Текст книги "деньги не пахнут 5 (СИ)"
Автор книги: Константин Ежов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
В комнате стало тихо, только гудел кондиционер. На лице юриста застыло растерянное выражение.
– То есть даже совету нельзя сообщить?
– Именно. Обычно НДА ограничивает контакты с внешними сторонами, но они распространили запрет и на совет.
Абсурд. Совет существует ради акционеров, чтобы защищать их интересы.
А теперь акционерам запрещено обращаться к совету?
Но, с другой стороны… это же "Теранос".
Там всё всегда за гранью здравого смысла.
– И всё-таки, законно ли это?
Юрист тяжело выдохнул. На лбу выступили мелкие капли пота.
– Формально – да. Они прописали, что передача информации разрешена только через "назначенный канал". А этим каналом, угадайте, кто значится?
Ответ был очевиден.
Холмс.
Только через неё, через её уста, разрешено передавать сведения совету директоров.
– Они провернули юридический фокус. Суть одна – ограничить поток информации, но поскольку прямого запрета нет, а есть "указанный путь", придраться сложно. Подобные формулировки обычно рождаются в головах юристов высшего класса.
"Теранос" нанял лучших специалистов Кремниевой долины, и теперь плоды их гения отравляли воздух, пахнущий чернилами и кофеином.
Юрист раздражённо захлопнул папку, будто хотел прихлопнуть змею:
– Они совсем спятили.
За окном медленно опускался вечер. Сквозь стекло тянуло холодом, в офисе мерцали огни мониторов.
Всё вокруг казалось хрупким, словно мир балансировал на грани – достаточно лишь подписи, чтобы начать разрушение.
Запах бумаги стоял густой и терпкий, будто в воздухе растворили старые чернильные слёзы. Юрист, бледный от усталости, сжимал в пальцах папку, переполненную бумагами, и дрожащим голосом выдохнул:
– Судя по их требованиям, складывается впечатление, что они и не хотят, чтобы сделка состоялась.
Слова его осели в воздухе, тяжело, как пыль на ламповом абажуре.
Другой сотрудник только пожал плечами:
– Похоже, так и есть.
– Что? – в голосе прозвучало раздражение и едва сдерживаемое удивление.
Холмс не нужна эта инвестиция.
Но выгнать напрямую не может – совет относится к Сергею Платонову слишком благосклонно. Поэтому и выдумала абсурдный контракт – словно спрашивая: "Ну что, решишься вложиться даже на таких условиях?"
А вложиться нужно. Обязательно. Только так появится право подать в суд.
– Подписывать, – прозвучало твёрдо, без колебаний.
Лицо юриста потемнело, словно на него легла тень.
– Это ещё не всё. Они расширили определение "конфиденциальной информации" в соглашении.
Бумага зашуршала, когда он лихорадочно переворачивал страницы. Чернила поблёскивали под лампой, а указка его пера остановилась на одном месте.
Раздел с определением "секретных данных" занимал добрых две с половиной страницы. Среди привычных формулировок вдруг бросались в глаза странные строки:
– Сведения о сотрудниках (личные дела, текучесть кадров, стаж, процент увольнений)….
Запах типографской краски ударил в нос, когда взгляд скользнул по абсурдным пунктам.
Обычно такие сведения в НДА не включают. Но здесь – всё под грифом тайны. Каждая мелочь, каждое замечание, высказанное во время аудита, теперь оказалось замотано в юридический саван.
Холмс действовала предсказуемо. И это было частью плана.
Во время проверки её нарочно дразнили, подсовывали мелкие, несущественные уколы – чтобы отвлечь внимание от главного. Чтобы она сама закопала себя в куче мелких страхов.
И судя по всему, всё сработало.
– Подписывайте, – повторилось ровно, почти устало.
– Что, простите?
– Какие бы условия ни поставили – соглашайтесь.
Сколько раз уже повторялось это распоряжение – трудно сказать. Юрист всё равно не сдавался.
– Это ещё не всё! – воскликнул он, вскидывая новый лист.
