр, в который без конца подбрасывали сырые, дымные поленья. Воздух в зале заседаний был пропитан смесью раздражения и любопытства – густой, вязкий, как смола.
Холмс, уверенная в собственной гениальности, выложила на стол обещанные данные. Экраны за её спиной загорелись графиками, столбцами цифр, строками формул – и чем дольше на них смотрели, тем сильнее холодок пробегал по спинам слушателей. Из представленного "научного" отчёта следовало, что всё исследование строилось на шести образцах крови, а разброс результатов был таким чудовищным, что в нём тонула сама логика.
Шёпот прошёл по залу, как ветер по высокой траве.
– Это всё?
– Шесть образцов?
– Она издевается?
Конечно, Холмс не ожидала, что кто-то поверит в это. Задумка была иная – выиграть время. Потянуть, запутать, дать публике новую кость для споров.
Но Сергей Платонов ждать не собирался.
Когда экран погас, в зале воцарилась напряжённая тишина, и звучный голос его адвоката прорезал воздух:
– На этом представление доказательств завершено, ваша честь.
Судья кивнул, и процесс вступил в последнюю фазу – заключительные речи.
Защитник Холмс выступил первым. Голос его дрожал, но звучал страстно, будто он обращался не к присяжным, а к человечеству.
– Мы создали гусыню, что несёт золотые яйца! – воскликнул он. – Но ослеплённые завистью, вы хотите вспороть ей брюхо, лишь потому, что не верите в чудо! Это не суд – это охота на ведьм! А если вы ошибаетесь? Что тогда?
Ответ обвинения был ледяным, как клинок хирурга.
– Мы не требуем убить гусыню, – спокойно произнёс адвокат Платонова. – Мы лишь спрашиваем, почему её смотритель запирает сарай на засов, пугает и выгоняет всех, кто пытается заглянуть внутрь. Мы не спорим о яйцах – мы спорим о надзирателе. Если гусыня действительно несёт золото, она будет делать это и под другим присмотром.
Речь закончилась, и присяжные удалились. В зале звенело ожидание.
Вердикт огласили быстро – уверенно, без колебаний.
– Мы, присяжные, единогласно признаём ответчика, компанию "Теранос", виновной в некомпетентном управлении. Решение вынести в пользу истца, Сергея Платонова.
Ропот прошёл по рядам – смесь облегчения, шока и злорадства.
Холмс приговорили выплатить сто пятьдесят миллионов долларов компенсации и ещё семьсот миллионов в виде штрафа. Но судья, не дрогнув, отклонил последнюю часть.
– Без доказанного мошенничества подобные санкции незаконны, – холодно произнёс он, и молоточек ударил по дереву.
Для Платонова это не имело значения. Деньги никогда не были целью. Важно было другое – прецедент, подтверждение системного гниения, признание суда.
И тогда прозвучало решение, от которого ахнули даже репортёры:
– С учётом того, что халатность в управлении медицинской компанией представляет угрозу общественной безопасности, суд постановляет назначить независимого внешнего аудитора. Все соглашения о неразглашении, использовавшиеся для давления на сотрудников, считаются недействительными.
Эти слова упали в зал, как удар колокола. С каждой секундой казалось, что в воздухе становится легче дышать. Кто-то выдохнул, кто-то засмеялся от облегчения, кто-то просто закрыл глаза, чувствуя, как напряжение, копившееся неделями, спадает, словно после долгой грозы.
В тот момент в зале запахло освобождением.
Отмена приказов о неразглашении стала тем камнем, что сдвинул лавину.
Теперь независимая проверка могла проникнуть в самые потайные уголки компании, раскрывая то, что прежде скрывалось за витриной из стекла и блеска. Это был третий упавший домино.
А спустя несколько дней рухнул четвёртый.
Сквозь ленты новостных эфиров пронеслось:
"Федеральная прокуратура официально начала уголовное расследование против компании Theranos".
В прошлой жизни от громкой публикации в "Уолл-стрит Таймс" до предъявления обвинений Холмс прошло два года и восемь месяцев – бесконечный срок, растянутый на вязких страницах патентных споров и корпоративных тайн.
Силиконовая долина, родина технологических чудес, свято чтила обеты конфиденциальности. Там секрет формулы или алгоритма ценился дороже золота, и потому правда выползала наружу медленно, словно через густую смолу.
Но теперь всё было иначе.
