Текст книги "деньги не пахнут 5 (СИ)"
Автор книги: Константин Ежов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Нужно лишь время. И решение.
Исправить "Ньютон". Довести технологию до совершенства. Пусть говорят, что это невозможно – деньги способны превратить невозможное в реальность. Стоит только найти финансирование, бросить все силы. А потом… запустить тесты не в сорока аптеках, а по всей стране. Восемь тысяч точек. Масштаб, от которого закружится голова у всех скептиков.
Стоит лишь достичь этого, и весь сегодняшний хаос обратится в туманное недоразумение, о котором через месяц никто не вспомнит. Те, кто сегодня отвернулся, сами вернутся, низко кланяясь. Всё снова займёт своё место. Всё будет как прежде.
Дверь вновь приоткрылась, тихо, будто опасаясь нарушить напряжённую тишину. Вошёл молодой человек в строгом костюме – внутренний юрист, робкий, но исполнительный.
– Подай иск против "Уолл-стрит таймс" за клевету, – ледяным голосом распорядилась она. – Заставь их опубликовать опровержение. И не просто заметку – огромную статью, с извинениями на первой полосе.
Газетная публикация всё и разрушила. Абсурдное сравнение с Гитлером вызвало ярость Киссинджера, после чего цепь событий сорвалась в пропасть.
– Даже если они напечатают извинения, сомнительно, что совет вернётся…, – неуверенно пробормотал юрист.
– Это мы ещё посмотрим.
Холодная уверенность прорезала воздух, будто сталь выдернули из ножен. За окном сгущались сумерки, пахло пылью и озоном после полуденного дождя. На стекле отражалось лицо – бледное, сжатое, как маска из фарфора.
Лишь в глазах, за спокойствием и усталостью, горела тихая, лихорадочная решимость – не дать этому миру рухнуть.
Главное для них было одно – безупречная репутация. Величественные фасады, отполированные годами карьеры и властью, не терпели даже малейшего пятна. Потому и отпрянули – не из морали, а из страха: вдруг чужая грязь прилипнет к их сверкающим мантиям.
Если стереть ту статью – уничтожить её, будто и не было… тогда всё вернётся. Эта мысль прорезала сознание, словно лезвие, и черты лица мгновенно заострились, застекленели решимостью.
Юрист, однако, стоял напротив, неподвижный, с выражением человека, которого тянет в омут, но он цепляется за берег.
– Подать в суд на журналиста, – коротко бросила она. – За клевету.
– Это невозможно, – голос юриста был осторожным, почти извиняющимся. – В статье не упомянуто название компании. Там говорится об "анонимном стартапе". Юридически это не подпадает под определение клеветы.
– Но ведь репутация пострадала!
– Сожалею, но сделать ничего нельзя.
Воздух в кабинете густел. Тишину пронзало нервное царапанье ногтей о кожу. Каблуки отстукивали по полу неравномерный ритм – будто метроном без маэстро. Юрист не отводил взгляда, и всё же что-то в ней заставляло его внутренне отшатнуться: блеск глаз – дикий, болезненно горящий, – говорил о человеке, который уже балансирует на грани.
И вдруг взгляд вспыхнул, в нём мелькнула искра, едва слышно щёлкнул внутренний механизм. На губах появилась тень улыбки.
– Тогда подай в суд на свидетелей, – голос стал хрипловатым, низким, почти шепотом. – За нарушение соглашения о неразглашении. Пусть заберут свои слова – и статья посыплется.
– Их заявления не нарушают условий, – терпеливо ответил юрист. – Они не разглашали коммерческую тайну, только описали рабочую атмосферу.
– Тогда за клевету! Или нужно каждое слово выцарапывать из тебя?!
Последняя фраза сорвалась в крик, пронзив тишину как стеклянный звон.
Юрист выпрямился, голос его стал твёрдым:
– Невозможно подать иск против анонимного источника, если не указано название компании. Иначе пришлось бы судить половину страны за комментарии в соцсетях.
На мгновение повисла звенящая пауза. Ему показалось, будто воздух вокруг неё стал гуще, чем вода. Под гладкой оболочкой холодной уверенности что-то надломилось.
Тишину прервал короткий, вибрирующий звук:
Bzzzzzzzt.