В груди что-то раздражённо дрогнуло, но сдержанность осталась непоколебимой. Всё это – часть игры Холмс. Слишком уж тщательно она плела паутину, будто пыталась задушить в ней каждого, кто посмел приблизиться.
– Посмотрите сюда!
Перо ткнуло в очередную строчку. Серые буквы, сухие и холодные, как металл.
Пункт о нарушении НДА.
Обычно подобные договоры предусматривают компенсацию убытков. Но здесь – совсем другое.
– В случае нарушения соглашения, все принадлежащие акции подлежат изъятию и возвращаются компании 'Теранос' по первоначальной цене сделки.
Юрист произнёс это медленно, будто сам не верил в услышанное.
Воздух в комнате стал гуще.
Такой пункт означал полную конфискацию – одно неосторожное слово, и статус акционера исчезает, как пепел под ветром.
Бумага под пальцами была шероховатой и холодной. Чернила чуть блестели в свете лампы.
Странное чувство пробежало – что-то между усмешкой и признанием: Холмс выложила карты на стол, и каждая из них капала ядом.
Но даже этот яд был ожидаем. Её отчаянная защита только подтверждала – она боится. И это уже победа.
В комнате со спертым воздухом пахло давно не проветренными бумагами; лампа бросала узкий круг света на стопку договоров, и по её краю плясали крошечные частицы пыли. Юрист скользнул пером по листу, и звук шелестящих страниц отозвался как маленький стук сердца. Перед глазами появилось главное: подпись под соглашением означала возможное лишение права обращаться в суд – достаточно одного неосторожного слова, и все акции вернутся в компанию по первоначальной цене.
– Такой контракт вообще можно будет защитить в суде? – спросил кто-то, голос его хрипел от усталости и ночных совещаний.
Ответ упал тяжело, как мокрое полотно: никто не мог дать безусловной гарантии. Прецедентов не существовало, аргументы были крепки, но риски – огромны. В правовой плоскости легко выстроить дискуссию, но одно подписанное соглашение превращало любые протесты в попытку спорить с собственноручно поставленной печатью.
В ухе зазвенел тонкий металлический звук ручки, которой указывали на список разрешённых форм раскрытия информации: публичные сведения, данные, полученные вне рамок инвесторского статуса, и то, что подлежит раскрытию по судебному предписанию. Всё остальное – за плотной стеной молчания.
– Честно говоря, лучше просто отказаться от сделки, – прошептал один из юристов, и в словах его дрожала усталость.
Но решение уже было принято. Подписание казалось неизбежным, будто ход конём, рассчитанный заранее: вложиться – получить акции – получить право инициировать судебное разбирательство. И пусть контракт похож на петлю – главное было попасть в игру в суде с возможностью сыграть в долгую.
Юрист вновь перевёл взгляд на листы, на каждый абзац с неживой заботой. Он не мог не заметить: определение "конфиденциальной информации" растянулось на пару страниц и поглотило почти всё – вплоть до кадровых сводок, текучести персонала и статистики увольнений. Такое ощущение, будто каждая найденная в ходе аудита трещина теперь опечатана как государственная тайна. Сухой шёпот печати и шелест бумаги сопровождали это открытие.
– Они фактически навешивают клеймо: всё, что поднято в ходе проверки, – подпадает под запрет, – пробормотал юрист.
Плотность мысли и запах кофе – горький и крепкий – сделали паузу. На столе легла ещё одна страница: штрафные санкции. Слова там были просты и суровы – при нарушении договора не только компенсация, но и изъятие акций. Сердце сделки становилось тоньше, как натянтая струна: одно движение – и всё обрывается.
В комнате будто похолодало. Кожа на запястьях ощутила холод бумаги, а в ушах застучал тихий ритм часов. Кто-то вспомнил старые прецеденты: каждый раз, когда принимались решения вопреки здравому смыслу, следовал крах; теперь же ставилась ставка намного выше.
– Запрет на обсуждение с правлением – двойное лезвие, – сказал юрист, сжав в руках копию соглашения. – Если цель – обнародовать факты о плохом управлении, этот документ делает это невозможным.