Сергей Платонов направил свет не в недра технологий, а в саму суть управления. Не пришлось даже вскрывать сложные схемы патентов – подозрительных деталей хватало и без этого.
Вот, к примеру, один из эпизодов:
– Мы постоянно получали аномально высокие показатели, – признался один из инженеров. – Тогда пришлось написать новую программу. Если система выдавала заведомо ошибочные данные, экран просто замирал.
Иными словами, в Theranos сознательно создали алгоритм, подменяющий результаты анализов.
Дальше – больше. С каждым днём следствие приносило новые откровения. Домино падали десятками, один за другим.
– Главный недостаток прибора "Ньютон" заключался в том, что он мог обрабатывать лишь один анализ за раз. Говорили о "мгновенных тестах", а на деле каждый занимал полчаса. Чтобы ускорить процесс, решили запускать сразу шесть, но забыли об элементарном – перегреве. А ведь кровь чувствительна к температуре. Результаты искажались, словно зеркала в кривом коридоре.
Эти разоблачения породили новые волны потрясений.
Сеть аптек Walgreens, заключившая контракт с Theranos, обвинила компанию в мошенничестве и открыла внутренние документы:
– Мы поспешили, – признали представители компании. – Но Theranos шантажировала нас угрозой уйти к конкурентам.
Так раскрылось, как ловко Холмс играла на жадности и страхе остаться позади – классический синдром упущенной выгоды, обрамлённый блестящими именами из совета директоров.
А потом заговорили пациенты.
– Тесты показали несуществующую патологию, – рассказывал один из них. – Два дня в реанимации, МРТ, КТ… потрачено четыре тысячи долларов. Но дело не в деньгах. Эти два дня были адом. Родные сидели у кровати и плакали. Это случилось в мой шестьдесят третий день рождения.
Эти голоса боли наполнили общество гневом.
Начался коллективный иск от сотрудников, затем подтянулись пациенты, готовя массовое обращение. В разных штатах заговорили о необходимости новых законов, ограничивающих произвол работодателей и злоупотребление договорами о неразглашении.
Интернет-сайты, новостные каналы и подкасты кипели спорами.
"Что это за история? Про поддельную культуру "Fake it till you make it" в Силиконовой долине? Или про беззаконие в сфере медицинских стартапов?"
"И то, и другое. Но главная беда – бездумная вера инвесторов и журналистов. Все восхищались Холмс, называли её "женщиной-Стивом Джобсом", но никто не потрудился проверить, что стоит за этой легендой."
Скандал Theranos перестал быть просто делом о мошенничестве. Он стал зеркалом времени – отражением хрупкости веры в инновации, доверия к медиа и границ научной этики. Америка смотрела на него, словно в треснувшее стекло, и пыталась понять, где именно произошёл надлом.
Когда скандал вокруг Theranos прогремел на всю страну, внимание людей естественным образом сосредоточилось на человеке, который первым разжёг этот пожар – Сергее Платонове.
Имя аналитика теперь звучало в эфире новостных каналов, на радио, в блогах, словно имя героя, вытащившего наружу гниль, что пряталась под блестящей обёрткой инноваций. Его необычный подход привлекал внимание – точный, холодный, научный. Он не поддавался на сладкие речи Силиконовой долины о революции, не гнался за котировками акций, а рассекал оболочку, добираясь до сути.
"Пока другие считали деньги, Платонов смотрел на технологию. Его научная строгость и настойчивое стремление к истине дали плоды", – писали аналитики.
Именно это стало переломным моментом во всей цепочке событий.
Имя Сергея уже мелькало в СМИ раньше. Но тогда его воспринимали иначе – поверхностно, даже карикатурно.
Во время дела Epicura он фигурировал как "русский, победивший белую акулу" или "смельчак, вставший против расизма". Люди аплодировали красивому образу, но за ним никто не пытался увидеть человека. Обществу нужен был символ – не личность.
Теперь же всё переменилось.
История с Theranos стала откровением, которое вряд ли бы всплыло наружу без его зоркости. Это заставило многих взглянуть на Платонова глубже, понять, что движет человеком, способным бросить вызов гигантам.
Когда журналисты взялись изучать его прошлое, из архивов и старых записей посыпались невероятные истории, будто из романа о человеке, нарушающем законы вероятности.