Телефон на столе задрожал, и на экране вспыхнуло имя: "Sable Point Group, Грег Кёртис". Частное инвестиционное бюро семьи Харкнер – те самые, что совсем недавно обещали вложить сто миллионов.
Пальцы, побелевшие от напряжения, прижали трубку к уху. Из динамика потёк ледяной голос:
– Поступила информация, что большая часть совета директоров подала в отставку. Это правда?
Как они узнали так быстро?
– Это по личным причинам, – тихо произнесла она.
– Массовая отставка по личным причинам? Сомнительно, – раздался сухой смешок, больше похожий на хруст. – Если совет в таком беспорядке, мы приостанавливаем исполнение контракта.
Слова прозвучали как приговор. Пальцы сжали смартфон до хруста. Контракт без подписи – как тело без сердца: ни доллара, ни акции не сдвинутся.
– На какой срок будет заморозка?
– Пока вопрос с советом не решён.
Сто миллионов. Теперь – навсегда запертые за невидимой дверью.
Связь оборвалась, оставив после себя глухое шипение эфира. В комнате пахло холодным металлом и страхом. На лице осела тень, похожая на пепел. Та зыбкая уверенность, что ещё недавно теплилась, растаяла, как воск под пламенем.
Без денег не будет спасения. Без спасения – конца падению.
И телефон, словно издеваясь, вновь затрясся на столе.
Bzzzzzzzt.
Два часа телефон не умолкал ни на секунду. Звонок за звонком – будто в дверь настойчиво стучали морозные пальцы, не давая отдышаться. Экран вспыхивал одними и теми же именами – инвесторы, партнёры, те, кто ещё вчера говорил о "великом будущем", а сегодня твердил одно и то же:
"Мы приостанавливаем действие основного контракта."
Сухие, холодные голоса, произнесённые без эмоций, словно издалека, как из морозного подвала. За каждым из них чувствовался звук закрывающейся двери, звон замерших цифр. За один день – заморожено 2,9 миллиарда долларов. Деньги, что должны были оживить "Ньютона", стереть все ошибки, превратить крах в победу. Теперь всё это растворилось, как дым над раскалённым асфальтом.
Взгляд померк. Воздух в комнате стоял густой, тяжелый, пахнущий пылью, металлом и чем-то едва уловимо горьким – может, отчаянием.
Bzzzzzzzt!
Ещё один звонок. Экран осветился новым именем: "RP Solutions, Сергей Платонов".
Имя резануло взгляд, будто ножом по свежему шву. В груди поднялась волна раздражения – густая, горячая. Пальцы едва не сжали телефон до треска, но тень осторожности остановила движение. Платонов был инвестором, и позволить себе игнорировать его – всё равно что выстрелить себе в ногу.
– Слышал, совет директоров подал в отставку.
Голос звучал спокойно, даже лениво – с той безразличной вежливостью, какой обычно говорят о чужих несчастьях.
– Жаль, конечно. Если честно, именно из-за репутации совета мы и вложились.
– Они вернутся, – прозвучало резко, словно отбойный молоток ударил по металлу.
– Раз так, вы ведь не против выкупить наши акции обратно?
Слова потянули за собой холод, как сквозняк из приоткрытого окна. Прямая, наглая просьба о возврате денег – редкая дерзость даже среди самых хищных инвесторов.
– Выкуп требует одобрения совета, – прозвучало сухо. – Таковы правила компании.
– Это ведь не проблема, верно?
Молчание.
– Ах да… Совета-то теперь нет. Значит, выкуп невозможен?
Фраза прозвенела с легкой усмешкой, и в этом звуке – в этой едва слышной интонации – чувствовалось удовольствие от удара.
– Тогда, может, подскажете, когда совет восстановят?
Щелчок. Трубка легла на стол.
Но голос Платонова не исчез – будто застрял в воздухе, как запах жжёного пластика. "Когда восстановят совет?" – эти слова гудели где-то в висках, настойчиво, назойливо.
И вдруг в сознании вспыхнуло осознание, словно кто-то распахнул дверь в тёмную комнату. Всё сходилось. Всё – его рук дело.