В ответ – спокойная, хладнокровная решимость. Стратегия подразумевала принять эти юридические оковы, показать покорность и затем – действовать. Глушащая сеть НДА могла сработать лишь в одном случае: если тот, кого пытаются заглушить, согласится молчать. Но намерение было другим: молчание не планировалось.
Слова юриста прозвучали ещё раз, уже тише, с оттенком предупреждения:
– Такое соглашение – азартная игра. Оно может обернуться против того, кто его подпишет.
На столе остался лишь звук падающей капли из кофейной кружки и шелест бумаги; принятый выбор висел в воздухе, как предвестник бури.
***
Город уже тонул в вечерней пыли, неоновые вывески мерцали, словно моргали от усталости, а сквозь окно офиса тянуло горячим воздухом. На столе, заваленном документами, лежала копия свежеподписанного контракта – холодная, как лезвие скальпеля. Бумага хрустнула под пальцами, когда её перелистнули. С этого момента RP Solutions официально входила в число акционеров «Теранос», а значит – получала законное право предъявить иск.
Над улицами Сан-Франциско проплывал низкий гул машин, а в голове звучала лишь одна мысль: даже компании, насквозь прогнившие, вроде "Теранос", не вечны. Таких историй не прячут – их экранизируют, обсуждают, растаскивают по ток-шоу. Скандал обещал громыхать годами. Имя Сергея Платонова должно было стать вехой в этом расследовании.
Редко когда инвестору выпадает шанс стать не просто богачом, а символом – человеком, разоблачившим великое обманное чудо. Упустить такую возможность означало бы предать собственную профессию. Ведь на Уолл-стрит почёт измеряется не процентами прибыли, а тем, сколько глаз смотрит на твои сделки.
Сколько фондов там погибало в тишине, не выдержав конкуренции! Даже те, что годами показывали фантастические 50–60 процентов прибыли, закрывались, как только пересыхал источник капиталов. Деньги текли не к умелым, а к заметным. Там, где было шоу, там был успех. И мир инвестиций в этом отношении не отличался от театра: талантливые, но безликие тонули в серой массе, а те, кто ухитрялся привлечь внимание, получали всё.
Одного громкого выступления, одного дерзкого манёвра достаточно, чтобы имя навсегда вписали в историю. Для Соросена таким часом стал обвал фунта. Для Бэррина – короткие продажи во время кризиса. Для Платонова – "Эпикура". Следующим номером шёл "Теранос".
Сценарий складывался идеальный: грандиозная афера, крушение идолов, жадность, обман, кровь инвесторов и культ харизматичной лгуньи. Материал, созданный для Голливуда. Вечность в обмен на риск.
Юрист в очках сидел напротив, устало потирая переносицу. Он не понимал, почему Платонов упорно гнул линию:
– Клиентская компания требует именно этого?
Ответ прозвучал без колебаний, коротко, будто приговор:
– Да. Другого пути нет.
На следующий день Дэвид поставил подпись, и тридцать миллионов долларов перекочевали на счёт "Теранос". Сделка свершилась.
Субботний ужин с Киссинджером уже значился в календаре. Звон столовых приборов, аромат дорогого вина и ленивые разговоры о науке, политике и рынке – всё это ждало впереди. Где-то между закусками и десертом следовало "по-дружески пожаловаться старику", аккуратно вложив в его уши то, что нельзя было озвучить официально.
Сеть ограничений, навешанных Холмс, сдавливала, но не душила. В договоре оставались лазейки – три категории информации, дозволенные к раскрытию. Вторая из них, самая любопытная, разрешала использовать сведения, полученные вне статуса инвестора. И именно туда вёл следующий шаг.
Смартфон ожил лёгкой вибрацией. Палец скользнул по экрану, в списке контактов мигнуло знакомое имя – "Эмили". Её голос когда-то звучал хрипло и напряжённо, как у человека, слишком долго хранившего правду под тяжёлым замком. Она была той самой, кто должен был запустить волну.