"Оказалось, Сергей Платонов был хорошо известен на Уолл-стрит как бывший студент-медик, разработавший уникальный алгоритм для оценки биотехнологических компаний. Его прогнозы поражали точностью, а самые громкие из них сбывались до мелочей", – сообщали экономические издания.
"Он предсказал крах компании Genesis ещё в начале года и за один месяц обеспечил 650-процентную прибыль фонду", – удивлённо писали колумнисты.
С первого взгляда эти цифры казались фантастикой.
– Опять СМИ преувеличивают, – бурчали комментаторы. – 80-процентная точность? Смешно.
– Даже если это правда, как вообще можно получить 650% за месяц?
– Хотя, если подумать, сама история с Theranos уже звучала как бред…
– Странно всё это. Слишком невероятно, чтобы просто отмахнуться.
Сомнение витало в воздухе, словно пыль после обвала. Люди не знали, чему верить.
Но Платонов выделялся не только умом.
Гораздо сильнее поражала его позиция – этическая, осознанная.
"Большинство биотехнологических инвесторов не вложились в Theranos, – писала одна из аналитических платформ. – Вероятно, они понимали, что что-то нечисто. Их отказ можно считать молчаливым признанием – они знали, но промолчали".
Когда список инвесторов оказался под пристальным вниманием, у многих возникло подозрение: неужели крупнейшие игроки Уолл-стрит действительно догадывались, но предпочли отвести взгляд?
"Конечно, обвинять их напрямую нельзя, – рассуждали эксперты. – Задача фондов – приносить прибыль клиентам, а не устраивать расследования. Особенно когда компания вроде Theranos грозит судами всем, кто усомнится в её словах."
"Но когда речь идёт о жизни и здоровье людей, молчание перестаёт быть оправданием. Зарабатывать – одно, но закрывать глаза на угрозу – совсем другое."
"Если уж обычный аналитик вроде Платонова смог убедить руководство, собрать рабочую группу и раскопать всю правду, значит, возможность действовать была у всех."
"Главный вопрос сегодня – может ли инвестор сохранять моральный ориентир, гонясь за прибылью. Когда-то безудержная жажда наживы уже приводила мир к краху – вспомним финансовый кризис. Неужели уроки прошлого снова забыты?"
Сергей Платонов отличался не тем, что видел истину, а тем, что не побоялся действовать. Его усилия остановили катастрофу, прежде чем она вышла из-под контроля.
Газеты писали о нём как о "совести в действии", человеке, для которого этика – не слово, а поступок.
Но как раз тогда, когда восхищённые статьи множились, словно весенние ростки, в новостных лентах появилось новое сообщение:
"Сергей Платонов создаёт собственный хедж-фонд".
Новость вызвала странное ощущение – смесь любопытства и недоверия.
Вскоре последовало заявление самого Платонова:
– Медицина – это не просто отрасль для наживы. Она связана с человеческой жизнью, а значит, требует особой ответственности. Поэтому создаётся новый биоориентированный фонд – не ради спекуляций, а ради проверки достоверности технологий, защиты общественного здоровья и прав акционеров.
С этими словами воздух словно наполнился новым смыслом – запахом лабораторий, тихим звоном серверов и надеждой на то, что разум и совесть всё ещё могут идти рука об руку.
Глава 12
Утро пахло перегретым воздухом от света софитов. В половине восьмого двери студии распахнулись, впуская в себя гул шагов, шелест бумаг и сухой запах гримёрных пудр. Над сценой, как слепые птицы, мерцали прожекторы, а за стеклом уже суетились операторы – настраивали камеры, проверяли звук, дотягивали последние провода.
Этим утром на съёмках "Доброе утро, Америка" всё, казалось, дышало нетерпением. Программа, что будила миллионы американцев, готовилась к эфиру, где должен был появиться человек, чьё имя теперь звучало в каждом новостном выпуске – Сергей Платонов.
Продюсер, улыбаясь, протянул руку и сказал с той лёгкой бодростью, что свойственна людям, привыкшим жить на кофе и нервах:
– Сергей, не волнуйтесь. Просто расслабьтесь и говорите спокойно… хотя, кажется, вам уже это не впервой.
Ответом был короткий кивок и вежливая, устойчивая улыбка.
За последнюю неделю лицо Платонова появилось повсюду – от CNN и FOX News до вечерних шоу с шутками и дешёвыми монологами. Каждый кадр, каждая студия – шаг в тщательно выстроенной кампании. Репутация теперь ценилась не меньше капитала, а известность могла стать оружием.