– Это он… всё это устроил, – прозвучало почти шёпотом, но голос быстро перешёл в надломленный, хриплый крик. – Киссинджер был спокоен, был на моей стороне – до того ужина! Он всё ему рассказал! Нарушил соглашение о неразглашении и, чёрт возьми, оклеветал меня!
– Киссинджера вывела из себя статья в "Уолл-стрит Таймс", – осторожно вставил юрист, стоявший в стороне.
– Именно! – крик пронзил воздух, будто стекло треснуло. – Эта статья!
Лицо пылало, на лбу выступили жилы. В каждом слове сквозил ядовитый жар.
– Этот журналист работал на него! Платонов всё подстроил! Встретился с репортёром, передал сведения, а потом через наших же сотрудников всё вывернул наружу. А потом, за ужином, напоил Киссинджера своими гадостями! Из-за него исчезли два миллиарда девятьсот миллионов! Это саботаж, предательство! Если это не повод для иска, то что тогда?!
Юрист опустил глаза. В его взгляде мелькнуло что-то вроде тревоги – не за деньги, а за человека, что стоял перед ним.
Глаза Холмс дрожали, теряли фокус, зрачки плавали, как в мутной воде.
Рука, дрожащая от злости, смахнула всё со стола. Бумаги, папки, стакан с водой – всё полетело на пол, с сухим треском и плеском, с запахом расплесканных чернил.
Комната на секунду утонула в звуке падающего стекла и биении сердца, слишком громком для тишины.
Разум у неё давно уже сдал позиции, растворился в хаосе гнева и страха. Но титул главы компании всё ещё держался за ней, словно приваренный к креслу.
– Подать в суд на Сергея Платонова. Заткнуть ему рот. Немедленно.
***
Тишина кабинета была густой, как осевший после грозы воздух. Мягкое гудение кондиционера сливалось с далёким шумом улицы, где разноголосый город не знал ни усталости, ни жалости.
Сергей Платонов откинулся в кресле, чувствуя, как дерево спинки холодит затылок. Телефонный разговор с Холмс оставил на языке привкус железа, будто после удара током. В голове крутилась одна мысль: удалось ли задеть её как следует?
От старика Киссинджера уже поступили вести – совет директоров разбежался. Конечно, юрист Рэймонд к этому часу тоже всё знал. Тот наверняка сидел, вцепившись в телефон, и звонил своим клиентам, шепча сенсацию, как торговец ядом в переулке.
Паника среди инвесторов росла, словно пожар в сухом поле. Достаточно было искры – и миллиарды мгновенно застынут на счетах. Значит, деньги не достанутся Холмс. Задумка сработала.
Но появилась новая сложность.
Киссинджер, с его вечной ледяной вежливостью, недавно сказал:
"Отойди. Дальше я всё улажу."
Голос был спокоен, но под ним чувствовалось железо – старик хотел утопить скандал в тишине. Всё логично: чем меньше шума, тем меньше позора.
Только Сергей думал иначе.
Он не ради покоя ввязался в эту историю. Нужен был не порядок, а гром. Скандал, что вырвется наружу и прогремит на всю страну, станет легендой, а потом, может, и фильмом.
Для этого требовалась сцена – зал суда, камеры, заголовки.
Сам тянуть за курок он не мог – пошёл бы против Киссинджера, а тот не прощал ослушания. Поэтому оставалось лишь подтолкнуть Холмс – слегка, но точно.
И она, как и ожидалось, сорвалась с места. Слишком привыкла решать проблемы ударом, не словом.
Через пару дней всё случилось.
Дверь офиса распахнулась с сухим хлопком. Вошёл незнакомец в мятой рубашке – не из тех, кто сюда обычно заходит.
– Господин Платонов?
– Да.
– Вам повестка.
Плотный конверт лёг на стол, как кусок свинца. Открывать не было нужды – содержание ясно. Иск.
Холмс подала на него в суд.
Губы Сергея дрогнули в едва заметной улыбке.
– Прекрасно. Быстро среагировала.
Если бы промедлила, пришлось бы действовать самому. К счастью, наживка сработала.
Сдерживая азарт, он принял привычно-серьёзное выражение лица. Коллеги, словно стайка настороженных птиц, уже собрались неподалёку.