На улице завывал ветер, вдалеке гудел трамвай, а за окном осыпалась осенняя листва – будто мир затаил дыхание в ожидании грядущего взрыва.
Глава 4
Потребовался источник – храбрый свидетель. Эмили оказалась выбранной фигурой, но сомнения висели в воздухе, как запах мокрого асфальта перед грозой: а вдруг она проглотит правду и закроется вновь. Причина молчания бывших и нынешних сотрудников «Теранос» была проста и ядовита – страх судебных расправ, подписи под NDA, угроза потонуть в исках. Эмили в этом плане ничем не отличалась.
Что нужно было для пробуждения в ней смелости? Искра надёжной поддержки – тонкий звонок, одно вежливое слово, подтверждение, что голос не растворится в пустоте. Телефон зазвенел; вибрация дрожала в ладони, будто маленькое сердце. Набранный номер, глухой щёлк соединения, и затем знакомый, немного старый голос на другом конце линии.
– Давно не слышно было. Как дела? – прозвучало по тому концу провода ровно, сдержанно, без претензий.
– А, да… Но почему вдруг позвонили? – Эмили в голосе проскользнула настороженность: любопытство и недоверие в одной фразе. Последний разговор прошёл почти месяц назад, тогда ещё можно было оправдаться "ремонтом машины". Теперь предлогов не было.
– Было беспокойство из-за того визита. Немного разгорячённый спор с Холмс во время аудита. Переживал, не навредило ли это тебе. – реплика прозвучала мягко, но целенаправленно, словно постукивание по тонкой стенке, под которой спрятан треснувший кирпич.
– Нет, с этим всё в порядке, – ответ был твёрдый, но под натянутой уверенностью угадывалась трещина. Очевидно, что Эмили подверглась давлению; тёплая приветливость из прошлых встреч уже не служила защитой. Холмс в таких делах редко промахивалась – давление, допросы, запреты; бывало и жёстче.
Страху нужен катализатор. Люди не рвут связи без внешнего рычага – под ногами должно начать дрожать; только тогда смелость выползает из норки. Поэтому лёгкое встряхивание основания существования Эмили могло дать результат: если она действительно была подвергнута травле, накопленная злость найдет выход, но сначала требовался ещё один шаг.
До сих пор Эмили пряталась за историей о "подруге", рассказывая через чужой голос, а не своим собственным. Пришло время предложить ей понять, что собеседник – не ворчливый критик, а тот, кто вследствие схожего опыта способен понять и помочь.
– Во время аудита заметил странность – текучесть кадров аномально высока…, – тон был осторожный, почти медицинский, как если бы говорили о симптомах: тихо, но пристально.
– …, – на линии повисла пауза, длинная и натянутая, словно струна. Затем:
– ….
– Не хочу лезть не в своё дело, но та "подруга" – случайно не сотрудница "Теранос"? – вопрос без нажима, просто протянутая рука для поддержки.
– …, – снова молчание, и затем тихое:
– Может быть…, – слова, которые сами по себе были признанием.
– Это не просто любопытство. Был в подобной ситуации, поэтому понимаю. Если тяжело – готов помочь, – в голосе прозвучало не участие ради пиара, а стояние рядом, как опора.
История о борьбе, о подготовке коллективного иска, о выходе из тени с фальшивыми титулами – всё это пускало корни в разговор, превращая собеседника в возможного союзника.
– Но как это возможно? Ты же вышел на публику, участвовал в аудите…. Как такое совмещается? – растерянно спросила Эмили. Немало людей считали, что кто-то, кто собирался подавать иски, не мог одновременно оставаться в поле зрения компаний.
– Это была долгая борьба, и не всегда она означает поход в суд. Собранные силы и поддержка дают возможности для переговоров и решений, – спокойный, обдуманный тон, наполненный лёгкой надеждой:
– Иногда соседняя победа важнее личной триумфальной фигуры.
Обман – необходимый инструмент в этот момент: выдуманная тёплая история о том, как коллективное давление превратилось в уступки, должна была зажечь в Эмили убеждённость, что выход существует. Ничто так не вдохновляет на смелый шаг, как пример недалёкого успеха.