– В прямой эфир через… три, два, один…
Красный глазок камеры вспыхнул, и ведущая с безупречной укладкой повернулась к гостю.
– Сегодня с нами один из самых обсуждаемых людей последних месяцев, Сергей Платонов! Расскажите, что заставило вас пойти на такой риск? Ведь речь шла о возможных исках, миллиардах…
Образ, созданный прессой, уже прочно закрепился: "герой, разоблачивший ложь опасной медицинской корпорации и спасший тысячи жизней".
На лице Платонова появилась мягкая тень улыбки. Голос звучал спокойно, без излишней патетики:
– Сделано было лишь то, что должно было быть сделано.
– Но ведь не каждый бы решился, – не отставала ведущая. – Theranos требовала 4,9 миллиарда долларов компенсации, а компания считалась "единорогом года" по версии Forbes и Fortune. За ней стояли самые влиятельные люди страны.
– Всё равно верилось: правда в итоге возьмёт верх, – прозвучало с уверенностью, спокойной, как камень под ногами.
Но другой ведущий, тот, что любил подшучивать и провоцировать гостей, склонил голову и сказал с лёгким лукавством:
– Знаете, немного странно слышать подобные слова от человека с Уолл-стрит.
В воздухе повисло напряжение, едва уловимое, как запах перегретого пластика. Смысл фразы был очевиден – попытка выставить Платонова в роли типичного безжалостного финансиста, вдруг сыгравшего в добродетель.
Тон Платонова стал чуть твёрже, словно в нём зазвенела сталь:
– Образ хищного Уолл-стрита остался в прошлом. Будущее принадлежит компаниям, для которых этичность и общественная польза – не лозунг, а конкурентное преимущество. Многие фонды уже работают по ESG-стандартам, и это не просто мода. Это новая реальность.
Для Платонова в этом воплощении важно было одно – остаться чистым. Репутация должна быть безупречной, почти стерильной. Ни одного повода для интереса со стороны министерства юстиции или ФБР, ни малейшей тени прошлого.
Но ведущий, словно намеренно, продолжал улыбаться с нажимом:
– Добрые дела – это прекрасно. Но всё-таки, когда начнёте зарабатывать?
Смысл поддёвки был ясен: может ли человек зарабатывать, оставаясь моральным?
Эта мысль требовала ответа. Ведь в мире хедж-фондов прибыль – священный идол.
Голос Платонова стал твёрдым, почти металлическим:
– Эти вещи не противоречат друг другу.
– Правда? Но ведь в деле Theranos вы потеряли 60 миллионов, – заметила ведущая с напускной мягкостью. – Это разве не убыток?
Фраза ударила, как тонкий острый нож. Формально – правда. Деньги, вложенные в компанию, исчезли, растворились в пустоте. В мире частных инвестиций это случается часто: вырваться из тонущей лодки невозможно, пока не станет совсем поздно.
Где-то за стеклом зала тихо пискнула аппаратура, кто-то в наушниках шепнул "пять секунд до рекламы".
На экране оставался человек в идеально сидящем костюме, с прямой осанкой и взглядом, в котором не было ни страха, ни сожаления.
Под пальцами ощущался холод лакированного стола. В зале стоял запах нагретого пластика, свет падал белыми лезвиями на камеры, и эфир продолжался.
Вся надежда вернуть деньги, утонувшие в бездонной прорве под названием "Теранос", теперь покоилась лишь на судах. Но этот путь – длинный и вязкий, как зимняя грязь. Даже при удачном исходе велика была вероятность, что к тому моменту компания уже успеет спустить последние средства и тихо обанкротиться, оставив кредиторов с пустыми руками.
С формальной точки зрения, вложение в "Теранос" выглядело как чистая потеря. Но в мире инвестиций убыток на одной позиции не всегда означает проигрыш всей партии.
– Инвестиции стоит оценивать не по отдельным акциям, а по портфелю в целом, – прозвучало из уст Сергея Платонова, сидящего в студии под холодным светом софитов. – Если рассматривать исключительно "Теранос" – да, убыток. Но пока проводилась проверка компании, стало ясно, насколько огромную роль играют корпоративная этика и прозрачность. В итоге были сделаны крупные вложения в фирмы, занимающиеся комплаенсом и консалтингом в сфере корпоративной ответственности.