– Что случилось? – посыпались вопросы. – На тебя подали в суд?
– Да ладно! Холмс? Та самая?
Он неторопливо развернул конверт, взглянул на печать и сложил обратно. Бумага хрустнула, как сухой лист.
– Бывало у кого-то, чтобы на него подавали за клевету? – бросил он с ленивой усмешкой.
Тишина продлилась пару секунд, а потом – шёпот, удивление, смех, охи.
Слухи, как всегда, делали своё дело быстрее фактов.
К вечеру весь Уолл-стрит уже бурлил – в кофейнях, лифтах и барах, где пахло обжаренным зёрном и дорогим парфюмом, звучало одно и то же имя: Сергей Платонов.
Холмс добилась ровно того, чего он ждал.
Глава 7
После подачи жалобы назначили первую встречу с Холмс.
Ожидание тянулось вязко, словно густой сироп, и в груди щекотало легкое предвкушение. Однако вместо привычного кабинета юркоманды повели в другое место – в просторный, строгий офис Пирса.
Дверь мягко скользнула в сторону, и в нос ударил запах полированного дуба и свежего кофе. За массивным столом, залитым холодным светом лампы, сидел человек, которого никак не ожидалось увидеть.
– Руководитель юридического отдела "Голдман", Эдвард Мэннинг.
Голос его звучал ровно, почти бесстрастно, но в глубине серых глаз пряталось напряжение.
Он некоторое время внимательно разглядывал гостя, словно изучая под микроскопом, а затем произнес медленно, отмеряя каждое слово:
– "Теранос" предложил начать переговоры. Надеюсь, вы проявите благоразумие и пойдёте навстречу.
Слово "переговоры" прозвучало как чужеродное тело в воздухе.
Выходило, компания не собиралась доводить дело до суда – иск был не оружием, а пугалом, угрозой, попыткой заставить отступить.
Но путь назад уже был отрезан.
С самого начала цель заключалась в другом – вытянуть "Теранос" в зал суда, под прожекторы, на сцену, где всё станет видно каждому.
– Сожалею, но переговоры невозможны, – последовал ответ. – Обязанность адвоката – представлять интересы клиента, а руководство RP Solutions решительно намерено подать иск против "Тераноса" за халатность.
Брови Мэннинга дёрнулись.
– Знаете ли, кто с другой стороны? – спросил он, понизив голос. – Блэквелл.
Имя это прозвучало с оттенком почтительного страха.
"Майкл Джордан юридического мира", звезда залов заседаний.
– Если вашим оппонентом будет Блэквелл, – продолжил Мэннинг, – шансы на победу минимальны. Попробуйте убедить клиента отказаться.
В голосе чувствовалось не наставление, а просьба. Но решимость оставалась непоколебимой:
– Увы, позиция RP Solutions окончательна.
Мэннинг вспыхнул раздражением и резко обернулся к Пирсу:
– Пирс!
Тот поднял глаза, бледный, с тяжелыми тенями под ними. От былой уверенности не осталось и следа – только усталость, как после бессонной ночи.
Он, казалось, за последние дни измотался в бесконечных совещаниях, пытаясь удержать хрупкое равновесие между инвесторами и юристами.
– Значит, переговоры исключены? – спросил он тихо.
– Совершенно верно.
В воздухе повисла ледяная пауза.
Пирс смотрел с укором, словно хотел приказать всё прекратить, свернуть, замять. Но в глубине взгляда мелькала безысходность.
Его руки медленно переплелись, суставы побелели от напряжения.
– Если откажетесь от переговоров, – наконец произнёс он, – поддержки можете не ждать.
В этой фразе звучало предупреждение. Мол, ответственность можно легко переложить на чужие плечи – никто не заставлял встречаться с журналистами или советом директоров.
Но реальность была куда суровее слов.
Восемь из десяти членов совета уже сложили полномочия, а Киссинджер ясно дал понять, что возвращаться не собирается.
Пирс сжал губы, ничего не ответил. Ведь именно связи с Киссинджером и другими влиятельными фигурами заставили его влезть в это дело. Но теперь всё обрушилось, а ключевые люди отошли в сторону.
Зато у Сергея Платонова оставался прямой контакт с тем, кто имел решающее слово – с самим Киссинджером.