Тон разговора медленно менялся: из осторожного зонда переход в доверительную беседу, где каждый звук на другом конце провода – вздох, шорох бумаги, шаги за дверью – добавлял реализма. Эмили звучала уязвимо, но в этом голосе начинала просыпаться искра. Словно в ветхом саду, где большинство растений засохло от страха, одно маленькое семя снова дало росток – требовалось только чуть-чуть подкопать вокруг и пролить воду поддержки.
Вечер за окном стал гуще: гул машин, отдалённый лай собак – мир продолжал жить, а в разговоре на другом конце провода взращивалась надежда, которая могла превратиться в доказательство.
Когда человек видит, как кто-то рядом вырывается из тьмы к свету, внутри словно загорается искра – будто становится возможным всё, даже невозможное. Так соседи бегут покупать лотерейные билеты, услышав, что кто-то на их улице сорвал джекпот. Психология проста: если судьба улыбнулась ему, значит, может улыбнуться и мне.
Но в случае с Эмили всё было сложнее. Она не наблюдала со стороны – оказалась жертвой. Угнетённой, униженной, задавленной атмосферой офиса, где каждый шёпот мог стать доносом, а каждое слово – уликой против тебя. Тишина в трубке тянулась густо, как ночной туман после дождя. Потом, стараясь не спугнуть её осторожное доверие, прозвучал вопрос:
– С юристом советовалась?
– Пока нет.
Одно короткое признание, и маска про "подругу" окончательно слетела. Всё происходящее относилось именно к ней.
– Понимаю, просто не хватает смелости….
– Боишься, что узнают? – голос в ответ звучал мягко, но точно.
–….
– Здесь, в Кремниевой долине, все юристы так или иначе знакомы. Тяжело довериться, когда кажется, что любой адвокат может оказаться знакомым Холмс. Даже просто зайти в офис – уже риск.
Страх был не перед разговором с юристом – страх был перед тем, что кто-то заметит, как она решилась.
– Понимаю тебя прекрасно. Было то же самое.
Слова поддержки прозвучали негромко, как плед, наброшенный на усталые плечи. Потом – тихое предложение, будто шаг вперёд по зыбкому мосту:
– Хочешь, узнаю всё за тебя? У меня есть свой юрист. Можно осторожно прощупать почву, понять, какие шансы вообще есть….
В трубке послышалось едва уловимое дыхание – колебание, потом слабое:
– Ты правда сделаешь это ради меня?
– Конечно. Только нужно чуть больше подробностей, чтобы понять, как действовать.
Новая пауза. Потом тихий выдох.
– Знаешь….
И полился поток. Сначала робко, словно из узкого горлышка бутылки, потом всё сильнее. Рассказы о придирках, унижениях, бесконечных проверках.
– Шарма сказал, что я прогуливаю. Просмотрел месяц записей с камер, выискивая, где опоздание хоть на десять минут….
– А потом вдруг спросил, не расследует ли меня ФБР. Угрожал, что если придётся нанимать адвоката, то это обойдётся дороже моей годовой зарплаты.
Сцены, которые для стороннего уха могли звучать как фарс, для неё были реальностью – вязкой, липкой, обидной. В каждом слове дрожала усталость.
После её рассказа наступила тишина. Затем прозвучало ровно, без фальши:
– Ты пережила многое. Теперь всё будет иначе. Помогу.
А следом – предложение, выстроенное точно, как следующий шаг по лестнице:
– Один журналист расследует увольнения в "Теранос". Не хочешь поговорить с ним?
– С журналистом?..
– Да. Это тот, кому я рассказал о происходящем. Такие вещи нельзя замалчивать. Терпеть несправедливость – невыносимо.
Голос был спокойным, даже немного вдохновлённым. Казалось, говорил не о личной выгоде, а о правде.
– Если интервью будет… только по телефону….
Вот она – искра, подожжённая в нужный момент. Огонёк страха превратился в слабое, но настоящее пламя решимости.