После громкого скандала с "Теранос" тема NDA и прозрачности всплыла на каждой передовице. Под натиском журналистов и общественности корпорации спешно нанимали внешних аудиторов, стремясь доказать свою чистоту. Сергей предусмотрел эту волну заранее и вложился в одну из трёх ведущих компаний отрасли. Её акции уверенно росли – и, похоже, продолжат расти как минимум до следующего квартала.
– История с "Теранос" печальна, но убытки уже полностью компенсированы, – сказал он с лёгкой улыбкой, откинувшись на спинку кресла.
Не успел ведущий сделать вдох, как рядом сидящая коллега заговорила с живостью:
– А вы видели последнее интервью Холмс?
Вопрос был ожидаем, словно заранее прописан в сценарии.
За прошедшую неделю вокруг "Теранос" клубился настоящий шторм. Федеральная прокуратура начала расследование, Комиссия по ценным бумагам официально объявила о проверке на предмет мошенничества, а инспекторы из CMS и FDA внезапно нагрянули в офис компании с проверкой на нарушения лабораторных норм. Документы и образцы изымались прямо из-под носа сотрудников.
До первых доказательств оставался месяц, до обвинений – ещё несколько. Но удивительным было другое: Холмс по-прежнему удерживала кресло генерального директора и даже пыталась искать новых инвесторов, словно веря в чудесное возрождение.
Как ей удавалось сохранять эту уверенность? Всё просто – ответственность за операционную деятельность была переложена на её заместителя, Шарму, который внезапно стал козлом отпущения.
А сама Холмс в это время превратилась в образ жертвы.
Недавно она появилась на одном из популярных ток-шоу – свет софитов, приглушённая музыка, слёзы, дрожащий голос. Она рассказывала о давлении, эмоциональном насилии и газлайте со стороны Шармы, с которым познакомилась в двадцать лет.
Зрители затаили дыхание. А потом, как это часто бывает, сочувствие сменило осуждение. Даже те, кто знал Шарму лично, подтверждали: человек резкий, грубый, вспыльчивый. Версия Холмс казалась всё убедительнее.
По студиям поползли разговоры: "Она ведь всегда казалась сильной женщиной, а внутри столько боли… Пусть оправится и вернётся, заслуживает второго шанса."
Что ж, играть на публику Холмс умела блестяще.
Когда ведущие вновь повернулись к Сергею, глаза у них сверкали от любопытства.
– Вы ведь встречались и с Холмс, и с Шармой лично. Как считаете, правда ли то, что она говорит?
Ответ прозвучал спокойно, без лишней эмоции:
– Честно говоря, есть сомнения. В Холмс чувствовалась мягкость, в Шарме – жёсткость. Но вместе они производили впечатление идеальной пары – как добрый и злой следователи, играющие одну роль.
– Значит, они изначально действовали сообща?
Сергей слегка пожал плечами, давая понять, что осторожность в подобных оценках не бывает лишней.
– Слишком рано делать выводы, – прозвучало тихо, но твёрдо, как последняя точка в разговоре, где каждый собеседник понял, что за этим спокойствием скрывается нечто большее.
Слова застряли где-то на кончике языка, но наружу так и не вырвались. В воздухе, пропитанном запахом кофе и светом софитов, стояла та самая опасная тишина, где любое неверное слово может стать петлёй. Прямое отрицание слов Холмс вызвало бы шквал обвинений в "обвинении жертвы" – а позволить её версии укорениться в сознании публики значило бы признать поражение. Пришлось искать тонкую грань между правдой и дипломатией.
– С Холмс не всё так просто, – голос Сергея Платонова прозвучал спокойно, но твёрдо, словно сталь под бархатом. – Это не слабая женщина. Пусть на неё и влияли обстоятельства, но в ней нет ничего хрупкого. Её харизма затмевает всех, кого доводилось встречать, а ум и расчётливость… безупречны. Если уж говорить откровенно – в ней больше силы, чем в Дексе Слейтере, том самом, которого на Уолл-стрит зовут Белой Акулой.
– Больше, чем у Белой Акулы? – ведущий даже привстал, не скрывая удивления.
– Безусловно. Её умение выстраивать стратегии поражает. Каждая фраза – как точный ход в шахматной партии. Теперь понятно, почему многие называли её гением.