Получалось, что Пирсу выгоднее сохранить поддержку Платонова, чем бороться против него.
Мэннинг снова подал голос, но в словах слышалась растерянность:
– Переговоры… может, всё же….
– Никаких переговоров, – прозвучало твёрдо, как выстрел. – Если "Голдман" решит идти другим путём – это будет его выбор.
Мэннинг попытался возразить, но жест руки оборвал фразу на полуслове.
Время текло, как густое масло, и казалось, даже воздух стал тяжелее.
Взгляд скользнул на циферблат часов.
– Не стоит заставлять гостью ждать, – прозвучало спокойно, но с едва заметным холодком.
Стрелка часов щёлкнула. За дверью послышались шаги, и воздух в кабинете будто стал гуще. Начиналась следующая сцена.
Приглушённый голос Пирса, усталый и будто надломленный, прорезал тишину:
– Пойдём.
Он говорил с обречённой решимостью человека, который уже знает, что впереди – неприятный разговор, но отступать нельзя.
Коридоры до конференц-зала тянулись бесконечно, наполненные слабым запахом кофе и металлическим эхом шагов. Каждый звук отдавался под потолком, будто стены сами прислушивались. Воздух здесь был прохладным, сухим – кондиционер гудел ровно, без остановки, заглушая дыхание.
Когда дверь наконец распахнулась, в глаза сразу бросилось знакомое лицо. Свет из окна падал прямо на него.
Холмс.
Рядом с ней – мужчина с каменным лицом, резкими чертами, глазами, острыми, как у ястреба. Челюсть будто высечена из гранита.
Наверное, это и был Блэквелл.
Холмс выглядела плохо – под глазами тёмные тени, кожа бледная, губы пересохли. Сидела прямо, но плечи слегка опустились, как будто весь мир навалился на них.
– Мы, похоже, встречаемся слишком часто в последнее время, – произнеслось спокойно, без нажима.
Ответа не последовало – лишь тишина, тяжёлая, как свинец.
– Вы плохо выглядите. Всё в порядке?
Она чуть приоткрыла рот, собираясь что-то сказать, но её перебил холодный, деловитый голос:
– Винсент Блэквелл. Представляю интересы госпожи Холмс.
Каждое слово он произнёс с отточенной вежливостью, за которой чувствовалась сталь.
– С этого момента любые вопросы – только через меня.
Он аккуратно достал из портфеля маленький чёрный диктофон и положил его на стол, словно выкладывал оружие перед дуэлью.
– Можно ли записывать разговор?
Фраза прозвучала вежливо, но под ней чувствовалось давление – невидимое, ощутимое, как холодный ветер. Предупреждение: каждое слово здесь может стать доказательством.
– Разумеется.
На противоположной стороне стола зашуршал другой диктофон – юрист Голдмана не остался в долгу.
Два крошечных устройства лежали напротив друг друга, будто револьверы перед схваткой.
Блэквелл начал первым.
– Против Сергея Платонова подан иск. Нарушение соглашения о неразглашении и клевета. Он передал сведения, защищённые NDA, члену совета директоров компании "Теранос" и исказил их, чтобы вызвать конфликт. Более того, он инициировал публикацию ложной статьи в "Уолл-стрит Таймс". Из-за его действий "Теранос" понёс ущерб – почти 4,9 миллиарда долларов.
Он медленно повернулся к Пирсу.
– Ваша компания, "Голдман", знала об этих действиях?
Вопрос звучал не как вопрос, а как приговор с отсрочкой. Прямая угроза: защищайте Платонова – и окажетесь втянутыми в ту же грязь.
Пирс взглянул на руководителя юридического отдела. Тот ответил ровно, будто заранее репетировал каждое слово:
– Прежде всего нужно установить факты. Господин Платонов, признаёте ли вы предъявленные обвинения?
В комнате воцарилась тишина. Даже часы на стене будто остановились. Все взгляды устремились на Сергея.
– Ничего из этого не соответствует действительности, – прозвучало твёрдо, без тени сомнения.
– Ты…! – Холмс резко подалась вперёд, но ладонь Блэквелла тут же легла ей на руку, останавливая.
– Вы отрицаете оба пункта? – спросил он, сузив глаза.