Казалось, всё шло именно по плану. Слова утешения звучали уверенно, разговор близился к завершению. И вдруг в динамике – неловкая, почти шепчущая фраза:
– Хотела сказать спасибо. Правда. Никто не слушал, а ты… сам позвонил. Это много значит.
Тепло этих слов, простое и безыскусное, кольнуло под рёбрами. Внутри что-то дрогнуло. Ведь всё, через что прошла Эмили, не было случайностью. Каждая трещина в её жизни, каждое испытание – часть заранее подстроенной игры.
А благодарила она того, кто пустил этот камень первым. В конце концов, весь этот спектакль, как ни крути, пойдет Эмили на пользу.
– Да брось, не стоит благодарности.
***
Обещание, данное Эмили, не осталось пустыми словами. Пришлось основательно взяться за поиски адвокатской конторы, способной взяться за её дело. Выбор пал на фирму, о которой когда-то упоминал Рэймонд. Cravath Swain пришлось отбросить – уж слишком велик риск пересечения интересов.
Офис, в который удалось попасть, пах сухим кофе, бумагой и чем-то металлическим – будто в воздухе висела настороженность. Когда юрист узнал, с кем имеет дело, в его глазах мелькнуло узнавание:
– О, Косатка? – усмехнулся он, но едва выслушал рассказ об Эмили, лицо его посерьёзнело.
– В её случае шанс выиграть есть. Даже если она формально уволилась сама, можно доказать, что её вынудили. Это называется "вынужденное увольнение".
– Вынужденное?
– Да. Когда условия работы становятся настолько невыносимыми, что человек не видит иного выхода, кроме как уйти.
– Но разве соглашение о неразглашении не станет проблемой?
– А вот и нет. Это дело касается условий труда, а не секретных разработок.
Слова о высоких шансах на победу звучали обнадеживающе, но у истории был ещё один поворот.
– На самом деле пострадавших куда больше.
– Сколько?
– По нашим данным – больше двадцати.
Стоило произнести это число, как глаза юриста заметно округлились. По выражению лица можно было прочесть, что мысль уже назрела: коллективный иск.
– А если объединить все эти дела в одно?
– Коллективный иск…, – он шумно выдохнул, с трудом сглотнув.
Такое дело – не только способ снизить расходы, но и шанс прогреметь на всю страну. Журналисты ухватятся за него моментально. Для любой фирмы – подарок судьбы.
– Мне нужно обсудить это с партнёрами. Минутку.
Юрист поспешно вышел, оставив после себя запах дешёвого дезодоранта и шелест бумаги. Минут через пятнадцать дверь снова открылась, и вместе с ним вошла женщина лет пятидесяти – короткая стрижка, очки в тонкой оправе, взгляд холодный и цепкий.
– Говорят, вы предлагаете коллективный иск?
Она внимательно слушала, не перебивая, только кивала. К концу рассказа на лице проступил интерес, но осторожность не исчезла.
– Проблема в том, что подобные иски требуют аккуратности. И, конечно, денег. Неизвестно, чем всё обернётся.
Юридические фирмы в таких случаях идут на риск: оплачивают процесс сами, рассчитывая на процент от выигранной суммы. Если проиграют – всё ложится на них.
Но убедить их оказалось проще простого.
– В случае поражения все расходы беру на себя.
– Что?
– Лично профинансирую это дело.
– Но зачем?
– Не могу спокойно смотреть на такую несправедливость.
В воздухе повисла пауза. Женщина нахмурилась, потом едва заметно кивнула. Похоже, поверила.
Ну конечно, поверила – репутация дерзкого борца за справедливость уже давно гуляла по новостям. Тот самый человек, что не побоялся выступить против расизма у всех на глазах.
– Разумеется, моё участие актуально только в случае поражения, – добавил Сергей, легко, будто между делом. Хотя риск был почти нулевой: к моменту, когда дело дойдёт до суда, скандал с "Теранос" уже вспыхнет во всю силу.
– Вот список возможных истцов.
Листы прошелестели, когда он положил их на стол. Имена бывших сотрудников компании, десятки судеб – всё, что нужно, чтобы машина закрутилась.