Это сравнение было сделано не случайно – в нём звучала завуалированная атака на её образ "жертвы". Слишком сильная, слишком умная, чтобы быть обманутой. Для таких, как она, чужая жалость – всего лишь инструмент.
– Так где же правда? – снова спросили из-за стола.
– Истина откроется скоро. После ухода Шармы, вся ответственность за компанию теперь лежит только на ней. На следующей неделе "Теранос" готовится к технической проверке на научной конференции. Если тон их заявлений не изменится, станет ясно, стоит ли за словами правда или очередная игра в дым и зеркала.
Уверенность в исходе не оставляла сомнений. "Теранос" снова попробует обмануть – тонкими формулировками, полуправдой, громкими словами без доказательств. Но теперь у Холмс не останется никого, на кого можно свалить вину.
Когда эфир близился к концу, Сергей мягко перевёл разговор в другую плоскость:
– "Теранос" больше не входит в круг интересов. Есть дела важнее – новые проекты, новое направление.
–Вы недавно основали фонд, не так ли? Как он называется? – оживился ведущий.
– Pareto Innovation Capital. Суть проста – восемьдесят процентов капитала идут на надёжные, устойчивые инвестиции, а двадцать – на риск, на поиск новых горизонтов, где рождается будущее.
Название отражало саму философию: баланс между уверенностью и дерзостью. Как в природе – надёжный ствол и гибкие побеги, стремящиеся к солнцу.
– Говорят, это активистский фонд?
– Верно. Мы используем разные стратегии, но главный акцент – на активистских инвестициях.
– Это звучит сложно для обывателя, – заметила ведущая с мягкой улыбкой.
– Всё куда проще, – ответил он. – Речь идёт о том, чтобы защищать интересы акционеров, следить, чтобы компании управлялись честно, требовать прозрачности. Пример – тот же "Теранос". Нужно не бояться вмешиваться, когда видишь ложь.
***
– Активистские инвестиции… звучит смело, – произнёс Пирс, слегка сощурив глаза, будто пробуя фразу на вкус.
С их последней встречи прошла неделя, и перемена в нём бросалась в глаза. Ушли усталость и мрачность, исчезли синяки под глазами. Кожа, недавно тусклая, будто пропиталась новой жизнью. На лице появилась лёгкая уверенная улыбка – не показная, а внутренняя.
Его кабинет теперь пах дорогим табаком и свежей бумагой, а не тревогой и бессонницей.
И было от чего. "Голдман" сумел обернуть историю с "Теранос" в свою пользу, превратившись в символ "честного банка, разоблачившего мошенников". Газеты пестрели заголовками, а Пирс стал желанным гостем на телевидении – "прозорливый инвестор, первым разглядевший потенциал Платонова".
С каждым новым интервью его имя звучало увереннее, а репутация – росла, словно котировки акций на волне удачи. На лице Пирса застыла самодовольная, почти довольная улыбка – впрочем, за этой маской легко угадывалась осторожность. Голос его звучал вкрадчиво, с тенью недоверия, как будто в каждом слове он проверял собеседника на прочность.
– Но зачем выбирать активистские инвестиции для самого первого фонда? Что тут задумано? – прозвучало с лёгкой усмешкой, в которой сквозила ирония.
Он прекрасно знал, кому обязан своим недавним успехом, но привычка к осторожности и инстинкт банкира не давали ему покоя.
Выбор стратегии активистского фонда был не случайностью. За этим решением стояло три веские причины – выверенные, просчитанные, как сложная комбинация в шахматной партии. Но объяснять каждую из них Пирсу не имело смысла. Куда важнее было подхватить подтекст его вопроса и повернуть разговор туда, где скрывалась истинная цель.
– Лёгким это точно не будет, – последовало короткое замечание, будто оброненное между делом.
– Дело не в лёгкости, – отозвался Пирс, медленно потирая виски, словно взвешивая риск. – Ты хоть представляешь, каковы шансы на успех?
Он, как всегда, бил в точку. Для новичка в мире фондов попытка заняться активистскими инвестициями была почти самоубийственной.
Такие фонды действуют напрямую – не просто покупают акции, а вмешиваются в управление компаниями. Пример тому – "Shark Capital", за которым стоял сам Белый Акула, Декс Слейтер. Его стиль был прост до цинизма: молча скупить долю, выждать, а потом, когда момент настал, вонзить зубы – объявить о пяти процентах акций и начать войну за доверенности на собрании акционеров.