– Да.
Взгляд его стал ещё острее, как лезвие ножа.
– После вашего ужина с господином Киссинджером его позиция изменилась кардинально. Хотите сказать, что за тем столом о "Теранос" не было ни слова?
– Разумеется, речь заходила о компании, – ответ прозвучал спокойно, без дрожи. – Но никаких конфиденциальных сведений, охраняемых NDA, не разглашалось.
– Ложь! – Холмс ударила ладонью по столу, звук разнёсся по комнате, как выстрел.
Сергей лишь едва заметно пожал плечами.
– Клянусь, ни разу не нарушал условий соглашения.
Эти слова прозвучали просто, но в них чувствовалась твёрдость, словно в камне. Он знал договор наизусть, до последней строчки, до последнего исключения. И не пересек границу – даже на толщину волоса.
Граница была пройдена настолько близко, что казалось, можно было коснуться её – но шаг за черту не последовал. Пальцы судорожно сжимали кресло, дыхание оставалось ровным, а в душе стояла тонкая, но твёрдая решимость – ни сантиметра дальше.
Юрист лёгкой, но уверенной рукой сдавил плечо Холмс, как бы укладывая разбегающуюся волну эмоций. Потом Винсент Блэкуэлл снова уставился в сторону собеседника – холодный, точный взгляд охотника.
– Что, собственно, обсуждалось? – голос его прозвучал ровно, словно скальпель.
– Была показана статья, указано, что речь о "Теранос", высказано предположение: на фоне подозрений в неумехах целесообразно, чтобы Холмс ушла с поста гендиректора, – ответ посыпался кратко, без украшений.
Тяжёлая пауза заполнила комнату; даже кондиционер, обычно гудевший монотонно, словно притих. Лица вокруг застынули – удивление мгновенно породило эмоции, а эмоции грозили вырвать контроль из рук. Даже Блэкуэлл, казавшийся неуязвимым, на мгновение тронулся.
Добавилось спокойное уточнение:
– Для справки – изложенная информация уже публиковалась в открытой статье. Значит, нарушения NDA здесь нет.
Слова упали, будто тяжёлые камни в тихий пруд; круги сомнений разошлись по поверхности.
Блэкуэлл приподнял подбородок, и в голосе его прозвучало тихое давление:
– Даже если нарушений NDA нет, иск о клевете держится. Неужели факты не были искажены ради вреда?
– Статья о "Теранос", следовательно – искажение отсутствует, – прозвучал ответ ровно.
– Уверены, что объект статьи – именно "Теранос"?
– Да. Журналист прямо указал источник.
Глаза Блэкуэлла засверкали хищным блеском; вопрос сменился обвинением:
– Разве не была это инсценировка – статья, созданная вами для дискредитации Холмс?
– Нет.
– То есть вы не причастны?
– Скорее косвенно.
Небольшая пауза. Ничего напыщенного, только сухая фраза:
– Подслушанные разговоры в кафе у "Теранос" во время due diligence – пересказанная мимолётная болтовня. Никогда не предполагалось, что это станет предметом расследования и публикации.
– Вы признаёте причастность? – и голос стал ещё острее.
– Это были лёгкие сплетни. Если судиться с каждым таким словцом, мир задушит чрезмерная строгость.
Морда Блэкуэлла застыла в выражении недоверия; затем последовал долгий вдох и низкий, наполненный угрозой тон:
– Это не пустяк. По вашей вине "Теранос" понёс убытки на 4,9 миллиарда.
Требования выстроились как колонны: сначала – немедленно связаться с журналистом и добиться опровержения; второе – созвониться с Киссинджером и признать, что переданная вами информация не имела оснований. Желание стирать следы, будто никакого события не было.
Однако беда в том, что такого поворота судьба не возьмёт обратно. Отказ прозвучал коротко, как хлопок двери:
Отказываюсь. Продолжим в суде.
Этого и добивались. Место для переговоров закрыто. Единственный путь – судебный зал. Глаза Блэкуэлла на долю секунды дрогнули от удивления; затем последовало спокойное продолжение:
– К тому же параллельно готовится иск акционеров против "Теранос" за плохое управление – так что будет подан встречный иск.