Теперь, подогретые возможной славой и деньгами, адвокаты сами начнут связываться с пострадавшими, убеждая их объединиться.
Так один вопрос был закрыт. Коллективный иск против "Теранос" официально начал движение – медленно, но неотвратимо, как раскалённое железо под прессом.
Это было неоспоримым фактом.
Главное заключалось в том, что сведения, оказавшиеся на руках, не были получены в роли инвестора. А значит, даже если доложить об этом совету директоров, договор о неразглашении нарушен не будет. Иными словами, появился козырь, с которым можно идти к старику Киссинджеру.
Но одного этого было мало.
Вечером состоялась встреча с журналистом Джонатаном. Первая со времён Калифорнии. Он только утром вернулся в Нью-Йорк – усталый, с помятым воротником, но по глазам видно, что голова кипит от мыслей.
– Как прошло расследование? – спросил он, расстегивая пальто.
– Вполне успешно. Начнём интервью?
– Конечно.
На этот раз роль собеседника пришлось примерить и на себе. Джонатан согласился опубликовать историю Эмили – в виде полноценной статьи. Поскольку материал выходил под его именем и становился достоянием общественности, договор о неразглашении формально оставался в силе. Значит, обо всём можно будет спокойно доложить Киссинджеру.
– Когда выйдет статья? – прозвучал следующий вопрос.
– Если речь только о деле по незаконному увольнению, то день-два. Разве что юристы вмешаются, – отозвался Джонатан.
Но куда важнее был другой материал – не эта небольшая публикация о домогательствах, а та самая, "большая" статья, над которой он трудился по ночам. Та, что должна была вскрыть грандиозную аферу компании "Теранос".
– А что с главным материалом? Когда ждать публикацию? – прозвучало осторожно.
Джонатан нахмурился, потер переносицу.
– Это… зависит. Нужно время на проверку фактов, поиск свидетелей, – произнёс он тихо, словно боясь сам себя услышать.
В прошлой жизни этот материал появился только год спустя. Сейчас сроки уже удалось подвинуть на целый год вперёд, но многое оставалось недоработанным.
– Но ведь не больше месяца, верно? Всё должно быть закончено максимум через два.
– Два месяца… – Джонатан вздохнул, в его голосе сквозила усталость. – Даже если статья выйдет в срок, этого недостаточно. Чтобы прокуратура заинтересовалась, нужны железные доказательства, а у нас их нет.
Одной публикации было мало. Статью можно выпустить хоть завтра, но без весомых улик прокуроры не пошевелятся.
Главная улика – технология – надёжно спрятана за стеной эксклюзивности, словно в сейфе. Сотрудники связаны договорами о неразглашении и молчат, как под гипнозом.
– Мало того что доказательств не хватает, так ещё и влиятельные люди замешаны. Пока не поднимется общественный шум, никто не пошевелится, – добавил он.
Так оно и было раньше. После публикации разоблачения "Теранос" продолжал строить из себя невинную жертву, совет директоров покрывал Холмс, а прокуратура делала вид, что ничего не происходит. Год тянулись проверки – только различные регуляторы пытались хоть что-то собрать. Лишь потом началось расследование, а судебная тяжба растянулась на два с половиной года.
Но ждать столько никто не собирался. Два с половиной года – роскошь, когда времени остаётся в обрез.
– Ничего, – прозвучало спокойно. – Убедить совет – и всё пойдёт быстрее.
– Думаешь, совет станет на твою сторону? Им придётся признать собственные ошибки, – усомнился Джонатан.
– Признают. И публично откажутся от Холмс.
Журналист с сомнением покачал головой.
– Холмс умеет переворачивать правду. А члены совета, кажется, к ней слишком привязаны….
– На этот раз всё будет иначе.
– Почему такая уверенность?
В уголках губ появилась тень усмешки.
– Семья не всегда спасает. Даже от внучки можно отречься, если обстоятельства вынудят.
И такие обстоятельства можно было устроить. Достаточно лишь подать нужную информацию в нужное время.