– Подумайте, – прошипел Блэкуэлл. – наворотили немало, потери денег через инвестиции, до 4,9 миллиарда – это не сумма для одного человека. Если пойдёте на сотрудничество, претензии могут быть сняты.
Ответ слепой уверенности:
– Ценю вашу заботу, но иск состоится.
Последняя реплика ощутилась как предвестие шторма:
– Стоит ли это всего того, что вы готовы потерять?
Холодный воздух совещательной комнаты, запах кофе и краски на документах, тонкий треск бумаги при шуршании папок – всё будто подчеркивало один простой факт: ставка сделана, и риск принят. Конец дискуссии – начало процесса.
На мгновение в глазах Блэкуэлла мелькнуло нечто, похожее на изумление – словно мысль проскользнула между ресниц: "Что за безумец сидит передо мной?"
Зал наполнился напряжённым воздухом, будто в нём вспыхнула искра. После этого разговор зашёл по кругу – те же доводы, те же возражения, повторяющиеся как удары маятника. Но со временем в его взгляде произошло едва уловимое изменение.
– Значит, путь переговоров закрыт.
Похоже, теперь он понял всё окончательно. Ни угроз, ни уловок – решение идти до конца было очевидно. Однако вместо усталости или раздражения на лице Блэкуэлла проступило что-то иное – уверенность, похожая на азарт перед битвой. Глаза сузились, холодно сверкнув, как лезвие перед первым ударом.
– Иск против "Теранос" за неэффективное управление окажется куда труднее, чем вы думаете, – произнёс он с оттенком предупреждения.
– Правда? – прозвучало в ответ спокойно, почти с ленивым интересом.
– На чём основаны обвинения в неэффективности?
Слова адвоката были как нож – точные, выверенные, с лёгким намёком на насмешку. Он зондировал слабые места, надеясь выудить суть стратегии. Молчание было бы уместным, но тишина тоже может быть оружием, а слово – приманкой. В этом споре начиналась настоящая информационная война, и каждая фраза могла стать разведкой боем.
– Начать можно с того, что пост финансового директора пустует уже восемь лет, – прозвучало спокойно.
– Отсутствие CFO не доказывает неэффективность. Холмс лично привлекала инвестиции и добивалась рекордных показателей, – парировал Блэкуэлл.
– Без финансового директора любые прогнозы доходов – не более чем сказка.
– К сожалению, методология прогнозирования защищена NDA. В суде это использовать нельзя.
– Тогда, может, обсудим случаи мошенничества при внутренней оценке компетенций?
– Мошенничества не было. "Теранос" владеет собственной технологией, требующей иной методики тестирования. И это тоже подпадает под NDA.
– Плохие условия труда, массовые увольнения?
– И показатели текучести кадров защищены тем же соглашением.
Каждый довод рушился о стену, возведённую из пунктов конфиденциальности. На губах Блэкуэлла расцвела улыбка победителя – тонкая, самодовольная, словно мазок тени по стеклу. В этой улыбке читалось: "Правда и доказательства – разные вещи." Даже если истина существует, её невозможно предъявить суду, если всё скрыто NDA. Любой свидетель, желающий говорить, будет уничтожен ещё до первого слова.
– Ни один свидетель не выйдет вперёд… Уверены? – последовал вопрос.
Блэкуэлл медленно опёрся локтем на стол, и его голос стал мягче, но опаснее, как шелест ядовитой змеи:
– В процессе иногда всплывают самые тёмные тайны. Кто-то смотрел запрещённые сайты с рабочего компьютера, кто-то любит напиваться. Всё это становится достоянием суда. Сколько свидетелей, думаете, готовы рискнуть ради вас?
Пауза потянулась, гул вентиляции звучал как тяжёлое дыхание. На мгновение в воздухе повисла задумчивая тишина, а затем последовал спокойный жест – лёгкое кивание, будто признание:
– Аргумент весомый.
Блэкуэлл почувствовал преимущество и тут же надавил сильнее:
– Действительно ли стоит ставить карьеру на "смелость" этих людей? Не разумнее ли разрешить вопрос… иначе?
– А иначе, – значит, выполнить их условия.
Ответом стал короткий, сухой смешок. Разве он полагал, что всё строится на вере в хрупких свидетелей, готовых под пулями раскрывать правду?