– Всё сложится, – прозвучало с тихой уверенностью. – Ни разу ещё не приходилось проигрывать в убеждении людей.
А уже к субботе настал час встречи с Киссинджером. Воздух в тот день пах сырой бумагой, кофе и грядущими переменами.
***
Субботним полднем профессор Киссинджер направился к клубу «Метрополитен» – месту, о котором знала вся старая элита Нью-Йорка. Название само по себе звучало как пароль в мир власти, денег и старинных привычек. Здесь всё дышало важностью: глухие ковры приглушали шаги, под потолком плавали отблески хрустальных люстр, воздух пах выдержанным виски и старой кожей кресел.
Выбор места был не случаен. Киссинджер любил этот клуб именно за его тишину – такую плотную, что слова, произнесённые здесь, будто растворялись в бархатной обивке стен. Ни один шёпот не покидал этих стен, ни один секрет не утекал наружу.
– Прошу вас, сюда, – произнёс мягкий, отточенный голос метрдотеля.
Киссинджер коротко кивнул и последовал за ним вглубь. Для сегодняшней встречи был заказан отдельный кабинет – уединённый, надёжный, словно сейф. Тяжёлая дверь закрылась с глухим вздохом, и в комнате остались только двое.
У окна, где сквозь толстые шторы пробивался тусклый свет, поднялся высокий мужчина – молодой, с восточными чертами лица, но сдержанной, европейской осанкой.
– Рад видеть вас, – сказал Сергей Платонов.
Киссинджер ответил коротким кивком и, опустившись в кресло, сразу перешёл к делу.
– Здесь подают одно особое меню, – заметил он, глядя на стоявшего в ожидании официанта. – Рекомендую его каждому гостю. Не возражаете?
– Как скажете, – спокойно ответил Платонов.
Опытный официант с лёгким поклоном удалился, а дверь за ним мягко закрылась. В помещении повисла упругая тишина.
– Между тобой и Элизабет происходит нечто странное, – начал Киссинджер, и его голос прозвучал ровно, но настороженно.
В голове всплыли обрывки недавнего разговора с Элизабет Холмс. Тогда её голос дрожал – смесь тревоги и упрямства.
– Разве не ясно, чего он хочет? – звенело в памяти. – Никто не вкладывает десять миллионов просто ради обеда. Он пытается уничтожить меня, опорочить, забрать всё!
В словах Холмс сквозила истеричная настороженность. Киссинджер тогда отнёсся к её словам с терпением: слишком многое она пережила, чтобы оставаться спокойной. После попытки смещения с поста генерального директора у неё остался след – болезненное недоверие, почти мания.
А в последнее время повод для тревоги и правда был.
– Вспомните Коннора, – говорила она. – С ним всё началось.
Коннор – внук бывшего госсекретаря Шульца, недавно устроившийся в "Теранос". Парень пытался заявить о "неполадках в технологии", о каких-то неточностях. Поначалу никто не придал этому значения, но слухи поползли, и волна получилась куда больше камешка, брошенного в воду.
Инцидент удалось замять лишь благодаря самому Шульцу. Всё списали на недопонимание новичка, однако именно тогда тревожность Холмс расцвела ядовитым цветком.
– Коннора использовали, – повторяла она. – Кто-то стоит за всем этим. Кто-то хочет разрушить мою репутацию.
И чем больше она говорила, тем сильнее проявлялось её внутреннее беспокойство.
К тому же вокруг вился журналист из "Уолл-стрит таймс". В кулуарах уже шептались, что он копает под "Теранос", задаёт неудобные вопросы о точности анализа крови, ищет трещины в легенде компании.
Киссинджер тогда лишь снисходительно усмехнулся. Сомнение всегда сопровождает новаторство. Так было и с первыми самолётами – одни твердили, что те рухнут с неба, другие звали изобретателей безумцами. И всё же самолёты взлетели.
Он не видел в скепсисе ничего страшного – всего лишь привычный путь любой технологии. Но Элизабет была слишком молода, чтобы нести на себе весь этот груз подозрений.