– Свидетели, о которых речь, – не сотрудники "Теранос", – прозвучало спокойно. – Это члены совета директоров.
В комнате будто стало тише. Совет директоров "Теранос" – люди весомые, неприкосновенные. Простых работников можно запугать, разрыть их прошлое, выставить грязное бельё напоказ. Но попробуй сделай то же самое с бывшими членами совета.
Блэкуэлл мгновенно напрягся.
– Члены совета тоже связаны NDA. Вы ведь знаете это.
Конечно, знали. NDA стало их щитом и кляпом одновременно. Но этот щит можно было обернуть против владельцев.
– Известно, – последовал ответ, спокойный, но с лёгкой усмешкой. – Но нарушение NDA – не уголовное преступление. Чтобы подать в суд, требуется инициатива истца.
На лице адвоката не дрогнул ни один мускул, но в глазах мелькнуло беспокойство. Он уже догадался, куда ведут эти слова. И догадка оказалась верной.
– Если Киссинджер сам нарушит NDA и заговорит, рискнёте ли подать на него в суд?
Слова упали в тишину, как камень в колодец. Тишина загудела, будто комната сама не поверила услышанному. Запах кофе смешался с металлическим привкусом тревоги. На лице Блэкуэлла застыло то самое выражение, что появляется у человека, осознавшего, что его собственное оружие повернули против него.
***
После провала переговоров с Сергеем Платоновым Холмс вернулся в отель, где в воздухе висел запах перегретого кондиционера, и метнула в адвоката Блэкуэлла взгляд, острый, как осколок стекла.
– Вот это и есть твои легендарные способности? – голос Холмса дрожал от злости. – Так выглядит "гигант юридического мира"?
Блэкуэлл застыл, словно мраморный бюст под холодным светом лампы. Щека дёрнулась, пальцы сжались, но возразить он не решился. Гордость была растоптана, но спорить было бессмысленно.
"Не оставил даже намёка на компромисс…" – холодная мысль кольнула адвоката, как булавка под кожу. Всё пошло не по плану.
Он, конечно, не питал иллюзий, что Сергей Платонов сразу склонит голову. Но надеялся хотя бы на разговор, на торг, на какую-то возможность найти середину. Человек, казалось, рассудительный, умеющий считать ходы. Однако всё закончилось одним-единственным словом:
– Спасибо за заботу, но будет суд.
Никаких "может быть", никаких "подумаем". Только твёрдое, как гравий под ногами, "суд".
Сколько бы Блэкуэлл ни давил, ни убеждал, ни пытался приманить обещаниями – всё было бесполезно. Перед глазами до сих пор стояло лицо Платонова: спокойное, непоколебимое, будто высеченное из камня.
Это решение не укладывалось в рамки здравого смысла.
Обычно люди бегут от судебных тяжб, как от пожара. Даже если уверены в правоте, всё равно ищут лазейку, чтобы не ввязаться. А тут – наоборот.
Суд против самого Блэкуэлла, акулы юриспруденции, да ещё с иском почти на пять миллиардов долларов. И при этом – ни одной благоприятной карты на руках. Казалось, любой другой уже давно отступил бы. Но нет.
– Если он действительно вызовет Киссинджера в качестве свидетеля, что тогда? – голос Холмс прозвучал с металлической дрожью. Она кусала ногти, глядя куда-то мимо Блэкуэлла.
Мысль о Киссинджере вызывала у всех одинаковое чувство – ледяную тревогу.
Если тот нарушит соглашение о неразглашении и выступит с показаниями, последствия будут катастрофическими.
На последнем заседании совета директоров всплыли ужасные подробности: подтасованные данные испытаний, фальсифицированные отчёты, скрытые нарушения при проверках лабораторий. Всё это, стоит Киссинджеру заговорить, станет частью официальных документов – как пятно, которое уже не отстирать.
– Можно ли хоть как-то заблокировать его показания из-за нарушения договора о конфиденциальности? – спросил Холмс, цепляясь за последнюю надежду.
– Никак, – ответил Блэкуэлл, спокойно, даже с какой-то усталостью. – Если Киссинджер готов понести последствия, его слова будут иметь силу.
